Шизотипическое время. Человеческий характер есть тип соотношения личности с реальностью

Человеческий характер есть тип соотношения личности с реальностью. Здесь формируются специфические для каждой конституции стереотипы и паттерны поведения и восприятия реальности, соответствующие особенностям данной конституции. Поскольку время представляет собой одну из наиболее универсальных категорий реальности, то отношение к времени, тип его восприятия и "пользования" им может послужить важной характеристикой и диагностической основой при изучении и определении той или иной конституции. Такова задача, встающая перед этим исследованием, в котором мы обобщаем те разрозненные наблюдения и теоретические положения о невротическом и психотическом времени, которые высказывались до нас и в наших предшествующих работах на патографическом материале в книгах [Руднев 2001, 2002], а также излагаем новые наблюдения и теоретические гипотезы.

Шизотипическая конституция играла и, по-видимому, продолжает играть особую роль в XX веке и в начале XXI. Подробно это будет обосновано ниже. Можно сказать, что наиболее значимые открытия в области культуры и искусства в XX веке сделаны шизоидными и шизотипическими людьми (различие между ними не всегда легко определить). Поэтому изучение шизотипического становится важной составной частью исследования культурной антропологии уходящего столетия.

1. ШИЗОИДНОЕ И ЦИКЛОИДНОЕ ВРЕМЯ

Сравним два стихотворных текста, первый из которых принадлежит Державину, а второй Тютчеву:

Река времен в своем стремленье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

* * *

Когда пробьет последний час природы,

Состав частей разрушится земных:

Все зримое опять покроют воды,

И Божий лик изобразится в них.

Эти два стихотворения во многом похожи. В обоих идет речь о конце
времени. Но Державин и Тютчев стоят на противоположных позициях. С
точки зрения первого текста в конце времен наступает тотальное
разрушение и ничего сверх того. С точки зрения второго текста конец
времени - это скорее час подведения итогов развитию мира, которые
предстоит подвести Божеству. Первое время можно назвать
естественнонаучным, энтропийным, второе - семиотическим,

эсхатологическим. В первом мире, мире вещей, все разрушается, во втором мире, мире знаков, время является лишь видимостью, "подвижным образом вечности" (Платон) - здесь в любом событии созидается Божья воля. В этом смысле время текста один и время текста два направлены в противоположные стороны (подробно об этом см. первую главу книги [Руднев 2000]).

В первом стихотворении идея направления задана в образе реки времен, это как бы "стрела времени", как назвал ее Артур Эддингтон. Во втором случае тоже дан образ воды, но эта вода скорее обволакивает мир, это скорее океан, а не река. Таким образом, мировосприятие, выраженное в первом стихотворении, историческое, а во втором - системно-философское.

Интересно при этом, что именно Державин, который не верит в целесообразность, осмысленность движения по времени, говорит о знаковых образованиях. Он понимает, что то, что производится посредством "лиры и трубы" - искустсво - долговечнее "народов, царств и царей", но и этому не сохраниться в вечности, поскольку вечность мыслится как полный распад и хаос.

Тютчев жил после открытия второго закона термодинамики (который и дал толчок определению направления естественнонаучного времени сначала Л. Больцманом, а затем в XX веке Г. Рейхенбахом). Поэтому он мыслит в энтропийных терминах, говоря о "составе частей", который изменится, придет в равновероятное состояние. Но несмотря на эту видимость разрушения, окончательное слово принадлежит Божеству, которое в состоянии запустить этот "большой круг" времени (вновь термин Платона) заново. Отсюда и образ океанических вод, ассоциирующихся в нашем коллективном бессознательном с рождением и родами.

Здесь мы выдвигаем гипотезу, в соответствии с которой восприятие мира, характерное для циклоидной конституции, сродни

естественнонаучному времени, а восприятие мира, характерное для шизоида, сродни эсхатологическому времени. Что позволяет нам утверждать это? Циклоид живет в гармонии (или по крайней мере в тесном контакте) с обыденным внешним миром, поэтому естественно предположить, что его восприятие времени - это восприятие стихийно естественнонаучное. Шизоид живет в гармонии со схематическими, философски окрашенными концепциями бытия. Представление о целесообразности временного потока и даже более того - о кажимости, внешней видимости времени, за которой скрывается вечность, должно быть ему ближе. Да и сформировалась эта концепция в кругу шизоидно мыслящих философов, преже всего Блаженного Августина, учение которого о Граде Божием положило начало той концепции направления времени, которую мы называем эсхатологической. Осмысленность и финальность эсхатологического времени, его отчетливо выраженный семиотический характер соответствует семиотической реальности, в которой живет шизоидный индивид: реальность - знаковая система, за каждой вещью скрывается символ. И наоборот, неосмысленность и детерминизм ественнонаучного времени соответствуют той вещной неосмысленности, незнаковости мира, в котором живет циклоид-сангвинк. В работе [Руднев 2002] нами показано, что обессмысленность внешнего мира - семиотический фундамент депрессии. С известной долей вероятности это представление можно перенести и на циклоидный характер в целом - поскольку гипомания, как известно, является лишь обратной стороной депрессии.

Приводим пример экзистенциального описания депрессивного переживания вермени, принадлежщеий Юджину Минковскому:

"Каким точно было переживание времени у этого пациента и как оно отличалось от нашего? Его представления довольно точно можно описать следующим образом: он переживал дни монотонно и однообразно. Он знал, что время идет и, хныкая, жаловался, что "прошел еще один день". По мере того как проходил день за днем, он заметил в них определенный ритм: по понедельникам чистят серебро, по средам садовник подстригает газон и т.д. Все это лишь дополняло содержимое отходов, которые были его наказанием и единственной связью с миром. Не было никакого действия или желания, которое, исходя из настоящего, достигало бы будущего, занимая скучные, однообразные дни. Каждый день сохранял свою независимость, не попадая в непрерывность жизни. Каждый день жизнь начиналась заново, она была похожа на одинокий остров в сером море уходящего времени. Что было сделано, прожито, сказано, больше не играло роли в жизни, потому что не было желания идти дальше. Каждый день раздражал монотонностью тех же слов, тех же жалоб, пока не терялся смысл их продолжения. Таковым было для него течение времени" [Минковски 2001: 243].

В далее автор продолжает:

"Однако наша картина все еще неполная. В ней отсутствует один существенный элемент: будущее было заблокировано (курсив автора. -В. Р.) неминуемостью ужасных разрушительных событий. Эта неизбежность доминировала над всем мировоззрением пациента, вся его энергия была сосредоточена на этом неотвратимом событии" [Там же: 244].

Здесь надо обратить внимание на следующее. И в случае депрессивного (циклоидного), и в случае шизоидного времени временная последовательность линейна, и в конце субъекта (и всех людей заодно) ждет сверхзначимое событие. В этом событии даже есть нечто схожее. Оно будет концом мира. Так сказано во всех шизоидных историко-философских концепциях, начиная с "Града Божьего" Августина и кончая воскресеньем мертвых Федорова и точкой Омега Тейяра де Шардена. Но эта похожесть лишь внешняя, за ней скрывается глобальное различие. Шизоидное течение времени наполнено смыслом, оно целесообразно движется к своей событийной кульминации, как бы страшна (Страшный Суд) она ни была. Весь мир, сопровождающий это временное течение, есть осмысленный мир, в котором субъект занимает осмысленную позицию наблюдения и ожидания этого неотвратимого события.

В депрессивном времени все наоборот. Течение времени бессмысленно. И событие, которым завершится это течение, является венцом бессмысленности, асбурда- абсурда разрушения и гибели. И депрессивный и шизоидый человек живут в ожидании главного события, но депрессивный страшится будущего, так как, по его мнению, все погибнет бессмысленной гибелью, и эта гибель будет окончательной, после нее ничего не останется. Событие, в ожидании которого живет шизоид, не страшит его. Страшный суд страшен для грешников, и даже если субъект считает себя грешником, все равно, будучи субъектом шизотимного времени, он мнит этот суд как закономерный и осмысленный.

Такой человек внутренне свободен выбирать град земной или Град Божий. А если не свободен, считая, что все предопределено (таких систем тоже сколько угодно), то это тоже встраивается в осмысленный порядок бытия. Бытие-грешником представляет собой семантически определеннное бытие, как бытие мясником или палачом (подобный "профессионально ориентированный провиденциализм характерен скорее не для христианского, а для восточных религиозно-философских концепфий шизоидно линейного времени таких, как "Бхагаватгата", даосизм или классический махаянический буддизм (см., например, [Абаев 1989, Гумилев 1993]).

Подчиненность пусть даже страшной судьбе не имеет ничего общего с депрессивным "хныканьем" по поводу того, что дни проходят один за

другим, один бессмысленнее другого. В обоих этих случаях мы наблюдаенм отчетливое бытие-к-смерти. Однако шизоидное восприятие грядущей смерти в целом оптимистично и семантически определенно, циклоидное ожидание смерти безрадостно и уныло. Смерть как главное бессмысленное событие в жизни, как окончательное торжество энтропии венчает череду бессмысленно прожитых дней его жизни.

Когда депрессия прекращается и сменяется гипоманией, мир приобретает смысл и сознание устремляется в будущее, полное головокружительных идей и планов. Однако эта гипоманиакальная осмысленность не похожа на шизодиную эсхатологическую осмыленнность: человек не думает вообще о конце, о смерти и не выстраивает временную последовательность от прошлого к будущему. Особенность гипоманиакального времени - в неспецифическом отношении к будущему. Гипоманиак не ждет от будущего ни очистительной катастрофы, как шизоид, ни страшного бедствия, как депрессивный. Скорее всего, он о нем просто не задумывается.