Интриги и новые «шпионские» лица

Беседуя с бывшим заместителем министра госбезопасности Е. П. Питоврановым, Евгений Жирнов зафиксирует: «Берия был взбешен тем, что Абакумов, став главой Лубянки, перестал прислушиваться к его указаниям. Мало того, за первые несколько месяцев своего руководства Абакумов снял с руководящих постов в МГБ почти всех ставленников Лаврентия Павловича и заменил их своими смершевцами.

Глава МИДа и созданной в мае 1947 года объединенной военной и политической разведки – Комитета информации (КИ) – Молотов тоже отрастил на нового министра госбезопасности огромный клык. Его всегда раздражали дипломатические скандалы, нередко возникавшие после абакумовских «мероприятий» против иностранцев. Кроме того, наглый глава МГБ умудрился подсунуть ему в КИ первым заместителем генерала Петра Федотова, человека неглупого, но крайне нерешительного. В результате, когда Молотов отсутствовал, Федотов не рисковал самостоятельно принимать мало‑мальски ответственные решения и работа конкурирующей с МГБ фирмы стопорилась на многие дни, а то и недели.

Но особенно жестко враждовали с Абакумовым руководители МВД – министр внутренних дел Сергей Круглов и его первый заместитель Иван Серов. Глава Лубянки добивался передачи в свое подчинение одного подразделения МВД за другим…

Мстить Абакумову его неприятели могли только одним способом – показывая Сталину, что министр госбезопасности ни на что не годен. В коридорах власти было известно, что отец народов относится к министру госбезопасности так же, как чабаны в горах к овчаркам, охраняющим их овец: хорошо стерегут – ценят, плохо – убивают. И осенью 1947 года кампания по дискредитации Абакумова, спланированная и срежиссированная Берией, началась.

Хитроумный Лаврентий на основании докладов КИ и МВД стал доказывать Сталину, что МГБ не борется с окопавшейся повсюду английской агентурой, что по недогляду Абакумова американские шпионы проникли в советский атомный проект и вовсю вредительствуют в нем. К провалам выдуманным прибавились и реальные: «Осенняя операция МГБ по украинским националистам, – информировал вождя генерал Серов, – была известна националистам за десять дней до начала, и многие из них скрылись. Это ведь факт. А Абакумов за операцию представил сотни сотрудников к наградам».

Над головой министра госбезопасности начали сгущаться тучи. Ему срочно нужно было раскрыть какую‑нибудь опасную шпионскую или террористическую сеть. Одержать такую победу над врагами народа, которая могла бы вернуть ему расположение Сталина. Например, разоблачить еврейский заговор».

Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) был в то время единственной официальной еврейской организацией. «Его создавали в 1941 году при деятельном участии курировавшего в то время абсолютно все общественные организации НКВД, который тогда возглавлял Берия, для оказания полезного для СССР влияния на общественное мнение Запада. С этой задачей ЕАК справился успешно. Но после войны он оказался для властей большой проблемой – закрыть его было неудобно, а интегрировать в советский строй, как скоро выяснилось, невозможно.

ЕАК жил своей сложной и тревожной жизнью, а в кремлевском воздухе все время витала идея использовать зарубежные родственные связи членов ЕАКа для блага Страны Советов. Первой попыталась ее реализовать разведка партии – международный отдел ЦК ВКП(б). Но ЕАК быстро стал разменной монетой во внутрицековских интригах, и дело не выгорело.

Следующим куратором ЕАКа стал Комитет информации. Там еще не забыли о том, что в 20‑е и в первой половине 1930‑х годов, когда советская разведка добивалась выдающихся успехов, это счастье было стопроцентно еврейским. Стране, в которой евреям живется хорошо, диаспора помогала охотно и бескорыстно. Агентов укрывали, им доставали документы, их выводили на полезных людей. В 1947 году шла борьба вокруг будущего Палестины, в которой Молотов отводил ЕАКу немалую роль. В качестве первого шага ответственным секретарем ЕАКа был назначен кадровый разведчик Григорий Хейфец.

Для Абакумова все это было подарком свыше. Разоблачив шпионское или террористическое гнездо в ЕАКе, он бросал тень и на Берию, и на Молотова и, как минимум, на долгое время ограждал себя от их нападок. Такая перспектива должна была прийтись по вкусу и Сталину», – считает Е. Жирнов.

Руководитель Государственного еврейского театра, народный артист СССР Соломон Михоэлс был к тому же еще и председателем ЕАКа. Именно к нему в театр пришла родственница Сталина – Евгения Аллилуева. И он, совершенно не зная, как вождь относится к Аллилуевым вообще (тот их терпеть не мог), частенько общается с ней. Как утверждает Е. Жирнов, «нацистский вирус поразил не только Абакумова. Михоэлсу со всех концов СССР писали о симптомах надвигающейся эпидемии, и он метался, пытаясь ее остановить. И когда в его театр пришла Евгения Аллилуева, он попробовал через нее, родственницу Сталина, передать вождю свою тревогу».

Но как превратить бытовые разговоры, сплетни о Сталине и случайные встречи в опасную шпионскую сеть, а потом оформить все в заговор, в МГБ не просто знали, но и имели на этот счет богатый опыт. И это при том, что некоторая конфиденциальная информация о семейной жизни Иосифа Виссарионовича каким‑то образом попала на страницы зарубежной печати. Найти каналы утечки такой информации было несложно. Для этого потребовалось всего лишь только начать прослушивание квартирных и телефонных разговоров большинства родственников вождя, установить их связи и контакты. Очень скоро «оперативной техникой» были зарегистрированы критические разговоры о Сталине в квартире Анны Аллилуевой и Евгении Аллилуевой. Первая была сестрой, а вторая женой брата вождя.

Но послушаем Е. Жирнова: «В половине двенадцатого ночи 9 декабря 1947 года Абакумов докладывает «дело Михоэлса» своему хозяину. Уже в начале первого в кабинет Сталина привозят Светлану. Судя по тому, что она ничего не пишет об этой встрече в своих мемуарах, ей не хотелось вспоминать то, что там произошло. Видимо, она подтвердила, что говорила с тетками об отце. Как бы то ни было, в тот же день Сталин дал Абакумову приказ арестовать Евгению Аллилуеву».

Евгению Аллилуеву арестовали не одну. Арестовали и ее нового мужа Молочникова. В конце января 1948 года очередь настала и для Анны Аллилуевой. По утверждению историка Г. В. Костырченко, информация о личной жизни Сталина и судьбе членов его семьи уходила за границу по одному каналу через старшую дочь Евгении Аллилуевой Киру Павловну и ее друга, работавшего в посольстве США в Москве (Зайцев В. В.), по другому – через друзей Аллилуевых, Молочникова и дочери Сталина – Светланы и ее мужа Григория Морозова, и прежде всего И. И. Гольдштейна и 3. Гринберга. Экономист Гольдштейн работал вместе с Молочниковым и Евгенией и Павлом Аллилуевыми в торговом представительстве СССР в Берлине с 1929 по 1933 год. Литератор Гринберг, друг и сотрудник Соломона Михоэлса по работе в ЕАКе, познакомил последнего с кружком Евгении Аллилуевой.

16 декабря Евгения Аллилуева «показала на допросе, что ее старый знакомый Гольдштейн, заходя периодически к ней в гости, расспрашивал о Сталине, его дочери Светлане». Через три дня Гольдштейна арестовали по личному указанию Абакумова.

Летом 1953 г. полковник Комаров показал, что в конце 1947 – начале 1948 года ему в кабинет в Лефортовской тюрьме позвонил министр и заявил: «Инстанции считают, что Гольдштейн интересовался личной жизнью руководителя Советского правительства не по собственной инициативе, а что за его спиной стоит иностранная разведка».

Заместитель начальника следственной части по особо важным делам М. Т. Лихачев после получения этого указания приказал следователю полковнику Г. А. Сорокину, ведущему дело Гольдштейна: «размотать шпионские связи Гольдштейна и выявить его шпионское лицо».

Сам Гольдштейн в письме Маленкову 2 октября 1953 года сообщал: «19 декабря 1947 г. я был арестован в Москве органами МГБ СССР и препровожден на Лубянку, а затем в следственную тюрьму в Лефортово. Здесь без сообщения причин моего ареста от меня потребовали, чтобы я сам сознался и рассказал о своей якобы вражеской деятельности против Родины.

Меня начали жестоко и длительно избивать резиновой дубинкой по мягким частям и голым пяткам. Били до того, что я ни стоять, ни сидеть не был в состоянии… Через некоторое время мне предложено было подписать протокол (якобы продиктованный мною), в котором говорилось, что я признаю себя виноватым. Я отказался подписать такой протокол. Тогда следователь Сорокин и еще один полковник стали так сильно меня избивать, что у меня на несколько недель лицо страшно распухло, и я в течение нескольких месяцев стал плохо слышать, особенно правым ухом… За этим последовали новые допросы и новые избиения. Всего меня избивали восемь раз, требуя все новых и новых признаний».

В результате избиений Гольдштейн дал «показания о том, что со слов Гринберга ему известно, что в президиуме Еврейского антифашистского комитета захватили руководство отъявленные буржуазные националисты, которые, извращая национальную политику партии и Советского правительства, занимаются несвойственными для комитета функциями и проводят националистическую деятельность. Кроме того, Гольдштейн показал о шпионской деятельности Михоэлса и о том, что он проявлял повышенный интерес к личной жизни главы Советского правительства в Кремле. Такими сведениями у Михоэлса, как показал Гольдштейн, интересовались американские евреи».

Вскоре после выбитых показаний Виктор Семенович лично прибыл в Лефортовскую тюрьму и спросил у Гольдштейна:

– Итак, значит, Михоэлс – сволочь?

– Да, сволочь, – ответил узник.

9 января 1948 года в МГБ был подготовлен соответствующий материал для вождя, в котором показания Гольдштейна звучали следующим образом: «Михоэлс дал мне задание сблизиться с Аллилуевой, добиться личного знакомства с Григорием Морозовым. «Надо подмечать все мелочи, – говорил Михоэлс, – не упускать из виду всех деталей взаимоотношений Светланы и Григория. На основе вашей информации мы сможем разработать правильный план действий и информировать наших друзей в США, поскольку они интересуются этими вопросами»».

10 января вождь ознакомился с материалами и дал Абакумову «срочное задание быстро организовать работниками МГБ СССР ликвидацию Михоэлса, поручив это специальным лицам».

В 1953 году, находясь в тюрьме, Абакумов показал: «Тогда было известно, что Михоэлс, а вместе с ним и его друг, фамилию которого не помню, прибыли в Минск. Когда об этом было доложено И. В. Сталину, он сразу же дал указание именно в Минске и провести ликвидацию Михоэлса под видом несчастного случая, то есть чтобы Михоэлс и его спутник погибли, попав под автомашину.

В этом же разговоре перебирались руководящие работники МГБ СССР, которым можно было поручить проведение указанной операции. Было сказано – возложить проведение операции на Огольцова, Цанаву и Шубнякова.

После этого Огольцов и Шубняков вместе с группой подготовленных ими для данной операции работников выехали в Минск, где совместно с Цанавой и провели ликвидацию Михоэлса».

Слово Е. Жирнову: «Как рассказал автору непосредственный участник операции – начальник отдела по работе с интеллигенцией второго главка МГБ СССР полковник Федор Шубняков, по первоначальному плану убийство должно было произойти в Москве.

Боевики с Лубянки установили наблюдение за артистом, но улучить момент и впихнуть Михоэлса в машину в столице им так и не удалось. Популярный актер ни разу не оказывался на улице в одиночестве. А потом он вообще почти перестал выходить. Боевики решили, что он обнаружил наблюдение и все понял. Хотя, возможно, его просто напугал арест Евгении Аллилуевой и последовавшие за тем аресты Исаака Гольштейна и Захара Гринберга – людей, которых МГБ прочило в связные между ней и Михоэлсом.

Брать Михоэлса на квартире, которая находилась в здании театра, было слишком рискованно – могли появиться нежелательные свидетели. Поэтому место действия решили перенести в Минск, куда Михоэлс уезжал на просмотр спектаклей – претендентов на Сталинскую премию. Прежде всего ему срочно поменяли попутчика – им стал осведомитель МГБ Владимир Голубов‑Потапов. В тот же вагон сели два боевика. Они отвечали за то, чтобы Михоэлс не попытался сойти с поезда по пути. В Минске решили за жертвой не следить. Ликвидаторы хотели, чтобы он почувствовал себя там в безопасности. К тому же о каждом шаге Михоэлса МГБ и так сообщал Голубов».

Его хорошо знал Александр Борщаговский, который в 1993 году в «Новом Мире» написал о нем следующее: «Едва ли кто принял тогда на веру официальную версию о случайной гибели, о наезде или автомобильной катастрофе. Слухи множились…

Важной уликой было для меня то, что за два дня до отъезда Михоэлса в Минск ему внезапно сменили попутчика: вместо театрального критика Ю. Головащенко, уже оформившего командировку, Всероссийское театральное общество (ВТО) послало критика Голубова, талантливого литератора, автора первой книги об Улановой, в прошлом минчанина, окончившего в Белоруссии Институт инженеров железнодорожного транспорта. Не подозревая своего славного, пьющего коллегу Володю Голубова в сотрудничестве с органами госбезопасности, оплакивая его как случайную жертву убийц, я не мог не подумать о том, зачем его едва ли не силком принудили ехать в Минск. Ему бы радоваться поездке с мудрым и веселым Михоэлсом, который, как известно, не плошал в рюмочных баталиях ни с Фадеевым, ни с Алексеем Толстым, ни с мхатовскими корифеями…

А Голубов нервничал, места себе не находил.

В день отъезда я увиделся с ним дважды – в ВТО, куда заглянул через Пушкинскую площадь из своей редакции «Нового мира», и на Белорусском вокзале перед отходом поезда. Не зная, что я приду на вокзал, Михоэлс позвонил ко мне домой, сказал моей жене Валентине, чтобы я не тревожился, – он вернется через несколько дней и прочтет труппе мою пьесу: он собирался ставить в ГОСЕТе запрещенную тогда Главреперткомом мою пьесу о временах фашистской оккупации Киева.

На вокзале Голубов как‑то сиротливо прижался ко мне, признался, что «вот так» – пухлой рукой он провел по воротнику пальто – не хочет ехать, не думал и не хочет… «Зачем же ты дал согласие? Ты в ВТО не служишь, послал бы их подальше». Он посмотрел на меня серьезно и печально, сказал понуро, что нужно, просят, очень просят, потом чуть посветлел лицом – мол, с Михоэлсом все‑таки интересно.

Голубов не мог подозревать, что они обречены, что жизнь кончена, но как человек болезненно впечатлительный он заметался, что‑то испугало его в поспешности командировки, предчувствия прогнали с лица полудетскую, какую‑то незащищенную улыбку. Мягкий, иронический, лукаво‑снисходительный человек, он пользовался общей нашей любовью, никому в голову не приходила мысль о его зависимости от страшной карающей силы. «Я, когда напиваюсь, – пожаловался он однажды, – всегда оказываюсь на железной дороге… помню рельсы, рельсы, рельсы, пустые вагоны, стальные щиты на переходных площадках, тамбуры, – ни человеческого голоса, ни гудков, только путейское железо…»

Черные, провальные ночи, вероятно, и сделали его заложником.

Организатором убийства нужен был зависимый, сломленный человек и непременно бывший житель Минска, оставивший там какие‑то корни, давние знакомства и связи».

Следуя рассказу Е. Жирнова,»10 января 1948 года Сталин потребовал отчета по делу и Абакумов приехал к нему вместе с начальником следственной части по особо важным делам МГБ Леоновым, его заместителем Лихачевым и следователями Кулешовым, Сорокиным и Соколовым. После долгого доклада в кабинете Сталина остался только министр. В эти пять минут решено было сменить руководителей операции. Теперь ее возглавил первый заместитель Абакумова генерал Сергей Огольцов, а в группу включили упомянутого выше Федора Шубнякова. Той же ночью они вместе с остальными боевиками на машине Огольцова выехали в Минск.

Задачей Шубнякова, как он рассказал автору, было поддерживать связь с Голубовым, который должен был информировать группу о планах Михоэлса. Шубняков утверждал, что никогда раньше не видел агента и знал его только по описанию. Встретившись с ним в условленном месте – у минского почтамта, полковник поразился: Голубов, которого не предупреждали о цели поездки, нервничал так, будто знал, что должно произойти.

По словам Шубнякова, Абакумов несколько раз звонил и подгонял Огольцова: «Давайте там скорее». Операцию наметили на вечер 12 января 1948 года. Около 18.00 Михоэлс и Голубов поужинали в ресторане и вернулись в гостиницу. Потом, как было условлено с Голубовым, ему позвонил боевик и «уговорил» вместе с Соломоном Михайловичем приехать на свадьбу. В восемь часов к гостинице подъехала машина министра госбезопасности Белоруссии генерал‑лейтенанта Лаврентия Цанавы. Водитель‑боевик и приехавший вместе с ним «друг молодоженов» повезли жертв на дачу Цанавы. Перед самыми воротами машина затормозила, и обоих пассажиров отключили удушающими приемами. Во дворе их вытащили из машины.

Все члены группы стояли в нескольких метрах от тел. Шубняков утверждал, что никогда не присутствовал и не хотел присутствовать при подобном, поэтому он повернулся, чтобы уйти в свою комнату на даче. Но Огольцов приказал: «Всем стоять, как стояли!» Боевик тяжелой дубинкой ударил Михоэлса и Голубова по голове. Все было кончено – руководители группы ушли в дом. Потом трупы увезли в город, а когда боевики вернулись, вся команда, кроме Цанавы, на машине Огольцова уехала в Москву».

После ликвидации, согласно третьему варианту, трупы вывезли на малолюдную (глухую) улицу города Минска, положили на дороге, ведущей к гостинице, и произвели наезд грузовой машиной. Этим самым создавалась правдоподобная картина несчастного случая наезда автомашины на возвращавшихся с гулянки людей, тем более подобные случаи в Минске в то время были очень часты.

А 13 января 1948 года трупы Михоэлса и Голубова обнаружил рабочий, шедший на утреннюю смену. Расследование обстоятельств смерти продолжалось около месяца, после чего докладная записка Главного управления милиции МВД 11 февраля 1948 года легла на стол заместителя внутренних дел генерал‑полковника И. А. Серова.

В заключительной части этого документа говорилось:

«Так как контингент знакомых Михоэлса и Голубова‑Потапова состоял главным образом из среды артистического мира, разработку которых целесообразно вести органами МГБ, то добытые следственные и агентурные материалы, касающиеся этих лиц, были переданы 2‑му управлению МГБ СССР, и вся дальнейшая проверка этих связей проводилась аппаратом 2‑го управления».

Все просто и ясно, если не считать, что осенью 1948 года участники ликвидации были удостоены боевых орденов: генерал Цанава – ордена Красного Знамени, полковник Шубняков и еще два офицера (полковник и старший лейтенант) ордена Отечественной войны I степени, а два майора – ордена Красной Звезды.

* * *

Поощряя соперничество среди руководителей группы лиц, Сталин не без основания поддержал попытки Г. М. Маленкова и Л. П. Берия скомпрометировать H.A. Вознесенского и А. А. Кузнецова.

Есть свидетельство, что вождь в частных беседах высказывал предположения о том, что в качестве своего преемника по партийной линии он видел секретаря ЦК, члена Оргбюро A.A. Кузнецова, а по государственной – члена Политбюро, заместителя Председателя Совета Министров СССР H.A. Вознесенского.

Считается, что поводом для фабрикации ложных обвинений в отношении A.A. Кузнецова послужила проведенная в январе 1949 года в Ленинграде Всероссийская оптовая ярмарка. Именно после ее завершения Г. М. Маленков выдвинул против A.A. Кузнецова и Председателя Совета Министров РСФСР М. И. Родионова, секретарей Ленинградского обкома и горкома партии П. С. Попкова и Я. Ф. Капустина обвинения в том, что они провели ярмарку без ведома и в обход ЦК и правительства. Между тем документально было установлено, что ярмарка была проведена во исполнение постановления Совета министров СССР.

А дело было так. В октябре 1948 года на заседании Бюро Совета Министров под председательством Г. М. Маленкова рассматривался отчет Министерства торговли СССР и Центросоюза об остатках залежавшихся товаров и мерах по их реализации. В связи с тем, что в государстве таких товаров скопилось на сумму до 5 млрд руб., которые не находили сбыта в обыкновенных условиях торговли, Бюро поручило Совмину и Министерству торговли разработать соответствующие мероприятия по решению этой проблемы.

В ноябре Бюро Совета Министров СССР, опять‑таки под председательством Маленкова, приняло постановление «О мероприятиях по улучшению торговли». Во исполнение этого постановления Министерство торговли СССР и Совет Министров РСФСР приняли решение провести в Ленинграде с 10 по 20 января Всероссийскую оптовую ярмарку. 13 января 1949 г. во время работы ярмарки Председатель Совета Министров РСФСР М. И. Родионов уведомил секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова об открывшейся в Ленинграде ярмарке с участием в ней торговых организаций союзных республик. Однако на этом сообщении Маленков начертал: «Берия Л. П., Вознесенскому H.A., Микояну А. И. и Крутикову А. Д.

Прошу Вас ознакомиться с запиской тов. Родионова. Считаю, что такого рода мероприятия должны проводиться с разрешения Совета Министров».

25 декабря 1949 года произошло еще одно событие, ставшее предвестником сталинского гнева. В этот день в Ленинграде состоялась X областная и VIII городская объединенная партийная конференция, в конце которой состоялись выборы кандидатов на должность первого секретаря обкома и горкома ВКП(б), первого секретаря обкома ВКП(б), первого секретаря горкома ВКП(б) и Председателя Ленгорисполкома. После обычного для тех времен голосования и подсчета бюллетеней на высшие партийные должности соответственно были назначены: Попков П. С., Бадаев Г. Ф., Капустин Я. Ф., Лазутин П. Г.

Словом, все как обычно, все законно, все с соблюдением всех необходимых для этого процедур. Однако некий член партии написал в ЦК ВКП(б) на имя Сталина анонимное письмо, в котором поведал о том, что выборы партийных руководителей Ленинграда и области были сфальсифицированы, подсчет голосов велся неправильно, с нарушением всяких норм, так как во многих бюллетенях фамилии Попкова, Бадаева и Капустина были вычеркнуты. Сталин тут же вызвал Маленкова и поручил ему срочно разобраться в этом деле. Комиссия партийного контроля немедленно провела проверку и выявила: против кандидатуры Попкова проголосовало – 4 коммуниста, против Бадаева – 2, против Капустина – 15, против Лазутина – 2.

Комиссия обратила внимание и на такой факт: в протоколе счетной комиссии значилось, что все участники пленума голосовали единогласно. Так как комиссия управилась всего за три дня, с 10 по 12 января 1949 года, то так же срочно, после готовности ее результатов, Попков был вызван в Москву, на заседание Политбюро ЦК ВКП(б).

15 февраля 1949 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было принято постановление «Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП(б) товарища Кузнецова A.A. и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) тт. Родионова М. И. и Попкова П. С.».

21 февраля 1949 года состоялось объединенное заседание бюро, а 22 февраля – объединенный пленум Ленинградского обкома и горкома партии. На них присутствовали Г. М. Маленков и член Оргбюро ЦК ВКП(б) В. М. Андрианов. С сообщением об антипартийных действиях A.A. Кузнецова, М. И. Родионова и П. С. Попкова выступил Г. М. Маленков. Так скажем, обвиняемым приписывалась самовольная организация в Ленинграде в январе 1949 года Всесоюзной оптовой ярмарки, которая якобы привела к разбазариванию государственных товарных фондов и нанесла материальный ущерб государству.

24 января Кузнецов последний раз присутствовал на заседании Оргбюро, а через четыре дня его назначили руководителем Дальневосточного бюро ЦК ВКП(б). По правилам игры тех лет, Родионов, Кузнецов и Попков были сняты с занимаемых постов, им объявили партийные взыскания – выговор.

В отношении H.A. Вознесенского в постановлении Политбюро говорилось: «Отметить, что член Политбюро ЦК ВКП(б) т. Вознесенский, хотя и отклонил предложение т. Попкова о «шефстве» над Ленинградом, указав ему на неправильность такого предложения, тем не менее все же поступил неправильно, что своевременно не доложил ЦК ВКП(б) об антипартийном предложении шефствовать над Ленинградом, сделанным ему т. Попковым».

7 марта Вознесенского освободили от обязанностей заместителя Председателя Совета министров и председателя Бюро Совета министров по металлургии и химии, вывели из состава Политбюро и отправили в отпуск для лечения.

Дело в том, что против Вознесенского была использована докладная записка заместителя председателя Госснаба СССР М. Т. Помазнева о занижении Госпланом СССР плана промышленного производства СССР на I квартал 1949 года, а 5 марта 1949 года Бюро Совета Министров СССР принимает проект постановления Совета Министров СССР «О Госплане», в котором была записана фраза Сталина: «Попытка подогнать цифры под то или иное предвзятое мнение есть преступление уголовного характера». В результате появилась следующая протокольная запись: «Тов. Вознесенский неудовлетворительно руководит Госпланом, не проявляет обязательной, особенно для члена Политбюро, партийности в руководстве Госпланом и в защите директив правительства в области планирования, неправильно воспитывает работников Госплана, вследствие чего в Госплане культивировались непартийные нравы, имели место антигосударственные действия, факты обмана правительства, преступные факты по подгону цифр и, наконец, факты, которые свидетельствуют о том, что руководящие работники Госплана хитрят с правительством».

В тот же день Вознесенского сняли с поста председателя Госплана СССР. Назначенный на должность уполномоченного ЦК ВКП(б) по кадрам Е. Е. Андреев в июле 1949 года представил записку об утрате Госпланом СССР за период с 1944 по 1948 год более 200 документов, в том числе 9 из личного секретариата председателя. В числе их: записка о мерах по развитию нефтяной и угольной промышпенности в 1947 году, материалы о восстановлении черной металлургии Юга, записка об основных показателях плана производства цветных металлов в СССР, мероприятия об организации производства радиолокационных станций и т. д.

В начале сентября 1949 года председатель КПК при ЦК ВКП(б) Шкирятов внес предложение исключить Вознесенского из членов ЦК и привлечь его к судебной ответственности за утрату служебных документов. 11 сентября Политбюро приняло решение вынести оба эти предложения на Пленум ЦК ВКП(б), а 12 сентября 1949 года Пленум утвердил их.

В МГБ подготовка «Ленинградского дела» началась уже летом 1949 года. С этой целью была осуществлена фабрикация ряда материалов по обвинению A.A. Кузнецова, М. И. Родионова и руководителей Ленинградской областной партийной организации в контрреволюционной деятельности.

21 июля 1949 года Абакумов направил одну из докладных записок Сталину, после которой получил указание на арест Я. Ф. Капустина и начальника ленинградского областного управления МГБ П. Н. Кубаткина.

13 августа в кабинете Маленкова были арестованы А. А. Кузнецов, П. С. Попков, М. И. Родионов, П. Г. Лазутин, Н. В. Соловьев.

Виктор Семенович прекрасно понимал, что Берия и Маленков, используя Сталина, будут убирать Кузнецова и «ленинградцев» его руками. Но что ему оставалось делать? Что он мог противопоставить им всем?

И хотя Леонид Млечин называет «Ленинградское дело» самой крупной акцией Абакумова, это не совсем так.

Известно, что его люди следствие по Кузнецову и вообще по «Ленинградскому делу» вели, совершенно не копая вглубь. Да и дело Кузнецова Абакумов поручил вести Комарову. Оно и понятно, были у Виктора Семеновича с Кузнецовым дружеские отношения. С ним они встречались во внеслужебной обстановке.

Когда Комаров доложил Абакумову план расследования дела Кузнецова и заговорил про шпионаж, Виктор Семенович встал из‑за стола и, расхаживая по кабинету, рассуждал вслух:

– Собственно, какой из этих арестованных шпионаж? Они давно на виду, постоянно находились под охраной МГБ, каждый их шаг был известен… начни мы ставить вопросы об их связи с заграницей, в ЦК будут смеяться.

А потом министр сказал Комарову:

– Мы солдаты, что прикажут, то и должны делать!

Комаров понял все правильно и не стал допрашивать Кузнецова про шпионаж.

И еще один факт: «После возникновения «Ленинградского дела» и ареста в 1949 году бывшего Секретаря ЦК ВКП(б) A.A. Кузнецова, тень сталинского недоверия легла и на Абакумова, – пишет Н. Петров. – И это не случайно, ведь Абакумов имел довольно тесные отношения со своим бывшим куратором. Причем настолько, что ряд текущих вопросов предпочитал решать на уровне Кузнецова, не доводя их до Сталина. Еще в начале 1948 года вождь обратил на это внимание. Тогда, без согласования с ним Кузнецов разрешил Абакумову предать «суду чести» в МГБ двух проштрафившихся офицеров. По инициативе разгневанного Сталина Политбюро 15 марта 1948 г. вынесло взыскание Абакумову за действия «без ведома и согласия Политбюро» и Кузнецову за «единоличное согласие на организацию суда».

Трудно сказать, тогда ли у Сталина возникла мысль вообще избавиться от министра госбезопасности, но, по крайней мере, иезуитский расчет вождя состоял в том, что именно Абакумов должен обеспечить проведение «Ленинградского дела», по которому в числе прочих проходил Кузнецов. А уж потом, когда нужда в Абакумове отпадет – избавиться от него».

Но вернемся немного назад, чтобы понять некоторые детали внутрипартийной борьбы за власть…

В борьбе Берия и Маленкова за власть очень скоро появился провоцирующий повод, который дал, на их удачу, сын A.A. Жданова Юрий. В декабре 1947 года ассистента на кафедре органической химии МГУ Жданова назначили заведующим отделом науки управления пропаганды и агитации ЦК. Энергичный и сильно желающий показать себя на руководящей работе, двадцатисемилетний молодой человек сразу же решился атаковать научное творчество «ловкого авантюриста, демагога и более чем посредственного ученого, возглавлявшего с 1938 г. Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина (ВАСХНИЛ)» Т. Д. Лысенко. Получив конкретную информацию от классических генетиков о плачевном положении дел в отечественной агробиологии, при этом использовав информацию Абакумова из научных биологических кругов (от заслуживающих доверие источников), Юрий Жданов на семинаре лекторов обкомов партии 10 апреля 1948 года дал решительный бой лысенковщине.

В докладе «Спорные вопросы современного дарвинизма» он сказал:

– Мы скажем нашим биологам, которые воюют сейчас с Трофимом Денисовичем, – смелее в практику, смелее в жизнь.

Когда к Сталину за защитой обратился перепуганный Лысенко, он приказал расследовать разразившийся скандал и обсудить его на Политбюро. Маленков самым внимательным образом изучил доклад сына Жданова, а в мае 1948 года Лысенко передал ему еще и собственные замечания по нему, которые представляли собой 24 выписки с комментариями и разъяснениями.

Таким образом, конфликт Жданова‑младшего с Лысенко был умело представлен Маленковым в своих интересах, после чего Сталин отвернулся от A.A. Жданова.

На заседании Политбюро, открывшемся 31 мая, вождь возмущаясь, заявил, что «Жданов‑младший поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко, забыв, что тот сегодня является Мичуриным в агротехнике».

И, подводя итоги, Сталин, очень тихо и со «зловещей» нотой в голосе произнес:

– Надо примерно наказать виновных, но не Юрия Жданова, еще молодого и неопытного, а отцов, – указав при этом мундштуком трубки на Жданова‑старшего.

1 июля 1948 года Маленков вновь избирается секретарем ЦК и возвращается в Секретариат вместе с Пономаренко (еще один враг Абакумова), а 6 июля Политбюро отправляет Жданова в отпуск на два месяца.

В последний раз вождь принял опального соратника 12 июля, но из отпуска он так уже и не вышел, скончавшись 30 августа 1948 года на Валдае.

Маленков сразу же приступил к реорганизации аппарата…

H.A. Вознесенского арестовали 27 октября 1949 года. Примечательно, что ходом следствия по делу лично руководил Г. М. Маленков. Известно о его присутствии на допросах, на которых ко всем арестованным применялись незаконные методы следствия, мучительные пытки, побои и истязания.

После снятия с должности Кузнецова отправили… учиться – в Перхушково, в филиал Военно‑политической академии имени Ленина.

«– 13 августа папа сказал нам: «Вот вам денежка, сбегайте в Военторг купите мороженое, – вспоминает Галина Кузнецова. – Только без меня не кушайте. Дождитесь». Ушел. Валерка с мамой еще успели помахать ему рукой в окошко… Мы ждали его. Час, два, три…

А в семь вечера, еще светло было, в квартире раздался звонок. В прихожую вошли четверо мужчин в темных костюмах и шляпах с большими полями. Люди в штатском искали то самое письмо, которое Сталин передал Кузнецову в осажденный Ленинград и в котором значилось: «Родина тебя не забудет». Так и не нашли. Исчезло – словно испарилось…

– Во время ареста Кузнецова мы с Аллой отдыхали в Сочи, – вспоминает Серго Анастасович Микоян. – Когда вернулись, отец позвал меня к себе в комнату и сообщил об аресте Кузнецова. Он перечислил обвинения. И я помню, насколько они мне показались пустячными. Я же знал, что в 30‑х годах Бухарина, Зиновьева обвиняли в шпионаже. И даже в том, что они хотели убить Сталина… Тогда это производило впечатление. В этом же случае обвинения были такими. Якобы Кузнецов говорил, что в Политбюро много нерусских. С Кавказа – Сталин, Берия и мой отец. Евреи – Каганович. Как будто бы Кузнецов заявлял: дескать, когда Сталин умрет, он постарается это изменить.

А еще его обвиняли в том, что он возвеличивал собственную роль в обороне Ленинграда и что даже в Музее обороны Ленинграда по его указанию повесили его портрет…»

Например, в письме Политбюро членам ЦК ВКП(б) был написан даже такой бред: «В настоящее время можно считать установленным, что в верхушке бывшего ленинградского руководства уже длительное время сложилась враждебная партии группа, в которую входили Кузнецов А., Попков, Капустин, Соловьев, Вербицкий, Лазуткин.

В начале войны и особенно во время блокады Ленинграда группа Кузнецова, перетрусив и окончательно растерявшись перед сложившимися трудностями, не верила в возможность победы над немцами.

Группа Кузнецова вынашивала замыслы овладения руководящими постами в партии и государстве.

Во вражеской группе Кузнецова неоднократно обсуждался и подготовлялся вопрос о переносе столицы РСФСР из Москвы в Ленинград».

А вот что рассказывает сын Кузнецова Валерий: «Тут своя предыстория. Когда началась война, Жданов, в то время первый секретарь Ленинградского обкома, отдыхал в Сочи. Отец стал фактически первой фигурой в городе. Постоянно общался по телефону со Сталиным по вопросам подготовки города к обороне. Сталин высоко оценил эту работу. Зимой 42‑го в присутствии членов ГКО собственноручно, что делал крайне редко, написал личное письмо Кузнецову. Письмо заканчивалось словами: «Алексей, Родина тебя не забудет»…

– Я убежден, что даже в то тяжелейшее время Сталин просчитывал будущие кадровые комбинации. В этом демонстративном письме, дающем мандат на полновластие в Ленинграде, ведь никакой необходимости не было. Ленинградом руководил живой Жданов. Сталин первым завел и разговор о приглашении Кузнецова в Москву под предлогом, что нужно выдвигать молодых. Отец пользовался огромной популярностью и любовью у питерцев. Сталин учитывал эти настроения. Зачем ему был нужен еще один Киров в Питере?..

Реально же Сталин натравливал на отца свое завистливое окружение. Весьма показательно в этом смысле признание Микояна о том, как в 48‑ом году на даче в Рице в присутствии «пятерки» – Молотова, Берии, Микояна, Маленкова и Кагановича – Сталин заявил, что хотел бы Генеральным секретарем поставить Кузнецова, а председателем Совета Министров питерца Вознесенского – тот тогда возглавлял Госплан…

– На деле это означало команду «фас». И ее так и поняли. Уже спустя полгода началась расправа. Секретаря Ленинградского горкома Капустина обвинили в связи с английской разведкой. А городское руководство – в сознательном противопоставлении центру. Доводы сейчас вызвали бы улыбку. Например, Совет Министров РСФСР организовал в Ленинграде Всероссийскую ярмарку оптовых товаров. Ленинградское руководство пригласило на нее гостей из других союзных республик. Маленков расценил эти приглашения как открытый вызов центру. А согласие на проведение ярмарки давал отец…»

А теперь несколько слов о Петре Николаевиче Кубаткине. В августе 1941 года его назначают начальником Управления госбезопасности по Ленинградской области. В 1945 году он становится уполномоченным НКГБ СССР по 2‑му Прибалтийскому фронту.

В июле этого же года ему присвоено звание «генерал‑лейтенант». В 1946‑м новая должность: начальник Главного управления МГБ СССР (с 15 июня по 7 сентября 1946 г.).

В сентябре 1946 года его направили руководить Горьковским Управлением МГБ.

Что произошло далее, рассказывает Н. Петров: «Точка в карьере Кубаткина была поставлена в 1949‑м – в связи с «Ленинградским делом». Министр госбезопасности Абакумов 22 февраля 1949 г. направил Маленкову письмо, в котором характеризовал Кубаткина с худшей стороны: не обеспечивает возглавляемый им участок работы, бездельничает и, бравируя своей близостью с секретарем ЦК ВКП(б) Кузнецовым, запугивает чекистов, не по‑партийному ведет себя с оперработниками, окриками и грубостью глушит инициативу чекистов на местах, игнорирует обком партии. В декабре 1948 г. при выборах парткома УМГБ по Горьковской области Кубаткин в партком не попал, против него проголосовал коллектив.

Мало того, Кубаткин, по словам Абакумова, и раньше плохо работал, и в УНКГБ Ленинградской области, и в 1‑м Главном управлении МГБ. Вывод министра госбезопасности был беспощаден: «Зарекомендовал себя как бездельник и самодур и дальнейшее пребывание его на работе в органах МГБ крайне нежелательно».

Но и это было еще не все. 21 июля 1949 г. Абакумов информировал Сталина о том, что Кубаткин в бытность начальником Ленинградского УНКГБ распорядился уничтожить компрометирующие материалы на секретаря горкома партии Капустина. Сталин дал команду арестовать и того, и другого».

Кроме всего прочего, осенью 1945 года Кубаткин получил в подарок от некого Битермана, впоследствии арестованного по делу «Скорпионы», трофейный автомобиль. Сменивший на посту начальника Ленинградского управления МГБ Кубаткина Д. Г. Родионов, до этого занимавший пост заместителя начальника 2‑го управления МГБ, довел оперативную разработку «Скорпионы» до логического конца. Более того, за три года пребывания в Ленинграде он направил около трехсот конфиденциальных спецсообщений министру госбезопасности B.C. Абакумову и, часто бывая в Москве, докладывал лично Сталину «обо всем происходящем в Ленинграде», в том числе и о связях партийно‑советских руководителей Капустина, Попкова, Кузнецова и других с коррумпированными чиновниками. Его информация свидетельствовала, что местное руководство встало на путь очковтирательства и полностью игнорирует оперативную информацию органов госбезопасности о положении дел в городе, связанную с перебоями в снабжении населения продовольствием и промтоварами, о фактах превышения отдельными чиновниками своих служебных полномочий. По его представлению только за 1946 год из органов милиции было уволено 1775 человек.

Об этих и других фактах написал профессор Санкт‑Петербургского государственного университета экономики и финансов Б. А. Старков в своей работе «Борьба с коррупцией и политические процессы во второй половине 1940‑х годов».

Итак, агентурно‑оперативная разработка «Скорпионы», проводившаяся Управлением МГБ Ленинградской области в 1946–1947 годах:

«В течение 1945–1946 гг. на имя первого секретаря Ленинградского обкома партии Кузнецова, сменившего на этом посту A.A. Жданова, неоднократно поступали заявления о неблагополучном положении в деле борьбы с преступностью в городе. По его указанию расследованием занялись сотрудники УМГБ, однако вскоре Кузнецов был переведен в Москву на должность секретаря ЦК ВКП(б) и стал членом Оргбюро ЦК. К этому времени было установлено, что в городе действует преступная группа во главе с аферистом Карнаковым и должностными лицами из городской прокуратуры, суда, адвокатуры, ВТЭК, горжилотдела, ОБХСС, управления Ленинградской городской милиции, паспортного отдела, военных учреждений ЛенВО и др. До войны Карнаков проживал в Ленинграде под фамилиями Березин, Балаканов и Шер. В ряде уголовных дел он упоминается как «один из районных прокуроров» или «зам. директора облбюро по распределению рабочей силы». В 1941 году Карнаков эвакуировался в Свердловск, где в 1943 году был арестован за «антисоветскую деятельность» и приговорен по статье 58 п. 10 ч. 2 к восьми годам ИТЛ, однако через полгода его освободили и в мае 1944 года он возвратился в Ленинград. Агентурно‑оперативными мероприятиями было установлено, что, выдавая себя за ответственного советского работника, путем взяток и подкупа должностных лиц и фабрикации фиктивных документов он организовал преступную группу из представителей правоохранительных органов и ряда государственных учреждений города. Сотрудники УМГБ выявили около семисот связей Карнакова и других лиц преступной группировки. К агентурно‑следственной разработке, получившей название «Скорпионы», были подключены лучшие оперативники, наружное наблюдение, спецтехника. Одновременно было принято решение не вести обмен информацией по этому делу с управлением милиции, прокуратурой города, штабом ЛенВО, обкомом ВКП(б) и Ленгорисполкомом… Однако, как показали дальнейшие события, такая тактика оказалась вполне обоснованной. Первые оперативные данные свидетельствовали, что преступники опирались на большую группу коррупционеров из высокопоставленных чиновников, способных расправиться с любым человеком, обнаружившим их преступную деятельность. Многие из фигурантов были вооружены, а некоторые завели себе личную охрану. Сотрудники госбезопасности установили схему взаимодействия членов группы, явки, пароли, условные знаки, методы работы. Любопытная деталь. Следствие установило, что ни в одной из государственных организаций, в том числе правоохранительных, куда обращался Карнаков, ни разу не навели о нем справки, не уточнили сведения о его личности. Коррупционеры оказывали платные ‘«услуги» по незаконной прописке, досрочному освобождению из мест заключения, предоставлению жилой площади, демобилизации из рядов Советской Армии, выдаче медицинских заключений об инвалидности и т. д. Они устраивали «сбор дани» с директоров промышленных предприятий, магазинов, баз, складов. При этом часть «дани» была в натуральном выражении в виде отрезов материи, промышленных, винно‑водочных и табачных изделий, наборов дефицитных продуктов питания. В ходе следствия было установлено, что ряд работников прокуратуры и УМВД создавали фиктивные следственные дела с целью вымогательства. Всего по делу проходило 316 человек, в том числе 59 работников милиции, 47 – прокуратуры, суда и адвокатуры, 10 – горздравотдела и собеса, 7 – жилсистемы, 8 военнослужащих и 185 прочих (работники торговли, снабжения, баз, столовых, различных артелей и хозяйственники). 8 февраля 1946 года информация о ходе операции «Скорпионы» была доложена A.A. Кузнецову. Однако реакции из Смольного не последовало. На первый взгляд, это было странно. Однако посмотрим с другой стороны. По документам на 1946 год, двухэтажный особняк для секретаря ЦК и члена Оргбюро, именуемый как «объект Каменный остров», скромностью не отличался. Он включал более двадцати комнат без учета различных подсобных помещений. В доме находились ковры, редкой работы хрустальные люстры, мебель, картины, радиоприемники, дорогая посуда. Тогда же следствие установило возможные связи коррумпированных чиновников с первыми лицами города. Однако начальник Ленинградского управления госбезопасности генерал‑лейтенант Петр Николаевич Кубаткин не дал дальнейшего хода расследованию по этому направлению».

В июле 1949 года Кубаткина арестовали. В постановлении на арест говорилось, что «работая в 1941–1944 гг. на руководящих должностях в Ленинграде, он поддерживал преступную связь с группой лиц, враждебно настроенных против партии и правительства»…

Всех же арестованных по «Ленинградскому делу» более года готовили к суду, подвергали грубым издевательствам, зверским истязаниям, угрожали расправиться с семьями, помещали в карцер. Например, А. Кузнецову сломали позвоночник, разбили ушную раковину. Других сажали в бетонный куб и держали сутки без воды и еды, привязывали к железной кровати с колючими настилами. Также известно, что накануне и в ходе самого судебного разбирательства психологическая обработка обвиняемых усилилась. Подсудимых заставляли учить наизусть протоколы допросов и не отклоняться от заранее составленного сценария судебного фарса.

18 января 1950 года B.C. Абакумов представил И. В. Сталину список сорока четырех арестованных и предложил «судить в закрытом заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР в Ленинграде без участия сторон, то есть обвинения и защиты, группу 9–10 человек основных обвиняемых», а остальных в общем порядке.

В Ленинград на процесс Кузнецова и Вознесенского полковник Комаров выехал вместе с десятью следователями. Перед отъездом министр строго предупредил его:

– Запомни самое главное, чтобы на суде не было упомянуто имя Жданова. Головой отвечаешь!

4 сентября 1950 года B.C. Абакумов и Главный военный прокурор A.B. Вавилов представили И. В. Сталину записку с предложением осудить к расстрелу H.A. Вознесенского, A.A. Кузнецова, П. С. Попкова, Я. Ф. Капустина, М. И. Родионова и П. Г. Лазутина, осудить к 15 годам лишения свободы И. М. Турко, к 10 годам – Т. В. Закржевскую и Ф. Е. Михеева.

А 30 сентября, по окончании судебного процесса (29–30 сентября) в Ленинграде, эти предложения были приняты Политбюро ЦК ВКП(б).

О том, как в МГБ из арестованных выбивали признательные показания, достаточно подробно рассказал в своем выступлении Генеральный прокурор СССР P.A. Руденко на собрании актива Ленинградской партийной организации 6 мая 1954 года: «По приказанию Абакумова Капустин был арестован и без санкции прокурора заключен 23 июля 1949 г. в тюрьму. Санкция на арест Капустина была получена у прокурора только 1 августа, т. е. через 8 дней после фактически произведенного ареста и после получения от Капустина так называемого «признания».

Бывший следователь Сорокин показал, что Абакумов требовал обязательно добиться любыми средствами показаний Капустина о том, что он английский шпион. Капустин на допросах отрицал свою принадлежность к английской разведке, что вызвало злобу и недовольство у Абакумова. После этого Абакумов приказал начать избивать Капустина.

Сорокин показал: «Мце было тогда же передано указание Абакумова о том, чтобы я не возвращался в министерство без показаний Капустина о шпионаже. После избиения Капустина он начал давать показания, что, находясь в командировке в Англии, он был завербован английской разведкой. Однако эти его показания были путаны и настолько нежизненны, что я не мог им поверить и не записал это в протоколе допроса».

Действительно, из материалов уголовного дела по обвинению Кузнецова, Капустина и других видно, что обвинение в шпионаже Капустину предъявлено не было, хотя он в этом преступлении и «сознался».

С 23 июля по 4 августа Капустин непрерывно допрашивался и 4 августа подписал сфальсифицированный протокол допроса о вражеской деятельности в Ленинграде, назвав ряд участников – Кузнецова, Попкова, Вознесенского и других.

Следствием по делу руководил лично Абакумов. Его ближайшим помощником являлся Комаров. Как показал Комаров, Капустин по указанию Абакумова подвергался избиениям. После получения от Капустина ложных показаний, были арестованы в августе 1949 г. остальные обвиняемые.

О методах следствия, о том, как получались «признания», дают представление показания Турко, Закржевской, Михеева.

Я зачту вам сейчас извлечение из показаний бывш. секретаря Ярославского обкома партии, а ранее второго секретаря Ленинградского обкома партии Турко, допрошенного мною.

Турко показал:

«… Действительно, на предварительном следствии я подписал протоколы, в которых признавал себя виновным в совершении ряда контрреволюционных преступлений и подтвердил свою виновность на суде, несмотря на то, что я никаких преступлений не совершал и виновным себя ни в чем не считал и не считаю. Показания же о якобы совершенных мною преступлениях я вынужден был дать в результате созданного мне тюремного режима, угроз со стороны следствия, помещения в карцер и систематических избиений. Сразу же после ареста меня вызвал следователь Путинцев и, не предъявляя каких‑либо обвинений, начал в грубой форме требовать от меня признаний в совершенных мною преступлениях. Я заявил следователю, что не знаю, за что я арестован, т. к. никаких преступлений я не совершал. На это мне Путинцев ответил: «Подумайте. А чтобы легче было думать, я вас отправлю в военную тюрьму». В тот же день я был отправлен в Лефортовскую тюрьму, где и проходило следствие.

Меня систематически в ночное время вызывал следователь Путинцев и требовал, чтобы я сознался во вражеской деятельности и угрожал, что если я не сознаюсь, меня будут бить. Путинцев говорил мне, что они не таких, как я, уламывали. Но так как я отрицал свою вину, Путинцев начал меня систематически избивать на допросах. Он бил меня по голове, по лицу, бил ногами. Однажды он меня так избил, что пошла из уха кровь. После таких избиений следователь направлял меня в карцер. Он угрожал уничтожить мою жену и детей, а меня осудить на 20 лет лагерей, если я не признаюсь…»

Проверкой показаний Турко было установлено, что с 26 августа по 29 октября 1949 года он вызывался на допросы 41 раз. Большинство вызовов происходило в ночное время, причем допросы длились до утра. Такой метод также служил целям физического и морального изматывания арестованного, т. к. согласно правилам тюремного режима заключенные не имеют права спать в дневное время. Первый протокол допроса Турко с «признанием», причем не записанный от руки, а отпечатанный на пишущей машинке, датирован 30 октября. В этом протоколе Турко признал себя виновным в антисоветской вражеской деятельности и дал показания против других лиц.

Нужно указать, что 27 октября Турко был заключен на 5 суток в карцер. Он был освобожден из карцера досрочно 29 октября, после того как согласился подписать требовавшиеся от него фальсифицированные показания.

Бывший следователь Путинцев на вопрос о причинах заключения Турко в карцер показал: «Признаю, что заключение в карцер Турко по указанию Комарова и Абакумова было с целью получения признательных показаний… Я признаю, что по делу Турко было допущено нарушение законности, применялись угрозы, я заявлял Турко, что вас могут избить». Все это делалось на основании прямых указаний Абакумова и Комарова.

Если Комаров заходил на допросы Турко, то он, безусловно, его избивал, ибо это было у него обычным правилом… Должен откровенно признать, что я лично сомневаюсь в обвинениях, предъявленных Турко и Закржевской. Но мы требовали такие показания в результате давления Абакумова».

Аналогичными приемами вымогались ложные показания и от привлеченной к ответственности по этому делу бывшей заведующей отделом партийно‑комсомольских и профсоюзных органов Ленинградского обкома КПСС Закржевской.

Закржевская была арестована и заключена в тюрьму, будучи беременной.

В результате условий, в которых она находилась в тюрьме, у Закржевской произошел выкидыш. Несмотря на крайне тяжелое физическое и психическое состояние, Закржевская подвергалась систематическим вызовам на ночные допросы, во время которых от нее требовали признаться в якобы совершенных ею контрреволюционных преступлениях, а также изобличить в этом других лиц. На очной ставке с Закржевской Комаров показал, что, когда он впервые увидел Закржевскую на допросе, то обратил внимание на ее беременность и, приехав в министерство, доложил, что допросы беременной женщины производят ночью. Как показал Комаров:

«Абакумов грубо обрезал меня, заявив: «Нашелся мне тоже защитник. Врач не запрещает, а ты определяешь возможность ее допроса. Не вмешивайся в это и занимайся своими делами».

Закржевскую вызывали на допросы не только следователи, но и Абакумов, который требовал от нее ложных признаний о преступных связях с Кузнецовым. Через некоторое время Закржевской стали давать на подпись сфальсифицированные протоколы допросов. Доведенная до состояния морального и физического изнеможения, Закржевская подписала эти сфальсифицированные, лживые признания»».

В 2.00 часа 1 октября 1950 года, через час после оглашения приговора, H.A. Вознесенский, A.A. Кузнецов, М. И. Родионов, П. С. Попков, Я. Ф. Капустин, П. Г. Лазутин были расстреляны в Ленинграде.

Всего по «Ленинградскому делу» в период 1949–1951 годов было осуждено 214 человек, из них 69 человек основных обвиняемых, а 145 человек из числа близких и дальних родственников. Кроме того, 2 человека умерли в тюрьме до суда.

При этом 23 человека были осуждены Военной Коллегией к высшей мере наказания (расстрелу), 85 человек осуждены на различные сроки содержания в лагерях и тюрьмах на срок от 5 до 25 лет, один человек помещен в психиатрическую больницу для принудительного лечения и 105 человек постановлениями Особого Совещания МГБ направлены в отдаленные районы страны в ссылку на различные сроки, в основном от 5 до 8 лет…

* * *

«Ленинградское дело», в котором Сталин заставил Виктора Семеновича уничтожить своего друга, стало для министра новой проверкой его искренности в глазах вождя. Проверкой, отметим, жестокой.

И тем не менее в конце 1950 года Абакумов попытался ближе сойтись с Мамуловым, у которого были прямые выходы на Берия. Виктор Семенович «просил его устроить так, – пишет П. А. Судоплатов, – чтобы Берия его принял, и утверждал, что он всегда был лоялен и никогда не участвовал в интригах против него».

Но Лаврентий Павлович не пошел на этот контакт. Ему было на что обижаться…

Date: 2015-10-21; view: 447; Нарушение авторских прав