Смоленский архив

Когда освободили город Смоленск, а произошло это событие 25 сентября 1943 года, то через некоторое время, все той же осенью, на стол Верховного Главнокомандующего его личный секретарь положил всего лишь две странички машинописного текста. Это была справка о результатах гитлеровской оккупации города. Известно, что Сталин красным карандашом жирно подчеркнул в этом документе всего лишь одну строчку, в том месте, где говорилось о захвате немцами партийного архива. На полях он лишь добавил: «Тов. Шкирятову – создать комиссию, разобраться и доложить через месяц о результатах…» Чуть ниже вождь дописал: «Т.т. Берии, Абакумову – оказать помощь в расследовании…»

Сегодня некоторые историки, пытаясь придать пропаже Смоленского архива более весомое значение, чем оно было на самом деле, практически утверждают о вызове Абакумова Сталиным ранним апрельским утром 1942 года. Например, доктор исторических наук Георгий Чернявский в статье «Судьба Смоленского архива – зеркала большевистского тоталитарного режима» пишет: «По знаку секретаря Сталина Александра Поскребышева чекист вошел в кабинет и по‑военному представился. Сталин не ответил. Он сделал вид, что не заметил посетителя и молча продолжал мерно прохаживаться по ковровой дорожке в течение нескольких минут. Вслед за этим, подойдя к Абакумову вплотную, тихим и в то же время яростным голосом «вождь» спросил: «Что вы чувствуете, товарищ Абакумов, когда ваши подчиненные вам врут?» Характер поставленного вопроса явно означал, что Сталин обвинял самого Абакумова во лжи. Правда, всего через несколько минут дело начало разъясняться. Но минуты эти показались страшно напуганному холую‑палачу вечностью.

Тихий, поначалу скрываемый гнев Сталина прорвался наружу, он ругал Абакумова самыми грязными словами. Тому хотелось упасть на колени и умолять о пощаде, о державной милости. Но было хорошо известно, что такое поведение может привести только к еще большему державному гневу владыки. Наконец, лишь слегка успокоившись, Сталин объяснил: «ваши люди осенью прошлого года доложили мне, что при отступлении из Смоленска все ценное вывезли на восток, а сейчас выясняется, что забыли партийный архив! Отдали фашистам самое ценное оружие! По Вашим глазам вижу, что Вы не представляете, во что это ротозейство обойдется нашей партии и государству»».

Далее Чернявский уточняет: «Через непродолжительное время перед заместителем наркома стоял навытяжку главный архивариус Центрального государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства СССР, большевик с дореволюционным стажем Иосиф Перельман, который считался крупнейшим экспертом в области архивного дела. Формально Перельману как буцто ничего не могло грозить, так как система партийных архивов находилась вне сферы ответственности его ведомства – его архив хранил документацию высших государственных органов власти и управления, а также профсоюзов и некоторых других общественных организаций. За партархивы же отвечал общий отдел ЦК ВКП(б), а их эвакуация в условиях войны была доверена ведомству самого Абакумова».

И еще несколько деталей из статьи: «Однако, услышав вопрос и поняв, в конце концов, суть дела в сбивчивом и не очень поначалу понятном изложении начальства, Перельман побледнел и произнес: «Там же находятся тайные, секретные постановления!»

Изложенную выше историю Абакумов помнил всю оставшуюся ему жизнь – вплоть до расстрела в 1954 г. в качестве «члена банды Берии»… Рассказал он, однако, об этом только один раз – следователю в Лефортовской тюрьме, где содержался в одиночной камере без фамилии, как узник № 15. При этом «раскололся» Абакумов лишь только тогда, когда узнал, что «великий вождь и учитель» отдал душу дьяволу.

Протокол этого допроса сохранился в Архиве Федеральной службы безопасности Российской Федерации, ныне доступен исследователям и является документальным подтверждением рассказанного выше».

Проблема заключается в том, что первая встреча Абакумова с вождем состоялась только 31 марта 1943 года. Эту дату детализируют тетради (журналы) записей лиц, принятых Сталиным с 1924 по 1953 год. Да и заместителем наркома обороны, то есть Сталина, он стал все в том же 1943‑м – 19 апреля. В этот день его назначили начальником ГУКР СМЕРШ НКО СССР.

Если же говорить о рассказе Абакумова следователю в Лефортовской тюрьме, то это мог быть всего лишь рассказ, а не показания. Следовательно, никакого протокола допроса, в котором бы отразилось упоминание о Смоленском архиве, в реальной жизни не существует. И тем более нет его на хранении в Архиве ФСБ. Но это, так сказать, к слову…

Сам же вопрос о Смоленском партийном архиве возник именно осенью 1943‑го. Более того, он будет иметь продолжение и гораздо позже… Но все по порядку.

Как вспоминал первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, уже на второй день войны, проанализировав военное положение, они пришли к выводу о необходимости развернуть эвакуацию. В середине дня он позвонил Сталину и сообщил о решении Белорусского ЦК. Сталин немного подумав, сказал: «Хорошо, приступайте к эвакуации. Кроме населения и особенно детей, родители которых ушли на фронт, вывозите наиболее важную часть государственных и партийных архивов и государственные ценности, какие считаете необходимым вывезти в первую очередь. Делайте это так, чтобы не создать паники и сохранить порядок. Все должны понимать, что эвакуация – это тоже элемент войны».

«Так или иначе, в течение 23–24 июня из Минска успели вывезти ценности Госбанка и сберегательных касс, архивы партийных органов, – пишет Э. Иоффе, профессор БГПУ им. Танка, доктор исторических наук. – По свидетельству того же М. И. Сарычева, подготовка к эвакуации шла в здании ЦК… в течение всего дня 24 июня. Как только был получен приказ об эвакуации, архивы были «с молниеносной быстротой погружены на машины и под прикрытием темноты отправлены в Могилев»».

Официальные указания архивным органам, как сообщает И. В. Дорогуш, «поступили только 30 июня 1941 г. Был разработан план эвакуации ценных документальных материалов государственных архивов НКВД‑УНКВД, находящихся в угрожаемой зоне за подписью зам. Наркома Внутренних дел СССР В. В. Чернышева. В нем давались указания Архивному отделу НКВД БССР о вывозе в Пензу государственных архивов: Октябрьской революции и социалистического строительства, архив Минской области, исторический архив в Могилеве» и только «Приказом по НКВД СССР № 0401 от 30 августа 1941 г. всем архивным органам были даны развернутые указания по вопросам охраны и эвакуации документальных материалов, а также по разгрузке государственных архивов от материалов, не имеющих научно‑исторической и оперативной ценности».

А что же в Смоленске? Там в первые же дни войны, согласно решению Обкома ВКП(б) и Облисполкома от 23 июня 1941 года, была создана специальная комиссия по эвакуации жителей Смоленска и всего госимущества области. Как сообщается в книге «История Смоленской милиции (1941–1945)», «в ее состав был включен начальник УМ УНКВД Г. И. Шишков. Предстояло решение сложных задач эвакуации государственного имущества, ценностей. Кроме того, на сотрудников милиции были возложены задачи усиления охраны общественного порядка, борьбы с лазутчиками и диверсантами, паникерами, расхитителями личного и государственного имущества. Вот так вспоминает это время сам Г. И. Шишков в своем отчете секретарю Смоленского Обкома ВКП(б) Д. М. Попову: «Мне, как члену комиссии была отведена роль – обеспечить все заявки на автомобильный и гужевой транспорт по требованию фабрик и заводов, складов, баз и учреждений для эвакуации промышленного оборудования, ценного сырья, продовольствия и прочего имущества. Понадобились колоссальные усилия, привлечение большого количества работников милиции, для того, чтобы справиться с этой непростой задачей. В условиях прифронтовой полосы, когда автотранспорт был уже отмобилизован, это было исключительно сложным делом. Однако комиссия находила ежедневно сотни автомашин и сотни лошадей для того, чтобы график перевозки грузов не срывать. До самых последних часов оставления нашими войсками Смоленска комиссия не прекращала эвакуации государственного имущества. Работа не прекращалась и при бомбардировках вражеской авиацией!»».

Если учесть, что только 11 июля 1941 года немецкий 39‑й мотокорпус, сломив сопротивление не успевшей сосредоточиться 19‑й армии в районе Витебска, начал наступление на Демидов, Духовщину и Смоленск, то времени на эвакуацию партийного архива с 23‑го июня было фактически достаточно.

Так оно, собственно, и было, в конце июня Смоленский партийный архив начал подготовку к эвакуации документов. Однако только 8 июля 1941 года, когда фронт вплотную подошел к границам Смоленской области, «Областной комитет по эвакуации населения, скота и имущества» дал указание о вывозе фондов партийного архива на восток области – в город Юхнов (ныне Калужская область). Но этого города достигли только 6 грузовых автомашин с документами персонального учета членов партии. Оттуда по распоряжению Управления делами ЦК ВКП(б) эти документы были перевезены в Казахстан, в г. Уральск. Другая часть документов партархива, а это отдельные протоколы заседаний бюро обкома партии, документы аппарата (отделов) обкома, протоколы заседаний бюро райкомов и горкомов ВКП(б) Смоленской области, присланные в обком в качестве информации о деятельности местных партийных органов, была сожжена сотрудниками архива в июле 1941 г., буквально перед захватом города немцами.

Основной же комплекс документов Смоленского партархива оказался в руках противника. Из захваченной ими части 541 дело было отделено от общей массы документов, скорее всего для использования в антисоветской пропаганде. По хронологии дела распределялись следующим образом: 1917–1920 гг. – 24 дела; 1921–1924 гг. – 49 дел; 1925–1928 гг. – 124 дела; 1929–1932 гг. – 122 дела; 1933–1936 гг. – 156 дел; 1937–1941 гг. – 50 дел; разные годы – 16 дел. Но отделение дел было произведено впоследствии, а пока вместе с книгами всех смоленских библиотек оставшиеся в городе архивные документы были свезены в здание Смоленского собора, а затем вывезены в Польшу. Известно, что только за 9 месяцев 1943 года оккупанты смогли вывезти из Смоленска 4 железнодорожных вагона, набитых архивными документами. Правда, и хлопот с этим архивом им досталось прилично. Так, 19 марта 1943 года руководитель Главной рабочей группы «Остланд» д‑р Нерлинг в направленном в Берлин отчете о поездке руководства группы в Смоленск в своем рапорте указал: «Перевозка коммунистического партийного архива из Смоленска в Вильну, стоившая много времени и труда, тем не менее закончилась. Архив прибыл в Вильну в хорошем состоянии». Другой представитель группы, айнзатцфюрер Немцов, 2 мая 1943 года в новом рапорте уточнил: «Последние акты партийного архива, находящиеся в Аврамиевском монастыре, 30 апреля были отправлены в Вильну, так что весь партийный архив находится теперь там». То есть сначала немцы перевезли Смоленский архив в Вильнюс и только потом в Баварию. В феврале 1945 года на станции Пщина, более чем в сотне километров от Кракова, частями 4‑го Украинского фронта были отбиты у противника вагоны с архивными документами. Среди них оказались и документы Смоленского партийного архива. Уже в апреле документы, погруженные в несколько железнодорожных вагонов, вернулись в Смоленск. А вот отобранный массив, тот самый из 541 дела, оказался гораздо западнее – в Баварии и после победы попал в руки командования американских войск. С 1947 года и до возвращения в Россию эти документы находились в Национальном архиве США в Вашингтоне.

Так как же все эти документы попали к противнику?

15 июля в 17 часов к Смоленску подошли основные силы 29‑й моторизованной дивизии противника и, развернувшись в боевой порядок, начали наступление на город с трех сторон: вдоль Рославльского, Киевского и Краснинского шоссе.

К 20 часам немецкие части с боями вошли в центральную часть Смоленска. Через час немцы появились со стороны Рославльского шоссе. В 24.00 был взорван новый мост через Днепр, а через 2–3 часа взорван старый мост.

На рассвете противник форсировал Днепр в районе Колхозной площади и Рачевки, после чего начались бои за северную часть города. В течение всего дня противнику удалось переправиться на северный берег Днепра и овладеть основной частью города. В этот же день в оперативном окружении оказались три советские армии: 19‑я, 20‑я и 16‑я.

Такое стремительное наступление вполне естественно породило панику и не только среди бойцов и командиров. В большей степени это коснулось советских чиновников, которые, бросая все, спешили убежать из города. Таким образом, вступление передовых частей противника в город, уличные бои в городе, окружение советских армий стали главными причинами как невозможности эвакуации партийного архива, так и уничтожения.

Со всем этим и пришлось разбираться комиссии Шкирятова, которому помогали по своей линии нарком внутренних дел Л. П. Берия и начальник ГУКР СМЕРШ НКО СССР B.C. Абакумов. Многое пришлось изучить и расследовать их подчиненным. Естественно начали они это расследование с самых первых дней войны.

Например, пришлось обратиться к материалам «военно‑экспертной комиссии по вопросу оставления Смоленска нашими войсками 15–16 июля 1941 г.», возглавляемой генералом И. П. Камерой.

«Результаты работы этой комиссии были обобщены в ноябре 1941 г., – рассказывает Д. Комаров. – Согласно данным, собранным комиссией, непосредственно обороной города «занимались части общей численностью 6,5 тыс. человек», причем в гарнизоне «не было кадровых частей, а только запасные и специальные». Относительно боев непосредственно за город комиссия делает однозначный вывод: «Бои непосредственно за город Смоленск 15.07.1941 г. продолжались крайне скоротечно». Как командованием гарнизона, так и командованием 16‑й армии, на которых была возложена ответственность за оборону города, не было принято действенных мер по обеспечению устойчивой и эффективной обороны Смоленска: «вместо организованного сопротивления противнику, в южной части города имеющимися силами… оборона города вылилась в форму разрозненных боев с противником», «со стороны 16 А, знавшей о тяжелом положении города, реальных мероприятий проведено не было, и вся борьба с наступающим противником была передана в руки только начальника гарнизона». В отношении тех частей, которые прикрывали южную часть города вывод комиссии, основанный на выводах Военного совета 16‑й армии звучит однозначно: «оказались крайне неустойчивыми и при первом боестолкновении с противником сдали город без какого‑либо вооруженного сопротивления»».

Интересно, что выводы комиссии о стремительном захвате города без стойкого сопротивления его защитников подтверждается документами и германской стороны: «Когда мы вступили в этот мертвый город, перед нами открылась призрачная картина. Выстрелов не слышалось. Отдельные появившиеся советские солдаты бросались наутек. Все мосты через Днепр были разрушены».

В ходе расследования контрразведчикам вновь пришлось вернуться к взрыву мостов через Днепр. Как это происходило, свидетельствовал писатель И. Ф. Стаднюк: «Начальник штаба армии полковник Шалин Михаил Алексеевич, многоопытный, рассудительный штабист, участник гражданской войны, крайне удивился, узнав, что смоленские мосты до сих пор не заминированы. Прежнего убеждения Малышева, что заложенная в фермы мостов взрывчатка могла бы облегчить диверсию немецких агентов, Шалин не разделял и вызвал к себе в автобус начальника инженерной службы армии. Они тут же сочинили проект приказа, адресуя его начальнику Смоленского гарнизона полковнику Малышеву. В приказе, написанном красным карандашом на полулисте бумаги, категорически требовалось немедленно подготовить мосты через Днепр к взрыву, усилить их охрану и, если нависнет опасность захвата мостов противником, взорвать без промедления. Приказ этот выходил за рамки компетенции одного военачальника, и его решили совместно подписать командующий армией генерал‑лейтенант Лукин, член Военного совета генерал‑майор Лобачев и начальник штаба полковник Шалин.

Когда пришли с проектом приказа в землянку Лукина, то застали там и Лобачева. Прочитав подготовленный документ, оба генерала озабоченно переглянулись. Лукин спросил у Шалина:

– Но вы‑то понимаете, что мосты эти стратегического значения?

– Понимаю, товарищ командующий, поэтому нельзя медлить ни минуты с подготовкой их к взрыву.

– Нужна санкция штаба фронта, – напомнил Лобачев.

– К утру санкция будет, – пообещал Шалин и объяснил Малышеву: – Взамен линий связи, перехваченных немцами, связисты сейчас прокладывают обходную – через дорогобужские леса.

– Сделайте запрос по радиотелеграфу, – приказал Шалину Лукин и подписался под приказом. Передавая бумагу на подпись генералу Лобачеву, Лукин сказал стоявшим рядом Малышеву и начальнику инженерной службы армии: – Заложите в фермы взрывчатку и подготовьте все к взрыву. В случае опасности звоните мне… Пока штаб фронта не даст «добро», эта бумажка не имеет силы. – Он указал пальцем на приказ, который уже подписал и Шалин. – Даем вам ее, как говорят, авансом, на аварийный случай…

Южную часть Смоленска пришлось оставить. По мостам устремились в Заднепровье госпитальные машины с ранеными, врачами, медсестрами, эвакуировались «обитатели» Лопатинского сада – руководители областного комитета партии, облисполкома, районов города.

На одном из мостов собрался «летучий» военный совет: раненый осколком в висок полковник Малышев, первый секретарь обкома Попов, председатель облисполкома, начальник управления НКВД области… Решали единственный вопрос: взрывать или не взрывать мосты. Все сходились на том, что надо взрывать. Но связи со штабом 16‑й армии не было (…). Через два дня после того как мосты были взорваны, в расположении войск 16‑й армии, пытавшейся всеми силами отбить у немцев Смоленск, приземлился самолет, а в нем представитель военной прокуратуры Западного фронта с ордером на арест полковника Малышева Петра Федоровича…»

Свидетельствует генерал‑майор A.A. Лобачев, в 1941‑м член Военного совета 16‑й армии: «В штаб фронта доложили, что южная часть Смоленска находится в руках противника, организована оборона северной части, попытки восстановить положение пока не имеют успеха; форсирование Днепра при отсутствии понтонов представляется затруднительным. Сразу же пришел запрос: «По чьему указанию взорваны мосты через Днепр?». Радировали. Получили новую радиограмму. На этот раз от прокурора фронта: «Малышева, взорвавшего мосты через Днепр и помешавшего восстановлению положения в Смоленске, арестовать и доставить в штаб фронта».

Все эти события развернулись 16 июля. Малышев появился на КП в Жуковке только на следующий день, около 7 часов вечера. Лукин уехал в 152‑ю дивизию. Я разговаривал по телефону с генералом Городнянским. Комдив был явно встревожен положением на левом фланге 46‑й дивизии, где разрозненные группы бойцов стали отходить от реки и железной дороги.

– Видимо, какая‑то провокация, – заключил комдив 129‑й.

– Поехали, товарищ полковник, в Смоленск наводить порядок, – предложил я Малышеву. По дороге спросил: – Почему вы взорвали мосты в Смоленске?

Он ответил вопросом:

– Речь Сталина от третьего июля читали? – и, помолчав, продолжал: – Я и взорвал. У меня не было другого выхода.

– И закрыли пути для восстановления положения?

– Если бы я оставил мосты и немцы перешли на северный берег Днепра, вы бы первый меня арестовали.

– Но это сейчас придется сделать. Вы арестованы, товарищ Малышев. Есть такое указание: арестовать вас и отправить в штаб фронта.

Малышев невесело улыбнулся:

– Начальству виднее…

За аэродромом появились отдельные группы бойцов. Мы остановили и построили их. Собрали человек триста.

– Смирно! За мной, шагом марш!

Я вел колонну к Днепру, замыкал Малышев, вел и думал, что вот люди идут обратно, значит они могут поверить, обязательно поверят в победу!

Бойцы залегли в оборону во ржи, почти у самой реки. Продвижение заметили на том берегу, тотчас же начали строчить пулеметы. Мы ответили. Теперь ни один человек не поднялся и не покинул переднего края. Обстрел усилился, заговорили вражеские минометы. Осколком мины ранило в голову Малышева.

– Я никуда не уйду, – ответил он, когда предложили отправиться в медсанбат.

– Что ж, оставайтесь, свяжитесь с Городнянским и держитесь! – согласился я.

На командном пункте ждала новая радиограмма от прокурора: «Почему не арестовали Малышева? Примите меры. Препроводите в штаб фронта».

Я ответил: «Малышев ранен, остался в боевых порядках, командует подразделением на берегу Днепра».

Из штаба фронта прибыл за полковником самолет».

Петру Федоровичу Малышеву было тогда сорок три года. Выпускник Военной школы прапорщиков (1917 г.), курсов «Выстрел» (1923 г. и 1930 г.) и Военной академии имени Фрунзе (1935 г.). Был командиром батальона и полка. Богатейший опыт. Однако судьба словно испытывала его на особую прочность. В 1937 г. его арестовали и до 1940 г. Петр Федорович находился под следствием. В феврале этого года его восстановили в кадрах РККА и зачислили в распоряжение Управления по начсоставу. А в феврале назначили командиром 64‑й стрелковой бригады.

В начале войны полковник Малышев командовал 3‑й запасной стрелковой бригадой. Был назначен командиром 64‑й стрелковой дивизии, но соединение не принял, так как исполнял обязанности по обороне г. Смоленска. После занятия города противником был арестован во второй раз и до марта 1942 г. находился под следствием. После освобождения за отсутствием состава преступления Малышев получил назначение командиром 288‑й стрелковой дивизии. С декабря 1943 г. и до конца войны он командующий 4‑й ударной армией. Генерал‑лейтенант (1943 г.). С 1959 г. в отставке. Умер в 1972‑м.

Но вот прошел месяц, и Матвей Федорович Шкирятов, заместитель председателя Комитета партийного контроля, с помощью Берия и Абакумова завершив расследование, доложил Сталину о более чем двадцати военнослужащих, «изобличенных» в трусости и халатности при выполнении своих обязанностей во время обороны Смоленска. Почти все они были осуждены. Часть ответственности взвалили на генерала Лукина, потому что не смог отстоять город. Особую вину возложили на помощника коменданта Смоленска Бочкарева. Якобы по его команде был взорван мост через Днепр раньше, чем это требовалось обстановкой. Однако генерал Лукин в это время находился в немецком плену, а Бочкарев погиб во время бомбежки.

Было и еще одно интересное продолжение этой истории…

Князь Алексей Щербатов в мае 1945 года объезжал близлежащие районы послевоенной Германии вместе с американским шофером‑капралом. Он искал новые материалы, которые могли бы заинтересовать американцев. Однажды по дороге из маленькой баварской деревеньки ему повстречался литовский священник. «Я подошел, объяснил нашу миссию, – вспоминает князь. – Он понимающе кивнул и спросил на немецком:

– Вы знаете этот язык? Будем общаться на нем?

– Да, знаю.

– Вы – явно русский.

– Князь Алексей Щербатов.

– Очень приятно. Я могу вам доверять? У меня в амбаре находится огромный архив Смоленского ГПУ, замаскированный силосом. Документы, вывезенные в конце 43‑го года, немцы спрятали, упаковав в ящики. Ко мне уже приезжали советские агенты, я скрыл этот факт, поняв, что они не уверены в точном местонахождении архива. Прошу вас, срочно сообщите об этой находке. Здесь очень важные бумаги, вывезенные Гиммлером. Спасите документы, иначе их уничтожат».

В дальнейшем Щербатову удалось выяснить, что архив был разделен на две части: «Первая – с 1917 по 1936 год – находилась в церкви Св. Петра и Павла. Вторая – с 1937 по июнь 1941 года – в бывшем здании смоленского окружного суда, где размещалось главное управление НКВД. Из Смоленска, окруженного немцами, Красная армия бежала, документы эвакуировать не успели. Партийное руководство дало приказ «архив взорвать и поджечь». К счастью, этого не произошло. Первая часть была спасена, поскольку сотрудник ЧК, фон Энгельгардт, получил приказ, но его не выполнил. Застрелив своего напарника, он сообщил об архиве немцам, вошедшим в город. Благодаря немецким корням, Александра сразу восприняли, как фольксдойча – чистокровного немца, и оставили при архиве до конца войны в Баварии, где и произошла наша первая встреча. Здание управления НКВД с хранившейся там второй частью архива подожгли, но немцы успели потушить огонь, и документы почти не пострадали».

13 декабря 2002 года в Министерстве культуры Российской Федерации состоялась пресс‑конференция, посвященная возвращения в Россию Смоленского архива…

Date: 2015-10-21; view: 570; Нарушение авторских прав