Психопатология денег

Считается что, ранний большевизм позаимствовал свою идеологию в первоначальном христианстве и что одной из ключевых черт этой идеологии был аскетизм и, в частности, безусловно отрицательное отношение к деньгам. В первоначальном христианстве не было такой институции, как церковь. Считается же, что это именно церковь строит храмы и собирает церковную подать. А Иисус ничего такого не завещал, он призывал к бескомпромиссной нищете.

Но так ли это?

Вспомним под этим углом зрения Священное Писание - и мы увидим, что это собрание историй, в которых, как ни странно, одну из главных ролей играют деньги. Притча о зарытых талантах. Хозяин там наказывает раба за то, что тот не пустил деньги в оборот. История с тридцатью сребренниками. Эпизод, который обычно называют "Динарий кесаря" (Мф, гл. 22, ст. 15 и далее): фарисеи, стараясь подставить Иисуса, задают ему вопрос: следует ли платить подать кесарю?

"18. Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры?

19. Покажите Мне монету, которою платится подать. Они
принесли Ему динарий.

20. И говорит им: чье это изображение и надпись?

21. Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак, отдайте кесарево кесарю, а Божие Богу.

22. Услышавши это, они удивились и, оставивши его, ушли".

Вместо простодушия и нонконформизма фарисеи наткнулись на тонкого дипломата.

То, что деньги - это плохо, что они постыдная вещь и о них вообще не надо говорить, их не надо зарабатывать в больших количествах и т.д., -все это пошло, конечно, от большевиков. Но каковы исторические корни этого взгляда? Можно с уверенностью сказать, что это не христианство, скорее уж гностицизм или крайние, нигилистические проявления католичества - нищенствующие монашеские ордена.

Здесь уместно вспомнить, что деньги в психоаналитической традиции прочно связываются с испражнениями (известный пример Фрейда о том, что медвежатник на месте вскрытого сейфа оставляет "кучу" в качестве эквивалента украденного; известная латинская поговорка поп

olet pecunia - деньги не пахнут - связана с тем же комплексом проблем. Она приписывается римскому императору Веспасиану Флавию, введшему плату за пользование общественными сортирами). Теперь сопоставим две вещи: три стадии детской сексуальности в психоанализе (оральная, анальная и генитальная) и три общественно-экономические формации у Маркса (феодализм, капитализм и социализм (коммунизм). Как известно, у большевиков была популярной идея перехода из феодализма в социализм, минуя капитализм, то есть минуя анальную стадию - деньги.

Извращенность сексуально-экономического воспитания при советской власти сказалась не только на перверсии капиталистического культа денег, но и на перверсии самого эдипова комплекса.

Вечно живым Богом отцом в советском обществе был Сталин. Ленин был скорее Богом-сыном. Недаром его несостоявшаяся мученическая смерть в1918 году занимает такое важное место в его жизнеописании.

Культ Отца Сталина и Сына Ленина в их "единосущности" ("Сталин - это Ленин сегодня") не мог рикошетом не порождать враждебности рядового советского гражданина к собственному отцу, потенциальному врагу народа. Родной отец воспринимался не как отец, а, скорее, как отчим. Вернее, можно сказать более точно: поскольку любой сексуальный дискурс был в Советском Союзе запрещен и средний советский ребенок в отличие и в противоположность западному не должен был думать ни о чем таком, то в его сознании не возникала идея сексуальной связи отца и матери, а если и возникала, то тут же отвергалась как нечто нелепое и несообразное, поэтому для советского ребенка отец было тем же, чем для западного ребенка отчим.

Для чего нужен отец, если есть Сталин? - думал советский ребенок. Действительность не давала ему никакого ответа, кроме того, что он был прав и что этот квази-отец действительно ни зачем не нужен. Что от него один вред. Ведь есть настоящий Отец - Сталин, и этого вполне достаточно для того, чтобы быть счастливым. А если так, то в лагерь ложного отца! Вот одно из объяснений того, что так легко было расправиться с отцами в 1930-е годы. Так сказать, идеологизированный вторичный Эдипов комплекс (см. также [Бубенцова 1998]).

Но оставалась мать. Ее придушили при помощи распространенного в средневековой Руси культа Богородицы. Если настоящий Отец - это Сталин, то Настоящая Мать - это Родина, та самая седая старушка, энергично переползшая из романа Горького, который, собственно, и создал всю эту парадигму (плохой квази-отец пьяница, сын-мученик, несущий новое учение большевизма народу, и Мать, ставшая после Сына и пошедшая за Сыном; в роли исполняющего обязанности Бога-Отца был сам Алексей Максимович).

Таким образом, большевики, ловко манипулируя православными ценностями, совершенно сняли у советского человека проблему Эдипового комплекса.

Кого убивать? Гения всех времен и народов? Корифея всех наук?

С кем спать? С энергичной седой старушкой? С Родиной?!

Как уже говорилось, считается, что ранне-большевистский коммунизм вырос из первоначального христианства. В этом духе высказывались Бердяев и Тойнби. Но на самом деле всего этого не было в первоначальном христианстве. Христос по-своему любил женщин, относился к ним с нежностью и терпимостью. Мария Магдалина была его другом. Когда фарисеи предложили побить блудницу камнями, Иисус, как известно, сказал: "Кто без греха, пусть первый бросит в нее камень".

Вообще, грубо говоря, в Писании нигде не сказано, что нельзя заниматься любовью. Богу Богово, а кесарю кесарево. В сущности, Иисус был вполне умеренным проповедником. Это, так сказать, гностическо-болыпевистская традиция сделала из него аскета.

В сущности, советская власть стремилась, чтобы денег вообще не было или чтобы они были чисто номинально. В действительности этого почти удалось достигнуть. Советские деньги были игрушечными. Их нельзя было конвертировать. Простой обмен валюты был в советское время тяжким уголовным преступлением.

Идеал был утопический - стремились к тому, чтобы деньги исчезли вообще. К этому подталкивал и собственный опыт, который говорил, что деньги не нужны. Воспоминания о Сталине и Молотове свидетельствуют о том, что они подолгу вообще не видели денег. Это утопическая реальность. В утопии нет никаких денег. Как, например, нет, никаких денег в "Винни Пухе". Они там совершенно не нужны. Осел собирает свой чертополох прямо у себя перед домом, так же как Поросенок - свои желуди. Мед же и сгущенное молоко для Винни Пуха поставляются из спецраспределителя Кристофера Робина.

В сущности, безденежный социалистический мир со всеми его расстрелами, тюрьмами, гулагами, презумпцией виновности и прочей репрессивной арифметикой был таким же инфантильным, как мир "Винни Пуха". Мы так же ходили друг к другу в гости, так же застревали в норе у кролика, так же пытались похудеть, читали неразборчивые послания, открывали Северный Полюс. Славная была жизнь. И конечно же, вспоминая латинскую премию, - деньгами тут и не пахло.

Поэтому, вступив в капиталистическую стадию своего переношенного развития, мы оказались совершенно беспомощными перед их красотой и мощью. Большие деньги мы восприняли в фольклорном духе

как некое чудо. (Недаром первые архитектурные проекты домов новых русских напоминали либо кафкианские замки, либо сказочные теремки.) Как с чудом с ними и стали обращаться. Поэтому у нас так легко пошли финансовые пирамиды.

Но самой большой феноменологической ошибкой тех лет было отождествление денег с числом, с суммой. Деньги - не число и не сумма, а сложный и сугубо квалитативный концепт. Действительно, слово "деньги" с большим трудом сочетается с контекстом, в котором встречается число. "Триста рублей денег" - слово "денег" в этой фразе избыточно. Просто -триста рублей. Наиболее же привычные и обыденные словосочетания со словом "деньги" - сугубо качественные: "У меня много денег", "У меня мало денег", "У меня есть деньги", "У меня нет денег", "У меня больше (меньше) денег, чем у него".

Выражение "Денежка счет любит" относится не к концепту "деньги". "Денежка" означает "монетка".

Вся денежная идиоматика представляет деньги в виде качественного субстрата: сидеть без денег, денежный мешок, деньги к деньгам, денег, как грязи, сорить деньгами, денег куры не клюют, время - деньги.

Но ведь в то же время в смысл понятия денег должно входить количество - ведь реально деньги существуют в виде определенного количества. В чем же суть этого противоречия? По-видимому, в том, что качественные характеристики концепта "деньги" являются постоянными -всегда, во все времена деньги можно было обменивать на товары, копить или наоборот "сорить" ими, просить милостыню, красть и грабить, дарить и отнимать и так далее.

Но количественная характеристика денег постоянно меняется, как меняется каждый день в большей или меньшей степени курс всех валют мира друг по отношению друга. Наиболее яркий пример непостоянства количественной характеристики, связанной с концептом "деньги", это, конечно, инфляция. Вспомним судьбу русского словосочетания "тысяча рублей". Изначально в русском языке тысяча рублей - это очень много денег.

Платье новое на ней

Стоит тысячу рублей

После реформы Гайдара в январе 1992 года словосочетание "тысяча рублей" приобрело ряд изменений. Русский язык, начиная с 1992 года, был просто деформирован тем обстоятельством, что слово "тысяча" из разряда редких и дорогих вдруг перешло в разряд самых частотных и дешевых. Начиная с середины 1992 года до конца 1997-го, когда начала действовать деноминация, "тысяча рублей" означало реально все меньшую сумму. В

сознании носителя русского языка произошла квантитативная девальвация понятия "тысяча".

Русские в массе своей никогда не понимали позитивной и антиэнтропийной, созидающей сущности денег, воспринимая их как гнетущее число, от которого надо поскорее избавиться, отсюда это сравнение денег с грязью, выражение "сорить деньгами". По-видимому, отчасти это связано с недостатком индивидуализма и рационализма в русском национальном характере (Георг Зиммель считал, что деньги как социальный концепт связаны позитивной связью именно с индивидуальностью и рациональностью [Simmel 1971].)

Однако не большевики виноваты в том, что русские деньги имеют столь плачевную судьбу. Виновата в этом великая русская литература XIX века. Как писал старший брат по разуму Дмитрий Галковский в своем незабвенном "Бесконечном тупике", русская литература обладала тремя фундаментальными свойствами: креативностью и револютативностью, то есть все, что происходило на страницах русской прозы, воплощалось в жизнь, но воплощалось в утрированной карикатурной форме [Галковский 1997].

Можно с уверенностью говорить, что русские писатели вменили русскому сознанию как минимум пять злокачественных идей, связанных с отрицательным отношением к деньгам и составляющих то, что можно назвать эксмеркантилистским комплексом:

1) Деньги как объект частичного фетишистского влечения, невротизирующие субъекта и препятствующие нормальному генитальному развитию либидо.

2) Деньги как эксконсьюмеристский объект, то есть объект, полностью выключенный из товарного обращения и содержащийся втайне у частного лица и, таким образом, не приносящий никакой пользы обществу.

3) Деньги как форинизированный объект, то есть объект апроприированный лицами некоренной национальности и тем самым ослабляющий экономику государства.

4) Деньги как объект анально-обсессивно-садистического
криминализирующего перверсного влечения, то есть, иначе
говоря, - где деньги, там убийство и насилие.

5) Деньги как инструмент деменциализации субъекта, то есть
человек, у которого много денег, непременно сойдет с ума, если
вовремя не одумается.

Одним из парадигмальных в плане философии эксмеркантилизации художественных текстов русской литературы является трагедия Пушкина

"Скупой рыцарь". Барон - "рыцарь первоначального накопления", но это накопление не служит никаким социальным целям. В сущности, Барон -перверт-фетишист

Я каждый раз, когда хочу сундук

Мой отпереть, впадаю в жар и трепет...

Какое-то неведомое чувство...

Нас уверяют медики: есть люди,

В убийстве находящие приятность.

Когда я ключ в замок влагаю, то же

Я чувствую, что чувствовать должны

Они, вонзая в жертву нож: приятно

И страшно вместе.

(Отпирает сундук.)

Вот мое блаженство! -

для которого накопление денег служит исполнению его садистических фантазий

Тут есть дублон старинный... вот он. Нынче

Вдова мне отдала его, но прежде

С тремя детьми полдня перед окном

Она стояла на коленях, воя.

Шел дождь, и перестал, и вновь пошел,

Притворщица не трогалась; я мог бы

Ее прогнать, но что-то мне шептало,

Что мужнин долг она мне принесла

И не захочет завтра быть в тюрьме.

и паранояльного бреда о тотальной власти над миром

Я свистну, и ко мне послушно, робко

Вползет окровавленное злодейство,

И руку будет мне лизать и в очи

Смотреть, в них знак моей читая воли.

Мне все послушно, я же - ничему;

Я выше всех желаний; я спокоен;

Я знаю мощь мою: с меня довольно

Сего сознанья... (Смотрит на свое золото.)

В фигуре Барона Пушкин воплотил свой инфантильный страх перед неизбежным наступлением капитализма. Он противопоставил Барону его сына Альбера. Этот шизонарцисс, начитавшийся Бодрийара и полагающий поэтому, что деньги представляют собой лишь средство для бесконечного избыточного потребления, но при этом жестко фиксированный на эдипальной стадии и предпочитающий смерть отца эфемерной надежде получить состояние законным порядком.

Наконец в пьесе изображен также и третий, объективно говоря, наиболее адекватный тип отношения к деньгам, искаженный Пушкиным в форинизационном духе: субъектом наиболее нормального отношения к деньгам как средству обмена является "проклятый жид" Соломон, который к тому же подогревает в рыцаре Альбере его эдипальные инстинкты, подговаривая его отравить Барона. Таким образом, в пьесе реализованы четыре элемента эксмеркантилисткого комплекса - деньги как частичный фетишистский объект, антиконсьюмеристский объект, форинизированный объект и криминализирущий анально-садистический объект.

Пятый элемент этой эксмеркантилистской пентады Пушкин реализовал в повести "Пиковая дама". В этом произведении шизофреническая амбивалентность героя, заставляющая его все время вставать перед выбором, каким путем реализовать свое либидо - анально-садистическим или генитальным, - толкает его сначала на путь анально-садистической акцентуации - Германн в тот момент, когда он должен выбрать, куда идти: направо к Лизе или налево к старухе, уверенно идет к старухе. Беспрецедентный субъективизм русского писателя выразился в самой постановке вопроса о том, что необходим выбор между деньгами и женщиной. На самом деле здесь нет никакой проблемы: надо было спокойно забрать у старухи бабки, а потом вернуться к Лизе. Непонимание этого ведет к острому психотическому состоянию, бредовым представлениям и необратимому шизофреническому дефекту. В сущности, мораль, которую предлагает здесь русский писатель, на удивление проста: захотел разбогатеть на халяву - полезай в дурчик. Это мы и называем деменционализационной компонентой эксмеркантилистской философии денег в русской литературе. Об обсессивном аспекте проблемы подробно см. [Руднев 2000].

Пропуская ряд великих произведений русской литературы, ответственных за эксмеркантилистский комплекс русского сознания (их достаточно просто перечислить: "Мертвые души", "Портрет" Гоголя, "Господин Прохарчин", "Преступление и наказание", "Идиот", "Игрок", "Подросток" Достоевского"), остановимся на последнем тексте, стоящем в этом ряду - "Золотом теленке" Ильфа и Петрова. Вспоминая этот не менее хрестоматийный текст, убеждаешься, что ничего не только не изменилось за почти сто лет развития русской литературы, но даже то, что было, чрезвычайно заострилось и карикатуризировалось (в соответствии в парадигмой Галковского).

Современный Плюшкин-Прохарчин, миллионер Корейко живет на крохотную зарплату, выключив заработанные криминальным бизнесом деньги из оборота и фетишистски наслаждаясь время от времени лицезрением своих денег в привокзальном сортире, как бы оживляя психоаналитическое понимание денег как части анально-обсессивного комплекса, в напрасном ожидания вторжения интервентов и реставрации монархии. Современный Чичиков Бендер не может реализовать отнятые у Корейко деньги, включить их в товарно-обменные отношения, потому что таковых уже практически не существует - писатели постарались на славу. В результате Бендер пытается бежать за границу, его хватают румынские пограничники и ему чудом удается избежать участи Германна - подобно Германну Бендер отдал в жертву деньгам любовь к Зосе Синицкой, хотя опять-таки на самом деле одно другому вовсе не мешает (интертекстуальный вариант окончания романа: "Бендер сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: " Зося, Корейко, миллион!"). Таким образом, и здесь налицо весь русский эксмеркантилистский комплекс.

Теперь вернемся к нашему первоисточнику и посмотрим, как с деньгами управлялись в старые добрые времена. Цитата будет длинной, но поучительной:

"...человек, <...> отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился. Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело (здесь и далее курсив мой. - В. Р.) и приобрел другие пять талантов; точно так же и получивший два таланта приобрел другие два; получивший же один талант пошел и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего. По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчета. И, подойдя, получивший пять талантов принес другие пять талантов и говорит: Господин! пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я приобрел на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость

господина твоего. Подошел также и получивший два таланта и сказал: Господин! два таланта ты дал мне; вот, другие два таланта я приобрел на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего. Подошел и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал, и, убоявшись, пошел и скрыл талант твой в земле; вот тебе твое. Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! Ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дается и преумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов..." (Матфей, 25, 14-30).

Повторяя уже сказанное, советский народ был почти лишен властью анальной фазы развития и практически полностью - эдиповой фазы. Это было насильственным отлучением от обучения основам власти и, в частности, власти денег. Практически лишенный капиталистической агрессивности анальной фазы и наделенный лишь атрофированной инкубаторской сексуальностью, советский народ вступил в денежную эпоху совершенно незрелым, с несформировашимися, невыстроенными символическими отношениями, "лицом к лицу с реальным" [Lacan 1991]. Представьте себе ребенка, отнятого от материнской груди и помещенного в некую асоциальную, искусственную среду. После того, как он вырос биологически, его вдруг вынимают из этой среды и помещают в обычный социум. Ясно, что у такого индивида шансы выжить гораздо меньше, чем у нормального ребенка, прошедшего анальную фазу, эдипов комплекс, выстроившего и сформировавшего символические отношения с реальностью. Современная Россия, конечно, напоминает первого ребенка.

Литература

Бубенцова К. Приключения мистера Эдипа в стране большевиков // На посту, 2, 1998.

Галковский Д. Е. Бесконечный тупик. М., 1997.

Руднев В. Обсессивный дискурс // Логос, 3 (24), 2000.

Lacan J. Le syminaire de Jaques Lacan. Livre VIII. Le Transfert. 1960-1961. Paris, 1991.

Simmel G. The Pholosophy of money. L., 1971.

ЧЕЛОВЕК ВДАЛИ: