И куда же теперь?

Варшава, 2002–2005

В марте 2002 года в газете Юнионтаунской школы появилось сообщение:

Проект «Ирена Сендлер» стал первым лауреатом Премии Tikkun Olam. Торжественная церемония вручения премии состоится в Канзас‑Сити 10 марта – в день, объявленный мэром города Днем Ирены Сендлер. Tikkun Olam в переводе с иврита означает «Совершенствование мира».

Спонсорами премии стали еврейские общественные организации Канзас‑Сити. Арт Гарфанкел дал в честь Ирены благотворительный концерт, в ответ она прислала из Варшавы короткое видеоприветствие. Представлять Ирену из Польши прибыли Бета и ее дочь Аня. Из Монреаля прилетела Рената Зайдман. Всемирная федерация еврейских детей, выживших во время Холокоста, была представлена ее Президентом Стефани Зельцер и Вице‑Президентом Рене Лихтманом. Последний был так потрясен спектаклем, что пригласил девушек выступить в Университете Мичигана, где преподавал историю. Также присутствовали губернатор Миссури и давний друг, а некогда начальник Мистера К., Барт Альтенбернд.

Бета с Аней остались в Америке на неделю и приняли участие в нескольких спектаклях. Бета привезла с собой свою серебряную ложечку, и каждый раз, когда она показывала ее зрителям, в зале наступала абсолютная тишина. Все, кому удавалось потрогать или подержать в руках эту святыню, этот последний подарок ее матери, этот крошечный памятник человеческой любви, не могли сдержать слез.

В свое время Рената Зайдман рассказала девочкам историю своего спасения из Варшавского гетто, и они сделали ей сюрприз, добавив в пьесу еще одного персонажа – маленькую сироту Ренату.

[Дни Ирены Сендлер были провозглашены и в других городах и штатах, среди которых можно назвать Варшаву (июнь 2005), штат Вермонт (октябрь 2008) и, совсем недавно, в округах Скрэнтон и Лакаванна в Пенсильвании (ноябрь 2009)].

К 2002 году Проект «Ирена Сендлер» был уже широко известен в Канзас‑Сити, где девочки часто выступали в еврейских общинах. После каждого выступления их принимали в домах щедрых филантропов и меценатов – у Говарда и Ро Джейкобсонов, Гейл и Брюса Кригелей, Джона и Дженни Айзенбергов и Джона и Стиви Шухартов.

* * *

Второе путешествие в Польшу стало подарком от Джона Шухарта (и 11 других спонсоров), того самого бизнесмена и мецената из Канзас‑Сити, который финансировал первую поездку. Попросил он девочек только об одном – позволить ему поехать с ними.

За несколько недель до отправления они получили из Польши письмо, в котором сообщалось, что Ирена приболела, но с нетерпением ждет встречи.

* * *

За неделю до второй поездки, воскресной ночью, часов в 11, у Мистера К. вдруг зазвонил телефон. Он только уснул и поначалу не мог сообразить, что происходит (Будильник? Так скоро?), но потом протянул руку к трубке. Первое, что пришло ему в голову: неужели умерла Ирена?

Это была Сабрина, ее голос срывался от слез:

– Я не… Я не могу… Я не могу поехать в Польшу. У меня мама. Она… вчера… она… она умерла. Никто не знает почему. Просто умерла… Я больше не могу говорить.

Не может быть. Он, наверное, не расслышал. Лоринда Кунс была полна жизни, воспитывала шестерых детей и всегда была одним из главных двигателей Проекта «Ирена Сендлер». Ей не было и 50!.. Как же это так?

Через несколько дней он позвонил Сабрине:

– Как ты? Может, мы для тебя можем что‑нибудь сделать или чем‑то помочь?

– Все нормально… ну, насколько это возможно…

По ее голосу он слышал, что все не так «нормально», как она говорила…

На следующий день пришло письмо от Ирены. Она благодарила их за то, что они помогли выхлопотать для нее место в Францисканском доме престарелых.

Мне сейчас 92, но благодаря вам у меня только что началась новая жизнь. У меня есть своя комната с ванной, радио и телефоном прямо около кровати. На стену я повесила подсолнухи из Канзаса и фотографии моих драгоценных сердечек (любимых юнионтаунских девочек). Я очень жду вашего приезда.

Мистер К. переслал Сабрине перевод письма Ирены, и она позвонила сразу же, как только смогла его прочитать.

– Мистер К., я хочу поехать. Еще не поздно?

– Сабрина, я никому не отдавал твое место. Твоя мама вместе с нами боролась за этот проект и гордилась тобой. Я думаю, она бы очень хотела, чтобы ты поехала. И Ирене будет тебя не хватать.

* * *

Вторая поездка к Ирене, как и первая, была наполнена спектаклями, интервью и экскурсиями. Сабрина старалась держаться, а если и плакала, то никто этого не видел. Лиз была рада снова оказаться в Варшаве, ведь на этот раз она уже немного ориентировалась в городе и знала несколько фраз на польском. Страх, который она чувствовала во время первого визита, теперь сменился любопытством и радостным волнением.

В конце одного особенно длинного дня Лиз рассказала Меган с Сабриной о разговоре с одной из бывших коллег Ирены по отделу социальной защиты.

– Она не спасала евреев. Она сказала, что ей было слишком страшно… все вокруг очень боялись. Но она знала о том, что делает Ирена. Она сказала, что никто в конторе об этом даже не заговаривал. Все молчали, и всем было очень страшно, потому что гестаповцы за такую информацию давали людям вознаграждение. Она сказала, что боялась за Ирену, потому что все в конторе знали, чем она занимается, а ведь любого из них могли в любой момент арестовать. – Лиз немного помолчала. – Я даже представить себе не могу, каково это, жить в страхе за свою жизнь изо дня в день, месяц за месяцем, долгие годы.

Лиз с Меган взяли интервью у основателя Жеготы, а ныне Министра иностранных дел Польши Владислава Бартошевского.

– Когда он организовал Жеготу, ему было всего 19, – рассказывала Меган Мистеру К. – Он почти год провел в Аушвице и чудом вышел оттуда живым. Он рассказал нам про систему связных. В основном это были совсем молодые женщины. Очень многих арестовали, пытали и казнили. То же самое нам говорила и Ирена… в большинстве своем ее помощницы были бездетными девушками. И лет им было чаще всего почти столько же, сколько нам… Мы слышим столько поразительных историй, но о них никто ничего не знает. А я уверена, что среди них есть такие же потрясающие, как история Ирены.

– Этим‑то и важна ваша работа, – сказал Мистер К. –

У каждого есть прошлое. Но люди унесут его в могилу, если мы не найдем и не запишем их рассказы. Это и есть бессмертие.

Ведь мы, люди, по сути своей не так сильно изменились с тех времен, когда сидели вокруг костров в пещерах и рассказывали друг другу всякие байки. Это наш способ познания мира. Именно в этом и есть суть истории.

– Как‑то странно воспринимать это таким образом, – сказала Меган.

– Вообще какая‑то дикость, – сказала Сабрина, – что все в мире может так быстро измениться. И к этому никак не подготовишься. Тебя просто лупит по башке.

После паузы Сабрина тихо, словно про себя, сказала:

– Да, так оно и есть. Совершенно неожиданно. Сейчас мне кажется, мама знала, что у нее что‑то не в порядке с сердцем. И меня бесит, что она ничего не сказала. Она могла бы нас хоть как‑то подготовить.

Меган попыталась обнять Сабрину за плечи, но та напряглась и отстранилась.

– А еще я страшно разозлилась на сестру во время похорон и вообще, когда видела ее с детьми. А на мою свадьбу мама уже не придет, с моими детьми не встретится, а они даже и не будут знать бабушку Лоринду.

Лиз, как никто другой, понимала эту злость. Ей хотелось найти для Сабрины слова утешения или дать какой‑нибудь совет, но ничего путного в голову не приходило…

Наконец они встретились с Иреной. Во Францисканском приюте за стариками заботливо ухаживали монахи и монашки, и девочкам, наблюдавшим за тем, как они беззвучно проплывают мимо них в своих неподвластных времени одеяниях, казалось, что они очутились в средневековом монастыре.

Ирена пригласила девочек к себе. Она подозвала Сабрину поближе, и та уселась на ковер у ног Ирены и положила голову ей на колени. Ирена медленно покачивалась, словно убаюкивая Сабрину.

– Я никогда не пойму, – печально проговорила Ирена, – почему так происходит. Почему мне уже 92, а твоя мама умерла так рано. Почему погибло так много людей, а нам удалось спасти так мало. Когда перед нами встают все эти вопросы, мы словно маленькие дети. Все чувствуем, но почти ничего не понимаем.

Ирена взяла лицо Сабрины в свои ладони и пристально посмотрела ей в глаза. По лицам обеих текли слезы, и Ирена ласково гладила Сабрину по голове.

– Сабрина, Сабрина, поплачь вместе со мной по всем, кому пришлось слишком рано умереть.

Они долго сидели так в полной тишине, но потом Сабрина выпрямилась и вытерла рукавом глаза.

– Мама… – все еще всхлипывая, сказала она Ирене. – Она всегда говорила, что это самое лучшее, что я сделала в своей жизни.

* * *

Во время этого визита Ирена рассказала девочкам о Яне Карском, представителе Польского правительства в изгнании. Его забросили в Польшу в августе 1942‑го, во время ликвидации гетто. Ему было дано задание – стать очевидцем геноцида евреев и потом передать собранные доказательства лидерам союзников. Подпольщики попросили Ирену показать Карскому гетто, зная, что она там прекрасно ориентируется, а потом переправили его в партизанский отряд под Львовом. Там он своими глазами видел, как убивают евреев на транзитных станциях по пути в лагерь смерти Бельжец. Он вернулся в Варшаву, где стоматолог удалил ему несколько зубов, чтобы получившиеся в результате опухоли сделали не таким заметным польский акцент, с которым он говорил по‑немецки. Из Польши он перебрался в Берлин, а оттуда через вишистскую Францию в Марсель. Бойцы французского Сопротивления тайно перевезли его через Пиренеи в Испанию. Карский вез доказательства – у него с собой был ключ, в отверстии которого были спрятаны микрофильмы с тысячами документов. Через несколько недель он уже был в Лондоне. Он рассказывал обо всем увиденном и умолял союзников начать бомбить железнодорожные линии, ведущие в лагеря. Газетчики отказались печатать предоставленную им информацию, потому что никто не мог поверить, что такое может происходить в действительности. Не поверили ему и Черчилль с Рузвельтом.

Вернувшись домой, девочки бросились искать информацию о Яне Карском и его задании – рассказать о Холокосте сомневающемуся миру. Из Интернета они узнали о ежегодной Премии Яна Карского «За доблесть и сострадание», присуждаемой Американским центром польской культуры. Лиз с Меган немедленно номинировали на эту премию Ирену. К ним присоединились Бета Фицовска и Президент Всемирной Федерации еврейских детей, выживших во время Холокоста, Стефани Зельцер. Через три месяца Американский центр польской культуры присудил Премию Яна Карского за 2003 год Ирене Сендлер.

Ирена была слишком слаба, чтобы прилететь в Америку на церемонию вручения медали и попросила, чтобы премию за нее получили профессор Норман и «мои дорогие девочки: это принесет мне огромное счастье». В Вашингтон, где вручается Премия Карского, из Канзас‑Сити прилетели Меган, Сабрина, Мистер К. и Кэтлин Меара, недавно ставшая членом труппы.

В начале церемонии на экране появилась большая фотография прекрасной, темноволосой, молодой Ирены в форме сестры милосердия, которую она надевала для поездок в гетто, а вышедшая на сцену первая леди Польши Иоланта Квасневска зачитала письмо от Ирены:

Это не только моя награда. Я принимаю ее и от имени всех тех, кто мне помогал. Сейчас я осталась одна. Но бойцов еврейского сопротивления было очень много, причем это были не только те, кто держал в руках оружие и бутылки с зажигательной смесью, но и те, кто работал в домовых комитетах и организовывал молодежные кружки, не давая умереть надежде и вере в человечность! А сколько людей рисковало жизнью, соглашаясь приютить спасенных детей!

Вы награждаете меня, потому что я – одна из немногих оставшихся в живых свидетелей Холокоста. Но я делала только то, что сделал бы в те ужасные времена любой порядочный человек. Я не считаю себя героиней. Истинными героями были матери и отцы, отдававшие мне своих детей. Я же делала только то, что велело мне делать мое сердце. Герои совершают выдающиеся поступки. В моей деятельности не было ничего исключительного Все, что я делала, было в порядке вещей. Я просто старалась вести себя достойно.

Через неделю после церемонии вручения Премии Карского Президент Польши Александр Квасневский подписал указ о награждении Ирены высшей наградой Польши – орденом Белого Орла.

Личные поздравления Ирене прислал Папа Иоанн Павел II:

«Глубокоуважаемая, дорогая госпожа!

Я узнал, что вам была присуждена Премия Яна Карского «За Доблесть и Сострадание». Пожалуйста, примите мои сердечные поздравления и позвольте выразить свое восхищение вашей беспримерно отважной деятельностью во время оккупации, когда вы, пренебрегая собственной безопасностью, спасли от уничтожения множество детей, а также оказывали помощь людям, нуждающимся в духовной и материальной поддержке. Пройдя через физические пытки и духовные страдания, вы не сломались, а продолжали самоотверженно служить людям, давая новый дом детям и взрослым. Да вознаградит и благословит вас Господь за добрые деяния в отношении ближних своих.

С уважением и благодарностью я даю вам Апостольское Благословение.

Папа Иоанн Павел II».

Чествования Ирены прошли по всему миру – от Буэнос‑Айреса до Монреаля. Заслуги Ирены были официально отмечены общественными группами спасенных во время войны детей, Всемирной Федерацией еврейских детей, выживших во время Холокоста, Канадским фондом польско‑еврейского наследия, Международным фондом Рауля Валленберга, Семейным фондом Милкенов и другими организациями.

* * *

После второй поездки девочек в Польшу более 1000 газет и журналов опубликовали материалы об Ирене и канзасских школьницах. Девушки получали горы писем и электронных сообщений от учителей и учеников из Польши, США и Канады. Их приглашали выступить со спектаклем, спрашивали, смогут ли они сделать что‑то подобное Проекту «Ирена Сендлер», т. е. найти в своих городах Праведников Мира и рассказать истории их жизни, третьи просили разрешения поставить свои версии «Жизни в банке».

Телевизионщики из Нью‑Йорка сделали о девочках большой репортаж для «Тудей шоу»[124]. «Жизнь в банке» поставили ученики одной из школ в Японии. Влиятельный польский журнал «Политика» («Polityka» – польск.) провел опрос, в котором читателям надлежало выбрать «десять женщин, оказавших самое большое влияние на судьбу Польши». Чтобы облегчить своим читателям задачу, журнал опубликовал список из сотни имен выдающихся польских женщин с кратким описанием их заслуг перед страной. Было в этом списке и имя Ирены Сендлер.

Чтобы Проект «Ирена Сендлер» продолжал жить, нужно было набрать в труппу новое поколение школьников.

Сабрина уже училась в колледже, а Меган с Лиз в этом году кончали Юнионтаунскую школу. В труппу уже вошли Джессика Шелтон и Ник Кейтон, и Лиз предложила влиться в коллектив брату Меган Тревису. Меган была настроена скептически. В любом месте, кроме футбольного поля, Тревис был до невозможности робок. Но ее опасения оказались напрасными – Тревис играл на удивление уверенно.

* * *

В июне 2003 года Проект «Ирена Сендлер» отправился на летние гастроли в Западную Вирджинию, Мичиган, Нью‑Йорк и Коннектикут. Во время этого тура появилась традиция. Перед спектаклем они вручали кому‑нибудь из почетных гостей одно из подаренных Иреной серебряных сердечек, и этот человек мог весь спектакль держать его в руке, вспоминая погибших или умерших родных, ветеранов Холокоста, друзей или учителей.

Что‑то из того, о чем молилась Меган, сбылось, что‑то нет. Отец оправился от операции и с новыми силами взялся за хозяйство, а попутно стал подрабатывать водителем школьного автобуса.

Но в самом начале лета у Дебры Стюарт обнаружили рецидив рака. Ничего никому не говоря, она вызвалась отвезти труппу с реквизитом на место первого гастрольного спектакля в город Бекли, в Западной Вирджинии. Это было в жаркий июньский день 2003 года. Мистер К. должен был приехать в Бекли с другой стороны, из Мериленда, где в Колледж‑Парке проходил очередной конкурс Национального Дня Истории. Джессика Шелтон и Лейси Джордж заняли на этом конкурсе пятое место со спектаклем «Если бы не Мисс Наттер», в котором рассказывали о чернокожей учительнице Коринтиан Наттер, выступившей в 1948 году за равноправие в сфере образования и ставшей одним из первых борцов за гражданские права афроамериканского населения. Теперь ей было уже 97 лет, и девушки навестили ее во время подготовки проекта.

Вместе с Джессикой на День Истории поехали ее мама и младший брат Джейми. Накануне конкурса мать Джессики сломала ногу, но заявила, что ни гипс, ни костыли ее не остановят. Уже во время фестиваля у Джессики разболелось горло, поднялась температура…

– Просто дай мне еще «Адвил»[125], мама! – упорствовала Джессика. – Мы вложили в проект так много сил, что теперь я ни за что не откажусь от выступления.

По завершении конкурса они загрузили реквизит в школьный микроавтобус, и Мистер К. всю ночь не вылезал из‑за руля, чтобы успеть приехать в Западную Вирджинию к началу спектакля…

Так или иначе, они все‑таки встретились в Бекли. Дебра Стюарт заявила, что произошло это чудо исключительно благодаря божественному вмешательству. Кэтлин Меара, первая ученица другой школы, вошедшая в труппу, тряслась как осиновый лист. Это был ее дебют, но осенью, когда Лиз уедет учиться в колледже в Миссури, она должна была занять ее место и играть в пьесе Ирену. Ребята сбивались с ног, пытаясь за час сделать все то, на что обычно уходило целых два: смонтировать декорации, поставить звук и свет, надеть костюмы, загримироваться и повторить недавно вставленные в пьесу эпизоды. Звуки подготовки к спектаклю растворялись где‑то в глубине огромного, темного зрительного зала.

Дебра Стюарт нашла Мистера К. в последних рядах зала, где он, скрестив руки на груди, слушал прогоны новых сцен пьесы. Она попросила его выйти для разговора. Когда они оказались одни, Дебра сказала:

– Я была в больнице, мне делали новые анализы. У меня кое‑что нашли.

Мистер К. нахмурился.

– Опять рак. Он вернулся. – Дебра сглотнула слезы. – Ни Тревису, ни Меган я пока ничего не говорила. Пообещайте мне, что тоже не скажете до конца турне. Как только мы вернемся, я опять лягу на химиотерапию. Но сейчас я их волновать не хочу.

Он взял ее за руку:

– Мне так жаль, Дебра.

– Я беспокоюсь только за детей… – сказала она и все‑таки уронила слезу, – как и любая другая мать.

– Знаете, – сказал он, – с тех пор, как вы заболели, Меган сильно изменилась. Где‑то с год назад я думал, что она вообще бросит проект. И даже гадал, что за интерес держит ее рядом с нами. Я был почти уверен, что она скоро убежит заниматься тысячами своих других дел. Да тут еще Кенни… Но как только она узнала о вашей болезни, в ней что‑то переменилось, она очень повзрослела.

– Пообещайте мне, что ничего им не скажете, – снова попросила она.

– И насколько все серьезно?

Ее глаза вновь наполнились слезами.

– Достаточно серьезно, – сказала она. – Он добрался до печени.

Мистер К. подумал о собственной матери, которую рак скосил, когда ей не было и 60, и тоже не смог сдержать слез. Именно из‑за ее болезни он вернулся в Канзас и в Юнионтаун. Он крепко обнял Дебру Стюарт, и они долго стояли так, не произнося не слова.

* * *

– Ваш спектакль посмотрели больше 2000 человек, – сказал Мистер К., когда они в один жаркий день возвращались в Юнионтаун из турне. – Вы разбудили в двух тысячах душ самые сокровенные чувства. И этим можно гордиться.

Прощаясь на автостоянке, они обнимались и не скрывали слез. Кто‑то предложил сфотографироваться, и когда они выстроились перед школьным микроавтобусом, солнце заблестело на серебряных сердечках, подаренных Иреной. Вытаскивая из машины чемоданы и ящики с реквизитом, Сабрина сказала Меган и Лиз, что в ближайшее время они, наверно, будут видеться достаточно редко, потому что осенью она, благодаря гранту, полученному от Говарда и Ро Джейкобсонов, уедет в Канзасский университет.

– Я не говорила вам об этом до окончания турне – не хотелось вас расстраивать и портить впечатление от гастролей.

Она уже собралась уходить, но потом остановилась и сказала:

– Я только хочу сказать, что, несмотря на отъезд, я не хочу терять вас и Проект «Ирена Сендлер».

В голосе ее зазвучало волнение.

– Мне всю жизнь приходилось переезжать с места на место, и я предпочитала держаться особняком. Я вообще слишком часто живу где‑то внутри своего мира. Я всегда думала, что лучше быть сильной и ни от кого не зависеть. Но теперь я поняла, что мы с вами по‑настоящему нужны друг другу.

Ирена не смогла бы ничего сделать без тех, кто ей помогал. И они ради этого общего дела рисковали своими жизнями.

А мне повезло, потому что я рисковала не жизнью, я рисковала всего лишь показаться вам дурой или ничтожеством… или и такой, и такой одновременно. Даже не знаю, как сказать. А потом, когда мама… В общем, все очень сложно. Но вы помогли мне. Мне помогла Ирена. Вы – мои подруги, и все, что с нами произошло, я не променяю ни на что на свете.

Она расцеловала Лиз и Меган, а потом отвернулась и зашагала прочь. Уже рядом с машиной, в которой ее ждал отец, она повернулась обратно и крикнула через всю парковку:

– А еще, Мистер К., я решила стать учителем… таким же учителем, как вы.

Дебра Стюарт стояла в сторонке, наблюдая сначала за тем, как девочки прощались с Сабриной, а потом за тем, как уезжала домой с дедушкой Биллом Лиз. Наконец уставшая Меган бросилась к ней в объятия, но потом охнула и отпрянула, увидев, что руки матери сплошь покрыты синяками.

– Мама, что это, что происходит?

– Давай поговорим дома, когда вернется отец.

– Нет! Скажи мне сейчас!

Дебра жестом подозвала Тревиса, а потом спокойно сказала:

– Это рак. Он вернулся. Я справилась с ним однажды, значит, мы сможем победить его и на этот раз. А все подробности – вечером, когда вернется папа.

Как только в дверь вошел отец, Меган по его посеревшему от усталости лицу поняла, как тяжело у него на сердце. Все семейство собралось за обеденным столом.

– Теперь рак нашли в печени. Пять очагов. Мне придется пройти еще один курс химиотерапии.

Меган почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы и с тоской сказала:

– Почему все не может быть так, как раньше? Я все время молюсь, чтобы ты опять стала такой, как до всего этого.

– Страдания всегда были и будут, милая моя девочка, – сказала ей Дебра. – Мы молимся не для того, чтобы наладить свою жизнь или получить то, чего хочется. Так делают дети, потому что считают молитву каким‑то волшебством. Входя в церковь, мы прежде всего видим распятого на кресте человека. Этот человек умер, чтобы нас спасти… не дать нам все, чего нам пожелается, а спасти наши души. Вот это нам понять труднее всего. Суть вовсе не в том, ответит Он или не ответит на наши молитвы, а в том, чтобы мы старались быть такими же, как Он, независимо от происходящего на этой планете. «Да будет воля Твоя, Господи». А печаль и боль в мире будут всегда.

Меган уже много раз слышала эти слова и всегда просто принимала их как высшую мудрость и истину, но теперь эти же самые слова всколыхнули что‑то в самой глубине ее существа и обратились неутолимой сердечной болью.

Дебра подала ужин, и Марк кивком показал, что можно начинать молитву.

* * *

На следующий вечер по телевизору показали ролик сети Американских центров лечения онкологических заболеваний, где «в основу методики лечения положен комплекс самых современных достижений традиционной, комплементарной и духовной медицины». Меган переглянулась с матерью и отцом… все они в этот момент почувствовали, что Господь показывает им, куда обратиться…

Фраза «Да будет воля Твоя, Господи» накрепко засела в сознании Меган, и она не раз мысленно повторяла ее. Со временем она начала чувствовать, что покой к ней приходит вместе со смирением. Ее пастор часто говорил, что «когда Бог входит в жизнь человека, во мраке появляется луч света, и после этого ничто уже не будет таким, каким было прежде». Именно это и говорил об Ирене во время экскурсии по гетто профессор Леоцяк – она была лучом духовного света в окружающем ее мраке. Таким же рассекающим темноту лучом света Ирена была и для Меган. Мир был полон и боли, и божественных чудес…

Рак у Дебры Стюарт снова ушел в ремиссию, и это позволило Меган с Тревисом отправиться летом 2005 года в Варшаву – на 95‑летие Ирены. На этот раз, если не считать Лиз и Джессики Шелтон, в Польшу полетели недавно введенные в труппу Миган Истер и Мелисса Квири.

…Конференц‑зал, расположенный на третьем этаже обычно тихого и спокойного Францисканского приюта, был залит светом флуоресцентных ламп, полон репортерами и гостями. Ирена скромно сидела у дальней стены зала в инвалидной коляске. Она, как всегда, была одета в неброское черное платье, а белоснежные волосы ее были перевязаны черной ленточкой. Она радостно приветствовала всех входящих взмахом руки, а потом разговаривала с каждым из гостей, принимая поздравления. Когда в комнате появился Мистер К. с девушками и Тревисом, лицо Ирены просияло счастливой улыбкой, и она нетерпеливо протянула к ним руки. Она обняла каждую из школьниц и особенно порадовалась тому, что ей наконец удалось познакомиться с Тревисом.

Затем Ирена надела очки с толстыми линзами и прочитала заготовленную речь, строго грозя пальцем и упрекая лидеров современного мира за то, что они допускают войны и попытки геноцида. Потом она вернулась к теме Варшавского гетто:

– Меньше процента. Вот сколько нам удалось спасти. Арифметика страшная, но очень важная. Во время ликвидации гетто немцы каждый день вывозили в Треблинку и убивали там по 5–8 тысяч евреев. За всю войну нам удалось спасти всего 2500 детей. Но и математика спасения была не менее страшной. Ради спасения одного еврейского ребенка рисковать жизнью приходилось десяти полякам и двум евреям. Но выдать этого ребенка и приютившую его семью мог всего один информатор или, хуже того, шантажист. А ведь схваченному эсэсовцами человеку грозила даже не тюрьма, а смерть… причем смерть всей семьи. Все мы должны задаваться вопросом: «А как бы в такой ситуации поступил я?» Но понимание сложности этого вопроса не избавляет меня от сожалений, что я сделала так мало. Меньше одного процента!.. Я согласна со словами одного из основателей Жеготы Владислава Бартошевского. Он когда‑то сказал так: «Все возможное сделали только погибшие».

* * *

Первый спектакль они сыграли в актовом зале редакции самой крупной польской ежедневной газеты «Газета выборча», тиражи которой превышают миллион экземпляров, перед польскими школьниками и студентами. По окончании спектакля некоторые из них вышли на сцену и вместе с членами труппы «Жизнь в банке» отвечали на вопросы зрителей. Один молодой человек сказал:

– Сейчас такую работу в Польше ведут около 60 молодежных групп… и все это благодаря Ирене Сендлер и школьницам из Канзаса.

Уже уходя со сцены, Лиз вдруг заметила, что во втором ряду остался сидеть бледный, седовласый мужчина, одетый, несмотря на июньскую жару, в старомодный шерстяной костюм. Если не считать старческого тремора, он сидел абсолютно неподвижно, накрыв руками какой‑то лежащий на коленях предмет… то ли скрывая какой‑то позорный секрет, то ли оберегая от чужих взглядов великое сокровище.

Один из студентов присел рядом со стариком, и тот, узнав его, улыбнулся. Юноша помахал рукой Меган и Лиз, приглашая их подойти.

– Это один из спасителей, – объяснил он. – Он – наш герой, мы всей школой взяли его под опеку. Несколько месяцев назад мы назвали его именем нашу школу. Мы узнали о вас и об Ирене… вы стали для нас примером.

– Можете показать мне, что там у вас? – спросила у старика Меган.

Мужчина медленно убрал руки. На коленях у него лежала серебряная медаль Яд Вашема. Он протянул ее Меган и сказал:

– После войны я положил медаль в металлическую коробку и закопал в подвале дома. Я боялся рассказывать о ней кому бы то ни было, кроме жены. Я даже не верил, что когда‑нибудь в своей жизни смогу снова увидеть эту медаль и без страха показать ее людям. Спасибо вам.

Меган передала медаль Лиз. Прошло столько лет, подумала Лиз, а о героизме этого человека узнают только сейчас.

Лиз опустилась на колени рядом с креслом старика и вложила медаль Яд Вашема ему в руки.

– Спасибо вам, – сказала она, – за все, что вы сделали… спасибо.

Лиз снова подумала о еврейской матери, бросившей своего ребенка через стену гетто в отчаянном акте высшей любви, она подумала о бесстрашии этого старика, о бесстрашии Ирены… все, что они делали, тоже было отчаянным актом высшей любви. Она вспомнила пыльный след, оставленный «бьюиком» матери, и впервые позволила себе допустить, всего лишь допустить, что этот побег для ее матери тоже был отчаянным актом любви.

* * *

На следующий день, 1 июня, они играли спектакль в Государственном еврейском театре. 1 июня отмечался Международный день ребенка, и мэр Варшавы объявил этот день еще и Днем Ирены Сендлер, заметив, что такое совпадение будет более чем уместным. Когда канзассцы приехали в театр, рядом с группой польских документалистов разворачивали свое оборудование и немецкие телевизионщики. Польский еврейский театр работал в этом зале на 350 мест с 1950 года. Он находился в здании, построенном на том месте, где когда‑то была главная рыночная площадь гетто.

Встречал школьниц и Мистера К. Главный Раввин Польши, уроженец Америки, Михаэль Шудрич.

– Знаете, – сказал им раввин, – эти мгновения можно считать высшей местью Гитлеру. Дети из протестантских семей чествуют католичку, спасавшую еврейских детей из гетто, выступая в варшавском еврейском театре. И все это снимает немецкое телевидение!

* * *

Перед вылетом домой у участников проекта осталось время заехать к Ирене. Ирена ни разу не видела спектакля, но в этот раз сказала, что хотела бы послушать несколько фрагментов роли Миган Истер, которая теперь играла пани Рознер. Она взяла Миган за руки и крепко сжимала их все время, пока та читала свои реплики. Они обе закрыли глаза, и по лицу Ирены было видно, как больно ей слышать слова, вернувшиеся из 60‑летнего забвения.

Пани Рознер: Тогда берите их прямо сейчас, потому что мы больше не в силах об этом думать. Мы собрали их в дорогу. Ханна, эта добрая женщина отвезет вас с малышом Изеком куда‑нибудь, где вы будете чувствовать себя получше. А мы тоже скоро к вам приедем.

Date: 2015-09-22; view: 476; Нарушение авторских прав