Льюис, Англия

Год

Военный совет закончился. Произошел обмен письменными уведомлениями о начале войны. Время слов и увещеваний закончилось. Отныне будут говорить только мечи, разя врагов.

Один за другим три полка королевской армии вышли из-под защиты городских стен, возглавляемые своими командирами. Белые облака гонялись друг за другом по утреннему небу, отбрасывая игривые тени на холмы, окружавшие городок Льюис. Цветущие деревья роняли лепестки, и пешие воины, шедшие следом, топтали их. Солнечные зайчики слепили глаза, отражаясь от наконечников копий и сверкающих доспехов. Углубляясь в холмы, с развернутыми знаменами, они вскоре оставили городок позади себя, внизу. Еще некоторое время был виден замок, высившийся на поросшей травой горе, от подножия которой начиналась долина, прорезанная руслом реки. Впереди, все ближе с каждым шагом, их ждали люди, на битву с которыми они шли.

Враг выстроился тремя колоннами на склоне холма, и его боевые порядки растянулись примерно на полмили. У него было преимущество — склон перед ним повышался, а спину прикрывал густой лес. Впереди одного из отрядов развевался стяг, его полотнище было разделено по центру на две половины — белую и красную. Флаг как нельзя лучше соответствовал положению дел в расколотом надвое королевстве — по обе стороны бывшие товарищи, соратники по оружию и друзья готовились вцепиться друг другу в глотки на этих увенчанных клочьями облаков холмах. Рыцари королевской армии, выступившие из Льюиса, нацелились на этот флаг, как соколы на куропатку. Все их внимание было обращено на этот отдаленный, колышущийся на ветру кусок материи, средоточие ненависти и причина того, что они вообще оказались здесь: это был герб Симона де Монфора, графа Лестера.

Сэр Роберт Брюс, повелитель Аннандейла, шериф Кумберленда и губернатор Карлайла, смотрел, как с каждым шагом его жеребца приближаются неподвижные ряды вражеской армии. Вокруг него ехали его люди, одиннадцать рыцарей, включая знаменосца с его штандартом. Звон уздечек и недоуздков гремел у него в ушах, заглушая слитный топот трехтысячного полка, возглавляемого лично королем Англии. За кругом рыцарей двигались его соотечественники, которые, подобно ему самому, пересекли границу по призыву короля Генриха, чтобы сохранить свои английские владения. Среди них были и Джон Баллиол, владетель замка Барнард, и Джон Комин Баденох. Обоим лордам уже перевалило за пятьдесят, они были на добрый десяток лет его старше, седовласые и грузные. Но они прибыли сюда сражаться, как и их люди, окружившие своих сюзеренов плотным кольцом. Разделение на армии коснулось даже семей: например, Джон Комин прибыл сюда, чтобы послужить королю, тогда как Комины Килбрида, другая ветвь того же рода, пополнили ряды повстанцев. Выступив на стороне Симона де Монфора, они, вне всякого сомнения, рассчитывали урвать свой кусок славы, которую стяжали более влиятельные семьи Темных и Рыжих Коминов.

Впервые после возвращения в Англию Брюс оказался так близко от Комина. До сей поры мужчины старательно избегали общества друг друга, их неприязнь была стойкой и взаимной, хотя и незаметной посторонним. Минуло всего семь лет с той поры, как Комины похитили короля Александра в попытке прибрать к рукам всю Шотландию. Невзирая на то, что с тех пор Александр уже благополучно утвердился на троне, после чего был подписан мирный договор, времени для того, чтобы Брюс простил предательство по отношению к юному королю, прошло слишком мало, тем более что он относился к нему как к сыну. Равно и Рыжие Комины еще не успели забыть того, что Брюс поддержал их врагов во времена смуты и немало способствовал возвращению Александра на трон, чем едва не уничтожил все их семейство.

Так что лорд Аннандейл оставался настороже, направляя своего скакуна к холмам Даунс, отчетливо сознавая, что так называемый союзник вполне способен оказаться опаснее настоящего врага, ставшего лагерем на их вершинах. Удар мечом в спину. Случайно пущенная стрела. Разумеется, такой поступок противоречил бы всем канонам рыцарства, поскольку благородные люди не убивали намеренно себе подобных, даже в сражении. Но у Коминов и в помине не было подлинного благородства, несмотря на их высокое положение.

Заслышав рев боевого рога, Брюс посмотрел вперед, туда, где стяг короля Генриха отмечал его положение в авангарде левого фланга королевской армии. Передовые шеренги королевского полка замедляли шаг. Брюс натянул поводья коня, и его люди сгрудились вокруг него. Сквозь лес поднятых копий он видел еще два полка, растянувшихся по склону холмов. Центром командовал брат Генриха, герцог Корнуолл, а правый фланг достался сыну короля. Эдуарда было видно даже издалека, в красных с золотом доспехах не заметить его было невозможно. Он вернулся из Франции годом ранее во главе отборного отряда французских дворян, намереваясь отобрать свои земли в Уэльсе у Льюэллина ап Граффада. Но вместо этого оказался вовлечен в противостояние между родным и крестным отцами, которое разрослось до немыслимых масштабов, превратившись в гражданскую войну.

В течение шести месяцев Эдуард гонялся за Монфором и его сторонниками по всей стране, вытеснив их в Уэльс, где ему пришлось столкнуться еще и с враждебными горцами и зловещей тенью постоянной угрозы нападения со стороны Льюэллина. Брюс, пришедший на службу королю с начала года и успевший познать вкус победы над войсками Монфора при Нортгемптоне, был изрядно наслышан о подвигах Эдуарда. Несмотря на предвзятое отношение к несдержанной агрессивности молодого принца, Брюс был поражен до глубины души. Еще никогда ему не доводилось видеть человека, столь уверенного в себе перед битвой. Король Генрих приказал одному из своих баронов возглавить левый фланг, а граф Корнуолл выбрал своего старшего сына, чтобы тот руководил атакой центра. Но Эдуард поведет в бой своих людей сам. Конечно, у графа Лестера могло быть преимущество расположения боевых порядков на возвышенности, но и только. Королевская армия, насчитывавшая в своих рядах более десяти тысяч воинов, превосходила неприятеля числом более чем вдвое. Монфор, давно перешагнувший рубеж среднего возраста, не имел опыта генеральных сражений, тогда как двадцатипятилетний Эдуард, полный сил и по-юношески лишенный страха смерти, все лето провел в кровавых рыцарских турнирах во Франции.

По обе стороны мужчины укорачивали ремни щитов, надевали шлемы на войлочные подшлемники, поправляли стремена и подтягивали подпруги. Рыцари принимали у оруженосцев копья, поудобнее перехватывая древки. Затупленных наконечников не было и в помине. Эти копья предназначались для того, чтобы убивать. В тылу королевской рыцарской конницы подразделения поменьше, включая и отряды Брюса, тоже готовились к схватке, хотя и не спешили пока надевать шлемы. Они составят вторую волну атакующих. Позади них виднелся частокол пик и мечей пеших воинов. Их черед еще не наступил. Первыми в бой пойдут конные рыцари.

На флангах армии Генриха заревели рога, им ответили горны противника; два зверя пугали друг друга рыком, расположившись на зеленых холмах. Рыцари королевской армии пошли вперед. Поначалу они двигались шагом, сплошным строем, колено к колену. На вершине холма силы Монфора стояли неподвижно, сдерживая лошадей. На их накидках красовались белые кресты участников крестовых походов — знак того, что они ведут священную войну, как утверждал их предводитель. Воины короля подались вперед в седлах, чтобы облегчить своим скакунам крутой подъем по склону. Шаг сменился легкой рысью, и колокольчики на попонах зазвенели веселее. По мере сближения с противником разрывы между тремя полками расширялись, левый фланг Генриха устремился на правый фланг Монфора, а центр его армии сошелся с центром противника. Но войско Монфора по-прежнему выжидало, не трогаясь с места. Рыцари короля издавали воинственные крики; это был боевой клич людей, идущих в атаку и знающих, что она может стать для них последней. Легкая рысь перешла в галоп, и земля задрожала под копытами коней. В самый последний момент, чтобы сберечь как можно больше сил для решающего удара, Монфор бросил в бой кавалерию. Его рыцари пришпорили скакунов и устремились вниз по склону навстречу противникам. Копыта лошадей оставляли белые пятна в зеленой траве, взрывая меловую почву. Копья опустились, нацеливаясь на врага, когда сотни тонн железа и плоти устремились друг на друга.

Когда обе армии столкнулись, лорд Аннандейл, по-прежнему державшийся позади, содрогнулся от сладкого ужаса слитного кавалерийского удара. Копья разлетались в щепы, лошади вставали на дыбы и пятились назад, всадники вылетали из седел. Кровь лилась рекой, плоть разверзалась страшными ранами, лопаясь на куски, когда острия копий насквозь пронзали кожаные акетоны и кольчуги. Обычно рыцари стремились сбить противника с коня, ранить и захватить его в плен, поскольку за хладный труп выкупа не потребуешь, но сейчас смерть, как продажная девка, без разбора увлекала в свои темные объятия и безусых юнцов, и ветеранов многих битв.

Отряд Эдуарда прошел сквозь левый фланг неприятельской армии, как нож сквозь масло, оставив после себя зияющие бреши в рядах противника. Сломанные копья были отброшены в сторону, те, что невозможно было вытащить, остались в телах, и враги схватились за мечи, вступив в кровавую сечу. Лязг клинков, звуки ударов о шлемы и щиты и крики людей слились в грозный, безумный грохот. Рыцари падали на землю; те, кому удалось устоять на ногах или подняться, стаскивали с коней удержавшихся в седлах всадников, увлекая их в мешанину пешего столпотворения. Здесь, внизу, мечи оказывались бесполезными, и в ход пошли кинжалы. Сражение окончательно утратило свое очарование, превратившись в кровавую бойню. Последние останки рыцарского воспитания слетали с людей, как ненужная шелуха. Они рубили и кололи, выискивая бреши в обороне противника. Под копытами лошадей вместо глухих ударов звучало мокрое чавканье — это ломались руки, ноги и позвоночники.

Над холмами встал удушающий запах крови, когда отряд Эдуарда смял левый фланг Монфора; часть его людей рубилась с противником, а остальные стали окружать его с боков. Воины Монфора сражались с мужеством отчаяния, но вскоре оказались в полном окружении. Оставаться в седлах им становилось все труднее; враги набрасывались на их коней, стараясь повредить им задние ноги. Рыцари Эдуарда издали его боевой клич; клич, который привел под его знамена многих молодых рыцарей с турнирных полей во Франции на залитые кровью холмы Уэльса. Медленно, но неизбежно ряды вражеской армии начали подаваться под безудержным натиском сил Эдуарда. Рога заревели победную песнь, когда молодой лорд и его сторонники окончательно рассеяли левый фланг армии Монфора.

Но два других полка королевских войск вели тяжелое, упорное сражение с правым флангом и центром мятежников, которые затратили намного меньше сил на то, чтобы сблизиться с противником, сполна воспользовавшись преимуществом своего положения на вершине холма. В центре, против графа Корнуолла, сражался сам Монфор вместе со своими закаленными в боях рыцарями. Сын Корнуолла организовал атаку довольно бездарно, его рыцари рассеялись и сражались каждый сам по себе. Монфор, напротив, сомкнул ряды, создав непреодолимый барьер, на который рыцари Корнуолла накатывались, как волны на скалы, разбивались и отступали назад. Сражение в центре растянулось уже по всему склону холма. Несколько раз рыцари Корнуолла пытались обойти противника с флангов, но Монфор ревом рогов бросал в бой своих лучников, тучи стрел которых ослепляли и опрокидывали нападающих.

Что до короля Генриха и его баронов, то на левом фланге их битва носила более позиционный характер. Бросив в бой последние резервы мелких подразделений, им удалось потеснить правое крыло армии повстанцев. Но, в отличие от разящей атаки Эдуарда, рассеявшего своих противников, им приходилось буквально выбивать каждого из своих врагов поодиночке, поскольку сдаваться те не собирались.

На противоположном склоне холма, в хаосе уничтоженного левого фланга Монфора, люди Эдуарда подняли его ярко-алый стяг, в центре которого дышал пламенем золотой дракон, — знак того, что пощады не будет. Благородные дворяне, уцелевшие в бою, будут захвачены в плен, и за них будет заплачен выкуп, но пешие воины не могли рассчитывать на подобное снисхождение. В большинстве своем это были лондонские обыватели, которые не могли принести ни денег, ни славы победителям. Они годились лишь для того, чтобы рыцари могли утолить жажду крови или черви — голод. Рыцари Эдуарда, оставив позади разрозненные остатки кавалерии Монфора, набросились на них, как волки на овечье стадо. Пехотинцы, будучи не в силах выдержать страшный удар закованных в латы всадников, повернулись и бросились бежать под защиту леса. Люди Эдуарда ринулись за ними в погоню. Поднявшись по склону и перевалив через его макушку, они устремились вниз по его противоположной стороне и вскоре скрылись из виду.

Впереди виднелась сплошная стена пик и копий — это правый фланг Монфора упорно сопротивлялся натиску полка короля Генриха. Граф поудобнее перехватил копье и пришпорил своего коня. Через две щели в забрале он видел хаос впереди, а колено его оказалось зажатым между седлом и боком соседнего скакуна. Внутри шлема царил ад, и он задыхался от запаха собственного пота. Как только во вражеских рядах открывался хоть крошечный проход, Брюс громовым рыком подгонял своих людей, которые по-прежнему держались тесной группой вокруг него, и они слитной массой устремлялись вперед, разя насмерть любого, кто пытался прорваться к ним навстречу. Полк Эдуарда давно исчез из виду, равно как и пехотинцы, которых он преследовал. А вот центр и правый фланг Монфора, даже под давлением численно превосходящих сил противника, держались. Стремительное продвижение Эдуарда обнажило фланг Корнуолла, и Монфор сполна воспользовался этим преимуществом, лично возглавив составленный из ветеранов отряд, чтобы опрокинуть полк графа.

Кишащая толпа перед Брюсом вновь раздалась в стороны, и из образовавшегося прохода на него ринулся кто-то из людей Монфора. Он был забрызган кровью с головы до ног, в центре щита красовалась огромная звездообразная вмятина. Угадать, кто находится под доспехами, было невозможно, и только рукава накидки и наплечники позволяли строить предположения. Но и то, и другое было Брюсу незнакомо, что не помешало ему нанести удар копьем, который пришелся в шлем противника сбоку. Железный наконечник со скрежетом проехался по металлической щеке и соскользнул. От удара всадник покачнулся в седле, но нашел в себе силы замахнуться и нанести удар мечом по шлему Брюса. Лорду Аннандейлу показалось, будто голова его превратилась в наковальню. Перед глазами у него все плыло, похоже, он получил сотрясение мозга. Зарычав и превозмогая боль, он вновь нанес удар копьем. Однако противника уже не было перед ним; кто-то из вассалов Брюса сбил его с коня в кровавую кашу под копытами, и подняться тот уже не смог. В ушах у лорда звучали неистовые крики людей, перемежаемые истошным ржанием лошадей. В прорехи в боевых порядках Генриха прорывалось все больше и больше рыцарей Монфора, сея смерть и разрушение.

Конь перед Брюсом вдруг встал на дыбы, сбросив с себя всадника. Тот опрокинулся на лорда, выбив копье у него из рук. Изо всех сил натянув поводья, чтобы не дать своей лошади удариться в панику, Брюс выхватил из ножен меч, и тут на него налетел очередной мятежник. Скакун под ним отчего-то присел на задние ноги, но это не помешало лорду нанести страшный удар врагу в шею, отчего его кольчуга разлетелась на куски. Меч застрял в разрубленном плече, и Брюс с трудом вырвал из трупа окровавленное лезвие. Где-то впереди заревел рог.

Полк графа Корнуолла был смят фланговым ударом Монфора. Оказавшись в плотном кольце солдат противника, отрезанный от своих рыцарей, брат короля принялся отчаянно прорубаться на свободу. Вырвавшись из самой гущи схватки, он пришпорил коня и понесся по полю. Когда отряды его вассалов последовали за ним, трубя отступление, битва за центр распалась на отдельные схватки. Остатки полка Корнуолла, лишившись своего предводителя и охваченные паникой, стали попросту разбегаться. Мятежники воспрянули духом и с победными криками устремились за ними в погоню. Разбитый в центре полк подставил под удар фланг полка самого короля. Беспорядок, воцарившийся в рядах противника, вдохнул новые силы в людей Монфора. В передовых порядках Генриха возникали все новые и новые бреши, в которые врывались рыцари Монфора. Симон де Монфор провозгласил крестовый поход против своего короля. Похоже, Бог оказался на его стороне.

Повсюду зазвучали крики:

— Отходим! Отходим!

Король Генрих вместе со своими рыцарями возглавил поспешное отступление, больше похожее на паническое бегство. Королевский штандарт развевался позади него, когда он пришпорил своего скакуна, посылая его вниз по склону, обратно в Льюис. Лорд Аннандейл обнаружил, что неуправляемая сила подхватила его и несет помимо воли. Какой-то рыцарь упал на всем скаку перед ним, и лошадь его забилась на земле, вздымая клубы пыли. Брюс дал шпоры своему жеребцу и перепрыгнул через упавших, и копыта его коня взбили меловую пыль, когда он приземлился. Кое-кто из его людей ухитрился держаться поблизости, и он видел их рядом в прорези шлема. Кругом царила паника, и королевская пехота в панике бежала по склону холма впереди конницы.

По всему Льюису пылали факелы. Наступал вечер, и едкий дым плыл над крышами домов. Во дворе одного из зданий, расположившихся на некотором удалении от замка, в сгущающихся сумерках пылало целое созвездие.

В келье небольшого монастыря Льюиса томились в ожидании четверо мужчин. Один из них сидел на единственном в келье тюфяке, обхватив голову руками, другой прислонился к стене возле двери, полузакрыв глаза, а третий сидел прямо на голом полу, подтянув колени к груди. Четвертый стоял у окна, глядя на темные силуэты зданий приората, вырисовывавшиеся на фоне подсвеченного огнями неба.

До слуха Брюса доносилось ржание лошадей, которых сейчас добивали. Они были слишком тяжело ранены в битве, чтобы их вылечить. Жалобные стоны коней заглушал громкий пьяный смех и хвастливые песни людей Монфора, которые не замедлили отпраздновать свою победу. Брюс ясно видел их сквозь паутину оконного переплета кельи. Он оглянулся, заслышав чье-то горестное всхлипывание. Джон Комин у дверей по-прежнему не открывал глаз, а Баллиол все так же сжимал голову руками. Брюс догадался, что всхлип донесся со стороны третьей фигуры, съежившейся на полу. Оруженосцу вряд ли было больше восемнадцати: он был немного младше его первенца, оставшегося в Шотландии. В тусклом свете факела его глаза казались бездонными озерами. Брюс недовольно фыркнул, глядя на Баллиола, хозяина оруженосца, который даже не соизволил поднять голову. Спустя мгновение он вновь отвернулся к окну, не желая утешать чужого слугу. Кроме того, ему нечего было предложить несчастному юноше, потому что какие могут быть утешения перед лицом поражения и смерти?

Несколькими часами ранее, после того как битва на холмах Даунса обернулась полным разгромом, вассалы Генриха бежали под защиту монастырских стен, где король разбил свой лагерь по прибытии в Льюис. Остатки кавалерии рассеялись по всему городу, ища укрытия где только можно. Пехоте повезло намного меньше. Неспособная к быстрому бегству, которое продемонстрировали конные рыцари, она стала легкой добычей для воинов Монфора. Но гибель пеших воинов, хотя и жестокая и безжалостная, была, по крайней мере, быстрой. А унижение тюремного заключения, когда приходилось ждать, что твою судьбу решит другой человек, представлялось Брюсу намного худшим уделом. В бою у мужчины, по крайней мере, был выбор — как сражаться и как погибнуть. Во всяком случае, он был свободен. Здесь и сейчас выбора не было. И перспектива утратить власть над собой страшила Брюса сильнее физической смерти.

Король и его люди едва успели забаррикадироваться в монастыре, как армия Монфора ворвалась в город. Приорат был окружен, и мятежники выставили перед его воротами нескольких пленников, захваченных на поле боя, включая графа Корнуолла. Монфор явно получал неизмеримое удовольствие, когда крикнул королю, что его брат позорно бежал с поля битвы и спрятался на мельнице. Затем он пригрозил казнить графа у всех на виду, если король откажется принять его условия капитуляции. Подобная угроза казалась невозможной, потому как вот уже более двух столетий в Англии не казнили ни одного графа, и это было против всех и всяческих правил войны. Но Монфор вел далеко не обычную войну: он поднял мятеж против своего короля и пытался заполучить власть над королевством. Генрих, потребовал Монфор, должен сдаться на милость победителя и дать согласие на то, чтобы страной от его имени правил совет баронов. Сам он останется королем лишь номинально, лишившись всех полномочий и передав их этому совету.

Брюс вместе со своими рыцарями находился в трапезной, когда туда ввалились пять человек. Один был тяжело ранен, и его поддерживали под руки двое товарищей. Все они были покрыты грязью и кровью с головы до ног, да и пахло от них просто омерзительно. Возглавлял их лорд Эдуард. Вместе с остальными Брюс выслушал рассказ молодого человека о том, как он наголову разбил бегущую пехоту Монфора, преследуя ее на протяжении нескольких миль, но потом, вернувшись на поле боя, обнаружил, что все уже кончено. Его полк атаковали в тот самый момент, когда он собирался войти в город. Эдуарду удалось бежать и, сообразив, что отец наверняка укрылся в приорате, он пробрался в монастырь мимо войск Монфора по канализационной канаве.

Вскоре после этого в трапезную пожаловал сам король. Тревога и облегчение на лице Генриха быстро сменились гневом, и на щеках его выступили пятна жаркого румянца, когда он принялся бранить своего сына, требуя объяснений, почему тот покинул поле битвы. Эдуард стоял на своем, возвышаясь над отцом, как башня. Высокомерным тоном он заявил, что рассчитывал на то, что его отец сумеет оборонить собственные фланги. В наступившей тишине Генрих, казалось, стал меньше ростом и съежился. Гнев его испарился вместе с решимостью, когда он объяснил сыну, что у него не осталось иного выбора, кроме капитуляции. Эдуард горячо возражал, утверждая, что у них достаточно припасов и что они могут продержаться здесь сколь угодно долго. Но теперь настал черед короля проявить твердость. Монфор пригрозил казнить его брата. Так что все кончено.

— Ты решил нашу судьбу, когда покинул поле битвы, — закончил Генрих. — И теперь тебе предстоит познать горечь поражения. — Он повернулся лицом к собравшимся, которые до сей поры молча внимали ему. — Как и всем вам. Я принял решение.

Переговоры между королевскими силами и мятежниками продолжались, но теперь оставалось уладить лишь некоторые формальности. По приказу Монфора все, кто оказался в монастыре, разделились по рангу и местности, из которой прибыли, и сдали оружие. Приорат, бывший некогда их убежищем, превратился в темницу, где им придется ждать до тех пор, пока Монфор не определит их дальнейшую судьбу. Эдуард останется заложником, а Генрих вернется в Лондон, где ему предоставят такую же ограниченную свободу, как и его захваченному в плен сыну.

Брюс стиснул зубы, когда оруженосец всхлипнул вновь. Хотя, скорее всего, из них четверых именно этот молодой человек отделается легче всего. Он не был простолюдином-пехотинцем, и если только Монфор в самом деле не вознамерился казнить дворян, то смерть ему не грозила, как, впрочем, и выкуп, которым можно было пренебречь. А вот самому лорду Аннандейлу перспектива выкупа представлялась весьма мрачной. Он был не последним вельможей в свите короля Генриха и пользовался большим влиянием в Шотландии. Монфор не отпустит его так просто. И выкуп способен надолго, если не навсегда, разорить его семью. Он крепко зажмурился, вспоминая проклятие святого Малахии, которое вот уже несколько десятилетий довлело над его родом, начиная от его предков и заканчивая его сыном.

Лязг засова заставил всех четверых поднять головы. Баллиол, морщась от боли, поднялся на ноги, и на его изрезанном морщинами лице отразилась твердая решимость. Дверь открылась, и на пороге возник человек с факелом в руке. Брюс узнал его. Он уже видел его ранее в Эдинбурге. Это был Уильям Комин, глава Коминов Килбрида собственной персоной.

Молчание нарушил Джон Комин:

— Кажется, на сей раз вы сделали правильный выбор, кузен.

Уильям Комин мрачно улыбнулся:

— Рыжие Комины долгое время были при власти, правя нами железной рукой. Теперь, похоже, пришел наш черед.

— Если вы пришли сюда только затем, чтобы злорадствовать, погодите, — прорычал Комин. — Как бы ни поступил со мной Монфор, Рыжие Комины продолжат жить и здравствовать. Об этом позаботится мой сын и наследник. — В его словах прозвучала неприкрытая угроза.

Улыбка Уильяма Комина увяла:

— Совсем напротив, кузен. Я пришел, чтобы освободить вас.

Баллиол презрительно фыркнул, а вот его оруженосец с надеждой вскочил на ноги.

— Не знал, что граф Лестер получает приказы от скотта.

— Сэр Симон вознаграждает тех, кто хранит ему верность. Я обратился к нему с просьбой отпустить моего родственника, и он даровал мне троих пленников в обмен на мою службу.

— Зачем вам это нужно? — пробормотал Джон.

— Мы не всегда сходимся во взглядах, кузен, но в душе мы все Комины, невзирая на свои амбиции. Так что мне, как и Коминам Килбрида, не доставит удовольствия видеть, как вас разорит выкуп. А взамен вашего освобождения я хочу всего лишь часть влияния, которым пользуется наша семья. И положение при дворе короля.

Но, похоже, его доводы не убедили Джона.

— Выкуп за меня одного сделает Монфора богатым человеком. Для чего ему отпускать сразу троих?

— У Монфора и без того достаточно богатых пленников, включая лорда Эдуарда, чтобы многократно увеличить свое состояние. Кроме того, в этом деле деньги для него — не главное. Он понимает, что вы всего лишь выполняли свой долг перед королем. И он предпочитает видеть вас на свободе, своими союзниками, — добавил Уильям, глядя на Брюса и Баллиола, — а не пленниками.

Баллиол кивнул:

— Что ж, он вполне может рассчитывать на это. Как и Комины Килбрида. Род Баллиолов в долгу перед вами, сэр Уильям.

— Сэр? — со страхом подал голос молоденький оруженосец, когда Баллиол направился к двери.

Баллиол оглянулся на него.

— За тебя заплатят выкуп, — небрежно обронил он.

— Сэр, умоляю вас, — заплакал оруженосец.

— Пойдемте, — нетерпеливо обратился Уильям Комин к лорду Аннандейлу.

Когда Брюс шагнул вперед, Джон Комин загородил проход.

— Только не он, — сказал он, встретив взгляд лорда Аннандейла. Его собственные темные глаза зловеще блеснули в свете факела.

— Кузен?

Джон Комин не сводил взгляда с Брюса.

— Брюс остается.

— Сэр Симон де Монфор предоставил мне освободить трех человек по моему выбору.

— Он ведь не сказал, кого именно?

— Нет, но…

— Тогда вот он и будет третьим, — заявил Джон, жестом указывая на оруженосца, на лице которого проступило невыразимое облегчение.

— Выкуп за оруженосца не стоит того, чтобы им заниматься, кузен. Это же сущие гроши.

— Напротив, — возразил Джон Комин. Уголки его губ дрогнули и приподнялись в улыбке, но ее вряд ли можно было назвать дружеской. — Припоминаете, сэр Роберт, как моя семья обратилась к вам, прося поддержки в борьбе с нашими врагами, когда юный Александр взошел на трон? Разумеется, вы должны помнить об этом, потому что времена тогда были тяжелыми, и моя семья в полной мере ощутила это на себе. Состояние и влияние, которое мы приобрели за долгие годы верной службы, грозили ускользнуть у нас между пальцев. Вы были единственным, кто мог спасти нас, кто мог сохранить баланс сил, пока король оставался несовершеннолетним, не вынуждая нас прибегнуть к тем действиям, которые нам пришлось предпринять, чтобы выжить.

— Выжить? — выплюнул Брюс, делая шаг вперед. — Вы удерживали у себя нашего короля против его воли.

— А помните ли вы свой ответ? — прервал его Джон Комин. — Вы сказали, что скорее согласитесь поступить на службу к самому дьяволу, чем помочь презренному сыну мелкого чиновника? Я пообещал вам, что когда-нибудь вы заплатите за то горе, что причинили моей семье своим решением. И вот этот день наступил.

Когда Уильям Комин отступил в сторону, а Баллиол и оруженосец последовали за ним наружу, Джон Комин закрыл дверь кельи. Последним, что увидел лорд Аннандейл, было торжествующее лицо Комина, сияющее в свете факела.

Городок Линкольн утопал в струях дождя. Небо затянули облака, безостановочно сея влагу на головы людей, толпа которых собралась перед собором. Матери и младенцы, ремесленники и фермеры, трактирщики и нищие, набожные и любопытствующие мокли под проливным дождем, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на королевскую процессию, которая часом ранее втянулась в темный арочный проем собора. Над головами собравшихся катился колокольный звон, эхом отражаясь от зданий, обступивших промокшую насквозь рыночную площадь, и растекаясь по мостовым опустевших улиц.

В самом соборе, напоминавшем огромную сводчатую пещеру, склонив голову в молитве, находилось внушительное собрание, заполнившее все проходы вплоть до хоров. Лорды и леди, бароны и рыцари, девицы и королевские чиновники — все были одеты в черное, с надвинутыми на лица капюшонами. Рыцарские доспехи прикрывали складки ткани, не позволяя разглядеть цвета и гербы, что делало мужчин безликими и равными в своей скорби. Сам собор также в знак траура был украшен полосами невесомого черного шелка, каскадами ниспадающего с арочных сводов. Тусклый свет сочился сквозь архитектурные проемы в форме три- и четырехлистников на верхнем этаже, и в его лучах таинственно клубились ароматы благовоний и дым свечей. Огромное окно с восточной стороны заливали струи дождя, выбивая барабанную дробь на витражных стеклах, которая становилась отчетливо слышной в перерывах между медленно падающими ударами колокола.

Эдуарду, стоявшему в первом ряду перед высоким алтарем, мрачно-торжественному в черном бархатном платье, колокольный звон напоминал медленные удары сердца. Позади него высилась алтарная перегородка, за которой в темноту нефа убегали один за другим арочные своды, похожие на гротескную грудную клетку с торчащими ребрами и мускулистыми прожилками знаменитого пурбекского мрамора. Перед королем, в окружении свечей, на катафалке стоял гроб с покровом из венецианского шелка, расшитым сотнями золотых цветов, под которым смутно угадывались лишь его прямоугольные формы размером с человеческое тело. Внутри гроба лежала его супруга.

Эдуард до сих пор не пришел в себя от осознания того, как быстро рухнула его прежняя жизнь, стоило смерти лишь мимоходом коснуться его. Всего через несколько дней после того, как он получил сокрушительное известие о том, что Маргарет Норвежская, будущая невеста его сына, умерла по дороге в Шотландию, заболела Элеонора. Она захворала еще в Гаскони и ослабела настолько, что лекарь заподозрил, что эта слабость и стала причиной лихорадки, от которой она буквально истаяла на глазах. Эдуард приказал перевезти Элеонору в Линкольн, поближе к усыпальнице Святого Хью Авалонского,[36]но ничто — ни молитва, ни снадобья, ни чудо — не смогли спасти ее.

Элеонора, его испанская королева, была его верной спутницей на протяжении тридцати шести лет. В день их бракосочетания в кастильском королевстве ему едва исполнилось пятнадцать, а самой Элеоноре было всего двенадцать лет от роду. За все это время она практически не покидала его, сопровождая в крестовых походах в Святой Земле, в кампаниях в Уэльсе и в подавлении кровавого мятежа Симона де Монфора. Она оставалась с ним в болезни и поражении, в ссылке и триумфе, в рождении их шестнадцати детей и смерти одиннадцати из них. Она была его разумом и рассудком, его состраданием и страстью. А теперь она превратилась в хладный труп в деревянном ящике, с органами, вынутыми для размещения в усыпальнице в Линкольне, и телом, которое будет доставлено в Лондон со всеми почестями, какие только сможет устроить для нее Эдуард. Он уже заплатил призреваемым в богадельнях, чтобы те разошлись по всем городам и весям Англии, разнося печальную весть о кончине супруги короля, и вскоре по всей стране зазвучат в унисон поминальные колокола, от Винчестера до Эксетера, от Уорика и до Йорка.

Когда епископ принялся читать псалом по требнику, король услышал за спиной всхлипывания. Обернувшись, он увидел своего сына, Эдварда Карнарфона, стоящего в обществе четырех сестер. Мальчик плакал, закрыв лицо руками, и плечи его содрогались от рыданий. Не сказав ни слова, король отвернулся. Его собственное горе ледяным комком свернулось у него в сердце, откуда раскинуло щупальца по всему телу, по всем мышцам и сухожилиям, стальным обручем сдавив грудь и не давая дышать. И выпустить его на волю — значит, развалиться на куски и перестать существовать. Он не намеревался делать ничего подобного. Да, он потерял любовь всей своей жизни. Но цель осталась.

Епископ пробормотал последние слова поминальной мессы и толпа зашевелилась. Когда причетники окропили гроб святой водой, стекающей с веточек иссопа,[37]лорды и епископы потянулись к нему, выстраиваясь в очередь, дабы отдать последнюю дань уважения его покойной супруге и продемонстрировать свое почтение. Ему были не нужны ни их жалость, ни сочувствие: король прекрасно знал, что для многих это не более чем притворство. Кое-кто из наиболее своенравных баронов позволил себе высказать недовольство в парламенте его долгим пребыванием во Франции. Скорбное выражение их лиц казалось Эдуарду лишь маской, и смотреть на это ему хотелось не более, чем созерцать гроб с телом супруги. Коротко кивнув Джону де Варенну, стоявшему в первом ряду, король быстрым шагом направился к двери в северном трансепте[38]собора и вышел в коридор, ведущий на крытую аркаду монастырского двора. Мгновением позже за ним последовал граф Суррей.

Эдуард вышел во внутренний дворик, под дождь, который по-прежнему поливал прямоугольник травы посреди вымощенных камнем крытых переходов. Закрыв глаза, он глубоко вдохнул промозглый ноябрьский воздух, почему-то живо напомнивший ему липкий и надоедливый аромат благовоний. Оглянувшись, он заметил Джона де Варенна, остановившегося рядом. Пожилой граф, уступавший ему в росте несколько дюймов, с недавних пор обзавелся заметным брюшком. Канаты мышц, разработанные долгими годами тренировок и сражений, расплывались, придавая рыхлость и без того грузной фигуре графа. Король поразился изменениям, произошедшим с его самым способным командующим, и ему вдруг пришла в голову мысль, а не является ли это метафорическим выражением его правления? Быть может, и сам он стал слишком мягким, слабым и нерешительным? Не поэтому ли все его планы пошли прахом? При мысли об этом на скулах у Эдуарда заиграли желваки.

— Повторите, что написал в своем послании епископ Сент-Эндрюсский.

Джон де Варенн помолчал немного, явно собираясь с мыслями.

— Ну, что же вы? — поторопил его Эдуард.

Граф смущенно откашлялся.

— Прошу простить меня, милорд, но подходящее ли время вы выбрали для подобного разговора? Не будет ли лучше подождать немного и…

— Напротив, — холодно ответил Эдуард. — Я хочу начать планировать свой следующий шаг до того, как скотты объединятся, а мы окажемся не у дел. Отвечайте на мой вопрос.

— Епископ сообщает, что после смерти Маргарет Джон Баллиол провозгласил себя королем, но сэр Роберт Брюс отверг его притязания. Дворяне королевства разделились на два лагеря, и епископ опасается, что подобный раскол приведет к гражданской войне. Он умоляет вас двинуться на север и восстановить мир. Он полагает, что вельможи Шотландии прислушаются к вам и хочет, чтобы вы приняли непосредственное участие в выборе преемника.

Эдуард устремил взгляд на промокшую клумбу, глядя, как струи дождя каскадами срываются с арочных перекрытий.

— Разве не в том же самом положении оказался мой отец, когда Александр в первый раз сел на трон?

Джон де Варенн хмыкнул:

— Сходство, несомненно, есть, но я бы не стал утверждать, что абсолютное, милорд.

— Но скотты потребовали от моего отца, чтобы он вмешался, когда Александр впервые взошел на трон, будучи еще ребенком, — нетерпеливо возразил Эдуард. — И это вмешательство привело к тому, что мой отец сумел устроить брак моей сестры с королем.

Граф согласно кивнул:

— Да, хотя ваш батюшка мало что выиграл в плане управления Шотландией. Его влияние на события оставалось, в лучшем случае, незначительным.

— Мой отец так и не научился обращать ситуацию себе на пользу, — ответил Эдуард. — А что Баллиол и Брюс? Каким, по-вашему, королем будет каждый из них?

— Поскольку сэр Джон женат на моей дочери, я знаю его лучше, чем Брюса. — Варенн передернул широкими плечами. — Баллиол легко поддается чужому влиянию, я бы сказал. Его нельзя назвать прирожденным лидером. Ему легче выполнять приказы, нежели отдавать их самому. Брюс же, напротив, умен и обладает сильной волей, хотя всегда оставался вашим верным союзником, а те земли, что принадлежат ему в Англии, делают его вашим подданным в такой же мере, как и Александра.

Морщины, собравшиеся на лбу Эдуарда, стали глубже.

— Когда Александр заговорил о возможности брачного союза между нашими домами, я полагал, что нашел способ достичь своей цели как без особых денежных расходов, так и без людских потерь. Вам известно, что после войн в Уэльсе я оказался в незавидном положении. Я больше не могу позволить себе дорогостоящей военной кампании. Во всяком случае, не сейчас, когда бароны и так выражают недовольство моим долгим отсутствием. — Эдуард повернулся к Варенну. — Но я не могу позволить, чтобы все мои усилия пошли прахом. Быть может, мой отец оказался слеп и не заметил те возможности, которые открывались перед ним после просьбы скоттов вмешаться. Но я не таков. Как только тело мой супруги будет предано земле, я отправлюсь на север, чтобы закончить то, что начал шесть лет тому. Я все еще верю, что пророчество может исполниться и без войны.

Эффрейг поплотнее запахнула накидку, выходя в холодный декабрьский вечер. Ветер ледяными уколами обжигал кожу и выдувал слезы из глаз. Над мрачными, коричневыми холмами нависло свинцово-серое небо. Несколько последних листочков цеплялись за голые ветви дуба, а землю под деревом усеивали упавшие сучья и багряный ковер опавших листьев. Эффрейг заметила, что ночью упали еще две судьбы — их сорвал с веток ураганный ветер, который всю ночь бушевал в долине и ломился в двери ее хижины. Она подберет их позже, сожжет веточки и веревку, которая связывала их, а потом похоронит находившиеся внутри предметы, предав их земле.

Присев на корточки, Эффрейг отставила в сторону пестик и ступку, которые прихватила с собой, и принялась шарить руками по земле. Та была твердой, как камень. Взяв пестик руками, она с силой ударила им об землю, кроша черную почву. Вскоре она согрелась и лишь время от времени делала передышку, чтобы убрать с лица падающие на лоб волосы. В воздухе запахло сыростью, а земля у нее под ногами превратилась в мелкое крошево. Опустив пестик в ступку, Эффрейг сняла с пояса мешочек. Она видела, как из-под одного из комьев земли наружу вылезает жирный червяк, слепой и голодный. Она ухватила пальцами его длинное розовое тельце и вытащила наружу. Он принялся извиваться в руке, и она сунула его в мешочек, а потом принялась осматривать землю в поисках других червей. Вскоре ей удалось найти еще семерых. Завязав мешочек, она подхватила ступку и выпрямилась.

Собаки выжидательно смотрели на хозяйку, когда она вернулась в хижину. Не обращая на них внимания, она подошла к столу, на который опустила ступку и мешочек. Скоро придет заказчица. Насыпав в ступку горсть прелого ячменя, Эффрейг вытащила из мешочка червей, одного за другим, и положила их поверх зерен. Черви тут же сплелись в клубок, и их тела влажно заблестели в свете единственной свечи. Эффрейг накрыла сосуд ладонью, оставив лишь щелочку для пестика между большим и указательным пальцами, а потом опустила туда закругленный конец инструмента. Поначалу пестик скользил, но вскоре тела червей лопнули, и она принялась перемалывать образовавшуюся кашицу резкими движениями. Закрыв глаза, колдунья пробормотала несколько слов, прежде чем вынуть пестик и положить его рядом со ступкой. Внутри образовалась влажная, сырая масса, которой придавали густоту размолотые ячменные зерна. Поначалу она решила добавить к ней сушеных цветков лаванды, но потом отказалась от этой мысли. Женщина платила ей слишком мало, чтобы идти на такие жертвы.

Эффрейг как раз чистила ступку, когда собаки встрепенулись и залаяли. Лавируя между мебелью, она зашипела на них, и они мгновенно умолкли. Распахнув дверь, колдунья увидела двух женщин, спускавшихся с холма. Обе кутались в шерстяные накидки в надежде укрыться от пронизывающего ветра. До слуха Эффрейг донесся взрыв смеха — смеялась старшая из двух женщин, и ее неуместное веселье вызвало у Эффрейг приступ раздражения. Было время, когда люди приходили к ней в трепетном молчании и в глазах у них читались страх и почтение. А сейчас эти две кумушки хихикали и перешептывались, вольготно подходя к дверям ее дома за своими любовными снадобьями и заклинаниями. В каком-то смысле Эффрейг даже сомневалась, что они действительно верят в ее колдовство, несмотря на то что они уже заплатили ей несколько монет. Они пришли к ней просто так, на тот случай, если Господь не услышит их молитвы. Они давным-давно позабыли те дни, когда женщины-воительницы призывали молнии с небес на головы своих врагов; когда друиды ходили по земле Британии и при встрече с ними все опускали глаза долу, страшась взглянуть в глаза волшебникам. Старая магия умирает. И уже давно.

Две женщины перешагнули порог ее дома, со страхом поглядывая на собак. Эффрейг подошла к столу и взяла полотняный мешочек, завязанный шнурком, в который она пересыпала молотую смесь из червей с ячменем. Она приблизилась к высокой женщине.

— Что я должна сделать? — спросила та, шустро выхватывая у колдуньи мешочек своими коротенькими пальчиками.

— Подсыпь это ему в еду на следующую ночь после полнолуния. Ты должна сделать так, чтобы он съел все. И тогда он воспылает к тебе любовью.

Женщина облизнула губы, глядя на мешочек.

— И он попросит меня выйти за него замуж?

— Он будет сходить с ума от страсти к тебе, это я могу сказать совершенно точно.

— А как же ты подсыпешь это ему в еду? — полюбопытствовала вторая особа, заглядывая через пухленькое плечико товарки.

— Я постараюсь оказаться на кухне до того, как в караульном помещении подадут ужин.

— Смотри, не перепутай, — насмешливо заметила ее подруга. — А то может получиться так, что тебя станет домогаться этот старый козел Йотр!

Женщина одарила компаньонку гневным взглядом, а потом с опаской взглянула на Эффрейг.

— Что будет, если он не съест это в полнолуние?

— Тогда ничего не выйдет. Заклинание не сработает и рассеется.

Женщина нахмурилась, глядя на свою подругу.

— Он сейчас в Аннандейле, на службе у сэра Роберта. Успеет ли вернуться вовремя?

— Они должны вернуться со дня на день. Во всяком случае, так говорит леди Марджори.

— Граф Каррик в Аннандейле? — вмешалась в разговор Эффрейг.

— Да, — ответила полненькая женщина. Глаза ее заблестели, ей явно не терпелось поделиться последними сплетнями. — Разве вы не слышали? Теперь, когда бедная Маргарет умерла, лорды собираются на Большой Совет. Леди Марджори говорит, что весной на север прибудет король Англии, чтобы помочь выбрать нашего нового властелина. Так что граф Роберт вскоре воротится в Тернберри, чтобы подготовить свое требование.

— Его требование? — сухо переспросила Эффрейг. — Но ведь право занять трон принадлежит не графу, а его отцу, лорду Аннандейлу.

Но ее слова не убедили крупную женщину.

— Лорд так же стар, как и эти холмы. Он недолго сможет носить корону. Ее унаследует граф. — Она самодовольно улыбнулась. — И это возвышение принесет много хорошего его рыцарям.

— Как и тебе, если ты выйдешь замуж за одного из них, — пробормотала ее товарка, ущипнув подругу за бок и завистливо хихикая.

Крупная женщина протянула свободную руку Эффрейг.

— Вот ваша плата.

Эффрейг почувствовала, как в ладонь ей просыпались горячие мелкие монетки. Подавив внезапное желание швырнуть их в рыхлую физиономию женщины, она сжала холодные пальцы вокруг липкого металла и подошла к двери. Не говоря ни слова, она недвусмысленно распахнула ее, мрачно глядя на посетительниц.

Обе женщины поспешно выскользнули наружу, на пронизывающий ветер. Эффрейг смотрела, как они поднимаются на холм. Пухлая женщина держала мешочек в высоко поднятой руке и что-то напевала звонким, девичьим голоском, а вторая мелко кудахтала ей в тон. Колдунья отвела глаза и посмотрела на возвышающийся над нею дуб. Ветви его походили на оленьи рога, темнеющие на фоне зимнего неба. Взгляд ее остановился на свисавшей с верхней ветви потрепанной клетке, внутри которой раскачивалась тонкая петля. Она вдруг вспомнила, как плела ее, наговаривая волшебные слова, чтобы снять проклятие Святого Малахии. Она вспомнила, как лорд опустил ей руку на плечо, вспомнила треск огня, его дыхание у себя на щеке и звездопад в ночном небе, похожий на огненный дождь. Взгляд ее устремился в сторону Тернберри. Мысли о графе туманили ей рассудок, но он прояснился, стоило ей подумать о его сыне. В ту ночь, когда он родился, тоже падали звезды. Она вспомнила, как увидела Марс, яркий и красный, похожий на кровавый глаз, подмигивающий ей из темноты.

Река Твид привольно петляла по лугам и полям. Ее южный берег обозначал пограничные владения Англии, тогда как на северном берегу, по другую сторону водного пространства, покрытого рябью из-за разгулявшегося ветра, начиналось королевство Шотландия.

В изгибе реки на английской стороне лежало небольшое поселение Норхем. Над городком, утопающем в сладком, как патока, летнем полудне, высился каменный замок, одна из главных цитаделей Энтони Бека, епископа Даремского. В свежевыбеленных стенах, отражающихся в стеклянной поверхности воды, чернели узкие бойницы для лучников. Все они выходили на северную сторону. С самой высокой башенки свисал ярко-красный стяг, украшенный тремя золотыми львами.

В зале замка собралась толпа мужчин. На головокружительной высоте над ними перекрещивались потолочные балки, а оштукатуренные стены были сплошь увешаны гобеленами. В одной половине залы преобладали сюжеты о Спасителе, в другой — Судного дня. В торце залы на витражном стекле архангел Михаил взвешивал людские души, и его суровое лицо было выложено из десятков кроваво-красных осколков. Под окном, в центре возвышения, стоял трон. На нем восседал король Англии. Вокруг Эдуарда выстроились его сановники, среди которых были и граф Суррей, и епископ Бек. Всего на платформе насчитывалось тринадцать человек.

Роберт, стоя рядом с братом в толпе шотландских вельмож, вместе со всеми смотрел, как тринадцать избранных один за другим пересекали помост и преклоняли колена перед королем. В зале царила мертвая тишина. Предполагалось, что наступил торжественный в своем величии момент, и, пожалуй, так оно и было, хотя скотты ожидали совсем другого. Роберт отметил про себя, что единственными, кому происходящее доставляло очевидное удовольствие, были англичане. Еще бы им не радоваться — ведь теперь их король стал верховным лордом Шотландии.

Всего месяц тому шотландцы ожидали прибытия Эдуарда с явным нетерпением. Да, в их среде существовали определенные опасения, которые выразил епископ Глазго, предостерегая соотечественников об опасности чужеземной интервенции, но, в целом, все были преисполнены радужных надежд. После пяти беспокойных лет наконец-то будет окончательно решен вопрос о преемнике Александра. Хранители и все королевство практически поровну разделились между Баллиолом и Брюсом, и Советы в Скоуне не могли преодолеть разлад, так что король Эдуард взял на себя роль арбитра.

В конце апреля вельможи стали съезжаться в королевский городок Бервик на северном берегу Твида, куда должен был прибыть и король. Но когда Эдуард, наконец, появился, по его поведению стало ясно, что он пришел сюда не как брат или товарищ, а как завоеватель, которого сопровождала целая армия стряпчих и советников, эскадра военных кораблей, шесть сотен лучников и пятьсот конных рыцарей. Здесь, в замке Норхем, Эдуард заявил, что сам выберет для них короля, но сначала они должны признать в нем своего сюзерена. Он заявил, что привез с собой письменные доказательства, составленные его стряпчими, которые подтверждают его старинное право на эту должность. Хранители с епископом Вишартом во главе яростно оспаривали это утверждение, но во время жарких дебатов на Совете король хранил презрительное ледяное молчание, а его армия отбрасывала зловещую тень на оба берега Твида.

В конце концов, несмотря на возражения, шотландским вельможам пришлось подчиниться, дабы положить конец смуте, воцарившейся в королевстве. Констебли передали управление королевскими замками, а хранители были вынуждены сложить свои полномочия, после чего Эдуард вновь наделил их властью, навязав им английских чиновников. Существовало, однако же, одно условие, соблюсти которое хранители требовали неукоснительно. Эдуард должен был выполнять обязанности сюзерена только до тех пор, пока не будет назначен новый король, и гарантировать независимость Шотландии. В течение двух месяцев после инаугурации он должен будет передать управление королевскими замками, вручить всю полноту власти королю Шотландии и не предъявлять более никаких требований. Эдуард согласился на него и скрепил договор своей печатью, после чего заявил молчаливо внимавшим ему вельможам, что он справедливый король и что слушание будет проходить по всем правилам. Это означало, что всем претендентам на трон будет дана возможность выступить перед собравшимися и обосновать свои претензии.

Роберт смотрел, как пышно разодетый мужчина, прибывший в сопровождении многочисленного кортежа в Бервик неделей ранее, пересек помост и опустился на колени перед королем Англии.

В зале Норхемского замка вновь загрохотал голос епископа Бека.

— Согласны ли вы, сэр Флоренс, граф Холланд, принять суждение блистательного короля Англии, герцога Гасконского, повелителя Ирландии, покорителя Уэльса и сюзерена Шотландии? И согласны ли вы перед лицом всех присутствующих подтвердить, что он обладает законным правом рассматривать ваше дело о претензиях на трон этого королевства?

Разряженный в пух и прах граф низко склонился перед троном и, как и девять человек до него, ответил утвердительно. На левой половине помоста своей очереди ожидали всего трое мужчин.

Следующим по платформе к трону прошагал Джон Комин. Когда лорд Баденох опустился на одно колено, Роберт обратил внимание, что он наклонил голову далеко не так низко, как все остальные. И впрямь, напряженная поза графа, казалось, говорила, что он вовсе не намерен кланяться. Роберт почувствовал, как кто-то толкнул его в бок, и оглянулся на брата. Эдвард кивнул головой куда-то вдоль шеренги мужчин, стоявших рядом, включая их отца, и Роберт увидел бледного молодого человека с гладкими черными волосами. Это был старший сын и наследник Джона Комина, носивший имя своего отца. Роберт видел его несколько раз после ассамблеи, состоявшейся в Биргеме годом ранее, хотя они никогда не заговаривали друг с другом. Молодой человек не сводил оцепеневшего взгляда с коленопреклоненной фигуры отца, и на его впалых щеках цвел жаркий румянец. А на лице читалась нескрываемая гордость.

— Неужели он всерьез надеется, что его отца изберут королем? — прошептал Эдвард.

— Он должен понимать, что этого никогда не случится, — пробормотал в ответ Роберт. — Комин даже не предъявил никаких прав на трон. Он хочет, чтобы королем стал Баллиол. Дед полагает, что он добивается формальной регистрации своих претензий.

Молодой Джон огляделся по сторонам, и горделивое выражение его лица сменилось холодной враждебностью, когда он встретился взглядом с братьями Брюсами.

Внимание же Роберта привлекла группа мужчин справа от короля, к которым только что присоединились граф Холланд и Джон Комин. Большинство, подобно Комину, не рассчитывали всерьез на то, что их права на трон имеют под собой сколь-нибудь серьезные основания. Несмотря на уверения короля в справедливом рассмотрении дела, все понимали, что в соревновании по-настоящему участвуют лишь два человека. Эти двое должны были последними предстать перед королем и признать его верховную власть над собой. Первым шел Джон Баллиол, нетерпеливый и улыбающийся.

— Если он поклонится еще ниже, то попросту переломится пополам, — прошептал Эдвард.

Следующим на помост ступил лорд Аннандейл, и теперь настала очередь Роберта преисполниться гордости. Его дед преклонил колено медленно, болезненно морщась, словно его гигантская фигура выражала протест против того неловкого положения, в котором очутилась. Но, даже кланяясь, старый лорд не утратил ни грана властности.

Роберт внимательно всматривался в короля Англии, пока епископ Бек обращался к его деду. Он ничего не смог прочесть по этим серым глазам, не считая, пожалуй, затаенной печали, но, не исключено, что ему просто померещилось, потому как известие о смерти королевы Элеоноры опередило короля. Все они знали о том, что Эдуард повелел каменщикам возвести монументальные кресты в тех местах, где останавливалось тело его супруги на пути из Линкольна в Лондон. Роберт воочию представил себе эти каменные памятники скорби, разбросанные по всей Англии. Он много слышал о короле: о его мужестве в крестовых походах, о его сноровке и бесстрашии воина, о его осмотрительности государственного мужа и страсти к охоте и рыцарским турнирам. Его изрядно удивило холодное и угрожающее поведение короля, что так противоречило образу человека, о котором с таким восхищением всегда отзывался его отец.

Его дед поднялся с колен, сутулясь, и присоединился к остальным претендентам. Епископ Бек обратился к собравшимся с речью, и Роберт ощутил укол нетерпения. С того момента, как дед привел его на вершину холма Мут-Хилл, борьба старого лорда вошла в его кровь и плоть. Если Эдуард назовет его деда королем, он, в свою очередь, станет наследником трона, всего лишь вторым после отца. Но Роберт постарался обуздать свое нетерпение, зная, что слушания продлятся несколько месяцев, а может быть, и дольше. После сегодняшнего дня, когда петиция его деда будет зарегистрирована должным образом, Брюсы вернутся домой, как и все прочие, чтобы ожидать вердикта нового верховного правителя Шотландии.

— Она смотрит на тебя.

Роберт сделал большой глоток темно-вишневого вина, слушая, что шепчет ему на ухо Эдуард, в голосе которого слышалась веселая насмешка.

— Неужели? — Роберт с деланно небрежным видом прислонился к стене, но взгляд его помимо воли скользнул поверх голов танцоров в дальний конец залы.

Брат, заметив его взгляд, рассмеялся.

— Нет, я пошутил.

— Ах, ты, негодник, — пробормотал Роберт. Он обвел толпу взглядом, высматривая ярко-красную вуаль, которая была здесь всего несколько минут тому. В зале звучала музыка, и высокие голоса волынок и грохот барабанов заглушали шум шагов мужчин и женщин. Столы, на которых было подано праздничное угощение, сейчас сдвинули к стенам, чтобы освободить место для танцев. Шеренга смеющихся женщин то смыкалась, то вновь отступала от линии мужчин, загораживая Роберту обзор. Он отвернулся, и в то же самое мгновение перед ним на помосте промелькнула красная вуаль. Это была она.

Ее звали Евой, и она приходилась дочерью графу Дональду Мару, одному из самых ярых сторонников его деда. В прошлом году Роберт несколько раз встречался с нею по разным поводам, когда его отец ездил в Аннандейл, чтобы поддержать претензии деда на трон. Она была не первой женщиной, на которой он остановил свой взор. В Лохмабене были одна или две девушки, привлекшие внимание Роберта во время его пребывания там, включая племянницу одного из вассалов деда, которая сделала его мужчиной на сеновале в заброшенном амбаре на опушке леса. Но Ева была другой. Она была равной ему по положению и происхождению и, будучи молодой образованной девушкой, чувствовала и вела себя намного самоувереннее городских девчонок. Роберт опасался, что произвести на нее впечатление будет не так-то легко.

Пока он не сводил с нее глаз, Ева присела рядом с отцом, по-дружески обняв его за плечи. Шелковые складки ее ярко-красной вуали, удерживаемые золоченым витым шнурком, раздвинулись, обрамляя ее личико. По щекам ее, раскрасневшимся от жары и вина, струились несколько прядей волос цвета спелой пшеницы. Она улыбнулась, когда лорд Аннандейл перегнулся через стол и сказал что-то графу. Роберт решительно оттолкнулся от стены, стараясь не обращать внимания на усмешку брата, и начал пробираться сквозь толпу. Внезапно послышался шорох юбок и сдавленный смех, когда какая-то женщина перед ним совершила пируэт и оказалась в объятиях ожидающего мужчины. Роберт поднес к губам кубок и осушил его до дна, а потом сунул его пробегающему мимо слуге. Сегодня он не был простым оруженосцем. Сегодня вечером он был внуком человека, который мог стать королем.

Прошел год с той поры, как тринадцать мужчин преклонили колена перед королем Эдуардом в замке Норхем. Целый год, как бразды правления Шотландией перешли в руки короля Англии. Слушания начались в минувшем году с регистрации письменных петиций каждого лорда вкупе со свитком, в котором описывалось его генеалогическое древо. Был избран суд в составе ста четырех человек, восемьдесят из которых предложили два главных претендента: лорд Аннандейл и Баллиол, а остальных выдвинул сам Эдуард. Родословные король отослал во Францию, где их должны были в мельчайших подробностях изучить ученые из Сорбонны. И вот долгое ожидание близилось к концу. Король должен был со дня на день объявить свой вердикт, и сегодня вечером лорд Аннандейл устроил в Лохмабене празднество, чтобы отблагодарить поддержавших его вельмож. Старый Брюс, которому исполнилось уже семьдесят, был уверен в себе, и не без причины. В праве крови с ним мог соперничать лишь Баллиол. Старый лорд являлся верным вассалом английского короля, прошел под его началом несколько крестовых походов и сражался на стороне Генриха против Симона де Монфора. И, что самое главное, ему удалось заручиться поддержкой семи из тринадцати графов Шотландии, которые, в соответствии со старинным обычаем, могли избрать короля.

Роберт приближался к платформе, не сводя глаз с Евы, когда вдруг услышал, как кто-то окликнул его. Обернувшись, он увидел свою мать. Черные, как вороново крыло, волосы леди Марджори каскадом ниспадали ей на шею из-под голубой шелковой шапочки с меховым подбоем, подобранной в тон ее платью. Роберту она показалась королевой, стройной и красивой. И, только подойдя к ней вплотную, он заметил тени у матери под глазами и туго натянутую кожу на скулах. Сообразив, что прошедшие слушания тяжким грузом легли не только на плечи его деда, он устыдился того, что за прошедшие месяцы ни разу не вспомнил о ней. Роберт взглянул на отца, сидевшего высоко над ними, на возвышении. Граф сжимал в кулаке кубок с вином, а лицо его в тени факела выглядело лоснящимся и хмурым. Роберт сомневался, что матери легко с ним живется.

— Сын мой, — промолвила графиня, оценивающе глядя на его высокую фигуру в облегающих черных панталонах и тунике. — Ты выглядишь настоящим красавцем.

Заслышав сдавленное хихиканье, Роберт присмотрелся и заметил одну из своих сестер, выглядывающую из-за юбок матери. Это оказалась младшая, Матильда. Зажимая рот ладошкой от смеха, она перебежала к тому месту, где вместе с нянечкой сидели остальные ее сестры. Он до сих пор не мог поверить в то, как сильно девушки изменились с тех пор, когда он видел их в последний раз. Мэри превратилась в неуправляемую семилетнюю сорвиголову, все время попадающую в неприятности, подобно Эдварду. В свои девять лет Кристина, с кудрявыми светлыми волосами, производила впечатление серьезного и рассудительного подростка, а Изабелла превратилась в гордую молодую женщину. Роберту очень хотелось, чтобы и другие его братья приняли участие в сегодняшних торжествах, но Найалл и Томас пребывали на воспитании в приемной семье в Антриме, следуя по его стопам, а Александр готовился стать послушником. Поговаривали, что он намерен поступить в Кембридж для изучения богословия.

— Я еще не видела, как ты танцуешь, — продолжала графиня, проводя прохладной ладонью по его щеке.

— Еще слишком рано, — ответил Роберт, вновь устремляя взгляд на помост.

Леди Марджори одарила его понимающей улыбкой.

— Пригласи ее, — негромко посоветовала она, прежде чем раствориться в толпе.

Испытывая чувство неловкости от неожиданной проницательности матери, Роберт, тем не менее, направился к помосту, поднимаясь наверх над головами гостей. Он двинулся вдоль стола, усеянного остатками праздничного пиршества, мимо мрачного и погруженного в свои мысли отца, к тому месту, где сидели дед и граф Мар. Граф Атолл, сэр Джон, прибыл вместе со своей супругой, старшей дочерью графа Дональда, одетой в красное, как и ее сестра. Роберт подошел к мужчинам, пытаясь не обращать внимания на красное платье, к которому, помимо воли, устремился его взгляд. Он открыл было рот, надеясь изречь что-либо подобающее случаю, но дед перебил его.

— A-а, Роберт, мы как раз говорили о тебе. — Лицо старого лорда раскраснелось, а ноздри крупного носа усеивали фиолетовые прожилки вен.

— В самом деле, — согласился Джон Атолл. — Твой дед живописал нам твои сегодняшние подвиги во время охоты. — Настырный молодой граф подался вперед и улыбнулся, смахнув со лба прядку вьющихся волос. — Я слышал, что именно твой удар оказался смертельным. Жалею, что пропустил его.

— Олень-самец, с шестнадцатью отростками на рогах, — сообщил лорд Аннандейл, откидываясь на спинку кресла с довольным ворчанием и сжимая в руке кубок с вином. — Лучший и последний в этом сезоне.

Роберт больше не мог сдерживаться. Он развернулся, уголком глаза подметив трепетание алой материи. Взгляд его встретился со взглядом Евы. Она тоже улыбалась, но это была холодная и оценивающая улыбка, не такая теплая, как у мужчин, как если бы она еще не решила, заслуживает ли он ее внимания. Ее синие глаза были чуточку прозрачнее его собственных. Цвета весеннего неба, решил он.

— Ева, — позвала ее, робко поднявшись по ступеням на помост, одна из младших сестер, с волосами, скорее, мышиного, нежели медового оттенка.

— Да, Изабелла?

— Ты не потанцуешь со мной?

На прощание погладив отца по плечу, Ева легко сбежала с помоста, держа сестру за руку. Метнув на Роберта короткий взгляд, она исчезла в толпе, оставив после себя мелькнувший ярко-красный шлейф платья.

Граф Атолл поднялся из-за стола, взяв под руку красавицу-жену.

— Думаю, мы можем присоединиться к ним. — Джон широко улыбнулся. — Смотри, Роберт, не опоздай. Всех лучших дочерей скоро разберут.

Молодой человек подмигнул графу Мару и лорду Аннандейлу, которые обменялись понимающими смешками, отчего Роберт заподозрил, что они обсуждали не только его охотничьи таланты. Ему исполнилось восемнадцать; наверняка вопрос его женитьбы занимал их умы в последнее время, особенно учитывая сложившиеся обстоятельства. Вскоре для него подберут подходящую невесту с положением и богатым приданым. Если только они уже не сделали свой выбор, подумал Роберт, глядя на довольные ухмылки пожилых мужчин. Решив поскорее сменить тему, он вперил взгляд в сухой пальмовый лист, приколотый к мантии деда.

— Как ты думаешь, король Эдуард откликнется на призыв папы провести очередной крестовый поход?

Мужчины мгновенно посерьезнели, и Роберт тут же пожалел, что затронул столь болезненный вопрос. Прошло уже шесть месяцев с той поры, как до них дошли печальные вести о падении Акры, последнего оплота крестоносцев в Святой Земле. Ходили упорные слухи о мужчинах и женщинах, бросающихся в море, чтобы не пасть от рук сарацин, о всеобщем хаосе и пожарах, о реках крови, текущих по улицам, и о кораблях, битком набитых беженцами, в одних лохмотьях прибывающих в гавани цивилизованн

Date: 2015-09-22; view: 313; Нарушение авторских прав