Всесильное ведомство МГБ

Как пишет Е. Жирнов, «почувствовав благоволение вождя, Абакумов решил, что теперь можно все. Свидетельствуют ветераны: «Виктор Семенович вел себя так, будто схватил бога за бороду. Обедать демонстративно ходил в «Арагви», а если был загружен, охрана привозила ему оттуда шашлыки. Цеплял на улице симпатичных девиц и вел их в гостиницу «Москва», в койку. Не отказывался, когда ему дарили трофейные вещи».

Все это так, но было и другое…

В. М. Молотов вспоминал, как в дни Потсдамской конференции к Иосифу Виссарионовичу Сталину пришли несколько летчиков и без хитрости рассказали о том, что в ВВС начались катастрофы. Так родилось соответствующее решение: «Расследовать!» Одним из летчиков был сын вождя – Василий. Кстати сказать, именно после этой встречи отца с сыном начальник охраны Сталина генерал Власик позвонил в Москву начальнику штаба ВВС Фалалееву и фактически приказал:

– Василий помирился с отцом. Срочно представляйте его к званию генерала.

– Звание присуждают за заслуги, – ответил тот. – И вообще, без командующего я этот вопрос решить не могу.

Потом был и другой звонок…

Незадолго до нового, 1946 года командующему ВВС Красной Армии, Главному маршалу авиации A.A. Новикову принесли на подпись представление на гвардии полковника В. И. Сталина к званию генерала.

Командующий, немного подумав, все‑таки бумагу не подписал. А под Новый год на квартире маршала раздался звонок телефона «ВЧ». Звонил отец Василия, который в напряженном разговоре прямо спросил Новикова:

– А как вы, товарищ Новиков, смотрите на то, чтобы Василию Сталину присвоить звание генерала?

Маршал стал говорить, что Василий Иосифович очень молод, что ему не хватает образования, что надо бы ему подучиться, поступить в Военно‑воздушную академию. Сталин выслушал все аргументы своего заместителя по авиации и фактически закончил разговор:

– Представление к званию писать не надо. Подавайте общим списком, – и положил трубку.

Уже утром, толком не выспавшись, Новиков позвонил Жукову в Германию:

– Что делать, Георгий Константинович?

– Что ты, Саша, можешь сделать? Это же приказ! – выругавшись, ответил полководец.

Постановлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР от 1 марта 1946 г. Василию Иосифовичу Сталину было присвоено воинское звание генерал‑майора авиации, а 24 марта ему исполнилось 25 лет.

Буквально накануне дня рождения сына вождя Абакумов направил в адрес Сталина спецсообщение, в котором говорилось:

«21 марта 1946 г. Совершенно секретно.

Товарищу СТАЛИНУ И. В.

При этом представляю рапорт сотрудника Главного Управления СМЕРШ подполковника ЕЛИСЕЕВА…

Совершенно секретно.

Товарищу АБАКУМОВУ

Рапорт

Считаю необходимым доложить Вам о большой растерянности начальника Главного Управления Заказов Военно‑Воздушных Сил генерал‑лейтенанта инженерно‑авиационной службы СЕЛЕЗНЕВА в связи с проверкой его работы.

19 марта с.г., когда я по делам службы был в центральном аппарате Военно‑Воздушных Сил, меня встретил СЕЛЕЗНЕВ и высказал опасение, что ему придется серьезно отвечать за приемку непригодных самолетов. СЕЛЕЗНЕВ сообщил, что 19 марта с.г. он присутствовал на совещании у маршала ВАСИЛЕВСКОГО, где главный маршал авиации НОВИКОВ провалился с отчетом о работе ВВС, так как не принимал мер и не докладывал правительству о серьезных недочетах в работе Военно‑Воздушных Сил. После этого совещания, сказал СЕЛЕЗНЕВ, я совсем растерялся и не знаю, как отчитаюсь за приемку недоброкачественных самолетов.

СЕЛЕЗНЕВ рассказал:

«Мы принимали недовведенные серийные машины. Я, как начальник Главного Управления Заказов, ничего не мог сделать, чтобы улучшить их качество, ибо этот вопрос целиком зависел от Министерства авиационной промышленности.

Научно‑исследовательский институт Военно‑воздушных Сил давал необъективные заключения по испытанию самолетов, выпускаемых авиационной промышленностью. В отчетах института указывалось, что самолеты имеют такие‑то летно‑тактические преимущества, и в то же время перечислялось много конструктивных дефектов в машине.

Пользуясь такими заключениями научно‑исследовательского института, Министерство авиационной промышленности протаскивало свои машины буквально в недоработанном виде, и они запускались в серийное производство.

Последующая стадия приемки от промышленности самолетов оказывалась наиболее трудной.

Я не принимал недоработанные машины и ставил об этом в известность командующего Военно‑воздушных сил Главного маршала авиации НОВИКОВА и Военный Совет, но Министерство авиационной промышленности договаривалось непосредственно с НОВИКОВЫМ, ВОРОЖЕЙКИНЫМ, ШИМАНОВЫМ и РЕПИНЫМ, после чего Главное Управление заказов получало указания принимать самолеты, т. е. приходилось соглашаться с Министерством авиационной промышленности.

Нашу работу усложняло и то, что Министерство авиационной промышленности очень часто самостоятельно, без ведома ВВС, выпускало самолеты, даже не прошедшие испытания в Научноисследовательском институте ВВС.

Так было с самолетами «Як‑9у», которые были запущены в производство без ведома ВВС. У этих машин была масса дефектов, и они оказались совершенно непригодными.

Министерство авиационной промышленности изготовило около 900 самолетов «Як‑9у», оказавшихся настолько плохими, что их сейчас нельзя использовать. В связи с этим Министерство Авиационной Промышленности списало 800 самолетов «Як‑9у», и их сейчас разбирают на запасные части. Я же принял от авиационной промышленности 90 таких самолетов и не знаю, что с ними делать, так как их нельзя давать в части».

Далее СЕЛЕЗНЕВ особенно возмущался поведением главного конструктора Министерства авиационной промышленности ЯКОВЛЕВА, сказав, что у ВВС нет перспектив на получение от авиационной промышленности хороших истребителей конструкции ЯКОВЛЕВА, так как задел даже деревянных машин «Як‑3» не являлся гарантийным, ибо самолеты эти делаются по недовведенному образцу.

Касаясь ЯКОВЛЕВА, генерал‑лейтенант инженерно‑авиационной службы СЕЛЕЗНЕВ заявил:

«Меня крайне интересует, как выйдет из этого положения ЯКОВЛЕВ, ибо все конструкции его истребителей сырые, недовведенные и с большим количеством дефектов.

Используя свое положение, ЯКОВЛЕВ любую свою машину, независимо от ВВС, протаскивал и ставил в серийное производство.

В результате этого самолеты «Як‑9у» оказались негодными, а самолеты «Як‑3» с деревянным крылом ненадежными, и летчики их боятся.

Зная, что его самолеты плохого качества, ЯКОВЛЕВ все же настаивал перед ВВС об их приемке, используя для этого свой авторитет.

В Министерстве авиационной промышленности ЯКОВЛЕВ прибрал к своим рукам все конструкторские силы, но ничего не дал и вряд ли даст.

Между тем состояние истребительного парка Военно‑воздушных сил во многом зависит от ЯКОВЛЕВА, и если сейчас для него все это пройдет безнаказанно, то этому придется просто удивляться.

Получается так, что ЯКОВЛЕВ один вершит судьбою истребительной авиации и проводит те мероприятия, которые его устраивают».

Пом. нач. отд‑ния 1‑го отдела Гл. управления СМЕРШ

подполковник ЕЛИСЕЕВ

^{20 марта 1946 года».}

Обычно после драки кулаками не машут, война закончилась Победой, однако жизнь продолжалась, в том числе и в органах государственной безопасности.

Как пишет Николай Смирнов, после окончания войны «наметилась тенденция, согласно которой стали выявляться «преступные группы», возглавляемые руководителями целых отраслей промышленности, целых видов Вооруженных Сил страны. Такой оказалась группа во главе с наркомом авиационной промышленности Героем Социалистического Труда генерал‑полковником инженерно‑авиационной службы Шахуриным Алексеем Ивановичем. В эту группу входили: главнокомандующий Военно‑Воздушными Силами Советской Армии, дважды Герой Советского Союза Главный маршал авиации Новиков Александр Александрович, заместитель главнокомандующего и главный инженер ВВС Советской Армии генерал‑полковник инженерно‑авиационной службы Репин Александр Константинович, начальник Главного управления заказов технического снабжения ВВС Советской Армии генерал‑лейтенант инженерно‑авиационной службы Селезнев Николай Павлович, член Военного совета ВВС Советской Армии генерал‑полковник авиации Шиманов Николай Сергеевич, заведующие авиационными отделами Управления кадров ЦК ВКП(б) Будников Александр Викторович и Григорьян Гамлет Мкртычевич».

Все они были арестованы в марте – апреле 1946 года, а уже 8 мая 1946 года пятитомное дело поступило председателю Военной коллегии Верховного Суда СССР.

«Военная коллегия признала, что в системе Наркомата авиационной промышленности и Военно‑Воздушных Сил Советской Армии существовала антигосударственная практика, приводившая к тому, что на протяжении войны и в послевоенный период народным комиссариатом авиационной промышленности выпускались бракованные самолеты и авиамоторы, которые затем «преступным путем протаскивались на вооружение авиационных частей»».

Основными виновниками были признаны семь человек. Шахурин получил наказание в виде 7 лет лишения свободы. Будников и Григорьян как пособники – по два года, Репина приговорили к 6 годам, Новикова на 5 лет, Шиманова на 4 года и Селезнева на 3.

Позже пострадал и первый заместитель главнокомандующего ВВС маршал авиации Ворожейкин Григорий Алексеевич. Сначала его просто освободили от должности и назначили командующим 1 – й воздушной армией. В 1947 году его уволили в отставку, а 11 апреля 1948 года арестовали «за антисоветскую деятельность». Кроме «вражеских измышлений в отношении вождя советского народа», клеветы на важнейшие мероприятия партии и правительства, восхваления буржуазных порядков, Григорию Алексеевичу вспомнили и приемку на вооружение авиачастей дефектных самолетов, вследствие чего понижалась боеспособность советской авиации и происходило большое количество катастроф. Военная коллегия приговорила маршала авиации к 8 годам тюремного заключения.

А вот авиаконструктор Яковлев ни в коем случае не пострадал. Видимо, не до него было…

Любопытно, что на допросах у следователя Лихачева и у начальника СМЕРШ Абакумова из Новикова потихоньку вытягивали факты его взаимоотношений с Жуковым. «Авиадело» как бы отходило в сторону.

Позднее A.A. Новиков записал: «Арестовали по делу ВВС, а допрашивают о другом». И вот еще одна запись: «Я был орудием в их руках для того, чтобы скомпрометировать некоторых видных деятелей Советского государства путем создания ложных показаний. Это мне стало ясно гораздо позднее. Вопросы о состоянии ВВС были только ширмой».

В 1953 году полковник Лихачев показал:

– Следствие по делу Шахурина, Новикова, Шиманова и других велось специально созданной следственной группой. Все арестованные ежедневно допрашивались с короткими перерывами до 5–6 часов утра.

– Им не представлялось времени для сна? – спросили его.

– Да, фактически так и было, но такова была введенная Абакумовым система следственной работы СМЕРШ, причем протоколы допросов арестованных по этому делу не составлялись. Я составлял обобщенные протоколы в отсутствие арестованных по своим заметкам.

– Протоколы допросов составлялись по каким‑то шпаргалкам?

– Существовал порочный стиль и метод следствия.

На очной ставке с этим полковником A.A. Новиков сообщил: «Когда Лихачев ввел меня в кабинет Абакумова, последний впервые заговорил со мной на человеческом языке, предложил мне сесть за приставной столик и сказал, что я должен буду подписать составленное от моего имени заявление в адрес И. В. Сталина. Абакумов взял со стола отпечатанные листы с текстом этого «заявления» и передал их Лихачеву, который стоял справа от меня, а сам вышел.

Лихачев давал мне на подпись по одному листу.

Когда это сфабрикованное от моего имени «заявление» было мною подписано, через какое‑то время Лихачев вновь вызвал меня и дал мне печатный текст «заявления» с требованием переписать его от руки – в его присутствии».

Именно это «заявление» было рассмотрено Высшим военным советом 1 июня 1946 года, а уже 3‑го числа Совет Министров СССР принимает решение об освобождении маршала Советского Союза Г. К. Жукова от должности Главнокомандующего Сухопутными войсками и заместителя министра Вооруженных Сил СССР. Начинается его известная всем опала и начинаются аресты тех, кто был близок Жукову. Об этом я писал. Писали и другие. Но мне хотелось лишь только напомнить два эпизода.

Когда в январе 1948 года арестовали генерал‑лейтенанта К. Ф. Телегина, то Абакумов лично пригрозил ему расправой в случае, если он не подпишет предъявленных ему обвинений. После отказа Виктор Семенович без помощи подручных выбил ему передние зубы, а потом дважды каблуками наступал на пах. И в дальнейшем заслуженного генерала избивали резиновой дубинкой по два раза в день, вырывая на теле куски мяса. Избивали до тех пор, пока он не подписал.

18 сентября 1948 года был арестован генерал‑лейтенант В. В. Крюков, заместитель командира 36‑го стрелкового корпуса.

Сначала его вызвал заместитель начальника следственной части полковник Лихачев и предупредил:

– Помни, что ты теперь уже не генерал, а арестант, и разговоры с тобой будут коротки. Если ты вздумаешь запираться в своих показаниях, будем бить тебя, как «Сидорову козу».

Владимир Викторович пытался возражать:

– МГБ мне звания не присваивало, и не оно меня будет лишать, а применять избиения к подследственным в Советском Союзе никому не дано права.

– Этот вопрос согласован, где надо, – ответил Лихачев. – Мы самостоятельно не избиваем.

– Но позвольте, я же только пока что подследственный и никем пока не разжалован.

– Иди сюда, – приказал полковник и подвел Крюкова к окну, из которого была видна улица. – Видишь, там народ, вон где подследственные, а ты уже осужден, от нас на свободу возврата нет, дорога только в исправительные лагеря.

Из кабинета Лихачева Крюкова повели в кабинет Абакумова. Виктор Семенович, как всегда, был конкретен:

– Если ты будешь упорствовать, будем тебя бить и искалечим на всю жизнь. Ты меня понял?

– Но позвольте, – пытаясь защищаться, говорил генерал, – как же так, в Советском Союзе не допускаются подобные методы ведения следствия, это напоминает «ежовщину».

– Я тебе покажу «ежовщину», – заорал министр. – Еще раз говорю, не будешь давать показания, искалечим на всю жизнь и все равно добьемся от тебя нужных показаний.

Такой и была кухня в ведомстве Виктора Семеновича, мало чем изменившаяся с тридцатых годов.

«Близость к Сталину изменила и отношение Абакумова к другим руководителям СССР, – считает Е. Жирнов. – Вероятно, и в этом сказались его прямолинейность и простота: есть только вождь и его преданный последователь, а со всеми остальными можно не считаться. И очень скоро министр нажил себе много врагов. Первым был Маленков. Сразу после войны Василий Сталин рассказал отцу, что советская авиапромышленность направляла на фронт не до конца испытанные, а порой и бракованные самолеты. Разобраться в ситуации поручили тогда еще начальнику СМЕРШа Абакумову. Факты частично подтвердились, и некоторые руководители авиапромышленности и ВВС были арестованы. Пострадал и Маленков – его на время сместили с должности секретаря ЦК.

Следующим стал благодетель Абакумова Лаврентий Берия. Абакумов не только перестал прислушиваться к советам маршала, но и, став министром, в кратчайшие сроки выдавил из МГБ большую часть выдвиженцев Берии, оставив лишь тех, кто беспрекословно подчинялся ему. Берия от злости даже перестал бывать в своем кабинете на Лубянке. Вскоре Абакумов сделал ход, граничащий с аппаратным безумием: его подчиненные фактически завербовали начальника охраны Берии полковника Саркисова, который начал доставлять в МГБ регулярные доклады о любовных похождениях шефа.

Рассказывает бывший заместитель Абакумова: «Время от времени Виктор Семенович звонил мне по бериевским делам: «Что‑нибудь есть там от Саркисова?» Брал с удовольствием. Через какое‑то время интерес к этим материалам у него пропал. Говорит: «Ты больше не бери у Саркисова это дерьмо». К этому времени сообщений о похождениях Лаврентия Павловича у него накопилось более чем достаточно. Он и пресытился, и увидел, что на этом дерьме легко поскользнуться. В сводках шла речь о женах такого количества высокопоставленных людей, что малейшая утечка этих материалов могла сделать Абакумова врагом не только Берии, но и половины руководителей партии и страны».

Вскоре с той же легкостью Абакумов нажил себе еще одного высокопоставленного врага. Как рассказывал тот же ветеран, как‑то Абакумов вызвал его и поинтересовался, «нет ли чего интересного по Молотову». «Вести оперативную работу против членов политбюро, – вспоминал ветеран, – мы не имели ни малейшего права. Но приказ министра есть приказ. Я аккуратно, не произнося прямо фамилий, проинструктировал ребят. Они вспомнили об агентурной информации, положенной в свое время под сукно: кто‑то из ближайшего окружения жены Молотова сообщал о ее, мягко говоря, не вполне скромном образе жизни. Полина Семеновна Жемчужина была начальником текстильно‑галантерейного главка министерства легкой промышленности. Пока ее супруг надрывался в Совете Министров, Министерстве иностранных дел и Комитете информации, Полина Семеновна переживала третью молодость – уделяла много времени своей внешности, принимала молочные ванны. Довольно свободно вела себя с мужчинами – на улицах, конечно, никого не ловила, но грань дозволенного перешла уже давно.

Абакумов, выслушав эту информацию, поморщился: «Слухи нам ни к чему, но направление интересное. Попробуй вместе с охраной что‑нибудь организовать такое…» (Его рука изобразила что‑то напоминающее вращение катушек магнитофона.) Мы залегендировали свой интерес к Жемчужиной и вскоре получили то, что ждал министр. Жемчужина для какого‑то небольшого ремонта вызвала к себе электрика. Сделать этот молодой и симпатичный парень ничего не успел – почтенная дама почти насильно уложила его в постель. Виктор Семенович остался доволен»».

И все же по наблюдению. очевидцев первые шаги нового министра еще больше укрепили его авторитет. Во‑первых, он решительно изменил кадровую политику: в 1946 году большинство сотрудников министерства составляли люди, пришедшие на работу в органы в 1939–1940 годах, заменив тех, кто отправился по пути своих жертв. Во‑вторых, он привлек в территориальные органы военных контрразведчиков, бывших фронтовиков, и направил их не только на руководящие посты, но и на рядовую работу. Произошло обновление центрального аппарата. При этом Виктор Семенович держал этот аппарат в напряженном трудовом ритме, вне зависимости, где находился сам.

Как вспоминает генерал армии Ф. Д. Бобков, «Абакумов часто выступал перед различными аудиториями, говорил воодушевленно, порой с пафосом, и притом всегда старался производить впечатление человека очень доступного, демократичного и подчеркнуто скромного, хотя оснований для этого было немного».

Ветеран госбезопасности И. А. Чернов вспоминает Абакумова как требовательного, нетерпимо относящегося к любым проявлениям небрежности и безграмотности.

H.H. Месяцев увидел Виктора Семеновича статным и красивым человеком, которому весьма шла военная форма. «Разговор всегда носил спокойный деловой характер, – подчеркивает он. – Он не заставлял стоять навытяжку и приглашал сесть.

Если к младшим чинам он относился с заботой, по‑отечески, то высших он держал в кулаке». Главное же заключается в том, что с момента назначения Виктора Семеновича на должность министра структура МТБ СССР начала кардинально расширяться и изменяться.

В качестве самостоятельного 3‑го Главного управления в МГБ включалась военная контрразведка. 1‑е и 2‑е Управления МГБ СССР (разведка и контрразведка) были преобразованы в Главные управления. Далее шли: 4‑е Управление осуществляло руководство розыском «агентуры иностранных разведок, заброшенных в СССР, и прочих вражеских элементов; 5‑е Управление (оперативное); 6‑е Управление (шифровально‑дешифровальное); Транспортное управление; Управление охраны № 1 (охрана И. В. Сталина); Управление охраны № 2; Управление коменданта Московского Кремля; Отдел «А» (учетно‑архивный); Отдел «Б» (оперативной техники); Отдел «В» (перлюстрации корреспонденций); Отдел «Д» (экспертизы и подделки документов); Отдел «К» (чекистские наблюдения на объектах атомной промышленности); Отдел «О» (оперативная работа по духовенству всех конфессий); Отдел «Р» (радиоразведка); Отдел «С» (перевод и обработка материалов по атомной проблеме); Отдел «Т» (борьба с лицами, высказывающими угрозы террористического характера в отношении партийных и советских руководителей); Следчасть по особо важным делам; Отдел «ДР» (служба проведения диверсий и актов индивидуального террора); Отдел «ДН» (служба дезинформации); Административно‑хозяйственное и финансовое управление; Управление кадров; Инспекция при Министерстве; Секретариат МГБ; Юридическое бюро.

В январе 1947 г. совместным приказом МВД и МГБ СССР № 0074/0029 от 21 января 1947 года была оформлена передача внутренних войск из МВД в МГБ. Было образовано Главное управление внутренних войск МГБ (штатная численность 68 582).

Приказом МВД и МГБ СССР № 0075/0030 от 21 января 1947 года транспортная милиция была передана из МВД в Транспортное управление МГБ СССР.

При этом Сталин, усиливая МГБ, лишил его одного из важнейших направлений: внешней разведки. Все разведывательные ведомства и службы были объединены в единый аппарат – Комитет информации при СМ СССР.

Но пойдем далее, в «страну Абакумова». На основании постановления Совета Министров СССР № 1130–405сс от 6 апреля 1948 года совместным приказом МВД и МГБ СССР № 00369/0141 от 9 апреля 1948 года из МВД в МГБ были переданы войска по охране особо важных объектов промышленности и железных дорог (7301 чел.).

В 1949 году Государственное хранилище ценностей (ГОХРАН) было передано из МВД в МГБ.

17 октября 1949 года совместным приказом МВД и МГБ СССР № 00968/00334 из МВД в МГБ были переданы пограничные войска и милиция, а также Военно‑строительное управление (ВСУ). Осенью 1950 года на основании постановлений Политбюро ЦК ВКП(б) № П77/309 и П77/310 от 9 сентября в МГБ СССР на базе Отдела «ДР» были созданы на правах управлений, подчиненных непосредственно министру: Бюро № 1 для проведения диверсий и террора за границей и Бюро № 2 для проведения террора (похищений и убийств). А летом 1950 года спецпоселения из МВД были переданы в МГБ.

В течение 1950 года из МВД в МГБ были переданы все учеты и картотеки уголовных преступников.

Таким образом, новый министр, в буквальном смысле нахрапом, забирал из МВД к себе все, что ему хотелось.

В конце концов он отобрал у генерала Крутова и его заместителя генерала Серова даже милицию.

Например, к 1 июля 1949 года в структуре МВД еще оставались:

Главное Управление исправительно‑трудовых лагерей и колоний;

Тюремное управление МВД СССР;

Отдел МВД СССР по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью;

Отдел спецпоселений МВД СССР;

Главное управление МВД СССР по делам военнопленных и интернированных;

Главное управление МВД СССР по борьбе с бандитизмом;

Войсковые органы (Управление конвойных войск МВД СССР, Управление войск МВД СССР по охране особо важных объектов и железных дорог, Особый дорожно‑строительный корпус, Военностроительные части Главного управления лагерей промышленного строительства МВД СССР, Главное управление местной противовоздушной обороны МВД СССР);

Главное управление пожарной охраны МВД СССР;

Главное архивное управление МВД СССР;

Специализированные производственные управления МВД СССР (Главное управление шоссейных дорог МВД СССР, Главное управление лагерей промышленного строительства МВД СССР, Главное управление лагерей горнометаллургических предприятий МВД СССР, Главное управление гидротехнического строительства МВД СССР, Главное управление лагерей лесной промышленности МВД СССР, специальное Главное управление по строительству Дальнего Севера МВД СССР, Главное управление «Енисейстрой» МВД СССР);

Главное Управление военного снабжения МВД СССР;

Главное Управление материально‑технического снабжения МВД СССР;

Отдел фельдъегерской связи МВД СССР;

Отдел перевозок МВД СССР;

Управление кадров МВД СССР;

Шесть специальных отделов;

Центральный финансовый отдел МВД СССР;

Плановый отдел МВД СССР;

Мобилизационный отдел МВД СССР;

Секретариат МВД СССР;

Секретариат Особого совещания МВД СССР;

Юридическая часть МВД СССР;

Автотранспортный сектор МВД СССР.

На данный момент это было все, потому что остальное как раз и забрал Виктор Семенович в МГБ!

«Сейчас под руководством Абакумова созданы невыносимые условия совместной работы органов МГБ и МВД, – напишет в своем письме Сталину 8 февраля 1948 года генерал А. И. Серов. – Как в центре, так и на периферии работники МГБ стараются как можно больше скомпрометировать органы МВД. Ведь Абакумов на официальных совещаниях выступает и презрительно заявляет, что «теперь мы очистились от этой милиции. МВД больше не болтается под ногами» и т. д. Ведь между МГБ и МВД никаких служебных отношений, необходимых для пользы дела, не существует. Такого враждебного отношения в истории органов никогда не было. Партийные организации МГБ и МВД не захотели совместными заседаниями почтить память Ленина, а проводили раздельно, и при этом парторганизация МГБ не нашла нужным пригласить хотя бы руководство МВД на траурное заседание.

Ведь Абакумов навел такой террор в министерстве, что чекисты, прослужившие вместе 20–25 лет, а сейчас работающие одни в МВД, а другие в МГБ, при встречах боятся здороваться, не говоря уже о том, чтобы поговорить. Если кому‑либо из работников МГБ требуется по делу придти ко мне, то нужно брать особое разрешение от Абакумова. Об этом мне официально сообщили начальник отдела МГБ Грибов и другие.

Ведь в МГБ можно только хвалить руководство, говорить о достижениях в работе и ругать прежние методы работы.

Во внутренних войсках, переданных из МВД в МГБ, офицерам запрещено вспоминать о проведенных операциях во время войны (по переселению немцев, карачаевцев, чечено‑ингушей, калмыков и др.), можно только ругать эти операции…

Не так давно Абакумов вызывал одного из начальников Управления и ругал за то, что тот не резко выступал на партсобрании против старых методов работы МГБ. Везде на руководящие должности назначены работники СМЕРШ, малоопытные в работе территориальных органов МГБ. Сотрудники МГБ запуганы увольнением с работы и расследованиями.

Всем известно, что Абакумов не проверил работу ни одного органа СМЕРШ и боится это сделать, т. к. найдет много безобразий.

Приезжающие с периферии сотрудники МГБ рассказывают, что там у многих районных отделов МГБ в течение года не было ни одного арестованного. Спрашивается, что делают 3–4 сотрудника РО МГБ в течение года.

А ведь Вам известно, товарищ Сталин, сколько прибыло в страну репатриантов, а среди них и англо‑американских шпионов…

Я расскажу Вам, товарищ Сталин, историю передачи Московской милицией в МГБ регулировщиков уличного движения. В МВД СССР стали поступать заявления от трудящихся столицы и от приезжих граждан, что милиционеры на главных улицах Москвы грубят и не желают разговаривать с населением. При этом указывали номера постов, где эти милиционеры стоят. Когда мы занялись проверкой, то оказалось, во всех случаях это были сотрудники охраны МГБ, стоящие в форме милиции. Мы вынуждены были написать об этом Абакумову. Вместо принятия мер, Абакумов попросил меня зайти и вместе с Власиком начали оскорблять меня и тов. Круглова, заявляя при этом, что если они захотят, то заберут всех регулировщиков к себе. Действительно, через двое суток поступило распоряжение о передаче регулировщиков в МГБ».

Что и говорить, но своих врагов Виктор Семенович размножал с невероятной скоростью.

Например, в здании МГБ Лаврентию Павловичу Берия был положен свой кабинет, но молодой министр распорядился убрать из кабинета Берия секретаря, а в кабинете прекратить делать уборку. Вскоре Лаврентий Павлович перестал туда приезжать, а кабинет просто зарос паутиной… Можно себе только представить то бешенство, которое охватило Берия, когда он узнал о такой пакости выдвинутого им наверх человека…

В июле 1947 года генерал‑полковник Абакумов подписал адресованное Сталину письмо «О практике следствия в органах МГБ». Ведь следствие не просто интересовало Сталина, оно было самым важным элементом той карательной политики, которая проводилась в Советском Союзе с момента рождения советской власти.

В этом уникальном документе есть и описание, как допрашивают арестованного: «При допросе арестованного следователь стремится добиться получения от него правдивых и откровенных показаний, имея в виду не только установление вины самого арестованного, но и разоблачение всех его преступных связей, а также лиц, направлявших его преступную деятельность и их вражеские замыслы.

С этой целью следователь на первых допросах предлагает арестованному рассказать откровенно о всех совершенных преступлениях против советской власти и выдать все свои преступные связи, не предъявляя в течение некоторого времени, определяемого интересами следствия, имеющихся против него уликовых материалов.

При этом следователь изучает характер арестованного, стараясь:

• в одном случае, расположить его к себе облегчением режима содержания в тюрьме, организацией продуктовых передач от родственников, разрешением чтения книг, удлинением прогулок и т. п.;

• в другом случае – усилить нажим на арестованного, предупреждая его о строгой ответственности за совершенное им преступление, в случае непризнания вины;

• в третьем случае – применить метод убеждения с использованием религиозных убеждений арестованного, семейных и личных привязанностей, самолюбия, тщеславия и т. д.

Когда арестованный не дает откровенных показаний и увертывается от прямых и правдивых ответов на поставленные вопросы, следователь в целях нажима на арестованного использует имеющиеся в распоряжении органов МГБ компрометирующие данные из прошлой жизни и деятельности арестованного, которые последний скрывает.

Иногда для того, чтобы перехитрить арестованного и создать у него впечатление, что органам МГБ все известно о нем, следователь напоминает арестованному отдельные интимные подробности из его личной жизни, пороки, которые он скрывает от окружающих и др.».

Сам Виктор Семенович не чурался беседовать с арестованными. Частенько их приводили ему прямо в кабинет, где он уделял им немного своего драгоценного времени.

Так инженер‑химик из Израиля Владимир Мельников вспоминает: «На допрос к Абакумову меня сопровождал мой тогдашний следователь подполковник Евдокимов. Перед этапом на Большую Лубянку он предупредил, что меня повезут на допрос к большому начальству и что от моего поведения будет зависеть вся моя судьба. В общем, ничего особенного, обычный набор следственных фраз. Но к какому большому начальству меня повезут, он не сказал…

Приемная меня поразила: во‑первых, я увидел женщин, и они показались мне красивыми, во‑вторых, кресла с никелированными подлокотниками и ножками. Я таких никогда не видел. Ужасно захотелось посидеть на них. Но, увы, меня поставили лицом к стенке, так что я больше не видел ни женщин, ни кресел. Третье, на что я обратил внимание, – отглаженный, в парадном мундире, какой‑то худой, весь напряженный Евдокимов. Ожидание было недолгим. Кабинет мне показался очень большим. С правой стороны огромные, полузакрытые тяжелыми шторами окна. Впереди большой письменный стол, за которым сидел довольно молодой генерал‑полковник. Сбоку за столом совещаний находился еще какой‑то немолодой человек в штатском…

Военный был темным шатеном, с широким лицом, короткой шеей и, по‑видимому, высокого роста. Черты лица грубые. Сидел он то откинувшись на спинку стула, то навалившись на стол…

Представил меня Евдокимов. Меня посадили за какой‑то маленький столик, подобный тому, которые были в кабинете у следователей, а подполковник Евдокимов стоял навытяжку чуть в стороне. Допрос Абакумов вел спокойно, не кричал, не угрожал. Кроме формальных вопросов, его интересовало, нет ли у нас, и у меня в частности, связей в ЦК комсомола, почему у меня – еврея – русская фамилия, кто мои родители, откуда у Гуревича оказался «Велодок» и, конечно, готовили ли мы террористические акты, на кого и когда. Весь допрос длился минут 10–15. Во всяком случае, он не был продолжительным. Не знаю, какое впечатление я произвел на Абакумова, но он мне понравился: спокойный, не кричал, не матерился, и я подумал, что следствие быстро закончится. Я ошибался.

На следующем допросе Евдокимов мне сказал, что я был на допросе у министра ГБ Абакумова, что крайне ему не понравился, что я «не разоружился» и т. д. и следствие будет продолжаться до тех пор, пока я не выну «все камни из‑за пазухи»».

Не менее интересен рассказ о встрече с Абакумовым члена НТС Ю. А. Трегубова: «Я вхожу и сразу меня поражает контраст света и тени. Эта комната еще больше той, где я только что был, но она кажется почти темной. Под ногами ковер. Направо, у стены, поблескивает чудовищных размеров сейф. Прямо у стены – письменный стол с телефоном. На нем блестит что‑то бронзовое. На столе – лампа под зеленым абажуром. Некто сидит за столом и пишет. Ясно видны только светлые руки. Я молча стою минуту и потом вполголоса говорю:

– Арестованный Трегубов Георгий.

В большой комнате это выходит очень тихо, но так им положено говорить в этом месте. Сидящий поднимает голову и делает какой‑то знак рукой, который можно истолковать как приказание подойти ближе. Я подхожу. Теперь я стою в трех шагах от него. Рядом со мной глубокое вольтеровское кожаное кресло. Сидящий смотрит на меня. Ему лет пятьдесят. У него умное, бритое, полное, немного одутловатое лицо со шрамом на лице. Оно кажется очень усталым. Нездоровые тени – не то лиловые, не то синие – под глазами, опухлые мешки. Он в гражданском темном костюме. Белоснежный воротничок с маленькой змеиной головкой галстука у горла. Глаза спокойно, умно и очень добро смотрят на меня.

– Вы знаете кто я? – устало говорит он.

– Не имею чести знать.

– Я министр государственной безопасности Абакумов.

– Очень рад, – отвечаю я и немножко кланяюсь.

Рука делает какой‑то неопределенный жест.

– Садитесь! Я позвал вас сюда потому, что мне надо задать вам несколько вопросов.

Я молча киваю головой. Не чувствую ни страха, ни удивления, ни смущения. Я совершенно по‑другому представлял себе Абакумова и теперь даже как‑то не верится, что это он. А он спокойно и равнодушно что‑то пишет. Потом вдруг откладывает в сторону перо.

– Трегубов!

Это звучит как оклик учителя невнимательному ребенку.

– Скажите, Трегубов, были вы все‑таки американским шпионом или нет?

– Нет, никогда не был.

– Не были? Так почему же? Ведь это было так естественно для вас после крушения Германии пойти на сговор с новым врагом?

– Во‑первых, я совершенно не верил, что американцы – вам враги, гражданин министр, а во‑вторых, работа разведчика мне не по специальности. Я не разведчик.

– Конечно, я понимаю, никто не родится разведчиком, и я раньше собирался стать кем‑то совсем другим, но многие, Трегубов, умирают разведчиками. Вы не хотели бы переквалифицироваться?

На лице Абакумова что‑то вроде улыбки.

– Но прежде чем мы будем с вами говорить дальше, – снова начинает Абакумов, – скажите сначала, каково ваше отношение к советской власти?

– Мое отношение? Резко отрицательное.

Абакумов кивает головой.

– Вот так хорошо, Трегубов. Ну, а теперь?

– И теперь точно такое же.

Бледное лицо снова сумрачно и неподвижно. Абакумов несколько секунд понуро молчит.

– А вы знаете, Трегубов, что если враг не сдается, то его уничтожают?

– Знаю. Вы обо мне?

– Да.

– Меня и уничтожать не надо. Давно уничтожен.

– И себя не жалко?

Я молчу.

– А так, как живете? Здоровье? Самочувствие?

Абакумов снова улыбается.

– Плохо. Я очень слаб и голоден.

– Хорошо. Выпишу вам дополнительное питание.

Абакумов снова молчит.

– А жалко, Трегубов. Вы еще подумайте. Мы с вами на пару могли бы колоссальные дела делать.

Я чувствую, что аудиенция окончена и начинаю приподниматься с кресла. Абакумов не пытается меня удерживать. Я встаю, кланяюсь и говорю:

– До свиданья.

Потом прибавляю:

– Благодарю вас, извините, что потревожил.

Абакумов немножко изумленно кивает головой. Уж тогда я понял: с чекистами надо быть предельно вежливым, это их больше всего смущает.

Только в камере я начинаю обдумывать все то, что сказал. Впечатление от слов Абакумова и от моих собственных – смешанное. То, что он говорил, примерно выглядело как вербовка, а впрочем, может быть и нет. А результат того, что я говорил, покажет будущее. Потом мне приходит на ум, что я, вероятно, мог бы у него попросить еще какой‑нибудь одежды – теплую телогрейку или бушлат. Ведь у меня своего ничего нет. Но теперь уже поздно. Свое обещание выписать дополнительное питание Абакумов сдержал. С 1 июня мне приносят в камеру не 650, а 750 граммов хлеба, на несколько граммов больше сахара, а в кашу, в обед, прибавляют ложку мясной подливки. В общем все это дополнительное питание – сущая ерунда. Но это все‑таки плюс, а не минус».

А. Андрееву Виктор Семенович допрашивал прямо в Лефортово. Она вспомнит, как ее вели к нему: «…по дороге к кабинету через каждые полтора метра стоит солдат. Вводят в комнату, там сидят мой следователь и начальник отдела, а с ними очень крупный вальяжный и полный восточный человек в черном костюме. Начинает меня допрашивать.

– У Вас было оружие. Почему Вы не говорите, где оно?

– Потому что не знаю, – отвечаю.

– Но у Вас было оружие?

– Так если Вы, министр, говорите, что у нас было оружие, значит, оно было. Но я его никогда не видела.

Мне, столько лет прожившей при советской власти, не пришло в голову, что министр может врать. Он подошел ко мне близко, посмотрел:

– Какая молодая… Как же Вы во все это влипли?»

Отца Юрия Даниловича Комисарова арестовали в 1950‑м прямо в кабинете А. Я. Вышинского. Ему дали «всего» пять лет, как «японскому и английскому» шпиону. Но прежде сам Абакумов выбил у него ключами два зуба, бросил на пол со стула и бил ногами…

В гневе Виктор Семенович был непредсказуем. Да вот только арестованных бил не всегда. Бил особенно упрямых. С покладистыми и разговаривал достаточно вежливо. Однако кого уж хотел избить действительно от души – не всегда получалось. Враги его были при должностях и званиях – знатные. И одним из таких можно считать Ивана Серова…

8 сентября 1946 года И. А. Серов в своем первом письме‑жалобе на Абакумова напишет: «Считаю необходимым доложить Вам, тов. Сталин, о непартийном отношении ко мне т. Абакумова.

Т. Абакумов на протяжении всей войны пытался меня на всяких мелочах скомпрометировать, но я не обращал внимания, т. к. в тот период у него были ограниченные возможности к этому. В настоящее время, когда эти возможности во много раз увеличились, я счел необходимым обратиться к Вам за помощью.

Имеется много фактов, подтверждающих мои слова, но я остановлюсь лишь на некоторых из них.

В период Отечественной войны по поручению тов. Берия, я неоднократно выезжал в Особые отделы фронтов для оказания помощи в работе и устранения недостатков в условиях войны.

Так, например, в начале 1942 года поступили данные, что на Южном фронте много случаев групповых переходов наших солдат на сторону противника, что начальник Особого отдела майор госбезопасности Зеленин в это тяжелое время на фронте не занимается работой по предотвращению случаев измены, а разлагается, сожительствует с машинистками и награждает их медалями, что Зеленин заманил на квартиру жену начальника Политотдела армии, напоил ее пьяной и изнасиловал.

Выездом на место мною была организована агентурная работа в Особых отделах дивизий по предупреждению командования о готовящихся предательствах и аресту изменников. Зеленин вызывался т. Абакумовым, но о принятом решении мне неизвестно, т. к. я был переброшен на Керченский фронт.

Во всяком случае, Зеленин в настоящее время получил звание генерал‑лейтенанта, работает начальником Управления Контрразведки в Германии, содержит в качестве жены одну из бывших машинисток и пользуется большим авторитетом у Абакумова. Настоящая жена Зеленина попала в плен к немцам, путалась с ними и сейчас живет отдельно…

На Керченском фронте начальником Особого отдела был генерал‑майор Белянов, который вместе с командованием фронта обманывал Ставку Верховного Главнокомандующего о положении на фронте, в связи с чем по указанию тов. Берия он был мной с должности снят и из Особых отделов уволен.

С первых дней войны мне было поручено руководить истребительными батальонами и войсками НКВД по охране тылов фронтов. В связи с тем, что войска охраны тыла и истребительные батальоны очень много задерживали шпионов противника, работники Особых отделов всячески пытались забрать к себе задержанных нашими органами подозрительных лиц и шпионов и отчитаться за них.

На этой почве у нас с т. Абакумовым неоднократно были крупные разговоры. Это может подтвердить генерал‑лейтенант Петров.

Во время тяжелого положения под Сталинградом, в августе 1942 года тов. Берия послал туда т. Абакумова для наведения порядка в городе и организации переправы через Волгу.

Через некоторое время Военный Совет фронта прислал телеграмму, что в городе Сталинград порядка нет, среди населения началась паника из‑за отсутствия переправы и т. д.

В связи с этим тов. Берия послал меня в Сталинград, а Абакумова отозвал.

По приезде в Москву т. Абакумов начал распускать слухи, что Серов напросился в Сталинград и т. д.

Особенно резко возмущался т. Абакумов в связи с Вашим решением о введении уполномоченных НКВД по фронтам, которые сыграли положительную роль в последний этап войны.

Во‑первых, т. Абакумов категорически восстал против посылки оперативных работников для укомплектования аппаратов уполномоченных.

Во‑вторых, всячески старался отделить работников СМЕРШ от Уполномоченных фронтов, даже в ряде случаев в ущерб общему делу…

В этом деле т. Абакумов доходил до мальчишества. Он звонил начальнику Управления СМЕРШ Белорусского фронта генералу Вадису, его заместителю генералу Сидневу и требовал, чтобы они не являлись по моему вызову, не выполняли моих указаний по работе. При этом угрожал взысканиями и даже арестом.

По окончании войны т. Абакумов действительно генерала Вадиса сразу же убрал и вместо него прислал «надежного» работника Зеленина.

Очевидно, генерала Сиднева постигнет та же участь, как только он перейдет в подчинение Абакумова.

В последнее время, когда уже СМЕРШ мне оперативно не был подчинен, ко мне поступало много заявлений о безобразиях в работе СМЕРШ, я всегда ставил в известность Зеленина, а о наиболее характерных фактах доносил в Министерство и принимал необходимые меры к устранению. Так например, в начале этого года пьяные работники СМЕРШ вечером поехали в поле близ г. Галле приводить в исполнение приговоры Военного Трибунала. Спьяна трупы были зарыты настолько небрежно, что на утро проходящие по дороге около этого места немцы увидели торчащими из земли две руки и голову от трех трупов. Затем они разрыли трупы, увидели в затылках у трупов пробоины, собрали свидетелей и пошли заявить в местную полицию. Нами были приняты срочные меры.

В этом же году у работников СМЕРШ дивизии генерала Сталина В. сбежали две немки, арестованные в английской зоне г. Берлина. После побега они рассказали англичанам об их аресте русскими. Работники СМЕРШ пытались все это скрыть, но об этом узнал генерал В. Сталин, вмешался в это дело, сообщил мне, в связи с чем были срочно приняты необходимые меры. Можно привести десятки аналогичных фактов.

Т. Абакумов всегда возмущался, что вмешиваются в его дела, хотя и знал, что вмешательство помогло делу.

В одном из разговоров со мной т. Абакумов заявил: «Ты за время войны много мне и моим работникам крови попортил».

Это заявление свидетельствует о том, что т. Абакумов старается защитить честь мундира, а не рассматривает устранение недостатков в работе в интересах нашего общего государственного дела. И, кроме того, он видит во мне основного виновника всех неприятностей, причиненных ему, а не своих подчиненных, допустивших ошибки в работе.

В последнее время ко мне приходили сотрудники т. Абакумова и предупреждали, что т. Абакумов очень мной интересуется, а своим приближенным Зеленину, Малинину и другим «намекнул», что надо подобрать компрометирующие материалы на Серова.

Во исполнение этих указаний, Малинин ходит сейчас по Министерству госбезопасности и смело заявляет при встрече со знакомыми, что до Серова мы доберемся.

Это могут подтвердить сотрудники, работающие у т. Абакумова. И сейчас идет сбор материалов на меня, но проводится это очень грубо».

В заключение своей жалобы вождю Иван Серов добавляет: «Т. Абакумов, так же как и мы все, еще молодой чекист и тем более молодой министр, партией и государством на него возложены громадные задачи, особенно в нынешних условиях, он должен добиться дружной целеустремленной работы чекистского коллектива, чтобы выполнить эти задачи, а не заниматься интригами. Мы все ему поможем в работе, но т. Абакумов должен понять, что Министерство Государственной Безопасности не передано ему на откуп для того, чтобы сводить личные счеты с неугодными ему людьми.

Мне очень обидно, тов. Сталин, когда т. Абакумов незаслуженно меня оскорбляет. Я стараюсь работать без оглядки, добиваюсь выполнения возложенной на меня работы, невзирая ни на что. Я знаю, что если в ходе работы я ошибусь, то меня поправят.

Поэтому я прошу Вас, тов. Сталин, оградить меня от оскорбительного преследования со стороны т. Абакумова…»

Иван Александрович Серов (старше Виктора Семеновича на три года) вполне мог не нравиться Абакумову как человек, пришедший в органы из армии. Кроме того, Серов, в отличие от министра госбезопасности, был образован. За его плечами были три года Ленинградской пехотной школы, учеба в Военно‑инженерной Академии и Академии им. Фрунзе. С 1928 года по 1935 год Серов прошел путь от командира огневого взвода до исполняющего обязанности начальника штаба артполка. А в 1939‑м он сразу же заместитель начальника Главного управления рабоче‑крестьянской милиции НКВД СССР, майор госбезопасности. И в том же, 1939‑м народный комиссар внутренних дел Украины, старший майор госбезопасности, затем комиссар госбезопасности 3‑го ранга.

С 1941 по 1947 год Серов заместитель народного комиссара – министра внутренних дел СССР, комиссар госбезопасности 2‑го ранга, генерал‑полковник.

С 1945 по 1947 год заместитель Главноначальствующего Группой советских оккупационных войск в Германии по делам гражданской администрации.

В конце мая 1945 года к двум орденам Ленина, трем орденам Красного Знамени, ордену Суворова 1‑й степени и Кутузова 1‑й степени генерала Серова добавляется звание Героя Советского Союза (плюс орден Ленина и медаль «Золотая Звезда»).

В феврале 1947 года Серов получил новое назначение на должность первого заместителя министра внутренних дел. И прибыв в начале апреля в Москву, он развернул борьбу против Абакумова с новой силой… Потому что тот, кроме всего прочего, взялся проверять родословную генерала Серова. Как считает Н. Петров, «тут как нельзя кстати оказались находки, сделанные еще в годы войны В. Ф. Коротковым, начальником отделения отдела секретных фондов Главного архивного управления, входившего тогда в состав НКВД, из которых следовало, что отец Серова был царским жандармом. Разбирая картотеку, Коротков нашел сведения сразу о двух сотрудниках Вологодского губернского жандармского управления (ГЖУ). Это были Серов Александр Павлович, 1870 года рождения, сотрудник ГЖУ с 1907 по 1913 год, и Серов Александр Павлович (год рождения неизвестен), работавший там же с 1911 по 1917 год.

Коротков быстро выяснил, что дела на них хранятся в архиве УМВД по Вологодской области в фонде 35 (дело 1750) и в фонде 17 (дело 330). После чего предусмотрительно снял копии с карточек и в конце 1944 года доложил начальству. Его непосредственный начальник Гордеев доложил о находке начальнику Главного архивного управления И. И. Никитинскому. А потом якобы сообщил Короткову, что речь идет действительно об отце заместителя наркома Серова. Но в тот момент дальнейшего развития история не получила. Возможно, потому, что в том же архивном отделе работала и родная сестра Серова Христина. Вероятнее всего, Серов узнал о происходящем и принял меры.

Перейдя после войны на работу в МГБ, Коротков показал копии карточек начальнику 1‑го отдела 5‑го управления Агаянцу. Об этом немедленно доложили министру Абакумову, который тут же вызвал бывшего архивиста к себе. Абакумов подробно расспросил Короткова и дал задание проверить Серова по архивам МГБ и в Вологде.

Через два дня после этой встречи Коротков и Агаянц были направлены в Вологодский архив. Однако Агаянц явно тяготился своей миссией и по дороге распекал Короткова за это «грязное дело» и осторожно похваливал Серова. В Вологде выяснить удалось немногое. В архиве обнаружились две точно такие же карточки, как и в Москве, но дела № 1750 на месте не оказалось. Потерялось и второе дело – в папке под номером 330 хранилось нечто совершенно постороннее. Ничего не смог прояснить и начальник архива, который на все вопросы отвечал, что он лишь недавно на этой работе.

Мало что дало и посещение города Кадникова, где будто бы служил первый А. П. Серов. Выяснилось, что отец Серова владел там хутором с пашней, лесом и лугом, а перед первой мировой войной строил двухэтажный особняк. Но никаких документов, подтверждающих, что он был жандармом, найти не удалось.

Примерно такой же результат дали и поиски второго А. П. Серова, служившего в ГЖУ. Агаянц и Коротков побывали в селе Залесье, удостоверились, что тот, кого они ищут, действительно там жил, затем был сослан и навсегда исчез.

В Москву Агаянц и Коротков вернулись практически ни с чем. Если бы Абакумов смог доказать, что отец Серова – жандарм, противник был бы повержен. Однако дело, которое казалось министру госбезопасности столь перспективным, лопнуло как мыльный пузырь. Абакумов понял, что нужны более серьезные шаги против Серова, чтобы заставить его утихнуть надолго».

После ареста начальника отдела правительственной связи МВД И. Я. Воробьева, уже в октябре 1947 года Абакумов докладывал Сталину, что курирующий работу этого отдела Серов в декабре 1942‑го давал указания готовить ежедневную справку обо всех разговорах Верховного Главнокомандующего. Такие справки составлялись вплоть до конца 1944‑го. И только после выезда Серова на фронт составление их прекратилось.

По мнению историка Н. Петрова, «это было очень похоже на несанкционированное прослушивание разговоров, и не кого‑нибудь, а самого Верховного. За такое Серов мог жестоко поплатиться.

23 октября 1947 года Абакумов наносит еще один удар. Официальным письмом он сообщает Сталину и секретарю ЦК ВКП(б) A.A. Кузнецову о фактах взяточничества со стороны работников московской милиции. Органы милиции в МВД курирует первый заместитель министра Серов.

Абакумов понимает, что удары должны следовать один за другим. 29 ноября 1947 года он направляет Сталину и Кузнецову новое письмо. На этот раз о случаях мародерства, хищений и присвоения ценностей бывшим начальником оперативного сектора МВД в Тюрингии генерал‑майором Г. А. Бежановым. В приложенной к письму справке сообщалось, что Бежанов изъял шкатулку с драгоценностями у немецкого генерала Гертмана и присвоил ее. Абакумов обвинял Бежанова и в том, что тот отпускал на свободу нацистов, которые соглашались уступить ему свое имущество. Упоминались и другие преступления, например необоснованные аресты немцев, проводимые оперсектором в Тюрингии (десять человек покончили с собой, находясь под стражей), а также широко практикуемые Бежановым провокации с созданием «подпольных нацистских групп». Немцев, которые отказывались в этом участвовать, люди Бежанова попросту убивали. О реакции Сталина можно судить по резолюции на письме. По обыкновению Абакумов устные резолюции Сталина сам записывал на прочитанных вождем бумагах. В этот раз он написал: «Предложено арестовать Бежанова. Указание о том мною получено лично от т. Сталина 6.12.47».

Уже первые результаты допросов Бежанова несказанно обрадовали Абакумова. 28 января 1948 года он сообщил Сталину: «Бежанов дал показания о том, что Серов присваивал ценности и переправлял их в СССР». Бежанов рассказал о захваченных людьми Серова в Рейхсбанке при штурме Берлина мешках с деньгами. Германские рейхсмарки были пущены Серовым якобы на «оперативные расходы»..

В этом же письме Абакумов просил санкции на арест бывших начальников оперсекторов Саксонии и Берлина генералов С. А. Клепова и А. М. Сиднева и, помимо них, М. А. Хренкова – адъютанта Серова с ноября 1942 по август 1947 года. Сталин санкцию дал».

Теперь наступила очередь Серова, и 8 февраля 1948 года он пишет второе письмо Сталину:

«Я извиняюсь, товарищ СТАЛИН, что еще раз вынужден беспокоить Вас, но сейчас сложилась такая обстановка вокруг меня, что решил написать Вам.

С тех пор, как я послал Вам, товарищ СТАЛИН, объяснительную записку по поводу лживых показаний БЕЖАНОВА, АБАКУМОВ арестовал до 10 человек из числа сотрудников, работавших со мной и в том числе двух адъютантов. Сотрудники МГБ и МВД СССР знают об этих арестах, «показаниях» и открыто говорят, что АБАКУМОВ подбирается ко мне.

Я работаю по‑прежнему, не обращая внимания на происходящее, однако, считаю необходимым доложить Вам об этом, товарищ СТАЛИН, т. к. уверен, что АБАКУМОВ докладывает неправду.

Этой запиской я хочу рассказать несколько подробнее, что из себя представляет АБАКУМОВ.

Насколько мне известно, в ЦК ВКП(б) делались заявления о том, что АБАКУМОВ в целях карьеры готов уничтожить любого, кто встанет на его пути. Эта истина известна очень многим честным людям.

Несомненно, что АБАКУМОВ будет стараться свести личные счеты не только со мной, а также и с остальными своими врагами – это с т.т. ФЕДОТОВЫМ, КРУГЛОВЫМ, МЕШИКОМ, РАПАВА, МИЛЬШТЕЙНОМ и другими.

Мне АБАКУМОВ в 1943 году заявил, что он все равно когда‑нибудь МЕШИКА застрелит. Ну, а теперь на должности министра имеется полная возможность найти другой способ мести. МЕШИК это знает и остерегается. Также опасаются АБАКУМОВА и другие честные товарищи.

Товарищ СТАЛИН, я не сомневаюсь, что АБАКУМОВУ долго такими методами Вы работать не позволите.

Я приведу несколько фактов, известных мне в результате общения с АБАКУМОВЫМ на протяжении ряда лет.

Сейчас для того, чтобы очернить меня АБАКУМОВ всеми силами старается приплести меня к ЖУКОВУ. Я этих стараний не боюсь, т. к. кроме АБАКУМОВА есть ЦК, который может объективно разобраться. Однако АБАКУМОВ о себе молчит, как он расхваливал ЖУКОВА и выслуживался перед ним, как мальчик. Приведу факты, товарищ СТАЛИН.

Когда немцы подошли к Ленинграду и там создалось тяжелое положение, то ведь не кто иной, как всезнающий АБАКУМОВ, распространял слухи, что «Жданов в Ленинграде растерялся, боится там оставаться, что Ворошилов не сумел организовать оборону, а вот приехал Жуков и все дело повернул, теперь Ленинград не сдадут».

Теперь АБАКУМОВ, несомненно откажется от своих слов, но я ему сумею напомнить.

Второй факт. В Германии ко мне обратился из ЦК Компартии Ульбрихт и рассказал, что в трех районах Берлина англичане и американцы назначили районных судей из немцев, которые выявляют и арестовывают функционеров ЦК Компартии Германии, поэтому там невозможно организовать партийную работу. В конце беседы попросил помощь ЦК в этом деле. Я дал указание негласно посадить трех судей в лагерь.

Когда англичане и американцы узнали о пропаже трех судей в их секторах Берлина, то на Контрольном Совете сделали заявление с просьбой расследовать, кто арестовал судей.

ЖУКОВ позвонил мне и в резкой форме потребовал их освобождения. Я не считал нужным их освобождать и ответил ему, что мы их не арестовывали. Он возмущался и всем говорил, что СЕРОВ неправильно работает. Затем Межсоюзная Комиссия расследовала, не подтвердила факта, что судьи арестованы нами и на этом дело прекратилось. ЦК Компартии развернуло свою работу в этих районах.

АБАКУМОВ, узнав, что ЖУКОВ ругает меня, решил выслужиться перед ним. В этих целях он поручил своему верному приятелю ЗЕЛЕНИНУ, который в тот период был начальником Управления СМЕРШ (ныне находится под следствием), подтвердить, что судьи мной арестованы. ЗЕЛЕНИН узнал об аресте судей и доложил АБАКУМОВУ.

По окончании заседания АБАКУМОВ подошел ко мне и предложил идти вместе в Министерство. По дороге АБАКУМОВ начал мне говорить, что он установил точно, что немецкие судьи мной арестованы, и знает, где они содержатся. Я подтвердил это, т. к. перед чекистом не считал нужным скрывать. Тогда АБАКУМОВ спросил меня, а почему я скрыл это от ЖУКОВА, я ответил, что не все нужно ЖУКОВУ говорить. АБАКУМОВ было попытался прочесть мне лекцию, что «Жукову надо все рассказывать», что «Жуков первый заместитель Верховного» и т. д. Я оборвал его вопросом, почему он так усердно выслуживается перед ЖУКОВЫМ. На это мне АБАКУМОВ заявил, что он ЖУКОВУ рассказал об аресте судей и что мне будет неприятность. Я за это АБАКУМОВА обозвал дураком и мы разошлись. А сейчас позволительно спросить АБАКУМОВА, чем вызвано такое желание выслужиться перед ЖУКОВЫМ.

Мне неприятно, товарищ СТАЛИН, вспоминать многочисленные факты самоснабжения АБАКУМОВА во время войны за счет трофеев, но о некоторых из них считаю нужным доложить.

Наверно, АБАКУМОВ не забыл, когда во время Отечественной войны в Москву прибыл эшелон более 20 вагонов с трофейным имуществом, в числе которого ретивые подхалимы АБАКУМОВА из СМЕРШ прислали ему полный вагон, нагруженный имуществом с надписью «АБАКУМОВУ».

Вероятно, АБАКУМОВ уже забыл, когда в Крыму еще лилась кровь солдат и офицеров Советской Армии, освобождавших Севастополь, а его адъютант КУЗНЕЦОВ (ныне «охраняет» АБАКУМОВА) прилетел к начальнику Управления контрразведки СМЕРШ и нагрузил полный самолет трофейного имущества. Командование фронтовой авиацией не стало заправлять бензином самолет АБАКУМОВА на обратный путь, т. к. горючего не хватало для боевых самолетов, ведущих бой с немцами. Тогда адъютант АБАКУМОВА не растерялся, обманным путем заправил и улетел. Мне об этом жаловался командир авиационного корпуса и показывал расписку адъютанта АБАКУМОВА. Вот такие подлости выделывал АБАКУМОВ во время войны, расходуя моторесурсы самолета СИ‑47 и горючее. Эти безобразия и поныне прикрываются фразой: «Самолет летал за арестованными». Сейчас АБАКУМОВ свои самолеты, прилетающие из‑за границы, на Контрольных пунктах в Москве не дает проверять, выставляя солдат МГБ, несмотря на постановление Правительства о досмотре всех без исключения самолетов.

Пусть АБАКУМОВ расскажет в ЦК про свое трусливое поведение в тяжелое время войны, когда немцы находились под Москвой. Он ходил, как мокрая курица, охал и вздыхал, что с ним будет, а делом не занимался. Его трусость была воспринята и подчиненными аппарата. Своего подхалима ИВАНОВА, ведавшего хозяйственными вопросами, АБАКУМОВ посылал к нам снимать мерку с ног для пошивки болотных сапог, чтобы удирать из Москвы. Многим генералам и себе АБАКУМОВ пошил такие сапоги. Ведь остававшиеся в Москве, в тот период, генералы видели поведение АБАКУМОВА.

Пусть АБАКУМОВ откажется, как он в тяжелые дни войны ходил по городу, выбирал девушек легкого поведения и водил их в гостиницу «Москва».

А сейчас он забыл это и посадил в тюрьму подполковника ТУЖЛОВA, который в первые дни войны был начальником пограничной заставы, в течение семи часов вел бой с немцами до последнего патрона, был ранен и получил орден Красного Знамени.

Конечно, сейчас АБАКУМОВ, вероятно, «забыл» о разговоре, который у нас с ним происходил в октябре месяце 1941 года о положении под Москвой и какую он дал тогда оценку. АБАКУМОВ по секрету сообщил мне, что «прибыли войска из Сибири, кажется, дело под Москвой должно пойти лучше». На это я ответил ему: «Товарищ СТАЛИН под Москвой повернул ход войны, его за спасение Москвы народ на руках будет носить». И при этом рассказал лично слышанные от Вас, товарищ СТАЛИН, слова, когда Вам покойный ЩЕРБАКОВ доложил, что у него перехвачен приказ Гитлера, в котором он указывает, что 7 ноября будет проводить парад войск на Красной Площади.

Когда Вы на это спокойно и уверенно сказали: «Дурак этот Гитлер! Он и не представляет себе как побежит без оглядки из России».

… Мне во время войны приходилось чаще по службе и реже в быту встречаться с АБАКУМОВЫМ, – делает вывод Серов. – Я наблюдал и изучал его. У меня составилось определенное о нем мнение, которое полностью подтвердили последние события. Для того чтобы создать о себе славу, он идет на любую подлость, даже в ущерб делу».

Продолжая свою борьбу, «24 февраля 1948 года Абакумов направил Сталину, Молотову и Кузнецову новое письмо, к которому приложил протокол допроса арестованного Хренкова. «Должен сказать, что Серов, будучи человеком падким к чужому добру, начал заниматься присвоением ценностей и имущества еще в период нахождения его в Польше», – говорил на следствии Хренков. В городе Лодзь имущество из особняка немецкого гауляйтера Серов отправил в Москву – целый вагон. Сопровождали вагон жена Серова и Хренков с бумагой от Серова о бестаможенном пропуске. В особняке гросс‑адмирала Редера в Бабельсберге по приказанию Серова Хренков выломал мраморный камин. Камин установил на московской квартире Серова. Захваченные в подвале Рейхсбанка мешки с деньгами не были оприходованы, Серов и Сиднев бесконтрольно тратили их содержимое. Абакумов просил у Сталина санкцию на арест Л. С. Никитина, другого адъютанта Серова. Еще один сотрудник Серова, В. М. Тужлов, его секретарь, уже был арестован. Тужлов тоже сообщил следствию много интересного о Серове».

Однако все усилия Виктора Семеновича оказались напрасными. Сталин все же уберег Серова от абакумовских преследований. Как пишет Н. Петров, Сталин «почувствовал, что в деле Серова, несмотря на очевидную его виновность, Абакумов преследует и какие‑то свои личные интересы. А этого Сталин не любил. В итоге Серов сохранил свои высокие должности и звания, правда, Сталин его в своем кремлевском кабинете больше не принимал».

Date: 2015-10-21; view: 420; Нарушение авторских прав