III. Основные черты политического порядка

Политический режим формируется особым секто­ром социальной совокупности. Особенность такого сектора — в том, что он определяете целое. Значит, можно концептуализировать политическую дейст­вительность, прибегая к понятиям, характерным для политики, или же к широким расплывчатым поня­тиям с претензиями на философскую глубину. Ни правовые, ни философские концепции не отвечают требованиям социологического исследования.

Правовая концепция, с помощью которой чаще всего пытаются постигнуть политический порядок,— это концепция верховенства власти. Она применяется к носителю законной власти и уточняет, кто именно имеет право повелевать. Но она используется в двух разных значениях. В самом деле, верховенством власти обладает носитель законной власти, однако он не всегда оказывается носителем власти факти­ческой. Допустим, что какой-то политический ре­жим нашего времени основан на верховенстве власти народа. Очевидно, что многомиллионный народ ни­когда не может править сам собой. Народ — сово­купность составляющих данное сообщество людей — не способен, будучи взят в целом, осуществлять функции управления.

Можно предположить, что в пресловутой форму­лировке «управление народа, народом и для народа» не различаются носители законной власти и обладатели реальных возможностей ее осуществления. Но в столь сложном сообществе, как современное, необходимо различать законное, с правовой точки зрения, происхождение власти и реальных ее обла­дателей. Даже в небольших социумах, где собра­ние граждан действительно высшая инстанция, раз­личаются законный носитель верховной власти и те, кто ее реализует. Это четко выражено у Аристотеля.

В современных же обществах верховенство власти — всего лишь правовая фикция. Обладает ли народ таким верховенством? Такая формулировка может оказаться приемлемой и для западных ре­жимов, и для фашистских, и для коммунистических. Нет, пожалуй, современного общества, которое так или иначе не провозглашало бы в качестве своего основополагающего принципа, что верховная власть принадлежит народу. Меняются только правовые или политические процедуры, посредством которых эта законная власть передается от народа конкрет­ным лицам. Согласно идеологии фашистских ре­жимов, подлинная воля народа выражается лишь одним человеком, фюрером, или партией. Согласно идеологии коммунистических режимов, законная власть выражает волю пролетариата, орган этой власти — коммунистическая партия. Западные ре­жимы провозглашают: при верховенстве власти народа гражданам предоставлена свобода выбора меж­ду кандидатами на реализацию власти. Иначе го­воря, режимы отличаются друг от друга процеду­рами выбора политических руководителей, спосо­бами назначения носителей реальной власти, усло­виями перехода от фикции верховенства власти к подлинной власти.

Тем не менее для социолога теория верховной власти не бессмысленна. Но правовой принцип вер­ховенства власти интересует его меньше, чем про­цедуры ее передачи (выразитель которой в теории — народ или класс) меньшинству, реально осущест­вляющему власть. Само собой разумеется (хотя и не мешает эту мысль подчеркнуть), что в теории могут существовать способы управления для народа, но не управления народом — когда речь идет о мно­гочисленных и многосоставных обществах.

При другом подходе политические режимы мож­но было бы определять такими понятиями, как сво­бода, равенство, братство. Некоторые, кажется, пола­гают, что в социологическом плане проблема де­мократии заключается в определении режимов, способных обеспечить равенство или свободу. Я на­мерен коротко показать, почему политические ре­жимы нашего времени вряд ли можно определять таким образом.

Ни в одном из современных обществ люди эко­номически не равны — это известно всем. Что же в таком случае равенство граждан? Либо участие в реализации верховной власти, то есть право голо­совать, либо равенство перед законом. В большинстве современных обществ эти два равенства реализу­ются одновременно: граждане равны перед законом и обладают одними и теми же политическими пра­вами, поскольку имеют право избирать своих пред­ставителей.

Оба вида равенства не исключают многочислен­ных видов экономического, социального неравенства. Богатый опыт учит нас, что всеобщее избиратель­ное право не всегда дает гражданину возможность реально избирать своих представителей. Кроме того, гражданин не всегда ощущает свою реальную власть от того, что он раз в четыре-пять лет голосует. Если пытаться определить демократию исключительно (или в основном) через всеобщее избирательное право, следовало бы признать отсутствие преемственности между политическими институтами в Великобрита­нии XVIII века, когда правом голоса обладало мень­шинство, и нынешними. Можно добавить, что об­щество, в котором женщины не имеют права голоса, нарушает первейший принцип демократии. Однако, невзирая на неравенство англичан перед избиратель­ным законом в прошлые эпохи, преемственность между институтами аристократической Англии XVIII века и демократической Англии наших дней очевидна...

Что касается свободы вообще, то это еще боль­шая двусмысленность. Специалист по анализу языка сказал бы, что необходимо различать конкретные проявления свободы и что само определение свобо­ды вообще может быть результатом только метафизического выбора. В самом деле, если считать свободным того, кто в своем стремлении совершить некий поступок не встречает преград со стороны другого человека или общества, то никто не свободен полностью и никто полностью не лишен сво­боды. Возможность выбора, возможность действо­вать по собственному почину, предоставляемая отдельной личности, неодинакова в разных обществах, в различных классах одного общества.

Можно ли утверждать, что политическая сво­бода определяется точно очерченными правами, ко­торые гарантирует государственный строй? В таком случае правила, сформулированные в Акте Habeas corpus — всеобщее избирательное право, свобода слова и выражения взглядов — и есть свобода вообще. Но, не оспаривая в данном случае подобной концеп­ции, надо заметить, что в современной мире она означала бы и определенную политическую пози­цию.

Можно ли утверждать, что политическая сво­бода определяется точно очерченными правами, ко­торые гарантирует государственный строй? В таком случае правила, сформулированные в Акте Habeas corpus — всеобщее избирательное право, свобода слова и выражения взглядов — и есть свобода вообще. Но, не оспаривая в данном случае подобной концеп­ции, надо заметить, что в современной мире она означала бы и определенную политическую позицию.

Марксисты-ленинцы считают эти свободы фор­мальными и утверждают, что их необходимо вре­менно принести в жертву во имя свобод, которые, с марксистской точки зрения, подлинные. Что оз­начает участие в выборах, раз они предмет махи­наций, организуемых монополиями или всемогущим меньшинством? Что значит свобода дискуссий для безработного или даже для промышленного рабочего, обреченного выполнять однообразную работу, в опре­делении которой он не участвует?

Впрочем, чувство свободы не обязательно свя­зано с институтами, которые, на наш взгляд, опре­деляют на Западе политическую свободу. Вступающий в коммунистическую партию пролетарий полагает, что при западном режиме его угнетают и эксплуатируют, но он станет свободным (или испы­тает чувство свободы) при режиме советского типа.

Иначе говоря, возникает дилемма: принять философию, основанную на общепринятом определе­нии свободы, либо подчеркнуть двусмысленный характер того, что общества и отдельные люди понимают под словом «свобода».

Итак, я вынужден временно отказаться от правовой концептуализации через верховенство власти и от концептуализации философской — с Опорой на свободу и равенство. Социологическая теория политических режимов делает упор на институты, а не на идеалы, на которые они ссылаются. Социологи­ческая теория описывает действительность, а не идею.

Как следует понимать слово «действительность»? Прежде всего речь попросту идет о всем известных, повседневно наблюдаемых политических реалиях: выборах, парламентах, законах, указах—иными словами, о процедурах, в соответствии с которыми избираются и реализуют свои полномочия законные носители власти.

Наша задача заключается в том, чтобы опреде­лить: что характер характерно для каждого режима, в чем суть режима на уровне государственных инсти­тутов.