Наука и невроз

Помимо основных социально-психологических слагаемых рационализма формирование науки Нового Времени имело и ряд психологических предпосылок, которые можно охарактеризовать как "иррациональные" - естественно, если держать в уме всю условность этого термина.

Например, протестантизму, как и христианству вообще, всегда была свойственна массовая вера в чудо, "психология ожидания чудес", не противоречившая, впрочем, необходимости напряженно трудиться, рассчитывать на собственные силы и т. д. Наука Нового Времени быстро добилась впечатляющих практических успехов и, поражая воображение обывателя своими свершениями, удачно вписалась в эту массовую веру в чудеса. Она продемонстрировала, что чудеса могут иметь земное происхождение, а себя зарекомендовала в качестве "конвейера" по их производству, чем не могла не вызвать восторга обывателя.

"Иррациональные" психологические предпосылки развития науки, впрочем, порождались не только протестантизмом как целым, но и психологическими особенностями конкретных личностей (хотя многие из этих особенностей тоже формировались под влиянием протестантской этики). Так, например, Ньютон превратился в "не измышляющего гипотез" ярого сторонника экспериментальной науки во многом потому, что крайне болезненно воспринимал критику своих работ, результаты же экспериментирования считал куда более защищенными от критики, чем гипотезы и прочие умозрительные построения (Погребысская, 1981). В его пристрастии к экспериментированию угатывается стремление защитить свою самооценку - путем получения "непробиваемых" для критики эмпирических результатов. А кончину системы Аристотеля, ее вытеснение более современными воззрениями на устройство мира ускорило негативное отношение к нему лично вследствие его многочисленных человеческих недостатков. Гассенди, например, критикуя Аристотеля, широко использовал почерпнутые в различных исторических источниках свидетельства о таких его качествах как жадность, неблагодарность, склонность к различным низменным побуждениям (Косарева, 1989). И такой хорошо нам знакомый способ аргументации был весьма распространен в период закладывания оснований науки Нового Времени.

Но наиболее значимая "иррациональная" психологическая предпосылка развития науки обычно усматривается в распространении массового невроза, основными симптомами которого были тревожность, ощущение утраты традиционных ценностей, неопределенности будущего и т. п., явившиеся следствием разрушения патриархального жизненного уклада. Любопытно, что корни этой идеи, весьма характерной для психоанатилического подхода к объяснению развития науки, прослеживаются не в работах классиков психоанализа, а в трудах Ф. Ницше. По его мнению, научное изучение мира всегда служило человечеству защитным механизмом от страха непонятного, который вызывала природа. Научное объяснение природы делало ее сложное устройство терпимым для человеческого ума и имело важные эмоциональные последствия - позволяло трансформировать неизбежно пессимистический непросвещенный взгляд на мир в жизнерадостное состояние просвещенного ума (Nietzche, 1967).

Конечно, связь между наукой и неврозом довольно проблематична. Тем не менее, ряд фактов подтверждает ее существование. В частности, клинические наблюдения говорят о том, что невроз и различные эмоциональные расстройства более характерны для ученых, чем для представителей большинства других профессиональных групп. Вот, например, свидетельство известного американского клинициста: "мой опыт клинической работы с этой группой свидетельствует о том, что ученые переживают свои эмоциональные проблемы более напряженно, чем представители других типов карьеры" (Kubie, 1960, р. 242). А по признанию одного отечественного психиатра, в наших психиатрических лечебницах “в одном отделении лежат, бывает, столько ученых мужей, профессоров, что впору симпозиумы в палатах проводить” (Аргументы и факты, 1997, с. 8).

Разумеется, можно предположить, что само занятие наукой с ее многочисленными стрессогенными факторами - напряженностью, борьбой за приоритет и т. д. - способствует развитию неврозов, и люди науки подвержены им вследствие того, что занимаются ею. Но эмпирические данные говорят о другом. Исследования семейной среды ученых демонстрируют, что они вообще, как правило, являются выходцами из невротичных семей, а повышенная эмоциональная возбудимость начинает проявляться у них в раннем возрасте - до того, как они осваивают свою профессию. В результате занятие наукой рассматривается не как причина, а как следствие невротичности: люди, характеризующиеся повышенной невротичностью, стремятся заниматься наукой, поскольку обретают в ней своего рода психологическое убежище (DeMey, 1992). Научное познание можно определить как поиск определенности: объяснений, закономерностей, связей между явлениями и т. п. А по мнению ряда исследователей, стремление к определенности является проявлением повышенной тревожности и потребности в психологической безопасности, и занятие наукой для людей соответствующего склада служит средством ее обретения[42].

Данную точку зрения развивал, например, один из основателей гуманистической психологии - А. Маслоу. Он характеризовал науку не только как форму самоактуализации творческих личностей, но и как проявление невроза, подчеркивая, что наука для занимающихся ею часто служит средством ухода от реальной жизни, обретения психологического убежища, из которого мир видится предсказуемым, контролируемым и безопасным (Maslow, 1966, р. 21). Маслоу, впрочем, признал, что не все ученые таковы. Одни, в силу своего личностного склада стремящиеся к покою и безопасности, хорошо себя чувствуют в "нормальной" (в терминах Т. Куна) науке, в то время как другие, склонные к риску и имеющие сильную потребность в самоактуализации, напротив, предпочитают совершать научные революции и в условиях “нормальной” науки явно скучают (Там же). Но первая группа ученых весьма многочисленна, в результате чего, как показывают эмпирические исследования, они считают психологическую безопасность одной из самых важных характеристик своей профессии и явно избегают ситуаций, связанных с повышенным риском, в частности, политической активности (The nature of creativity, 1988). Наблюдается и весьма любопытная связь между конкретным характером научной деятельности и проявлением невротичности ученых. Физики-теоретики, например, успешнее справляются со своей невротичностью, чем физики-экспериментаторы, а "различие между биологами и физиками напоминает различие между навязчивой абцессией и истерией" (Kubie, 1960, p. 253).

Связь между наукой и неврозом иногда усматривается не только на уровне личности, где она проявляется в том, что невротичные люди часто выбирают карьеру ученого, но и на уровне общества в целом. В этом случае появление науки трактуется как глобальная реакция общества на массовый невроз, ибо наука позволяет объяснить и упорядочить мир и, таким образом, редуцировать массовое беспокойство, порождаемое ощущением его неуправляемости и неопределенностью. Не высказывая определенного отношения к данной идее, поскольку для этого нет достаточных эмпирических оснований, следует еще раз подчеркнуть, что человеку свойственна потребность в определенности и упорядочивании окружающего мира, подчас имеющая весьма парадоксальные проявления[43]. Наука служит одним из основных средств упорядочивания мира - посредством его объяснения и сведения бесконечного многообразия индивидуальных явлений к ограниченному ряду общих законов - и в этом качестве действительно может служить средством "терапии" массового невроза, порождаемого неопределенностью. И ее вполне можно рассматривать как средство "рационализации всей общественной жизни" (термин М. Вебера), которое позволяло компенсировать нараставшую "иррациональность" человеческой психики и сублимировать массовый невроз.

Впрочем, психологические функции науки состоят не только в "успокоении" невротических личностей и обществ. Как уже было отмечено, одна из них заключается в предоставлении возможности самоактуализации исамореализации людям, имеющим соответствующую потребность. Дж. МакКлелланд, например, видит психологическую основу карьеры ученого и современной науки вообще в мотивации достижения - потребности добиться успеха, сделать что-то значимое, которую напрямуя связывает с моральными ценностями протестантизма (McClelland, 1962). Для установления такой связи есть веские основания. Конечно, амбициозные люди встречались во все времена, однако именно протестантская этика сформировала соответствующий массовый тип личности, превратив стремление к успеху в моральный императив. Потребность в достижениях, культ личного успеха - один из главных социально-психологических атрибутов западного общества, обусловленных протестантской этикой (Замошкин, 1979). И вполне симптоматично, что Дж. МакКлелланд не только постоянно аппелирует к М. Веберу, выражая его идеи на языке психологических категорий, но и опирается на эмпирические данные о том, что, например, физики-экспериментаторы в западных странах почти всегда имеют протестантское происхождение - даже если сами не религиозны (McClelland, 1962). Ну а в качестве главного подтверждения идей МакКлелланда, которые считаются "психологической версией социологических тезисов Макса Вебера" (DeMey, 1992, р. 98), рассматривается все же социологический факт: наука развита преимущественно в тех странах, для культуры которых характерны культ личного успеха и высокая мотивация достижения (Там же).

Этот аргумент, правда, не бесспорен - во многом потому, что понятие мотивации достижения, введенное Дж. Аткинсоном и Дж. МакКлелландом, предполагает мотивацию индивидуального достижения, в то время как впечатляющие успехи науки в таких странах как СССР или Китай базировались на мотивации не столько индивидуального, сколько коллективного достижения (труд на благо Родины, во имя "общего дела" и т. п.), весьма характерной для коллективистических обществ. Категоричность МакКлелланда можно подвергнуть критике еще и потому, что мотивация достижения - далеко не единственная психологическая предпосылка научной карьеры. Но ее важность не подлежит сомнению. И, как показывают эмпирические исследования, ученым свойственен более высокий уровень мотивации достижения, чем представителям большинства других профессий. Причем, существует корреляция между уровнем этой мотивации и профессиональными успехами ученого: чем выше мотивация достижения, тем большего ученый, как правило, добивается (McClelland, 1962), что в общем-то тривиально, ведь высокая мотивация - обязательное условие успешной деятельности. Ну а об амбициозности большинства ученых, являющейся проявлением мотивации достижения, уже было сказано немало.

Стремление к успеху, мотивация достижения и другие подобные мотивы предполагают определенную психологическую перспективу - устремленность в будущее, его не меньшую мотивирующую роль, нежели поглощенность настоящим или интерес к прошлому. Эта перспектива, конечно, не была прерогативой того времени. Как справедливо констатирует Ф. Поллак, “на протяжении всей истории развитие цивилизации стимулировалось и направлялось образами будущего, которые создавали наиболее одаренные и талантливые члены общества” (Polak, 1973). Но именно на с приходом Нового Времени ориентация на будущее становится элементом массовой психологии, усиливающим значение других ее элементов и служащим их своего рода общим знаменателем. Ведь такие виды мотивов как мотивация достижения обретают силу лишь в развернутом в будущее психологическом пространстве, в котором человек планирует свою жизнь во времени, видит ее перспективу, строит образы будущего и т. д. Эти образы одновременно оказывают большое влияние и на развитие науки, метафорически, но отнюдь не безосновательно характеризуемой как "окно в будущее", "открывание завесы в будущее" и т. п., и интерес к ней пропорционален интересу к нему. А Е. Торранс на основе анализа исторических сюжетов показал, что, во-первых, расцвет науки и культуры всегда происходил на фоне ярких образов будущего, во-вторых, потенциальная сила той или иной культуры была пропорциональной отчетливости и энергичности этих образов (Torrance, 1978).

Подобные психологические предпосылки развития науки позволяют предположить, что наука современного вида могла возникнуть лишь тогда, когда в обществе "вызрел" соответствующий тип личности, обладающий рядом социально-психологических особенностей, а, главное, потребностьюзаниматься наукой. Это утверждение может быть подкреплено с разных сторон, а не только выведено из идей Вебера и МакКлелланда. Так, согласно психоаналитической логике, научная деятельность, как и любое творческое поведение, представляет собой сублимацию глубоких негативных переживаний, обычно обусловленных травмирующими событиями раннего детства. Можно предположить, что личности, испытывающие потребность в такой сублимации, а, стало быть, и в занятии наукой, существовали не всегда, а появились в достаточном количестве лишь тогда, когда человечество достигло достаточно тонкой психологической организации и обрело способность к переживанию [44]. Неандерталец едва ли имел психологические проблемы и, соответственно, пере-живал их, да и у средневекового рыцаря они, видимо, были сведены к минимуму. Есть множество разнообразных свидетельств - замена физических наказаний нравственными, появление литературных произведений, описывающих психологическое страдание, и др. - того, что "человек переживающий" сформировался примерно в то же время, когда начала складываться наука Нового Времени. В результате можно, хотя и с большой острожностью, связывать появление этой науки с усложнением психологической организации человека и историческим формированием того типа личности, который склонен к психологическим переживаниям и к их сублимиции в творчестве.

Но, если и не придерживаться психоаналитической логики, то в обществе XYII-XVIII веков можно обнаружить немало предосылок формирования психологического типа, склонного к занятию наукой. Так, например, эмпирические исследования показывают, что крупным ученым, как правило, свойственны культурная маргинальность и двуязычие (The nature of creativity, 1988). Древние общества были довольно моногамными, главными условиями смешения различных культур, а, соответственно, культурной маргинальности и двуязычия конкретных личностей стали географические открытия, массовые миграции и т. п., которые предшествовали (и сопутствовали) формированию науки Нового Времени.

Таким образом, одновременно с порожденной протестантизмом рационалистической психологией, имевшей когнитивные, аффективно-мотивационные и поведенческие проявления, в обществе того времени сложились и "иррациональные" социально-психологических предпосылки формирования науки, а также массовая устремленность в будущее, породившая такие виды мотивации как мотивация достижения. Все это дополнило рационалистическую психологию и в соединении с ней отлилось в новый интегративный тип личности, в отсутствие которого появление науки современного вида было бы невозможным. И подобно тому, как "из личности" ученого начинается построение нового знания во временной развертке исследовательского процесса, "из личности", т. е. от появления нового типа личности, наука отмеряет свое существование и в более глобальной исторической ретроспективе. А связь между Реформацией, другими изменениями в обществе и формированием науки Нового Времени во всех своих ключевых точках опосредована социально-психологическими факторами.

Протестантская этика, хотя и породила науку непредумышленно, оказалась весьма заботливым родителем. Исследования показывают, что до сих пор большинство крупных ученых являются выходцами из протестантских семей (Roe, 1953), то есть протестантская среда и сейчас продолжает плодотворно "подпитывать" науку. Этот факт продолжает исторические традиции. На протяжении четырех последних столетий доля протестантов среди крупных ученых и университетстких преподавателей[45] существенно превышала представительство других религиозных конфессий - даже в тех странах, где протестанты составляли относительно небольшую часть населения (Merton, 1957).

Рожденное протестантизмом высокоинтеллектуальное дитя давно выросло из детской одежды. Многие из установок, порожденных протестантской этикой и заложивших основания науки Нового времени - атомизм, механицизм, радикальный эмпиризм, строгий рационализм, "завоевание" природы и т. д. - выглядят весьма архаично в современной - "постнеклассической" в терминах В. С. Степина (Степин, 1990) науке. Им на смену пришли холизм, энвайронментализм, интуитивизм, историзм и др. Однако протестантскую этику и соответствующую психологию тоже следует воспринимать в соотвествии с принципом историзма - как сыгравшие важную историческую роль - в создании оснований современной науки.