II класс 4 page

В начале года смотрели интересный мультфильм «Он попался» («Союзмультфильм», 1981). Некоторые моменты я… конспектировала – а что прикажете делать?

В лесу стало известно, что Зайца поймал Медведь. Белка собирает команду спасать Зайца. Идёт к его друзьям.

Бурундук. Я сейчас… я не могу… у меня ангина и ногу сломал. Эту. Нет, вот эту. А что ты ему скажешь?

Белка. «Как не стыдно!»

Бурундук. А он скажет: «А вот и не стыдно!»

Белка. Скажу «Позор!»

Бурундук. А он тебе по шее, по шее.

Белка. Бобер, идём Зайку спасать. От Медведя.

Бобер. А от какого? От белого или от бурого? Если от белого, то они в наших краях не водятся, ну а если от бурого, тогда совсем другое дело!

Подобные мультфильмы входят как составная часть в наши театральные занятия. В мечтах, конечно, иначе, чем в действительности. Там – школа полного дня, там наряду с библиотекой есть фонотека и видеотека. Мультфильмы в комплекте со сценариями и методическими разработками (необязательными, бери то, что тебе и твоему классу подходит). Когда такое будет! Но для того чтобы это было завтра, надо пошевеливаться и что‑то делать сегодня. Мы делаем всё, что можем.

А можем мало. По свежим следам используем на уроках фрагменты недавно увиденных мультиков и «Ералаша», но время идёт, и детали стираются в памяти ребят, а вернуть, вспомнить – невозможно. В фильме, как и в нашем театре, моделируются ситуации, обнажающие жизненные позиции и отношения. Если говорить всерьёз, по‑взрослому о людях и их непростых проблемах, дети не поймут, заскучают, так как еще не доросли. Но в фильме те же проблемы – есть добро и зло, и, пытаясь остаться в стороне, неизбежно переходишь на сторону зла; есть отвага и трусость, «добро с кулаками» и демагогия, заменяющая поступок рассуждениями, – словом, вполне взрослые проблемы изложены языком искусства, который доступен детям. И, что очень важно, без нотаций. Дети понимают, задумываются, теоретически определяют свою позицию. Потам, в театре, практически проигрывают ситуации, вживаются в разные роли. Теперь они лучше готовы встретиться с непростыми житейскими проблемами. Они узнают демагога и труса в любом обличье, увидят за всеми словесными выкрутасами, так как обратят самое пристальное внимание не на слова, а на поступки. Они вооружены.

Разумеется, и. любое происшествие мы подвергаем самому подробному анализу: причины, последствия, мотивы поступка, иные варианты. Столь же ярко высвечиваем и незаметные на первый взгляд случаи, пустячки, в которых тем не менее вдруг проявляется скрытая черта или новое созревшее качество. (Такие проявления я называю протуберанцами.)

Ездили мы ещё в сентябре в кинотеатр «Пионер», смотрели замечательный фильм «Айболит‑66» (я бы его включила в программу школы полного дня). («Я бы сделала, я бы включила…» – только дай ей волю!)

Едем обратно. Ведут себя прилично, сдержанно. Но вот, казалось бы, мелочь, не заслуживающая внимания. Сидит женщина, рядом стоит Наташа Л. И захотелось Наташе на запотевшем стекле рожицу нарисовать. Захотела – рисует, при этом её локоть в каком‑то сантиметре от лица женщины. (Пишу это слово и сразу начинаю кипятиться: ну почему «у них» – леди, мадам, госпожа, пани, сударыня в конце концов, а у нас – «женщина»?! Язык, он живой, он сам создаст – без наших потуг – другое слово, когда станет другим отношение.) Та отодвигается, укоризненно взглянув на девочку. Но ребёнок увлёкся рисованием и ничего не замечает – бывает!

Расценить как пустяк? Ведь никто ничего и не заметил. Нет, не пустяк. Это явный переход границы свободы. Наташа женщину видела, не могла не видеть – просто не замечала, не принимала во внимание. Она, рисуя на стекле, действовала в своих интересах в ущерб интересам другого человека. Не с таких ли мелочей начинается привычка шагать по головам?

Вот сейчас и надо делать прививку, а не тогда, когда дитя станет подростком и соответственно вырастёт его нравственность или безнравственность. Сегодня это пока ма‑аленькое, просто крохотное, но – правонарушение.

Нотаций не читаю, бесед не провожу. Воссоздаю ситуацию в классе, на перемене. Разговариваем с Наташей у окна о чем‑то постороннем. Рисую пальцем на стекле. Мой локоть у лица Наташи. Стоит мне эта поза порядочных усилий – не могу, мне неловко, потому что неприятно ей. Но надо! Терплю… Она отодвигается. Я как бы нечаянно – за ней. Она опять отодвигается.

– Наташа, ну куда же ты? Ты мне не мешаешь, мне удобно…

Наташа смутилась и сама заговорила о случае в трамвае! Она сразу поняла, о чём пойдет речь. (А речь ни о чём не пойдёт, всё ясно.) Думаю, что так быстро прийти к взаимопониманию (хватило намека) помогла «Школа клоунов» Э. Успенского.

Тов. Помидоров ничего не терял, потому что перчатки, галстук и даже документы у него были на резиночке. Клоуны стали его щёлкать.

– Как вам не стыдно! – сказала Василиса Потаповна. – Вы обижаете товарища путем хлопания по нему разными вещами.

Саня и Шура слушали, а сами все щелкали и щелкали…

Тогда вмешалась директриса:

– Хотите, я вам фокус покажу?

Она взяла перчатки на резинке и дала одну Сане, другую Шуре. Попросила их разойтись, держа перчатки в зубах. Резинка натянулась.

– Готовы? – спросила директриса.

– Готовы! – ответил быстрый Саня и выпустил перчатку.

Она как полетит! Как шлёпнет Шуру по физиономии.

– Ну что? – спросила Ирина Вадимовна. – Нравится?

– Не нравится, – ответил Шура.

– Поняли, в чем тут намек?

– Поняли! – ответил Шура.

– А я не понял, – сказал Саня.

– Тогда повторим.

Живём один раз. Хотелось бы «набело», но не получается. Совершаем ошибки, делаем глупости, порой после драки кулаками машем, сожалеем, что сказали не то, сделали не так.

Хочу научить ребят видеть себя в окружающей обстановке, легко разбираться в ней, правильно реагировать. Для этого вооружаю «черновиками» поступков. В них удачные и неудачные варианты, подробный анализ с оценкой достоинств и недостатков. Дети должны быть подготовлены. Вроде получается… Они уже сейчас борются с дикостью и атавизмами в себе и с несправедливостью вокруг. У многих моих «выпускников», ныне шестиклассников, есть чёткая нравственная позиция, которую они умело, последовательно и бесстрашно отстаивают. Кое‑чему научились и второклассники. И в конце второй четверти они это дружно продемонстрировали.

На урок опоздала – на 20 минут! – Наташа Д. ЧП! У нас даже новенькие перестали опаздывать: поняли, что в коллективе к этому явлению нетерпимое отношение. (Если человек пришел позже по уважительной причине, то он не опоздал, а задержался.) Ребята научились работать. Они почувствовали, что умственный труд очень тяжёлый, требует тишины и сосредоточенности. Все – в работе, но вдруг распахивается дверь, и на пороге возникает некая фигура. Она, фигура, проспавшись, решила осчастливить общество своим появлением. Работа насмарку. Все во гневе.

Наталья – «старушка», ей тем более непростительно опаздывать. Но она несколько дней подряд появлялась перед самым звонком, а сегодня. – пожалуйста! – к середине урока. Бочком протиснулась в дверь. Тишайшим голоском:

– Здравствуйте… Можно войти?..

Только я было собралась разгневаться, как вдруг все встали. Признаться, удивилась… Ребята охотно пояснили:

– Мы Её Величество Д. приветствуем: наконец‑то она пожаловала!

Наталья шла на место, еле сдерживая слезы, а её ещё и аплодисментами провожали. Тут уж она разрыдалась. На следующий день пришла в школу первой и больше не опаздывала.

У нас правило никогда не напоминать нарушителю принятых нами норм о его проступке. И здесь то же: резко выразили своё отношение к опозданию (существенно – не к Наташе, а к её опозданию как неуважению всех нас), увидели, что Наталья всё поняла, забыли плохое.

Да, я оказалась не на высоте: недооценила своих детей. Значит, надо поразмыслить, где я от них отстала. Они явно превзошли уровень моих ожиданий. Проанализировать, догнать и перегнать, чтобы возглавить. (Кто кого воспитывает в самом‑то деле?! Бывшие мои ученики меня многому научили, многим в себе сегодняшней я обязана им, а теперь моя очередь.)

Я знала, что театральный, игровой код они уже освоили. Но уровень владения им – для меня новость. «Все встали» – неточно. Разница в секундах, но первыми встали ситуационные лидеры (это те, кто берёт на себя разработку ситуации, ведёт за собой других и, сыграв свою роль, уходит в тень), остальные мгновенно их поняли и поддержали. И всё без единого слова.

Ребята хорошо понимают информацию, переданную взглядом, мимикой, жестом, позой. Могут и сами говорить на этом кодовом языке. В его основе – принцип экономии усилий.

Раньше Сережа В. влетал в класс со звонком, сбивал на дороге стул, но не догадывался его поднять. В подобном случае я должна была ловить его за рукав (Серёжу, не стул), много чего говорить, много чего выслушивать («А я чё, я ничё…»), потом подводить к стулу да ещё и уговаривать его поднять. Серёжа поднимал с ворчанием и твёрдой уверенностью в том, что стул упал исключительно из вредности, сам по себе, дабы досадить славному мальчику Серёже. Ныне жизнь моя стала значительно легче и приятнее. Теперь я «вешаю» паузу и удивленно‑осуждающе даже не смотрю – взглядываю на Сережу. И он с понимающей улыбкой восстанавливает порядок. Вся процедура занимает какие‑то секунды. Налицо экономия энергии, времени, настроения.

Код – одна из основ взаимопонимания. К коду относится и намёк. Ещё год назад мы поставили сценки по стихотворениям А. Барто «Ку‑ку!» и «Сильное кино» («Ку‑ку», – говорили мальчику одноклассники в ответ на его особо завиральные речи. Во второй сценке мальчик косноязычно пересказывал сестрёнке содержание фильма). Сценки получились очень интересными. Были они у нас в репертуаре три года, и в течение всего этого времени мы их переделывали и совершенствовали: возможности в них заложены большие. Реализовывались эти возможности не только на сцене.

Саша Ш. на перемене что‑то втолковывает Алеше Щ.:

– Ну, ты понимаешь, это как вот приделано, а здесь это… ну, как его… ну, которое, понимаешь…

(Разговор сугубо технический, видимо значимый для Саши, увлеченного техникой, но, когда Саша волнуется, он и двух слов связать не может. Шутка, смех хорошо снимают зажатость и выводят Сашу из этого состояния.)

Алёша внимательно слушает, потом тянет одобрительно‑иронично:

– Да‑a, сильное кино!

Оба смеются. И речь идет свободнее.

Жене М., сообщившему нам, что он не выполнил упражнение, потому что потерял ручку, мы можем сказать: «Ой, ку‑ку, ку‑ку!» – И всё ясно. И Жене, и всем остальным. Ребята знают: кто хочет делать – ищет возможности, а кто не хочет – оправдания. Любые. Вплоть до «ку‑ку». На это и намекнули.

Посторонний ничего не поймёт, поскольку информация закодированная. А нам такой код экономит время. Но у него есть и более важная функция: он вызывает чувство общности. И радует: как хорошо мы понимаем друг друга! Без лишних слов. Код развивает наблюдательность, зоркость, побуждает мыслить и делать выводы из своих наблюдений. Тебе ничего не сказали, но ждут, что ты все поймешь. Ты же сообразительный, верно? По крайней мере все на это надеются – не подведи! Очень хочется соответствовать ожиданиям друзей, тут уж постараешься!

Владение кодом даёт чувство защищенности – «я среди друзей, они меня поймут». Может быть, благодаря этому чувству появляется бесстрашие в поступках. Опоздал – не станет прогуливать, прятаться, хитрить, несёт повинную голову. Получил – заслуженно – не ту отметку, которой можно порадовать родителей, непременно скажет об этом.

В январе преподнесли сюрприз на контрольной по математике. Обнаруживаю у Инны, Наташи Д. и Наташи Ч. (они сидят друг за другом) в тетрадках странные вещи; во‑первых, абсолютно одинаковое решение задачи, а во‑вторых, совершенно бредовое.

– Голубушки, помните у Э. Успенского: «С ума по отдельности сходят. Это вместе только гриппом болеют». Прошу вас посовещаться и доложить, как с вами могло случиться такое несчастье.

Докладывают. Инна:

– Совсем же лёгкая задача! А я почему‑то думала, что на контрольной будет трудная, и запуталась.

Наташа Д.:

– А мне думать было неохота, и я списала у Инны.

Наташа Ч.:

– А я – у Наташи…

Нелегко далось подобное признание девочкам, тем более что в классе у них заслуженно высокий авторитет. И тут – на тебе! Сразу выскочил быстрый на язык Серёжа:

– Вот откуда двойка: виновата Зойка!

Наташа, с обидой:

– Мы же не оправдываемся! Сами виноваты!

Кодирование ни в коем случае нельзя противопоставлять развитию устной речи. Одно другому не мешает, напротив! Речь мы развиваем постоянно, используя разные методы. Здесь вопрос меры. Где надо, ребята могут подробно, четко и ясно изложить суть вопроса, а в другом случае уместно ограничиться намёком.

Конечно, далеко нам ещё до отличных результатов, но мы – на правильном пути.

В конце концов все ребята (в разной степени) научились понимать язык взглядов и движений. И театр наш перешёл – в полном согласии с диалектикой – на новый качественный уровень. Дети почти самостоятельно, с минимальной моей помощью, открыли, что можно параллельно передавать речевыми средствами одну информацию, а пластическими – другую, причём противоположного содержания. И что столкновение их порождает комический эффект. И что слова могут солгать, а движения скажут правду, надо только суметь их понять, «прочитать».

(Не ожидала, что дети 8–9 лет на такое способны. И вообще прихожу к выводу, что возможности детей безграничны. Это мы мало что можем им дать.) И вот на этом новом уровне понимания, режиссерском и исполнительском, мы продолжали работу.

Есть у Л. Фадеевой маленькое стихотворение «Непосильная работа»:

Это только дошколята

Без работы бегают,

А ребята‑октябрята

Все работу делают.

Каждый знает, что она

Быть посильною должна.

Я хожу и рассуждаю:

Что мне делать из работ?

Непосильная, я знаю,

Двигать шкаф или комод,

А посудомойная, мусорвыносильная,

Пылевытиральная – это все посильная…

Но пока я рассуждала,

По квартире бегала,

Всю посильную работу

Мама переделала!

И вокруг – какая жалость! –

Непосильная осталась.

В тексте заложены богатейшие возможности, и мы должны их выявить и взять на вооружение. Отмечаю для себя подзаголовок: «Монолог лицемера‑демагога». С этой позиции начинаем работу.

Ребята трудились очень активно и заинтересованно (значит, и этот высокий уровень трудности для них вполне доступен!), спорили, вносили ценные предложения. И вот что получилось.

Мама (Лена К., у неё роль без слов) устало убирает в комнате. На первом плане из угла в угол ходит дочь (Лена М.), жестикулирует по мере надобности, но в основном держит руки в кармашках платья. «Правильным» голосом говорит «правильные» слова. В то же время изо всех сил старается не увидеть мать с ее заботами. А не увидеть то, что перед глазами, – надо постараться! Дочь, желая продемонстрировать свой трудовой энтузиазм, изложенный в декларации, подходит к пианино и вроде бы пытается плечиком сдвинуть его с места. С притворным огорчением разводит руками: сами видите, товарищи, не по силам бедной девочке этакий труд! Нечаянно опирается рукой на крышку пианино – вся ладонь в пыли. Торопливо отряхивает руку, делая вид, что ничего не заметила. Мать видит её уловку, подходит, вытирает пыль, укоризненно смотрит на дочь. А дочь продолжает демагогическими речами заглушать в себе голос совести. Все сделав, мать уходит. Дочь старается изобразить огорчение «по поводу отсутствия» горячо любимой работы, но не в силах сдержать довольную улыбку, которая расползается по лицу.

Обе Лены сыграли прекрасно. Мы собственными усилиями вскрыли уловки и хитрости ещё одного нашего врага – лицемерия. Теперь дети смогут опознать его при встрече, сумеют противопоставить ему свою позицию, потому что во время такой работы ума и души у каждого ребенка образуется свое отношение к происходящему, вырабатывается гражданская позиция. И позиция эта проявляется на деле.

Ставили мы сценку по стихотворению С. Михалкова «Одна рифма» («Шёл трамвай десятый номер по Бульварному кольцу…»). Стихотворение заканчивается фразой «Старость нужно уважать». Повторяем сценку раз, другой… Вроде бы делаем всё правильно, но… что‑то не так. И вдруг, неожиданно для меня и, наверное, для себя тоже, безо всякого предварительного обсуждения, спонтанно исполнители играют другую концовку, да так дружно и слаженно, как будто она была заранее отрепетирована. Двое пассажиров трамвая подхватывают пионера Валентина под руки и выносят под его возмущённое бормотание: «Куда вы меня несёте?! Это же не моя остановка!» (В роли Валентина – Дима Л., тот самый новенький, который сожалел в начале года, что «не тянет».) Еще двое заботливо усаживают старушку на освобождённое место и тут же поясняют:

– Ну, сколько можно на него смотреть?! Надо же навести порядок!

Вот чего, оказывается, не хватало в сценке: действия, дела! Ребята настолько глубоко вошли в предлагаемую ситуацию, прочувствовали её, что не выдержали, вмешались, перекроили по‑своему, в соответствии со своими представлениями о справедливости. Причём все вместе, не сговариваясь, на едином порыве. Это уже активная позиция. Но тут ещё надо отдать должное Кате, она играла старушку. Задача перед ней стояла чрезвычайно сложная: сыграть старушку так, чтобы никто не засмеялся, а в нашей смешливой аудитории к этому, один путь – все должны увидеть старость, которой трудно разогнуться, трудно передвигаться, которую клонят к земле возраст и болезни. И никто не должен увидеть Катю – в школьной форме и с косичками. Катя справилась, как до неё, ещё в прежнем моём классе, справилась Лена Лысак. (Всё же правы методисты: мне всё время попадаются только замечательные дети!)

Активная позиция проявляется не только на театральных занятиях. Ребята перестали ссориться, стали добрее и терпимее друг к другу. Часто проявляют инициативу – помогают первоклассникам (не только «своим») дежурить в столовой, те пока ещё убирают медленно и неуклюже. Приходят на помощь без всякой просьбы, только увидев, что кому‑то трудно.

Но всё хорошо в меру, и мне опять придётся проследить, чтобы прекрасное качество – отзывчивость – не превратилось в потакание бездельникам.

Дружат Инна и Наташа. Наташа сломала ключицу, и Инна взяла на себя уход за подругой: одевала её, застегивала пальто, завязывала шапку и шарфик, носила оба портфеля в школу и из школы. Опекала Наташу заботливо и радостно. И Наташа настолько привыкла к этому, что, когда всё зажило и ей можно было делать всё самой, по‑прежнему как должное принимала помощь Инны.

– Наташа, почему теперь‑то твой портфель носит Инна?

Наташа:

– А ей нравится. Пускай…

Инна:

– Да ничего, мне не трудно!

Дружбе тоже приходится учить…

Дома мамы не нарадуются: дети становятся внимательными, предупредительными, стараются помочь по хозяйству.

И хотя положительные сдвиги уже заметны, до идиллии, конечно, далеко.

Вот пожалуйста – подрались Антон с Денисом. Начали в столовой после того, как я ушла в класс, «додирались» в коридоре. Всеобщий ажиотаж, поскольку драка у нас – явление чрезвычайно редкое.

– На какую тему дерёмся?

Надулись, пыхтят и сопят, но тему не сообщают. Оказывается, драка просто так, без темы. Один нечаянно на ногу наступил, другой стукнул – оба хороши.

– Нет, граждане, не признаю я таких драк. И оправдать не могу. Сколько раз в прошлом году вы меня нечаянно толкали да на ноги мне наступали! Ну, представьте, что я всякий раз бросалась бы драться с Антоном или Денисом!

Смеются все, даже драчуны, у которых перышки уже, улеглись. И правда, интересная картина могла получиться.

– Драка обязательно должна быть тематической! Например, хулиган обижает кого‑то слабее себя – малыша, девочку или даже ровесника. Ты заступился. И если обидчик слов не понимает, может получиться драка. А то, что у вас произошло, – просто безобразие.

Я возмущена, что никакое содержание они воплотили в дикую форму, демонстрирую свое отношение – в негодовании ухожу. Насколько помню, это была последняя беспричинная драка. Вообще же вопрос формы и содержания чрезвычайно интересен.

На перемене короткая схватка, в несколько секунд, но сами её тут же прекратили. Сверкают взглядами, Шмыгают носами.

– В чём дело?

Сережа В.:

– Он мне на ногу наступил! И даже не извинился!

Вася:

– Ага, это же не я, меня толкнули! Я хотел извиниться, а ты сразу полез драться!

Явный прогресс. Но поскольку весь диалог в повышенном тоне, я его подхватываю и, чтобы показать воюющим сторонам всю абсурдность темы подобного диалога, подсовываю столь же абсурдную форму. Говорю напористо, энергично:

– На ногу? Наступил?!! Джентльмены такого не прощают. Всё, дуэль, только дуэль!

Почти весь класс тут как тут: намечается что‑тo необычное, а уж этого они не пропустят. Обращаюсь к зрителям:

– Товарищи, тут у нас сейчас состоится маленькая дуэль. Надо срочно вооружить противников. Скорее товарищи, а то они передумают.

Женя Н. уже тащит игрушечный пистолет. (Наш Женя давно решил стать милиционером, поэтому не расстается с оружием.)

– Отличное оружие! А второго нет?

Оказывается, все остальные – без пистолетов.

– Ну что же это вы так: в школу – и без оружия! А вдруг кто‑то толкнет или наступит на ногу? Ведь тогда надо выхватывать пистолет и кричать: «Пиф‑паф!» И к концу смены некому будет толкаться… Дайте же что‑нибудь! Вон веник стоит…

Сразу несколько человек бросаются в арсенал за веником. Всё это мы проделали стремительно, и вот Вася и Сережа – у одного в руках веник, у другого пистолет – смотрят друг на друга и хохочут вместе со зрителями.

Я, разочарованно махнув рукой, констатирую:

– Да ну, джентльмены, разве так дерутся на дуэли? Вам бы только похихикать.

Расходятся, на все лады обсуждая происшествие, проигрывая его (идёт переработка информации и нового кодового приёма). Потом, в III классе, ребята стали сами применять приём «доведение до абсурда», причём весьма успешно.

Здесь я вмешалась в событие. Но обычно стараюсь не вмешиваться, только комментировать. Как‑то привела своих гражданят в кабинет врача на прививку. Там прикладывают к руке «пистолет» с сывороткой – и готово.

Быстро и безболезненно – это им заранее объяснили. Но вот приходим, и они видят, что «пистолет» большой и страшный и что четыре человека из параллельных классов катаются в истерике: дерганье, визг и море слез.

Содержание действия: «Боюсь идти на прививку». Форма: «Получите истерику и отстаньте». Похоже, форма оказалась выбранной удачно, так как от них действительно отстали. (Потом, в классе, мы всё обсудили и пришли к выводу, что бояться можно и молча, с достоинством, не подавая виду, не теряя лица.) Я мимикой выразила презрение и брезгливость к подобной форме поведения. Дети прочитали эталонное мнение и, сдерживаясь, пошли на прививку. Выходили радостные, успокаивали остальных:

– Ой, знаете, совсем не больно! Не бойтесь!

– А кто боится? Мы и не думали бояться – вот ещё! Но Антон и Алёша К. – натуры артистические. Они решили сразу убить двух зайцев: продемонстрировать свои страдания и от прививки увильнуть. Заимствовали истеричную форму. Но, поскольку форма эта у нас крайне непопулярна и потому привычки к ней нет, пришлось им трудновато. Я усадила их на кушетку рядом с рыдающей девочкой и сама тут же устроилась. Нет, не успокаивать и не уговаривать – ни в коем случае! Комментировать события.

Антон выпятил губу, надул щеки и начал пыхтеть – давить слезу. Но дело это непривычное, и слеза идти не желала. Да тут я ещё под руку, сочувствующим тоном:

– Ну, ну, ещё немножко! Губу поправь. Щёку чуть‑чуть надуй. Да не левую, левая хорошо надута. Вот, порядок. Теперь чуток поднажмем, и слеза пойдёт.

Антон не выдержал и прыснул, а Алёша, глядя на его старания выдавить слезу, давно держался за живот от смеха.

– Ну вот, всё дело испортил. Разве так плачут?! Посмотри, девочка сидит плачет. Вот это настоящее плаканье. Видишь, сколько слез? А ты даже одну не выдавил.

У девочки слёзы давно высохли, улыбается, глядя на Антошины ухищрения, а мне говорит жалобным голоском:

– Я боюсь…

Подхватываю взволнованно:

– Ещё бы! Голову отрезать всегда страшно!

Девочка встала и пошла на прививку.

– Ну что, еще разок попытаемся заплакать? обращаюсь к своим орлам.

– Нет уж, хватит! – и в кабинет.

Поняли, что трагедии не получилось, наоборот, вышла чистая комедия, поскольку я так увлеклась формой их выступления, что совсем забыла о содержании – «дети боятся прививки», И вместо драматического диалога вышла, как всегда, весёлая игра.

В игре мои дети знают толк. Очень любят игру‑импровизацию. Это игра необычная. Хочу объяснить. Есть люди, довольные существующим порядком вещей – не важно, плох он или хорош. Для них главное, чтобы ничего не менялось. При любых переменах, т. е. в состоянии неопределенности, они теряются, не знают, что делать и как себя вести, а это вызывает отрицательные эмоции. Творческую личность такая ситуация радуете есть где развернуться, проявить себя. В игре‑импровизации тренируется гибкость мышления, готовность к неожиданностям и к их созданию. И всё на положительном эмоциональном фоне. Здесь нет заданности, нет жёстких правил, есть только исходные данные. Правила проясняются по мере разворачивания ситуации.

Таня Л. ходит с биркой на руке. Не просто ходит, а прохаживается, ждёт нашей реакции. Ребята интересуются, рассматривают, но ей этого мало. Её артистическая натура жаждет игры: ну, что же вы, я даю вам исходные данные! Не понимают – вот люди! Ну‑ка поглядим, поймёт ли С.Л.?

Направляется ко мне.

– Татьяна, что это у тебя?

– Бирка такая! – гордо оглядывается на свиту: заметили.

– О, как удобно! Надо почитать, как с нашей Таней положено обращаться. Та‑ак… стирать её надо в порошке, причем сначала замачивать на два часа (в раздумье смотрю на её испачканные руки). Нет, замачивать лучше на двое суток… Гладить… Зачем Таню гладить? А может, и правда её надо гладить по головке и говорить, что она умница?..

Татьяна в восторге, свита тоже, сообща продолжают разработку стоп‑кадра «Таня с биркой на руке», вовсю веселятся. Маленькая игра, маленькая радость жизни. Дети наслаждаются минутой.

Наташа Ф. и Сережа В. решили пошутить, а может, проверить мою «бдительность»: под полиэтиленовую одёжку своих тетрадей положили бумажные обложки от старых, закончившихся. Сережа – Наташину, Наташа – Серёжину. Замечу или нет?

– Непорядок, товарищи. Надо не так.

И исправила. Получилось: «Тетрадь Чередовой Сережи» и «Тетрадь Вельяминова Наташи». Засмеялись, пошли придумывать вариации на эту тему.

А.С. Макаренко писал: «…Надо уметь видеть прелесть сегодняшнего и завтрашнего дня и жить этой прелестью… Только один человек видит прелесть жизни в куске хлеба или водке, а другой находит более сложные и богатые прелести – в работе, красоте, борьбе, в росте человеческой материи».

Концентрат радости – день именинника. Такой праздник мы проводим два раза в году: перед Новым годом и в последнее воскресенье мая. Программа всегда новая, но обязательны поздравления именинников, концерт‑сюрприз, который готовится неименинниками в обстановке полной секретности, «чаевыпивание и плюшкопоедание». (Празднику тоже надо учить.) А после обязательной программы – произвольная. Зимой, например, были игры, танцы до упаду (с нами веселились и родители), поездка в ТЮЗ на спектакль «Анчутка». На обратном пути трамвай сломался, и мы добирались пешком. Последние километры одолевали чуть ли не ползком, шли «спя».

Родители потом смеялись:

– Моя, как вошла в дом, так и села на пол у порога, Я – к ней: что с ребёнком?! А она сияет: «Такой был праздник замечательный!»

На следующий день, в понедельник, бегут ко мне о одним и тем же вопросом:

– А когда ещё будет день именинника?

– Вы же вчера так устали! Отдохните.

– Ну и что! Зато здорово было! Интересно так! Давайте теперь следующий день именинника готовить!

– Когда?

– Да вот прямо сейчас!

И сразу руки тянутся со всех сторон:

– Можно я?

– и я! – кричит «именинник» Алеша.

– Ага, хитренький Алеша, ты уже готовил, нас поздравлял! Теперь наша очередь. Теперь мы тебя поздравим.

– Но я ведь тоже хочу готовить праздник!

– Потерпи, теперь через год.

– У‑у‑у… – разочарованно.

– Не огорчайся, – утешаю я его. – У нас будет еще много праздников: и в детских садах надо выступать, готовить новую программу, и подарки детям делать, и в другую школу нас приглашали, ещё 8 Марта впереди…

– Ура‑а‑а!!

В мае день именинника был уже другим. Сначала мы дали театральное представление для гостей, хотя я предполагала его отменить.

– Вы устали…

– Нет, нисколечко! Мы можем еще хоть сто раз выступить!

Пыталась схитрить:

– Ну тогда, значит, я устала. Можно меня, бедненькую и замученную, пожалеть?

И меня пожалели: усадили на лучшее, по их мнению, место в зале и дали представление без меня.