Февраля. 20.00-23.00

Веер карт, мало напоминающих окно, Кацману не понравился.

— Нарисовано плохо, а окно не получилось.

— По мне, — как-то безразлично сказал Товстоногов, — лучше окна убрать совсем, а люстру с первого плана перенести за портал.

Аркадий Иосифович напомнил, что люстра перед порталом висит по его просьбе. Георгий Александрович помнил об этом. Но при отказе от окон из карт создается композиционное нарушение.

Аркадий Иосифович рассказал, что студенты достали книгу о правилах карточных игр. Там подробно описано, как метали банк. Попробовали — интересно смотрится. «Может, все-таки стоит, — попросил разрешения Кайман, — начало и конец игр сделать достоверно?»

Товстоногов не стал возражать. Музыка.

¶— С музыкой убирается свет, — скомандовал Кацман.

ТОВСТОНОГОВ. Еще раз начнем. Сначала медленно гаснет свет в зале, а с музыкой вводится сценический. Только не тот, что направлен на свечи, иначе ерунда получается: свет падает туда, где потом и так будет, когда свечи зажгут.

Ихарев в коричнево-черном костюме с серебряным цилиндром.

Да... вместо Ихарева из Петербурга приехал катафальщик. А что за галстук такой? Чулок домашний завязал, что ли?

—А какой надо?

—Черный или коричневый, заколотый булавкой небольшой галстук. КАЦМАН. Современный почти.

Монолог Ихарева.

ТОВСТОНОГОВ. Не шептать! Плохо звучит: «Детям в наследство»... Сейчас получается, это только что пришло в голову. Нет, эту мысль Ихарев вынашивал полгода, пока делал Аделаиду. Шкатулка — бутафорское барахло, надо обить ее бархатом. Невозможно смотреть на первом плане на живописно окрашенную муру!

Половой, оставшись с Гаврюшкой, как установил Г.А., сказав первую фразу, перешел к слуге

Ихарева, сел на сундучок...

Жаль, что раньше времени начал говорить. Не было процесса пристройки.

КАЦМАН. Как? Вы же сами установили: сказать, потом пойти?!

ТОВСТОНОГОВ. Я так установил? Значит, я и отменяю. Надо пристроиться к незнакомому человеку. А дальше все по-прежнему: сел на сундучок, встал по просьбе Гаврюшки. Ничего не надо менять! Почему вы по своей воле что-то меняете? Делали, делали, почему надо начинать все сначала?

Гаврюшка перечислил Половому крепостных Ихарева.

Как вы думаете, это много или мало? Много? Вот и говорите так, чтоб было ясно: «В Смоленской — сто душ, в Калужской — восемьдесят»!

Швохнев и Кругелъ прижали Гаврюшку: богат ли барин?

А почему у Гаврюшки такой спокойный голос? Если вас записать на пленку, можно представить себе, что вы сидите в кресле и безмятежно беседуете! А почему текст перепутали? Забыли? Какое время, голубчик?! Спектакль на сносях!

Ихарев сел бриться.

А интересно, руки у Ихарева дрожат? Дрожат или нет? Ну-ка, руки вперед! И пальцы сжимать и разжимать. Святослав Рихтер перед концертом. У Ихарева тоже есть какие-то свои упражнения.

Ихарев дал Половому сторублевую бумажку и крапленые карты.

Жаль, что с обеих сторон не произошло молчаливого договора. Карты крапленые, и Ихарев дает их половому вместо тех, которые покупают в лавке. Еще раз!.. Быстрей-быстрей должен подбежать Половой, когда открывается ящик. Он соглядатай, а не просто Половой. Иначе это не роль. На цыпочках подбежал, он и в сапогах умеет быть бесшумным. Вот теперь я понимаю, что это сговор, а не просто бытовая история передачи реквизита.

Компания соседей в гостях у Ихарева.

Господа Кругель, Швохнев и Утешительный! Не верю вам ни на грош! Появились какие-то краски, интонации, абсолютно все стало искусственным.

— Мы пытаемся наладить контакт с Ихаревым

ТОВСТОНОГОВ. Я не говорю о том, что вы пытаетесь делать! Меня смущает вопрос — как? Все стало понарошку! Зачем Утешительный выкрикивает фразы? Попробуйте говорить проникновенно...

— Вы говорили, что Утешительный в этом монологе, как Дантон...

ТОВСТОНОГОВ. Дантон проникновенный, а не кричащий... И в зеркало поглядите при этом. Похож я на оратора? Похож. А можете, в знак преисполненности долгом подержать руку над свечой? Пока не обожжет? Хорошо бы в боковом кармане иметь белоснежный платок, вынуть его и театральным жестом стереть со лба капельки пота. Жаль, что у Ихарева нет чувства превосходства над серыми провинциалами, в ходу у которых фальшивые гражданские лозунги. Примитивные люди! Швохневу не надо сразу отказываться от игры. Удивлен: «вот те на». А потом уже: «Зачем, да нет, ну, ладно, уговорили».

Началась игра. Игроки полезли в карманы за ассигнациями.

ТОВСТОНОГОВ. Что, опять нет денег? КАЦМАН. Художник еще не сделал.

ТОВСТОНОГОВ. Нет! Нет, это мне не нравится! Аркадий Иосифович, вы стали развивать игру, а это никому не нужно!

КАЦМАН. Но они же ничем не занимались, а так хоть записи делают!

К чести студентов, в течение продолжительного спора они не прекратили играть, а старательно пытались восстановить процесс метания банка, выстроенный сегодня на утренней репетиции Аркадием Иосифовичем. За Товстоноговым, естественно, последнее слово, но пусть вынесет приговор, — считали они, — досмотрев сцену до конца. На театре актеры могут провалить очередного режиссера в глазах главного, а могут сыграть «доказательно», что и пытались они сделать сейчас на площадке.

Ихарев в выигрыше. Утешительный готов уступить место лидера.

ТОВСТОНОГОВ. Вы сейчас иронизируете, а это признание таланта. Ихарев не должен усомниться в вашей искренности.

Швохнев рассказал Ихареву об удивительных способностях одного маленького мальчика, который виртуозно метал карты.

«Ударение неверное, — прервал Товстоногов. И со свойственной ему заменой буквы «е» на «э» показал, как надо правильно говорить. — Начал он мэтать! На «мэтать» ударение, поняли?»

Исполнитель роли Швохнева идеально точно спародировал Товстоногова. Все посмотрели на шефа: не обидится ли? Нет. Он тоже смеялся: «Вот-вот-вот!»

Братцы, эти карты надо заменить. Ихарев показывает свое искусство угадывать карты, а они с таким сложным путаным рисунком. Я, зритель, ничего не понимаю. Может, совпало, может — нет, отсюда, с двух метров, не различишь. А нужно, чтобы зал ахал от совпадений. Должен быть фокус, в который мы все включены. Поэтому купите колоду с элементарно узнаваемым рисунком!

Кругелю, переходя на «ты», хорошо бы поцеловать Ихарева со звуком: «м-м-м-ч-ч-ч-ч», — и животом толкнуть напоследок. От-от-от, и зафиксируйте это!

Швохневу надо начинать новый кусок. Вздохнул: «Эээээх, господа! Все у нас есть: и сила, и молодость, одного лишь не хватает». Все сделали вид, что ничего не понимают, о чем он говорит. И только Ихарев один догадался: «Именно! Неприятеля у нас нет!»

Старшему Глову открытые рыдания не идут. Не годятся. Их надо преодолевать. Осторожно вынимайте платок и смахните слезу. И ответьте этим негодяям за смешок! Идите ногами к Утешительному, а глазами сверкайте на мерзавцев! Желание высказать все, что накопилось на душе, перехлестывает слезы. Высказал, пошушукался с Утешительным и поцеловал его в лоб. Подольше побудьте в этом поцелуе. Опять вытащил платок, смахнул слезу и быстро пошел к выходу. Услышал Швохнева: «Желаю благополучия всем домашним!» — Хотел ответить: «Мерзавец», — подумал и влепил: «Благодарю вас!» А потом Утешительного по щеке потрепал: единственный стоящий человек среди развратников.

Да, жаль, что вы все это пропускаете.

Проводив старика Глова, Утешительный, что-то напевая себе под нос, пританцовывая, загадочно крутится по комнате.

Братцы, вы ставите партнера в глупейшее положение, не замечая, что с ним происходит. Будто Утешительный по пьесе танцор, и вы к этому уже давно привыкли. Почему вы не обращаете на него внимание? Он танцует — это все равно, что на похоронах кто-то запел арию...

Риголетто. Еще раз... А нельзя ли перед возвращением Утешительного дать звук отъезжающей коляски? Это старик Глов уехал.

Утешительный приводит Глова-сына и объявляет ему, что его отец — большая скотина.

Повторите за Утешительным: «Скотина?» Только быстро, без пауз. Когда ударили по плечу, вздрогнул. Надо прямо физически дернуться. Хорошо бы, выпивая, проливать вино на жилетку.

Игроки за столом. Банк. Товстоногов скомандовал: «Свет! Музыка!» Свет изменился. «А где музыка? Музыка будет?» За кулисами топот ног. «Что, только сейчас побежали включать? — рассердился Товстоногов. — Я хочу знать, почему не включили вовремя?» «Мы готовы», — ответил ответственный за фонограмму. Но, как назло, магнитофон не включался.

— Ну, и к чему вы готовы? Фонограмму надо проверять отдельно, до репетиции.

А если покачать будущего полководца Глова? Опустили на пол, и теперь Глов в порыве благодарности пусть пытается кого-нибудь поцеловать. Причем, ищите жертвы. Пальцем покажите: вот тебя буду сейчас целовать! А вы, смеясь, уклоняйтесь от его объятий!

Характер игры в карты мне не нравится. Неинтересно смотреть на давно устаревшую игру, правила которой я не знаю.

КАЦМАН. Позвольте, Георгий Александрович, разработать игру до конца. Тот ход у нас в кармане, мы можем в любое время к нему вернуться.

ТОВСТОНОГОВ. Пожалуйста, но мне это не нравится. Ход с фантасмагорией лучше. Вообще жаль, что в спектакле нет чертовщины.

КАЦМАН. Ну, как же? А когда Ихарев сходит с ума?

ТОВСТОНОГОВ. Нет, мне мало того, что все выходят, карты кидают. Надо довести чертовщину до апогея. А что если во время ихаревского бреда медленно стали бы разворачиваться три огромные карты — стены гостиницы? Обернулись лицевой стороной, а там: тройка, семерка, туз — из Пушкина? А? Белоснежная поверхность и графическое изображение? По-моему — хорошо?!

Последняя сцена спектакля. Глов добивает Ихарева.

ТОВСТОНОГОВ. Не надо делать паузы перед тем, как вы называете подлинные фамилии жуликов!

ЕВГЕНИЙ. Но я же придумываю?! Я же не имею права назвать их подлинные инициалы?!

ТОВСТОНОГОВ. Куда Ихарев с ними пойдет? В полицию? Он сам замазан!

ЕВГЕНИЙ. Но хоть долю секунды...

ТОВСТОНОГОВ. Ни доли! Я вижу, что вы что-то придумываете, а Ихарев что? Не видит? И он видит то же самое! И в итоге фальшь какая-то! В этой ситуации называйте их подлинные имена!

Финал спектакля.

Очень плохо смеетесь, братцы. Тихонько это надо делать, утробно, как бы нереально. А иначе читается, что вы вернулись обратно в номер Ихарева и смеетесь над ним, а не возникли в его воображении.

Ну, так что со стенами-картами?

Студенты пообещали их сделать к прогонам спектакля.