Оккупация

Варшава, январь – октябрь 1940

Немцы не зря опасались тифа. Первые случаи были зафиксированы уже в январе, на третьем месяце оккупации, а потом количество заболевших начало расти из недели в неделю, и почти исключительно в еврейском квартале. Каждый день мать проверяла одежду Ирены и давила найденных в ней вшей. Ирена боялась, что мама заразится той же болезнью, от которой в 1917 году погиб ее отец, помогая нищим евреям…

А судьба словно сговорилась с немцами, принеся в зиму 1939–1940 гг. рекордные для Польши холода. Уголь был дорог, да и достать его было очень трудно. Ирена привыкла видеть возникающие при каждом выдохе клубы пара не только на улице, но и в помещениях, и не снимала пальто, бывая в домах своих подопечных. Янина свалилась с высокой температурой, и Ирене пришлось потратить два дня, чтобы найти ей врача. Измученный доктор, которому в предыдущую ночь удалось поспать всего пару часов, сказал ей, что такого количества заболевших он не видел со времен пандемии «испанки» в 1918 году.

Ожидая окончания осмотра мамы, Ирена вспоминала, как семилетней девчонкой так же стояла в коридоре, пока отца обследовали коллеги из варшавской больницы Св. Духа. Они выходили из его спальни с мрачными лицами и что‑то бормотали друг другу, не обращая внимания на крошечную Ирену. Мама вышла вслед за ними и закрыла за собой дверь. Она смогла сказать лишь:

– Наш папа заболел… ничего серьезного… но он отправляет нас в Варшаву, пока не кончится эпидемия в Отвоцке.

Доктор Сенницкий предложил им остановиться у него. Он был человек одинокий и жил в большом особняке. Мама сказала, что уехать придется на несколько дней, но с собой они почему‑то собрали пять большущих чемоданов. Перед отъездом мама снова велела Ирене ничего не бояться, а потом отправила попрощаться с папой. Доктор Сенницкий велел ей держаться подальше от кровати больного.

– К папе не прикасаться! – он погрозил ей своим длинным указательным пальцем. – И не целоваться!

Мрак в отцовской комнате разгоняла только принесенная Иреной свечка. Она навсегда запомнила, как булькало у него в груди, когда он делал вдох или выдох. Ирена подняла свечку повыше, чтобы увидеть его лицо. Отец одиноко лежал на кровати с полуоткрытыми глазами. Ирена увидела его пожелтевшее лицо и подумала, что его красит в этот цвет пламя свечи.

Руки отца были покрыты красными пятнами. Ирене было плевать, что сказал доктор, она все равно его поцелует.

Но отец вдруг скомандовал, почти не шевеля губами:

– Нет, Ирена! Я тебя очень люблю, но тебе надо уехать… вместе с мамой. Будь взрослой и береги ее.

Слова, казалось, не шли у него из уст, но он упрямо продолжал:

– Ирена, никогда не забывай того, чему я тебя учил. Все люди одинаковы… в мире существуют только хорошие люди и плохие.

– Я никогда этого не забуду, папа.

Она стояла с мерцающей свечой у подножия кровати и смотрела на отца широко раскрытыми глазами.

– Запомни это. Если видишь, что кто‑то тонет, прыгай в воду, даже если не умеешь плавать.

Она уже много раз слышала эти наставления, но никогда не решалась задать один сильно беспокоящий ее вопрос.

– Но разве мы не утонем вместе, если я не буду уметь плавать?

– Просто надо что‑то делать, – сказал он. – Нельзя просто стоять и смотреть на тонущего человека.

Через пять дней ее отец умер от тифа.

И теперь, 25 лет спустя, дамоклов меч тифа снова навис над их головами. Ирена мерила шагами свою комнатку, с тошнотворной паникой думая о том, что может отдать тифу и мать… Врач свернул стетоскоп и присел рядом с Иреной у печки‑«буржуйки».

– Это не тиф, – сказал он. – Но у нее очень плохо с сердцем. И в легких так много жидкости, что даже обычная простуда грозит серьезными последствиями.

Ирена вытерла с глаз слезы:

– Она поправится?

– Сейчас, наверно, да. Но сердце… Боюсь, что жить ей осталось не очень долго.

Засыпающий на ходу доктор выпил полчашки чаю и ушел.

Закрыв за ним дверь, Ирена задумалась… Плакать она постаралась беззвучно, чтобы не испугать маму.