Теплая ванна

Варшава, январь 1943 – октябрь 1943

После январского восстания в гетто отключили последние телефонные линии, и из средств связи остались только письма (ненадежно), курьеры (опасно) и устные сообщения (возможны неправильные интерпретации). В гетто начали строить подземные бункеры. Даже в районах легального проживания Ирене не раз приходилось беседовать с матерями, добывающими на черном рынке кирпичи, цементный раствор и мешки песка. Многие сушили сухари и запасались другими продуктами. Но оптимизма это людям не прибавляло.

Сеть Ирены работала на пределе, спасать детей изо дня в день становилось все опаснее. Ирена все чаще обращалась к бойцам ЖОБ за помощью в составлении маршрутов спасения. Ее же все чаще просили достать капсулы с цианидом.

* * *

Январь 1943

Эстера Штроссберг → Зофья Бодысь – Монастырь Сестер Семьи Марии, Плуды

Рахела Аптакер → Ядвига Шишко – Монастырь Сестер Семьи Марии, Плуды

Петр Цеттингер → Хенрик Жмуда – Монастырь Сестер Семьи Марии, Плуды

Изак Коперман → Витольд Гернер – Монастырь Сестер Семьи Марии, Плуды

В три часа ночи Ирену разбудил еле слышный стук. Она сразу открыла дверь, чтобы не успела проснуться мать или соседи. В квартиру хлынула удушливая вонь канализации. На пороге в огромном плаще стояла девочка‑подросток с коротко стриженными темными волосами и посиневшими от мороза губами. Она тряслась от холода, из рваных рукавиц торчали кончики пальцев. За ее спиной еще четыре ребенка сгрудились в сплошную темную массу из лохмотьев, рук, ног и клубов пара.

– Меня… меня зовут Тереза, – сказала она дрожащим голосом. – А вы Иоланта, да? Мы отстали от других. Проводник… ну, тот, что вел нас через канализацию… он был пьяный. Кто‑то крикнул про газовую атаку, и мы побежали. Извините, что я вас беспокою… Но я больше никого не знаю…

Она не могла справиться с охватившей ее дрожью, а потом вдруг заплакала.

– Прекрати! – прошипела Ирена и затащила ее в квартиру.

Вслед за ней гуськом, словно чумазые птенцы, последовали и хнычущие дети.

Уже закрывая дверь, Ирена увидела, что через приоткрытую дверь за ними наблюдает пани Маржец. На мгновение они встретились взглядами, и соседка поспешно закрыла дверь. Пани Маржец жила одна, вела себя, как правило, вежливо и приветливо, но была фольксдойче[93], т. е. полькой с немецкими корнями, а многие этнические немцы охотно сотрудничали с оккупантами. Они с Иреной просто вежливо здоровались и никогда не разговаривали о политике. Если даже она до сих пор ни в чем не подозревала Ирену, то теперь у нее не будет никаких сомнений в том, что Ирена «держит дома кошек».

Всем в Польше было известно, что происходит с семьями, преданными информаторами, или шмальцовниками. По свидетельствам очевидцев, всю семью выводили на улицу и выстраивали в шеренгу. Сначала расстреливали отца семейства, потом на глазах у матери одного за другим убивали детей… сначала еврейских детей, которых скрывали эти люди, а потом и их собственных. Мать расстреливали последней. Тела казненных оставляли на улице в назидание другим, и только утром их забирал мертвецкий фургон.

– Быстро в ванную, все вместе! – прошептала Ирена. – Снимите всю одежду. До нитки!

Ирена подбросила в буржуйку угля, а потом, невзирая на ночной холод, распахнула все окна. Они с Терезой раздели детей, которые, лишившись своих вонючих лохмотьев, превратились в живые скелеты с белыми пятнами глаз на замурзанных лицах. Им было от четырех до семи лет, но худы они были до такой степени, что, даже встав вчетвером в ванну, не заняли ее полностью. Тереза передала Ирене список, в котором были указаны имена и возраст детей. Особенно выделялся среди них самый маленький 4‑летний мальчик. Ирена приказала им сесть, наполнила ванну теплой водой и стала отмывать…

– Тебя зовут Петр? – спросила она самого маленького.

Он посмотрел на нее впалыми от голода глазами:

– Да. Петр Цеттингер.

– Я знаю твоего папу.

Она полила ему на голову теплой водой из ковшика. Мальчик закрыл глаза и улыбнулся, словно никогда доселе не чувствовал такого абсолютного блаженства.

– Его отец – юрист, – сказала Ирена Терезе. – До войны мы работали в отделе социальной защиты.

Внезапно дверь ванной распахнулась, впустив холодный воздух из комнаты. На пороге стояла мать Ирены. Она держалась за дверной косяк, щурилась, чтобы глаза привыкли к яркому свету, и морщилась, чувствуя неприятный запах.

– Ирена, в чем дело?

Ирена продолжила намыливать спину ребенка.

– Евреи из канализационных тоннелей, мама. Не беспокойся. Когда придет Пани Ворчиская, их здесь уже не будет.

Пани Ворчиская – вдова расстрелянного эсэсовцами инженера – ухаживала за Яниной. Конечно, строить догадки было очень сложно, но Ирене казалось, что ей можно доверять.

За три с половиной года оккупации Ирена ни разу не рисковала жизнью матери и не приводила домой спасенных из гетто. Она не сомневалась, что мать догадывается о ее связях с подпольем, но Янина никогда ни о чем не расспрашивала. Всем было ясно, что на случай гестаповских допросов подробностей о нелегальной деятельности лучше никому не знать. Особенно самым близким…

Ирена повернулась к матери:

– Мама, не стой просто так. Принеси еще мыла!

Потом обратилась с девушке:

– Тереза, куда нужно отвести этих детей?

– Через Вислу… к сестре Геттер… в монастырь Сестер семьи Марии в Плуды.

Янина вернулась с маленьким кусочком мыла, которого явно не хватит, чтобы вымыть детей и Терезу, а потом еще и выстирать их одежду.

– Давай‑ка я помогу, – сказала Янина и, опустившись на колени, начала намыливать спину Петру.

– Прости меня, мама. Все это произошло случайно.

– Нужно где‑то достать еще мыла, – ответила Янина.

Надо было идти к пани Маржец… Столько лет все шло как по маслу, и вот какая глупость!.. Ирена тихонько постучала в дверь, и соседка тут же открыла, будто ждала. На лице ее читался испуг.

– У вас не найдется мыла, пани Маржец? Мне что‑то не спалось, я затеяла стирку, а мыло вдруг кончилось.

Лучше уж дать хоть такое дурацкое объяснение, чем никакого вообще.

– Да, конечно, – ответила соседка, бросив на Ирену косой взгляд.

Она вручила Ирене мыло и заперла дверь. Ирена несколько мгновений постояла в коридоре… Может быть, соседка уже набирает номер гестапо и с минуты на минуту в дверь ее квартиры вломятся эсэсовцы. На всякий случай Ирена положила текущие списки и несколько поддельных Kennkarte поближе к печке, чтобы их можно было уничтожить в считаные секунды.

Ирена посчитала, что, успев почти полностью вытравить из одежды канализационную вонь и уже к семи утра отправить Терезу с четырьмя детьми, 1200 злотыми и прилично подделанными Kennkarte в дальнейший путь, они с матерью совершили настоящее чудо. Но, работая весь тот день в гетто, она не могла избавиться от страха, что найдет у подъезда дома черный немецкий седан, а потом будет обыск и допросы на Шуха, 25…

Поднимаясь по лестнице на свой этаж, она чувствовала, как у нее дрожат ноги… Так, дверь квартиры на месте… Кажется, пронесло… Когда она открыла своим ключом дверь, ее встретила мать, странно улыбаясь.

– Сегодня я столкнулась на лестнице с пани Маржец. Она сказала, что очень удивилась, когда ты в три ночи разбудила ее, чтобы занять мыла. Я сказала, что у тебя муж в тюрьме и ты по нем очень тужишь. Особенно по ночам. И вот ты стираешь, чтоб забыться.

* * *

Теперь, шагая по улицам Варшавы, Ирена все время представляла себе схему подземных коммуникаций, паутину вонючих рек, превратившихся в дорогу жизни. Магистраль А под Товаровой и Окоповой улицами. Магистраль Б под Маршалковской и магистраль В под улицей Новы Свят. Эти три главные артерии сходились под Гданьским вокзалом. Чаще всего использовался люк «K‑74» на пересечении Простой и Вроньей улиц.

Дети часто выходили из гетто группами по пять‑десять человек в сопровождении одного‑двух связных. Ее связные, в основном еврейские девушки, все чаще натыкались в основных канализационных магистралях на плавающие в вонючей жиже трупы. Приходилось пробираться через второстепенные каналы, диаметр которых не достигал и метра. Нередко приходилось ставить над люком, через который дети должны были выйти, грузовик… Все эти маневры требовали точной координации по времени.

Еврейский Песах[94]18 апреля 1943 года совпал с Вербным воскресеньем[95]. Выходя из гетто через блокпост на улице Налевки, Ирена заметила скопление немецких жандармов, польских «синих мундиров», литовских и украинских солдат. А ночью в гетто началась перестрелка, загремели взрывы… Утром на площади перед воротами стояла гаубица, методично – снаряд за снарядом – посылая в гетто смерть. Вокруг собралась толпа зевак. Ирена слышала обрывки разговоров.

– Жиды и трех дней не продержатся.

– А я их даже зауважал. Кто бы мог подумать, что евреи возьмутся за оружие?

– Сегодня они взялись за евреев, завтра примутся за нас.

Ворота распахнулись, и из гетто начали выбегать штурмовики СС, вынося своих раненых и убитых.

Ирене стало не по себе. В обывателях было что‑то невыносимо, омерзительно бесчеловечное. Она отошла в сторону…

Бой разгорался, в гетто потянулись танки и бронетранспортеры. C самолетов полетели зажигательные бомбы. Первый рассказ очевидца – выбравшейся из гетто через канализацию девочки лет пятнадцати – Ирена услышала только спустя три дня. Она рассказала Ирене об ожесточенных боях между боевиками ЖОБ и штурмовыми подразделениями СС[96]. Люди ушли под землю, в обширную систему укрепленных бункеров, построенных в ожидании неминуемой финальной немецкой Aktion.

Евреи оказались для немцев очень непростым противником. Совершая вылазки, они немедленно уходили в запутанные лабиринты недавно построенных подземных городов. Через неделю после начала восстания немцы начали выжигать в гетто кварталы. По ночам над гетто висело кроваво‑красное зарево. Ирена продолжала помогать тем, кому удавалось выбраться из зоны боевых действий, и поддерживать остающихся в убежищах.

В Пасхальное воскресенье над гетто все еще висели тучи черного дыма… Однако, подходя к нему, Ирена услышала… звуки музыки. На площади красовалась карусель и гигантские качели. Рядом со стеной гетто под вальс из Веселой вдовы [97]на карусельных лошадках катались визжащие от восторга дети и влюбленные парочки. Качели‑лодочки уносили детей высоко в небо, и они, оказываясь на самой верхней точке, могли на какое‑то мгновение заглянуть на территорию гетто. Карусель была окружена наспех сколоченными ярмарочными павильонами. В одном торговали сосисками с жареным луком, из другого доносился цирковой марш, в тире хлопали пневматические ружья… а из‑за стены слышались очереди, выстрелы танковых пушек и полицейские свистки.

Крутилась карусель, летали качели, а празднично одетые люди поздравляли друг друга с Воскресением Христовым.