Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Премьера в Филадельфии
В субботу мы уехали из нашего номера в «Пьере» и всей труппой покатили на поезде в Филадельфию и остановились там в отеле «Бенджамин Франклин». В воскресенье утром мы все отправились в театр Форреста и репетировали на сцене. Там, на сцене, были декорации мистера Трэппа. Они были еще не совсем закончены, но мы все равно репетировали, а рабочие тем временем скрепляли их и налаживали. Все работали целый день и часть ночи. Не удалось сходить ни в церковь, ни на бейсбол, потому что мы не вылезали из театра. Нам туда привезли обед, а потом и ужин. Эмерсон Талли работал, наверное, больше всех. Оскар Бейли чуть не до вечера репетировал со своими музыкантами в другом помещении театра, а потом мы опять начали все сначала, но уже с музыкой. Костюмы ожидались на следующее утро, а завтрашним вечером мы должны были показать первый спектакль. Все были возбужденные и в то же время испуганные, но, пожалуй, больше всего — счастливые. Я тоже была счастливая. Вот так и бывает, когда играешь в пьесе: все идет кувырком, все переживают, но когда наступает время первого спектакля — все счастливы. В понедельник утром в театр пришли шесть уборщиц, чтобы убрать его к первому спектаклю. Оркестр разместился в яме, декорации работали безотказно. Актеры надели костюмы, и Эмерсон, Майк и Джо Трэпп оглядели нас, и Джо тут же изменил кое-что в некоторых костюмах, и тогда Эмерсон сказал: — Ну, начали — и без остановок, как перед зрителями. Мы сыграли пьесу. Эмерсон Талли одним прыжком поднялся на сцену и сказал: — Благодарю вас, леди и джентльмены. Теперь давайте порепетируем вызовы. Это заняло у нас около пяти минут, а потом Эмерсон, Майк и мисс Крэншоу поговорили между собой, и Эмерсон сказал: — Мы решили больше не репетировать. Все идите, пожалуйста, домой и отдохните хорошенько, и очень прошу вас: будьте уверены в себе! Пьеса проходит лучше, чем мы трое ожидали. Итак, до вечера, и желаю вам всем успеха. Вдвоем с Мамой Девочкой мы вышли на полуденное солнце. Мы дошли пешком до отеля, поднялись к себе в номер и легли отдохнуть. Мама Девочка скоро заснула на своей постели, а потом заснула и я. Полвосьмого вечера мы уже были за сценой, в нашей уборной. Мы волновались, но на душе было очень хорошо. Мама Девочка и я надели свои костюмы, и она загримировала сперва меня, а потом себя. Оркестр заиграл увертюру, вошел Майк Макклэтчи и сказал: — Ни пуха ни пера. Мама Девочка и я пошли и стали за кулисами. Потом надо было выходить на сцену, и я вышла. У меня было странное-престранное чувство оттого, что зал полон людей и они, как только поднимется занавес, начнут смотреть на меня, увидят все, что я делаю, и услышат все, что я говорю. Я только успела пожалеть, что я не в Париже, как занавес поднялся и спектакль начался. Я делала все, чему выучилась, будто это была не я, а кто-то другой, а сама в это время думала о другом: будто я в Париже со своим отцом, и о счастливых временах на Макарони-лейн с Мамой Девочкой, и еще о разном. И я оглянуться не успела, как спектакль кончился. Занавес опустился, и на секунду стало совсем тихо. Все, кто участвовал в спектакле, выбежали на сцену и встали в ряд, как нас учил накануне Эмерсон. Занавес поднялся, и мы услышали аплодисменты. Мы поклонились все вместе, и занавес опустился. Снова аплодисменты — и снова поднялся занавес. Мы поклонились снова, и он снова опустился. Теперь пять актеров труппы ушли, и остались мистер Мунго, миссис Коул, Мама Девочка и я. Занавес поднялся, и мы четверо поклонились. Занавес опустился, и теперь ушли мистер Мунго и миссис Коул, и раскланиваться предстояло нам с Мамой Девочкой, но хлопали не очень. Мы ждали, что занавес поднимется еще раз, но он не поднялся, и мы повернулись и пошли в свою артистическую уборную. По дороге я услышала, как Мама Девочка прошептала: — О черт! Когда мы вошли, она налила себе виски из бутылки, про которую я даже не знала, что она у нее есть, одним махом его выпила, закурила «Парламент» и глубоко затянулась, и так и осталась стоять перед зеркалом, разглядывая себя. — Вонючая, — сказала она. — Это ничего, Мама Девочка, я тоже, и все люди вообще. Тогда она села. — Мне не место в пьесе. Ни в какой. — И мне тоже не место. — Вот он, мой счастливый случай. — Поедем в Париж, — предложила я. — Мы не можем поехать в Париж. Не можем поехать куда бы то ни было. Мы должны оставаться в Филадельфии и играть для людей, которым мы не нравимся. — Ну, тогда и они нам не нравятся! Мама Девочка снова налила себе виски и опять его заглотнула. — Прости меня, Лягушонок, — сказала она. — Я не имела права тебя в это втягивать. — Ерунда, Мама Девочка. — Если бы твой отец был здесь сегодня вечером, он бы на меня очень рассердился. — Он читал пьесу, он разрешил. — Еще бы: ведь он знал, что без тебя мне в ней не играть. Он пошел на это ради меня. — Он написал для пьесы музыку. — Тоже ради меня. Я опозорена. Я боюсь смотреть людям в глаза. Она снова налила себе и снова выпила одним махом, а потом сказала: — Видно, у меня просто нет способностей. Видно, я просто не из тех, кто может стать знаменитостью. Бог свидетель, как я старалась, сколько работала. Работала не покладая рук, днем и ночью. Шесть долгих недель жила одной этой пьесой и своей ролью в ней. И для чего? Только для того, чтобы стать посмешищем. В дверь тихонько постучали, и Мама Девочка мигом убрала бутылку. Она посмотрела на себя в зеркало, и тогда в ее лице что-то изменилось и оно стало нормальное. Она открыла дверь и увидела Глэдис Дюбарри с большим букетом красных роз. — Я постучала совсем тихо, — сказала Глэдис. — Можно мне войти? — Ой, Глэдис! — воскликнула Мама Девочка. — Вот уж не думала, что ты в Филадельфии! Заходи, пожалуйста. Глэдис вошла в тесную комнатку и протянула Маме Девочке розы. Они бросились друг другу на шею, а потом Глэдис обняла меня. Так мы стояли втроем и молчали, и наконец Глэдис сказала: — Не знаю, что говорить. — Не говори ничего, — ответила Мама Девочка. — Выпить хочешь? Я — хочу. Мама Девочка снова достала бутылку и налила Глэдис и себе. Она уже хотела было проглотить свое виски, но Глэдис протянула к ней свой стакан, и они чокнулись, и Глэдис сказала: — За мою лучшую подругу. — Хороша подруга! — воскликнула Мама Девочка. — Ведь я обращалась с тобой, как с собакой. Надеюсь только, что с твоим браком все о’кей, потому что это куда важнее всего прочего. — Ведь правда важнее? — обрадовалась Глэдис. — Если бы десять лет назад я знала то, что знаю теперь! — вздохнула Мама Девочка. — Вы с Хобартом здоровы? — О, с нами все в порядке. И конечно, ты знаешь о великом событии. — О каком? — Разве ты не сказала ей, Лягушонок? — О чем? — спросила я. — Что я стану матерью. Тут Глэдис и Мама Девочка снова бросились друг другу на шею и ну хохотать, а потом обе вытерли слезы. И Мама Девочка сказала: — Я так рада за тебя, и очень мило с твоей стороны приехать в Филадельфию. — Даже если бы между нами было все кончено — неужели ты могла подумать хоть на секунду, что я пропущу премьеру такого спектакля, как этот? В дверь снова постучали, и это оказался мистер Мунго. — Через пять минут собираемся на сцене, — сказал он. — Хорошо, — ответила Мама Девочка. Мы сняли грим и костюмы и переоделись в обычную одежду. — Мы остановились в «Бенджамине Франклине», — сказала Глэдис. — Обязательно позвони нам, когда вернешься. — Мы тоже там, — сказала я. — Знаю, — ответила Глэдис. — Потому мы там и остановились. Они с Мамой Девочкой снова крепко обнялись, а потом Глэдис ушла, и Мама Девочка снова налила себе виски. — Вот настоящий друг, — сказала она. — Настоящий друг. Мы пошли на сцену. Занавес был поднят, зал пуст, на сцене горела одна-единственная маленькая лампочка, и под ней все собрались. Настроение у всех было одинаковое. Мы стояли с остальными актерами труппы и ждали. Наконец Майк Макклэтчи вышел вперед и заговорил: — Большое вам спасибо, леди и джентльмены. Мы начали точно в намеченный срок и сегодня дали первый спектакль. Дали как профессионалы — большего от нас требовать невозможно. Завтра мы даем наш второй спектакль. Что бы ни сказали критики о пьесе или о спектакле, я знаю: каждый из вас приложит все силы к тому, чтобы хорошо исполнить свою роль. Если зал будет пуст наполовину, если придут всего лишь трое зрителей, мы все равно дадим самый лучший спектакль, какой только в наших силах. Всем вам пришлось нелегко, и работали вы много и упорно. И все же, я уверен, вы понимаете, что работать нам надо и дальше. Вот почему завтра в час дня у нас будет репетиция на этой сцене. Еще раз спасибо, и спокойной ночи. Мама Девочка и я пошли к выходу вместе с остальными актерами труппы. Спускаясь по лестнице, Мама Девочка споткнулась, но каким-то чудом не упала. — Я пьяная, — сказала она. Два квартала мы прошли пешком. Я держала ее крепко-крепко, потому что все время ее заносило куда-то в сторону. — Меня тошнит, и мне стыдно, — пожаловалась она. Я помахала рукой такси, и водитель подъехал и открыл дверь. Я помогла Маме Девочке сесть, а когда приехали — вылезти и помогла ей добраться до нашего номера. Мы разделись и легли каждая в свою кровать. — Я хотела бы заснуть и не проснуться, — сказала Мама Девочка. Я прислушивалась к ней в темноте, пока не услышала, что она спит. Тогда я подошла к телефону и позвонила Глэдис. — Мы легли спать, — сказала я. — Мы обе очень устали. Я попросила отельную телефонистку позвонить нам только в девять часов утра, а потом вернулась к себе в постель и заснула, но во сне без конца играла свою роль в пьесе — так же, как после нашего приезда в Нью-Йорк из Калифорнии без конца летала на самолете. В девять утра зазвонил телефон, и Мама Девочка подскочила и села в постели, будто ее ударило молнией. Вид у нее был ужасный. Она тряхнула головой, а потом соскочила с кровати и ответила на звонок, и так и осталась стоять возле телефона, пытаясь вспомнить все, а может — забыть. Под конец она позвонила, чтобы принесли кофе для нее и яйца всмятку, шоколад и тост — для меня, и еще — утренние газеты. Когда официант прикатил столик, она налила себе чашку кофе и, прихлебывая его, раскрыла газету и прочитала рецензию, а потом раскрыла другую и в ней тоже прочитала рецензию. Она надбила у яиц скорлупу и положила сверху масло, а потом сказала: — Пьеса им не нравится. — Что они понимают? — возразила я. — Я забыла позвонить Глэдис вчера вечером! — Я ей звонила. — Спасибо, Лягушонок. Вчера вечером я была такая несчастная. — А ты не будь. — Да уж я стараюсь. — В час у нас репетиция. — Знаю и хотела бы, чтоб ее не было. И сегодняшнего спектакля — тоже. К полудню вышли все филадельфийские газеты, и Мама Девочка прочитала все рецензии. Ни одному из критиков спектакль не понравился. — Декорации им немножко нравятся, — объяснила Мама Девочка, — и музыка тоже. Еще им нравится немножко мистер Мунго — вот, в общем, и все. — Меня это не волнует, — сказала я. — Еще как волнует! — Нет, честное слово — нет. — Как это может тебя не волновать? — Ну да, пожалуй, волнует, только немножко. В час дня мы были на сцене. Эмерсон Талли сказал: — Я знаю, мы все читали рецензии и не очень настроены работать. Но что, если мы все-таки поработаем? Акт первый.
|