Глава 23. Со своей позиции в авангарде Джон Дэниэлс в смятении рассматривал возвышавшуюся на другом конце улицы крепость из камня и света

ШТУРМ

Со своей позиции в авангарде Джон Дэниэлс в смятении рассматривал возвышавшуюся на другом конце улицы крепость из камня и света. Белый мрамор центрального вокзала светился, как призрак, в ночной темноте.

Из глубин памяти возникли слова пророка Исайи:

Populus qui ambulabat in tenebris / Vidit lucem magnam. / Habitantibus in regione umbrae mortis / lux orta est eis.

Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет [30].

Те же слова, но не на латыни, а на иврите, вспомнились и молодому раввину.

«Но действительно ли в конце пути свет?» — спросил себя Самуэль.

Удар в спину оторвал его от мыслей.

― Эй, ты, бездарь! Держи спину прямо! Ты идешь сражаться, а не собирать картошку!

Самуэля толкнула незнакомая девушка-сержант из Бонолы.

Ее форма была самой безупречной из всех, что довелось увидеть, за исключением формы Крисмани. Металлические детали прямо-таки сверкали. Самуэль задумался, хорошо ли это.

― Давай догоняй своих! — крикнула девушка, указывая пистолетом в сторону света, до которого оставалось уже меньше километра.

Послышался свист и щелчок.

Голова девушки-сержанта взорвалась, и от нее разлетелось в стороны серое и красное. Самуэль почувствовал, как что-то теплое шлепнулось о его щеку там, где ее не закрывал противогаз.

Девушка пошатнулась, оглядываясь вокруг удивленными глазами. Потом повернулась вполоборота, и Самуэль увидел огромную дыру в ее шлеме — размером почти с кулак. Девушка рухнула на колени, а потом распласталась на снегу.

Свист, еще щелчок, и один из Альберти справа от Самуэля упал на бок, пораженный в висок.

Один из солдат Бонолы бросился вперед, призывая остальных подняться.

― Бегите зигзагами! Рассейтесь! Не останавливайтесь!

Он показывал на покрытый снегом опрокинутый остов автобуса, лежавший поперек дороги на правой стороне улицы на полпути до станции. Но в этих обстоятельствах до него было далеко, как до Луны. Бежать по свежему снегу значило проваливаться ногами больше, чем на полметра, и торчать из него, как мишень в тире.

― Рассейтесь! Рассейтесь!

Еще один выстрел, еще один солдат падает, как сбитая кегля.

― Бегите, бегите, черт побери!

Пять шагов — и кричавший солдат тоже падает с пробитым пулей горлом.

Дэниэлс в отчаянии оглянулся. Шедшие за ними солдаты начинали отступать назад.

Снайпер продолжал валить их, делая по выстрелу каждые тридцать секунд.

Он целился не торопясь. И каждый выстрел бил точно в цель.

С расстояния в восемь сотен метров — согласно расчету Ваганта, находившегося во главе второго штурмового отряда, — это было трудно, но не невозможно.

При первых же выстрелах он упал на землю. В отчаянии он искал глазами Даниэлу, но девушку нигде не было видно. Вагант мог только надеяться на то, что она не была в авангарде.

Положение было хуже некуда.

Всего один снайпер.

Но слишком долгий переход без прикрытия.

Одного за другим он может убить их всех.

Некоторые пытались открыть ответный огонь, но дальнобойность их оружия была вдвое меньше, чем у снайпера. Они могли только шуметь, больше ничего.

Вагант в бессилии смотрел на происходящее.

Какой-то идиот из передового отряда приказал людям продолжать наступление вместо того, чтобы упасть на землю и стараться замаскироваться в снегу. И у них не было радиосвязи, при помощи которой Вагант мог бы отменить этот глупый, самоубийственный приказ.

Он искал способ спасти их или хотя бы уменьшить потери.

Впереди лежал перевернутый автобус, который мог послужить укрытием.

Но до него еще нужно было добраться. Он был чудовищно далеко.

Еще выстрел.

Еще.

На глазах у Ваганта погибли еще двое солдат.

Он прокусил губу до крови.

Что он должен был сделать?

Что он мог сделать?

Самуэль поднял голову из снега.

Как и Дэниэлс, он инстинктивно не подчинился приказу солдат и остался лежать на земле. Он видел, как они падали один за другим в попытках добраться до автобуса. Все без толку. Глубокий снег затруднял движения, бежать было попросту невозможно.

Снайпер убил бы их всех. Одного за другим. Выхода не было.

Как будто в подтверждение этой мысли выстрел повалил еще одного солдата.

И тогда раввин решил осуществить свой план. Каким бы безнадежным он ни был, это их последний шанс.

Самуэль молча молил Бога дать ему сил.

Трясясь как лист, он поднялся на ноги. Потом повернулся назад, к своим людям, широко разведя руки.

Он знал, что представляет собой очень соблазнительную мишень.

Но театральность этого жеста была необходима.

― Братья! — прокричал он. И взмолился про себя: «Господь Израиля, помоги мне!»

― Братья! Господь даровал нам этот день, чтобы он стал днем нашей победы! Из тьмы мы выйдем к свету! Господь, отдавший в руки Израиля филистимлян, амаликитян и амореев, поможет нам и сегодня.

Самуэль несколько раз закрыл и открыл глаза, тяжело дыша. У него кружилась голова. Но мысли оставались невероятно ясными. Он еще шире раскинул руки. Теперь его ладони были направлены на небо. Под защитной формой грудь тяжело вздымалась, шурша синтетической тканью.

Самуэля охватила бессознательная радость.

Он оглядел напуганных солдат, лежавших в снегу. Мотнув головой, со смехом прокричал:

― Не бойтесь!

Лежавший в сотне метров от него Джон Дэниэлс смотрел на происходящее, не веря своим глазам. Он хотел было подбежать к раввину и остановить это безумие, но голос Алессии остановил его.

Послушай.

Всего одно слово. Но его было достаточно. Затаившись в снегу, Джон смотрел, как молодой раввин изображает пугало под прицелом снайпера.

В его сознании Алессия успокаивала его даже не словами, а каким-то первобытным шепотом, на языке до языка, состоявшем из универсальных смыслов.

Успокойся. Успокойся. Все будет хорошо. Его Бог с ним.

― Его Бог? — удивленно спросил Джон.

Но в тот же момент он понял. Бог, которого Самуэль призывал прийти им на помощь, был древним Богом чудес и справедливости.

Молодой раввин взметнул руки к небу. Казалось, время остановилось, сосредоточилось в этом мгновении.

Джон был уверен, что с секунды на секунду раздастся звук выстрела.

Но ничего не происходило.

Даже ветер утих. Снег перестал валить с неба.

Самуэль поднял голову. Сделал глубокий вдох. Затем начал говорить:

― Прошлой ночью я молился. Я молился долго.

Раввин произносил слова отчетливо, с долгими паузами, как будто желая, чтобы каждая фраза отпечаталась в сознании слушающих.

― Я молил Бога даровать нам победу. Я молился долго. Всем сердцем. Но Господь не ответил мне.

«Интересно, слышно ли эти слова со стен станции», — подумал Джон. После того, как снег прекратился, здание было хорошо видно.

Но он предпочел бы не видеть его.

На стенах крепости висели трупы.

Более того, в это самое время вооруженные люди на стенах и карнизах внушительной постройки тридцатых годов подвешивали новые тела. Безумное смешение старинной и современной архитектуры в стиле, который когда-то иронически называли ассиро-миланским. Здание, возведенное всего сто лет назад, казалось тысячелетним.

И то, что происходило сейчас, могло относиться к гораздо более древним временам.

Трупы, которые подвешивали на цепях, были маленькими.

Трупы детей.

Более того. Это были скелеты без мяса, как в чудовищной мясной лавке. От некоторых тел остались только голова и позвоночник.

Это было бесчеловечно.

Это зрелище должно было привести атакующих в отчаяние.

И оно сработало.

Стон прошел по рядам Чинос и солдат из двух городов. Это был отчаянный вой смертельно раненного животного. Казалось, даже Альберти потрясены ужасным зрелищем.

Не поворачиваясь к стене, но словно зная каким-то образом, что там происходит, Самуэль прокричал сквозь слезы:

― Я молил Бога, но тщетно. Бог мне не ответил.

― Потому что Бога нет, придурок, — раздался крик со стен крепости.

Самуэль спокойно покачал головой. Потом снова обратился к своим людям:

― Этой ночью я тоже так подумал. Но несколько минут назад, пока я шел по этой долине смерти и враг торжествовал, мой Бог заговорил со мной!

― И что он тебе сказал? «Скоро увидимся»? — издевательски спросил тот же голос. Послышался безумный хор смеющихся и кричащих голосов. Самуэль медленно повернулся лицом к станции.

В воздухе вибрировала энергия. Солдаты чувствовали ее. Джон тоже чувствовал эту силу, мощную и безудержную. Он с удивлением увидел, что волосы раввина поднялись, как будто в электрическом поле.

Самуэль посмотрел на стену, на пятнавшие ее красным устрашающие предметы, которые когда-то были людьми. Их детьми. Он посмотрел на них сначала со скорбью, а потом с гневом.

Казалось, голос, раздавшийся в тишине, принадлежал не ему. Мощный, вдохновенный.

― Я услышал глас Божий так ясно, как будто Он говорил мне на ухо, и этот голос сказал: «Вот, я отдаю в твои руки врагов твоих, как сделал это с амаликитянами, и с ханаанейцами, и с филистимлянами, и со всеми другими коваными народами, посмевшими противостоять Моему народу».

Самуэль поднял руки, указывая на стены станции, покрытые светом и кровью.

― Во имя Господа Всемогущего, Бога славы и справедливости, я объявляю, что это гнездо злодеев будет принесено в жертву. Господь разрушит его стены и отдаст в руки своих сынов его обитателей, чтобы те выкорчевали их, как сорную траву, и новый день не был бы запятнан их существованием...

Раздался выстрел. Пуля просвистела рядом с головой раввина, не задев его.

― Господь помрачит их очи и ослепит их сердца ужасом...

Еще один выстрел. На этот раз пуля угодила в снег прямо у ног молодого раввина. Он был словно одержимый.

― Даже идя по долине тьмы и смерти, я не убоюсь никакого зла, ибо Ты рядом со мной.

Третий выстрел. Невероятно, но снова промах.

Снайпер перестал стрелять. Из стен станции в облаке черного дыма выехали два пикапа, полные вооруженных людей в красных бронежилетах. Они целились своими автоматами в Самуэля, как расстрельная команда во время казни.

Самуэль презрительно улыбнулся. Потом повернулся назад и закричал:

― Трубите в шофары!

В ответ на этот приказ солдаты Бонолы открыли свои рюкзаки и вынули из них козьи рога. Они поднесли их ко рту и, когда Самуэль опустил голову, со всей силы затрубили в свои примитивные инструменты, издавая печальный звук невероятной силы и глубины. Это был первобытный стон, будто бы доносившийся из доисторического прошлого, из того времени, когда человек еще не был человеком.

Достать эти инструменты было весьма непросто.

Самуэль уговорил Ваганта отправить разведкоманду в музей естественной истории — единственное место, где была хоть какая-то вероятность найти рога, подходящие для изготовления шофаров. Они взяли их с чучел, а потом отыскали музыкантов.

Эта идея пришла в голову Самуэлю, когда он вспомнил одну вещь, которую рассказывал ему отец. Именно этот рассказ вдохновил его на поиски.

Однажды британскому телеканалу ВВС пришла в голову идея спустя пятьдесят лет после Холокоста освятить Освенцим музыкой. В этом лагере смерти нацисты использовали музыку извращенно, чудовищно. Она сопровождала смерть миллионов невинных в газовых камерах. Их тела сжигались в крематориях под звуки веселых вальсов Штрауса. Поэтому ВВС пригласили в Освенцим музыкантов со всего мира, и те сыграли в местах, где творились эти ужасы, чтобы очистить их музыкой. Папа Самуэля видел документальный фильм об этом музыкальном экзорцизме. Со слезами на глазах он вспомнил эпизод, где оркестр шофаров играл в мрачной роще, в которой женщины и дети должны были раздеваться перед тем, как быть убитыми под звуки военного оркестра. Молодой аргентинский композитор Освальдо Голихов решил, что именно в этом ужасном месте должны прозвучать священные звуки шофара. Чтобы сказать теням преступников, что их злодеяния были напрасны. Что народ, который они хотели уничтожить, все еще жив. Что жизнь одержала победу.

И теперь инструмент, воскрешенный из прошлого, выкрикивал свой протест против ужаса этих стен.

В глубинах своей памяти Самуэль отыскал слова Талмуда для изгнания беса. Воздев руки к небесам, он кричал окровавленным стенам: «Издохни, будь проклят, сокрушен и изгнан, сын праха, сын нечистого, сын глины, как Шамгаз, Меригаз, Истамай».

Воздух задрожал.

― Во имя Господа, — прогремел Самуэль, — Стены, повелеваю вам: ПАДИТЕ!

Шофары зазвучали еще громче, и к этому невероятно грустному звуку присоединился еще один.

Это был рев моторов, сопровождавшийся непонятным грохотом.

С боковой улицы вырвалась струя огня, длинная и мощная.

Пламя охватило первый вражеский пикап, и люди в нем загорелись, как свечки. Еще одна струя огня присоединилась к первой, а за ней и третья. Второй пикап взорвался огненным шаром, и огонь переметнулся на стены и их защитников, расположившихся на крыше и выступах фасада. Пламя ревело, как разъяренный дракон.

Когда все три автомобиля выехали на площадь перед станцией, Джон увидел, что это и были те загадочные закамуфлированные грузовики.

― Греческий огонь, — произнес рядом знакомый голос.

Даниэла смеялась.

Ее красивое лицо раскраснелось от отблесков пламени и эмоций.

― Это идея Исаака. Фантастика, правда?

― Невероятно, — ответил Дэниэлс. — И эти инструменты, эти рога. Это тоже была идея Исаака?

― Нет. Я не знаю, чья это идея. Но это настоящее чудо, что она сработала.

«Чудо, — повторил про себя Дэниэлс, — Как и то, что безупречный снайпер промахнулся несколько раз подряд. Просто чудо».

― А теперь пошли! — закричала Даниэла, — Мы должны воспользоваться этим преимуществом! Долго оно не продлится. Грузовики не могут заехать внутрь!

Она побежала вперед. Казалось, что она летит над снегом.

«Она прекрасна», — заметила Алессия в его голове. Джон улыбнулся. «Да, прекрасна».

«Прекрасна, как полки со знаменами... Так ведь говорится в Библии, да?»

«Да».

«Пойдем. Нас ждет битва».

Потрясая своим ружьем, Джон Дэниэлс бросился к стенам, залитым кровью и светом в тех местах, где огонь их еще не очистил. Грифоны и крылатые кони взирали на сражение безучастными каменными глазами.

Они прорвались в каретную галерею — выстроенный в подражание древнему римскому дворцу гигантский открытый атриум, в котором когда-то останавливались такси.

Но у Дэниэлса не было времени рассматривать детали.

Сын Гнева преградил ему путь, держа в руках окровавленную саблю.

С решительностью, удивившей его самого, Джон поднял ружье, мгновенно снял его с предохранителя и дважды выстрелил в голову противника. Его лицо разорвалось на тысячи частей. Он с грохотом рухнул. Джон перепрыгнул его. Он не давал себе ни на секунду задуматься о том, что он только что сделал. Шагая по вражеским трупам, священник пересек открытое пространство. Некоторые тела были страшно обуглены. Но и среди его соратников было немало жертв. По меньшей мере десятеро из них лежали на земле, убитые или раненные слишком тяжело для того, чтобы подняться. В одном из трупов Джон узнал медведя из своего грузовика. Ивана, как он назвался. Он продолжал сжимать свой мачете в мертвой руке. Вокруг него лежало шесть вражеских трупов.

Шепча слова молитвы, Джон пошел дальше.

Войдя в помещение станции, он оказался в атриуме с мраморными потолками. Даже после двадцати лет упадка, покрытый копотью, этот зал производил величественное впечатление.

Впереди уходила вверх широкая лестница. Наверху за баррикадами были установлены пулеметы. Заметив их, Джон инстинктивно бросился в сторону. Вошедших вслед за ним Чинос, не успевших сделать то же самое, изрешетило пулями. Джон кинулся на пол, готовясь открыть ответный огонь, как вдруг услышал за спиной дикие крики.

Альберти наступали, как разъяренные бизоны, будто бы вовсе не заботясь о пулях, которые косили их ряды, как пшеничное поле. Они продолжали двигаться вперед, крича, как одержимые, и, дойдя до подножия лестницы, закинули на балкон несколько керамических шаров.

Перелетев через баррикаду, шары упали прямо на огневую позицию врага, и ее мгновенно охватило пламя.

Дэниэлс изумленно наблюдал за происходящим.

Эти бомбы тоже изобрел Исаак. Они были сделаны все по тому же принципу греческого огня. Древние изобретения, возрожденные в эту несчастную эпоху.

Не дожидаясь, пока пламя утихнет, Альберти бросились вверх по ступеням; их атака была настолько яростной и стремительной, что вражеская баррикада пала. Сыны Гнева кинулись в беспорядочное отступление.

Альберти преследовали их, стреляя на уровне человеческого роста и даже не целясь. Проходя мимо раненого врага, они добивали его ударом мачете или короткой сабли, которыми были вооружены.

Наблюдая их в деле, Джон понял, что свою полную стратегическую бездарность Альберти компенсировали неотразимой отвагой и агрессией. Они прошли по защитникам станции как косилка по полю. Где была легендарная свирепость Сынов Гнева? Где была их сила?

Вагант думал об этом, пока бежал вверх по старому эскалатору, ведя в атаку своих людей и непрестанно поглядывая на Даниэлу. Прошедшая ночь поменяла правила игры. Девушка перестала быть для него только подругой и боевым товарищем. Теперь она стала частью его самого, такой важной, что накануне он даже и представить себе не мог ничего подобного.

Испытывать такие чувства было непросто. Вагант боялся, что они отрицательно скажутся на его боевых способностях, сделают его слабее, поставят в зависимость от жизни другого человека...

Он бежал, а его взгляд, вместо того чтобы сосредоточиться на враге, постоянно стремился к ней.

В отличие от него, Даниэла была полностью поглощена тем, что делала. На глазах у Ваганта она увернулась от двух ударов саблей, а затем избавилась от нападавшего выстрелом из пистолета. Он восхищался ею. Для нее сражение было почти танцем, кокетством со смертью. Ее люди были зачарованы женственностью ее движений, точностью прицела и яростью, превращавшейся в бою в смертоносную силу.

Они дошли до больших табло, на которых когда-то указывалось расписание поездов. За ними располагались железнодорожные пути. В поездах, уже давно стоявших без движения, было обустроено жилье, защищенное от радиации отбитыми от перронов бетонными плитами.

Женщины и дети с испуганными глазами в панике бегали по станции, пригнув головы от пуль.

«И вот это и есть легендарная крепость Сынов Гнева? И все?» — спрашивали себя нападавшие, когда попадали в пространство, находившееся перед железнодорожными путями, и только после этого понимали, какую ошибку они совершили.

Каждый путь защищало по два пулемета: один был направлен наружу, а другой на рельсы. Над головами, на террасе, которая когда-то служила залом ожидания первого класса, находилось два десятка нацеленных на атакующих штурмовых винтовок.

К ведущей на террасу лестнице с молниеносной быстротой выехали два бронированных автомобиля, из которых обрушился ураган пулеметных выстрелов. Войска двух городов были вынуждены броситься в беспорядочное и кровавое отступление, оставив на поле боя около дюжины убитых и раненых. Последних пулеметы превратили в кровавую массу неподвижного мяса. Потом башня одного из броневиков нацелилась на мужчин и женщин, зажатых между ними и железнодорожными путями.

Вагант раздумывал лишь мгновение. Огляделся вокруг. И принял единственно возможное решение: бросил на пол автомат и поднял руки.

Их разоружили и собрали в круг как скот. Заставили встать на колени, держа руки за головой.

Противники вели себя агрессивно, нагло.

Даниэла вызвала у Сынов Гнева не только любопытство. Они никогда не видели вооруженную женщину. Ее красота возбуждала их. Они начали хватать ее грудь, ощупывать сквозь грубую ткань формы. Девушка уворачивалась, стараясь освободиться от этих жадных рук, но это было попросту невозможно.

Сыны Гнева были удивлены, увидев вооружение противников. Особенно сильное впечатление произвел бронежилет Маркоса. Сын короля мамбо был захвачен не в первой волне, а во время беспорядочного отступления Чинос. Его обнаружили в одной из ниш, где он пытался спрятаться.

Как ни старался он сохранить лицо перед своими людьми, вид у него был испуганный.

Его подняли на ноги и сняли с него куртку.

― А, — сказал он с напускной развязностью. — Берите на здоровье. Там, где я живу, этого добра полно.

В ответ Маркос получил кулаком в лицо. Сплюнув кровь, он поднялся, искоса посмотрел на ударившего его человека и предпочел ничего больше не говорить. Лицо высоченного Сына Гнева закрывала хоккейная маска, на шее висело ожерелье из человеческих ушей. Он был весь перепачкан кровью — не своей.

Маркос отдал свой драгоценный бронежилет Сыну Гнева, который, в свою очередь, положил его к ногам человека, спустившегося с лестницы в сопровождении двух вооруженных до зубов охранников.

― Хорошо, хорошо, — произнес с улыбкой человек, с ног до головы одетый во все черное. — Посмотрим-ка, кто у нас сегодня в гостях.

Он был среднего роста, очень толстый. Его заточенные зубы походили на собачьи клыки. Он вообще напоминал добермана. На нем были зеркальные очки Ray-Ban. Когда он с подчеркнутой медлительностью снял их, Джон понял, зачем они ему нужны. За ними прятались совершенно красные, налитые кровью глаза.

Этот человек, похожий на свирепого пса, почему-то показался Джону знакомым, хоть он и не смог сказать, чем именно.

А вот Вагант узнал его сразу. Он помнил это зловещее лицо на прицеле своего ружья. Он горько сожалел о том, что в тот день так и не спустил курок.

Человек в черном оглядел своих пленников. С виду вскользь, но на самом деле очень внимательно, как будто желая впитать всю возможную информацию.

― Вы очень невежливо поступили, придя вот так, без предупреждения. И без приглашения. Вы откуда? Отвечай, грешница.

Это последнее слово зазвенело в сознании Джона еще одним тревожным звоночком.

Доберман приподнял подбородок Даниэлы двумя пальцами.

― Что такое? Язык проглотила?

Его жирный палец прошелся по подбородку и по щеке Даниэлы.

― Ну? Я жду.

― Отвечай Диакону! — приказал Сын Гнева в хоккейной маске. У него был странный шепелявый голос. Почти что голос умственно отсталого. В этот момент Джон понял, почему человек-доберман показался ему таким знакомым. На воротнике его черной рубашки висел позолоченный знак: перевернутое распятие с пригвожденным к нему Созданием ночи головой вниз. Главный символ чудовищной секты безумца Готшалька, проповедника кровавой церкви на колесах.

Будто бы проникнув в его мысли, Диакон повернулся к Джону.

― Может быть, ты более расположен говорить?

Человек-доберман подошел к Дэниэлсу угрожающе спокойными шагами в сопровождении типа в хоккейной маске, этого двухметрового гиганта, состоявшего из одних мускулов.

― Ну что, вы будете говорить или мне придется выковыривать из вас правду ножиком?

― Мы с Бонолы, — ответил священник.

Черный человек отрицательно помотал головой.

― Не надо этой брехни. Вот эти — Альберти, а вон там — Чинос. Вы прямо Иностранный легион. Значит так. Либо вы по-быстрому говорите мне правду, либо я перебью вас одного за другим, по очереди. Начиная с вашей шлюхи.

Вагант закусил губу. Потом сказал:

― Отстань от нее. Я все скажу.

Диакон повернулся к нему лицом. На его лице появилась пугающая акулья улыбка.

― А, чудесно, чудесно. Мы нашли человека, который расскажет нам все. Послушаем же его. Я просто умираю от любопытства.

Не вдаваясь в опасные подробности, Вагант рассказал в общих чертах историю формирования союза и их цели. Диакон кивал.

― То есть, вы собирались уничтожить нас, забрать бомбу и вернуться в свои дыры, чтобы жить там долго и счастливо? Какие эгоисты! А вы что-нибудь слышали о деле Божьем? Нет? Ну а это как раз то, чем мы тут занимаемся. Делаем дело Божье. А вы хотите нам помешать? О, как вы заблуждаетесь. Победа будет за нами. А вы будете выполнять наши приказы.

― Приказы банды убийц-каннибалов? — не выдержал Вагант. — Ваши приказы, звери? Никогда!

Диакон утомленно фыркнул.

― Вы совершенно неправильно понимаете положение вещей. Звери — это вы. Мы — грядущее, новое, и вы являетесь единственным — но, по счастью, временным — препятствием на нашем пути. Мы сметем вас с лица земли и продолжим движение. Мы уничтожим Монстров, разоряющих Дуомо, и заставим все станции города соблюдать закон Божий.

Потом он обернулся к человеку в маске и спокойно сказал ему, указывая на Ваганта:

― Убей его.

После чего отвернулся, не удостоив Ваганта даже взглядом. Одной рукой гигант схватил юношу за плечо, а другой сорвал с него противогаз. Схватил дубину, висевшую на поясе.

Вагант закрыл глаза.

Джон и Самуэль молились. Даниэла, которую крепко держали два Сына Гнева, плакала и дрожала как лист.

Вагант ждал удара в висок, забытья.

Но удара не последовало.

― Вагант?.. — пробормотал гигант в маске. Начальник разведчиков открыл глаза.

― Вагант, я тебя не узнал...

Сын Гнева тоже снял маску.

Пораженный Вагант ошарашенно смотрел в эти голубые глаза, невинные, как глаза ребенка. Он вспомнил боль и гнев, охватившие его в тот день, когда Сыны Гнева взяли его в плен. Вспомнил ужас перед смертью, в которой Вагант был совершенно уверен.

― Васко... — прошептал он, ошарашенно рассматривая шрам на месте уха умственно отсталого юноши. Уха, которое Вагант нашел в снегу в день своего отчаяния.

― Привет, Вагант.

Услышав эти слова, Диакон резко обернулся.

― Ты что творишь? Я приказал убить его, тупая тварь!

Гигант явно не знал, что делать. Он смотрел то на своего хозяина, то на вновь обретенного друга. Дубинка дрожала в его руке.

Диакон расхохотался.

― Это твои старые друзья? Но ты же не думаешь, что они возьмут тебя обратно, правда? После того, как ты отведал их деток...

Васко трясло. Он был похож на гору во время землетрясения. В конце концов из его груди раздался звериный вопль, и он набросился на своего хозяина.

― Нет! — крикнул Вагант. — Не убивай его! Возьми его живым!

От внимания Ваганта не ускользнула почтительность, с которой Сыны Гнева относились к этому человеку.

Васко в нерешительности замедлил шаг. Эта нерешительность чуть не стоила ему жизни, но все же ему удалось схватить Диакона прежде, чем люди на балконе успели взять его на прицел пулеметов. Васко поднял главаря перед собой, как собачонку.

― Ничего не предпринимайте, или он убьет его, — закричал Вагант. Он вскочил на ноги и отнял оружие у стражников. То же сделала Даниэла. Ситуация была критическая. Еще двое Альберти разоружили своих охранников.

Все зависело от реакции людей на балконе и в броневике.

Почти минуту все стояли в напряженном ожидании.

Потом Вагант с улыбкой громко приказал Васко:

― Убей его.

Правой рукой Васко продолжал держать Сына Гнева в железных тисках. Его левая рука потянулась к оголенному горлу пленника.

Тогда Диакон пронзительно закричал:

― Не стреляйте! Не стреляйте!

Защитники крепости неуверенно переглянулись.

Крестоносцы воспользовались моментом. Даниэла и один из Альберти бросились к броневикам, стреляя наугад, и вслед за ними остальные тоже пошли в атаку. Это было бы самоубийством, если бы Сынов Гнева не охватила фатальная нерешительность.

Пулеметы на автомобилях так и не открыли огонь по нападающим. Несколько точных выстрелов, и Даниэла вскочила на верхнюю платформу и направила тяжелое оружие на балюстраду. Альберти сделал то же.

Верхний этаж взорвался градом из осколков стекла, цемента и крови.

Начался настоящий ад. Воспользовавшись замешательством врага, крестоносцы разоружили часть солдат и взяли их в плен. Но потом поняли, что существует более простой способ справиться со сложившейся ситуацией.

И началась резня.

Сыны Гнева валились десятками. Единственным, что замедляло кровопролитие, была необходимость перезаряжать оружие. Крестоносцы не различали солдат и гражданских. Они убивали всякого, кто шевелился, но не мог ответить на вопрос, который они задавали непрерывно, так что он превратился в чудовищный рефрен.

— Где наши дети? ГДЕ НАШИ ДЕТИ?

Ответ ждал их в конце перрона. Там, где когда-то находился гриль-бар.

На его стенах еще сохранились красные вывески крупной американской сети.

В воздухе стоял запах жареного мяса.

Когда Крисмани с другими крестоносцами наконец вошел внутрь вокзала, все его выжившие жители, около сотни человек, были связаны и выстроены в ряд у стены ресторана. Мужчины, женщины, дети.

― Что вы делаете? — спросил Серджио, увидев, что четыре Альберти тащат к пленникам тяжеленную барную стойку.

Ему ответил Самуэль.

― Мы вершим правосудие над этими убийцами.

Крисмани взглянул на него, не веря собственным глазам.

― Каким убийцам? Среди них есть дети.

― Они все убийцы.

― Ты не можешь говорить это всерьез!

― Уйди, Серджио, — прошептал Вагант.

Крисмани посмотрел ему в глаза. Он никогда не видел Ваганта таким бледным.

― Что происходит?.. — пробормотал он.

― Мы нашли ваших детей. Они внутри. Они все внутри. И сын Самуэля тоже, — ответил Вагант и внезапно разрыдался.

Пленники затряслись, когда Серджио вышел из ресторана.

Его глаза запали так глубоко, как у мертвеца. Он ступал медленно, словно тащил на плечах невероятно тяжелый груз. Он прошел мимо пленных и остановился перед человеком-доберманом, которого Васко называл Диаконом.

Он долго смотрел на него, не говоря ни слова. Потом резко схватил его за плечо.

Диакон закричал от боли.

Крисмани дотащил его до барной стойки, как мешок мусора. Поднял и швырнул на деревянную поверхность с такой силой, что сломал ему два ребра.

Диакон верещал.

Крисмани несколько раз ударил его по лицу. Потом ударами приклада сломал ему руки и ноги.

Из акульего рта послышалось жалостное блеяние.

Обездвиженный Диакон сквозь слезы смотрел, как Крисмани снимает с себя маскировочный плащ.

Не говоря ни слова, молодой человек достал остро заточенный нож и разодрал им черную одежду пленника.

Когда человек с акульими глазами оказался полностью голым, Крисмани поднес нож к его глазу.

― Если хочешь быстрой и аккуратной смерти, скажи мне, где бомба.

Диакон заскулил, крепко стиснув зубы. Кончиком ножа Серджио выколол его правый глаз.

Раздался оглушительный вопль.

― Жестокость смотрится совсем по-другому, когда находишься по другую сторону ножа, правда? — прошептал Крисмани. А потом повторил свой вопрос:

― Где бомба?

Диакон замотал головой.

Нож начал медленно разрезать его нос.

Потребовалось около четверти часа, чтобы заставить Диакона заговорить и прошептать на ухо своего мучителя пять слов, и еще двадцать минут на то, чтобы жизнь покинула его тело, покрытое ранами, которые нанес ему Серджио на глазах остальных пленных.

Он методично отрезал ему все пальцы ног, а потом и рук.

Выколол второй глаз, отрезал уши. Прижег раны горячим воском свечи, налил раскаленный воск на кожу.

― Тебе нравится запах горелого мяса? Нравится? — повторял он, поднеся пламя к гениталиям Диакона. Когда они почернели, а крики превратились в однообразный стон, Крисмани отрезал их и затолкал в акулий рот.

Диакон захлебывался собственной кровью.

Он умирал очень долго. И умирал в чудовищной, бесконечной агонии.

Когда тело Диакона перестало шевелиться, Крисмани вытер окровавленные руки тряпкой и снова надел свой маскировочный плащ.

Затем медленно повернулся к остальным, как будто до этого момента находился где-то далеко, в одиночестве.

― Бомба там, — сказал он, указывая на башню высотой с семиэтажное здание, высившуюся вдалеке между путей, в паре сотен метров от станции.

Потом он внимательно посмотрел на Самуэля, следившего за пленными.

― Сделайте это, если считаете, что должны, — сказал наконец Крисмани.

Затем он пошел по направлению к башне, не обращая внимания ни на резню, которую только что устроил, ни на ту, что должна была вот-вот начаться. Сосредоточившись на единственной цели, уводившей его далеко от всего, что творилось вокруг.

Пока он отдалялся от станции, на ней начали раздаваться крики пленных, которых вырывали из группы и убивали по одному выстрелом в затылок.

Крисмани услышал шаги за спиной. Слегка повернул голову.

За ним шел католический священник, Джон Дэниэлс.

Крисмани не обратил на него внимания, погруженный в бурю мыслей.

Он думал о том, удастся ли ему теперь когда-нибудь заснуть. Не из-за того, что он сделал с тем монстром, — он-то все это заслужил, а из-за того, что дал разрешение на казнь пленных. Сколько среди них действительно виновных? Дети ведь точно невинны.

Но он уже знал ответ на свои сомнения.

Бог, которому поклонялись сегодняшние победители, был Богом справедливости. Но в то же время он был Богом мести. Страшным Богом, не знавшим жалости. Для такого мира это был подходящий Бог.

― Нет, — произнес голос у него за спиной.

Серджио обернулся.

Если бы он не знал правду, то решил бы, что у него плохо со зрением. Потому что на тело отца Дэниэлса был как будто наложен образ красивой девушки.

Но это «нет» произнес сам священник.

― Это не Бог повелел устроить кровопролитие. Это сделали мы, люди. Бог есть прощение. Бог есть любовь.

― Бог и каннибалов любит? И убийц? А то, что наши ребята делают там прямо сейчас, он тоже любит?

― Бог есть любовь. Любовь вмещает все.

Крисмани отрицательно покачал головой и снова повернулся лицом к старой башне.

Огромная металлическая крыша над рельсами чудесным образом уцелела практически полностью. Над ней шел густой снег. Крисмани продолжил путь.

― Я пойду один. Я не хочу, чтобы меня сопровождали.

Священник остановился.

― Бог есть любовь, Серджио, — крикнул он еще раз отдалявшейся худой фигуре юноши, сгорбленной, словно под тяжелой ношей.

Серджио сплюнул на рельсы.

― Докажите это мне, — ответил он.

Потом устало поднял руку. Джон не понял, что он хотел сказать этим жестом: попрощаться или отрезать: «Хватит».

Date: 2015-09-25; view: 286; Нарушение авторских прав