Глава третья. Дверь открыла сама герцогиня

Дверь открыла сама герцогиня.

— Ты опоздала. Унеси это. Я…

И тут она увидела Имилли. Меня она, кажется, даже не заметила.

— Ой, какая милашка. — Она забрала у меня кошку. — Ну разве ты не милашка? — Герцогиня махнула рукой, показывая на кружку. — Поставь рядом с кроватью. Дома у меня тоже есть милашки. Хочешь, я назову тебе их имена?

Она обращалась к Имилли, но кивнула я. Герцогиня больше не выглядела недовольной. Я последовала за ней в комнату.

— У меня живут десять милых кошечек. А зовут их Аша, Эше, Иши, Ошо, Ушу, Айшай, Алка, Элке…

Похоже, герцогине не хватало воображения. Я мысленно назвала два последних имени еще до того, как она произнесла их вслух.

— …Илки и Олко. А еще у меня есть милейшие котята.

Она села на кровать. Имилли прижалась к ее груди и замурлыкала.

Я поставила остумо на ночной столик и попятилась к двери.

— Но пока что я придумала имена только для двух котят. — Она посмотрела на меня.

Я закрыла лицо рукой.

А герцогиня продолжила:

— Можешь что-нибудь предложить для остальных? Сядь. Их семеро в помете.

Я опустилась на табуретку возле умывальника.

— Не сюда. Туда. — Она кивнула на кресло возле камина, куда я бы ни за что не осмелилась усесться.

Я повиновалась.

— Вы могли бы назвать их Анья, Энье, Иньи, Оньо и Уньо.

— Что ж, возможно. А как зовут эту милашку?

— Имилли, ваша светлость.

— Ага. В таком случае я назову остальных Амилла, Эмилле и так далее.

Герцогиня попробовала остумо.

Я затаила дыхание.

Она снова заговорила недовольным тоном:

— Совсем остыл. Кроме того, слабоват. В следующий раз, когда я приеду, пусть на кухне постараются как следует. Хочешь, я расскажу тебе, кто из кошечек моя любимица?

Она снова приедет! Я кивнула. Герцогиня сообщила, кто ее любимица, а также кто ее вторая любимица и третья.

Два часа спустя, терзаясь тревогой и любопытством, мама чуть приоткрыла дверь в номер герцогини. Герцогиня посапывала на кровати, обнимая спящую Имилли. А я спала в кресле.

Герцогиня стала постоянным гостем в нашей гостинице. Она по-прежнему оставалась капризной, ей всегда было трудно угодить, но она обожала Имилли и снисходительно относилась ко мне.

В год Лесных песен, когда мне было четырнадцать, я обнаружила новый способ петь. Это случилось, когда я убирала в Соколиной комнате, где проживал один киррианский торговец, сэр Питер из Фрелла.

Стерев пыль с каминной полки, я подошла к умывальнику. Тазик был на месте, а вот кувшин отсутствовал. Я пропела:

— Где же кувшин? — и тут на меня напала икота.

Я продолжала петь:

— Неужели сэр Питер — ик! — украл кувшин?

Чего только не приходится ожидать от некоторых не очень достойных постояльцев!

— Но, — пела я, — кувшин велик, его в карман не положишь.

Я открыла верхний ящик бюро.

— Пусто. Да где же этот…

Я икнула. Следующее слово, «кувшин», почему-то прозвучало из центра балдахина над кроватью с четырьмя столбиками.

Икота отшвырнула слово через всю комнату. Как странно! Я заглянула в средний ящик бюро. Пусто. Наконец я добралась до нижнего ящика.

— Ага! — Там лежали осколки кувшина. — Сэр Питер — ик! — спрятал следы своего преступления.

Почтенный гость признался бы в том, что разбил кувшин, и оплатил ущерб.

— Сэр Питер… — Я снова икнула, и слово «мошенник» раздалось как будто из цветочного горшка на подоконнике.

Хм. Я перестала наводить порядок и затянула любовную песню, которая в последнее время была у всех на устах.

Из букета твоих роз мне достался только…

Я попыталась метнуть слово «шип» из горла точно так же, как «мошенника» метнула икота, но ничего не вышло. Раздался какой-то придушенный хрип. Я попыталась снова — и опять неудача. Я продолжила петь.

А в твоих больших глазах я увидел только смех.

Твое сердце пело, но я слышал только…

Я икнула. «Вздох» прозвучало из угла возле двери.

Я оставалась в Соколиной комнате, но не убирала. Все никак не могла прекратить попытки метать слова. Икота прошла, но я упорствовала — безуспешно.

Там меня и нашла мама и хорошенько выругала. Я не рассказала ей, чем занималась, — любое объяснение прозвучало бы нелепо. Просто призналась, что витала в облаках, и тут же вернулась к уборке. Но с тех пор, едва мне выпадала минутка побыть одной, я возобновляла попытки.

Я понимала, что основную работу выполнял живот, и вовсю втягивала его, пытаясь добиться достаточно сильного толчка. Не добилась ничего, кроме боли. И все же продолжала попытки. Иногда мне казалось, что осталось совсем немного — и будет результат. Спустя месяц я познала свой первый успех. Я убирала Голубиную комнату и заставила слово «яблоко» отскочить от пола в двух футах от моих ног.

Яблоки я любила из фруктов меньше всего, но петь их оказалось очень вкусно, а еще вкуснее — их швырять.

Новая попытка — и опять неудача. Но в следующий раз «яблоко» прозвенело от подоконника.

После этого дела пошли на лад. Вскоре я уже могла посылать голос, куда хотела, в пределах разумного. Не на целую милю.

Моей следующей задачей стало научиться управлять голосом, не шевеля губами. На это ушло несколько недель практики, и каждый раз я трогала лицо, чтобы удостовериться, что оно неподвижно. Быть может, я добилась бы успеха быстрее, если бы смотрелась в зеркало, но я избегаю зеркал.

Свое новое умение я назвала иллюзированием. Я хорошо подделываю голоса, поэтому добавила к иллюзированию подражание. Оставшись одна на конюшне, я научилась иллюзировать отцовский голос — и речь, и пение — так, будто он звучал с сеновала. А ему, с моей помощью, отвечал со двора мамин голос. Еще я научилась вызывать из пустой конюшни тихое ржание. Мне также удавалось подражать тому, как скрипит дверь конюшни, когда ее открывают.

Первой свое умение я продемонстрировала Арейде, хотя не так, как задумывала.

Мы с ней делили комнату Колибри. Сестре полагалось ложиться спать в десять, а я всегда задерживалась до полуночи и даже позже — мыла посуду, пока родители и братья прибирали в таверне, готовились к следующему дню.

Был субботний вечер. Завсегдатаи таверны бражничали особенно шумно. Покончив с тарелками, я поднялась по лестнице, усталая и злая. Один пьяный гость обозвал меня великаншей-людоедкой.

Будь я великаншей-людоедкой, я бы заставила его поверить, что я красавица. Я бы пожирала его, пока он думал, что его ласкает первая красавица Айорты. Может, я и страшная, как великаны, но в отличие от них у меня нет волшебного дара внушения.

Когда я вошла в комнату, Арейда проснулась и села в кровати.

— Что-нибудь случилось? У нас появился новый мастер Икулни?

Она часто задавала этот вопрос, полный нетерпеливого ожидания. Мастер Икулни — легендарный гость, который останавливался у нас только один раз, давным-давно, когда дедушка отца был еще мальчиком. Стоило появиться мастеру Икулни, как все зеркала в гостинице потрескались. Ни один гость не съедал столько, сколько он. И кухарка больше ни для кого и никогда не готовила так хорошо, как для этого гостя.

Мастер Икулни расплатился золотыми йортами и оставил щедрые чаевые. Но на следующий день после его отъезда все монеты до одной растворились в воздухе.

Арейда страстно мечтала увидеть такого интересного гостя.

Но сегодня у меня не хватило на нее терпения.

— Уймись. Я устала.

— У-у. — Она плюхнулась обратно на подушки.

Я разделась до сорочки и забралась под одеяло к сестре. Перед моими глазами все еще стояла красная глупая рожа постояльца.

— Какое загадаешь желание? — пропела Арейда начало нашей игры в рифмы.

Что за надоеда!

— Цыц! А то придет отец. Я слишком измотана, чтобы петь.

— А я нет, — пропела сестра чуть тише. — Я мечтаю о шлюпке, шляпке и шлейке.

А я мечтала, чтобы она заткнулась. Поэтому не проронила ни слова.

— Мне нужна печенка, собачонка и бодрая сестренка.

— Если не замолчишь, я тебя придушу. — Я почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

— Я мечтаю…

— Неужели нельзя хоть раз… — я зажмурилась, решив, что не стану плакать из-за той издевки, — хоть раз оставить меня в покое?

— Нет. Я мечтаю…

— Я тебя ненавижу.

Арейда умолкла.

Мне стало совсем скверно. По щеке скатилась слеза. Теперь я и Арейду сделала несчастной.

— Беру свои слова обратно.

Сестра молчала.

Я не выдержала и всхлипнула.

Она села в кровати.

— Прости. — Арейда погладила меня по плечу. — Мне бы следовало догадаться.

Я приподнялась на локте. Теперь слезы лились в три ручья.

— Ты не виновата.

— Я их презираю, — пылко сказала сестра.

— Они считают, что у меня нет чувств. — Я вытерла глаза краешком одеяла.

— Разве способен дракон судить об остумо?

Это была ее любимая поговорка, означавшая, что неотесанная деревенщина не имеет представления об утонченности.

— У тебя очень красивый голос, — добавила сестра.

— У тебя тоже.

— С твоим не сравнить. И от тебя всегда хорошо пахнет. Как от семян фенхеля.

— Фенхеля?

— Да, фенхеля. Чем-то теплым и пряным. А глаза у тебя великолепные.

— Спасибо. — Если что-то в моей внешности и привлекало, так только глаза.

— Мне хотелось бы стать такой же высокой. Ты похожа на статую.

А я бы все отдала, лишь бы быть изящной и маленькой, как Арейда.

— Кроме того… — Она заговорила, подражая интонации взрослых, которую я не выносила: — Кроме того, внешность не имеет значения. Ты служишь тому доказательством.

Как раз наоборот, я служила доказательством, что внешность очень важна. А сестра говорила это лишь потому, что сама была хорошенькой. Но мне не хотелось ссориться с ней дважды за пять минут.

Мы затихли.

— Я люблю тебя, — сказала Арейда.

Я дотронулась до ее руки:

— Знаю.

Она улеглась поудобнее.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Но мне хотелось загладить свою вину. И я заговорила голосом крошечной мышки, который прозвучал с пола возле кровати:

— Я тоже тебя люблю.

Потом я послала голос от умывальника:

— Я тоже тебя люблю.

Арейда подскочила:

— Что это за…

С моей помощью камин сухо проскрипел:

— Я тоже тебя люблю.

— Что за чудеса…

Я приложила ее руку к своему горлу, чтобы она почувствовала вибрации, и над нашими головами прозвучал веселый голосок:

— Я тоже тебя люблю.

— Скажи, как ты это делаешь.

— Хорошо.

И я рассказала ей про иллюзирование. Снова положила ее руку себе на горло, а вторую прижала к животу, стараясь объяснить, как у меня это получается.

Минут через пятнадцать я заснула, а сестра не сомкнула глаз до утра, пытаясь научиться иллюзировать.

Она не оставляла попыток целую неделю, но ничего у нее не вышло. В конце недели я продемонстрировала свое умение остальным членам семейства. Ни один из них не смог повторить то, что делала я, хотя каждый старался научиться.

Родители уговаривали меня проиллюзировать что-нибудь на следующей деревенской спевке. Они гордились моим голосом и хотели, чтобы я хоть раз выделилась чем-то таким, что доказало бы мое преимущество.

Однако я решила держать свой секрет при себе, а то вдруг селянам тоже захочется попробовать, и тогда мне придется объяснять, как я направляю звук. Выступать перед целой толпой. Другое дело пение. Оно мне легко давалось. Говорить гораздо труднее. Но хуже всего то, что придется продемонстрировать всем, как я двигаю животом.

Даже страшно подумать о чем-то столь унизительном.