Между тиграми

В монастырском саду, вдали от храма, было кладбище с маленькими пагодами и покрытыми мхом каменными надгробиями. Надписи на них были выбиты китайскими иероглифами. Я сметал там листья, собирая их в кучи, чтобы потом вывезти подальше. Старший монах велел мне «навести порядок». Невыполнимое задание – кладбище было заброшено и заросло сорняками. Я работал не спеша, зная, что через два часа кухонный колокол позовет меня на чашку зеленого чая с печеньем. Печенье в жестяной банке принесла этим утром одна пожилая женщина в качестве подношения храму. Каждый день кто-нибудь что-нибудь приносил: печенье, конфеты, кулек риса, горячую лапшу на деревянном подносе. Люди не просто помогали монахам, а показывали таким образом, что верят в путь Будды, но жизненные обстоятельства или склад ума не позволяли им встать на него. Они надеются, что их участие поможет им в следующей жизни стать монахами или послушниками у какого-нибудь наставника.

В тот день я нашел на кладбище крохотного котенка с разноцветной ленточкой на шее. Я подобрал его, отыскал на одной из террас солнечный уголок и отнес туда немного молока. Но не прошло и нескольких минут, как на террасу с рычанием прибежала храмовая собака, мерзкое создание, уже не однажды устраивавшая на меня засаду, схватила котенка зубами за шею и трепала до тех пор, пока тот не издох.

Люди, жившие по соседству с монастырем, нередко оставляли котят в монастырском саду. Они не убивали животных, это не согласуется с буддизмом. Будда сострадателен, а убивать – жестоко. Они приносили котят в монастырь, передавали кошачьи души Будде и его монахам. А между тем монахи уже не знали, что делать с этими многочисленными беспомощными котятами и их жалобным мяуканьем. Обычно с ними разбиралась собака или же монахи топили их в пруду ночью, когда поблизости никого не было. Не зная об этом, я выронил метлу и горько заплакал. Я уже много лет не плакал.

Проехала какая-то машина с громкоговорителем, из которого доносился бравурный марш. Музыка прервалась, и чей-то завораживающий голос бодро поведал мне о болеутоляющих свойствах аспирина.

К этому времени я уже немного понимал по-японски. Новизна экзотического загадочного Дальнего Востока постепенно исчезла. Безусловно, люди здесь были другими и носили другую одежду. Да, я жил в одном из восьми тысяч храмов, посвященных высшим мирам, и ежедневно имел доступ к мудрому просветленному наставнику. И при всем том меня не покидало болезненное чувство, что во мне ровно ничего не изменилось.

Слезы ничуть меня не удивили, удивило скорее другое: почему я не рухнул в пропасть отчаяния раньше. Никаких мыслей вроде: «Зачем я ввязался во все это» или «Все это бесполезно». Просто было невероятно грустно, но я не хотел описывать свое чувство или как-то его определять. Чуть позже, сидя в зале для медитации, я размышлял о том, что мне трудно вписаться в монастырскую жизнь, что я чувствую себя как цыпленок среди утят, не способен установить контакт, не умею общаться. Нет, не совсем так, ведь мне и раньше приходилось попадать в необычную обстановку. Дело не в том, что я оторван от людей, а в том, что я утратил надежду, не видел выхода. Вот он, конец света. Дальше идти некуда. Возвращаться я не хочу, придется остаться здесь. Я не бунтовал, не протестовал, но чувствовал себя нелепо: вот в пустом монастырском саду стоит крутой ездок на мотоцикле, соблазнитель милых и невинных девочек, читатель глубоких и умных книг, вечный борец с истеблишментом и, прислонившись к надгробию, плачет.

Питер как-то сказал, что человек играет много ролей, но ни

одна из них

не настоящая. Каждая роль – еще одна маска, бессознательно сформированная его средой и склонностями. Человек подобен луковице. Когда он входит в себя посредством медитации, самообуздания, борьбы с эго, слои этой луковицы один за другим отпадают, и с исчезновением последнего у него ничего не остается. Мне его объяснение не понравилось: стоит ли городить огород, чтобы стать ничем, раствориться в пустоте?

– В таком случае, – сказал я, – человека больше нет. А если его нет, кто будет наслаждаться достигнутым просветлением и неизмеримой свободой?

– Посмотри на учителя, – сказал Питер. – Вот он. Ты понимаешь?

Мастер как раз прошел мимо, и мы посмотрели, как он вошел в ворота. Питер засмеялся, но не так, как смеются, что-то скрывая, а радостным, веселым, довольным смехом.

– Да, – сказал я.

Я не понимал. Нет, все-таки понимал. Я чувствовал, что он прав, и догадывался, что однажды ясно пойму, что он произнес ужасную правду. Все необходимо уничтожить, отбросить – тщеславие, ревность, чувство безопасности, любой крюк, любую поддержку, за которую можно ухватиться.

Одна американская гостья сказала как-то настоятелю, что в глубине ее души есть священное зернышко, позволяющее ей обретать покой, и что это зернышко всегда с ней, хотя иногда его непросто отыскать.

– Да, – сказал настоятель. – Оно доставляет вам немало хлопот, это зернышко, оно преграждает вам путь. Выкиньте его, не думайте о нем, избавьтесь от него!

По ее реакции я понял, что она догадалась, что он имеет в виду. Но одно дело догадаться, и другое – знать и применить свое знание. Она покинула монастырь со своим зернышком, и точно так же сейчас я прислонился со своей грустью к надгробию.

Тогда же мне рассказали знаменитую историю об упавшем со скалы человеке. Он повис над пропастью, ухватившись за тонкую ветку дерева, растущего между камней. Сделав некоторое усилие, он может подтянуться и забраться наверх, но там сидит и скалит зубы свирепый тигр. Если человек выпустит ветку, он упадет в когти другого тигра, поджидающего внизу. И пока он вот так висит, объятый страхом, появляются две мыши, черная и белая, и начинают грызть ветку, за которую он держится. Всякий, кто «изучает» дзен-буддизм, рано или поздно оказывается в этой ситуации. Он знает, что нужно что-то сделать, что-то отбросить, что бездействовать нельзя, поскольку ситуация, в которой он оказался, тупиковая. Но что бы он ни сделал, это ему не поможет. И пока он колеблется и мучается, мыши «да» и «нет», «то» и «это», «хорошо» и «плохо» продолжают грызть ветку.

Неплохая история, но и с историями нужно соблюдать осторожность. Некоторые люди становятся профессиональными коллекционерами историй. Я знал одного такого человека, писателя, который жадно собирал всё новые и новые истории, анекдоты, пикантные случаи. Не жизнь, а книга шуточных историй.

В монастыре историй почти не рассказывали. Самыми важными в обучении были медитация и

коаны

. Наставник всегда задавал один и тот же вопрос: «Каков ваш ответ?» Он дал мне

коан,

и нужно было найти его решение. Каждое утро, когда я к нему приходил, он ждал ответ. Казалось, он был уверен в том, что я дам ему ответ именно этим утром, именно в этот момент. Ответ должен проистекать откуда-то из моих глубин.

Наставник не собирался подсказывать мне или давать направление. Очень важен первый

коан

. Это ворота без ворот, через которые должен войти (или выйти) ученик. Он обязан сделать это сам, используя медитацию, дисциплину, изменив свой прежний взгляд на вещи и самого себя. Наставник обучал меня технике медитации, тому, как следует сосредоточиваться.

– Слейся со своим

коаном,

забудь о себе, забудь все, что с тобой связано. Сиди молча, удерживай равновесие, дыши спокойно, изгони все из своего ума и снова и снова повторяй

коан

так, будто вся твоя жизнь зависит от него. Не торопись, не возбуждайся, пребывай спокойным и безразличным ко всему, что тебя беспокоит, что кажется тебе ценным, что тебя увлекает.

– Трудно, – отвечаю я.

– Конечно, трудно, – говорит наставник. – А мне, думаешь, было легко? Я посещал своего учителя каждый день, как ты сейчас, но был очень медлительным. Два года я провозился с

коаном,

но так ни к чему и не пришел, а потом меня призвали в армию и отправили в Китай.

– В самом деле? – удивленно спросил я. – Но вы ведь буддист. Разве буддистам дозволено убивать?

– Дозволено, дозволено, – сказал наставник. – Мне пришлось. Если бы я отказался, меня бы расстреляли. В армии, в Маньчжурии, я много медитировал, когда был часовым. Солдаты любили меня за то, что я брал на себя и их смену.

Он поднялся на своем помосте. Старый маленький человек в буддийском плаще неподвижно застыл по стойке «смирно».

– Вот моя винтовка, я держал ее вот так. И при этом час за часом сосредоточивался на

коане,

который дал мне мой учитель. Медитировать стоя тоже можно, хотя это и не так действенно, как в позе лотоса. Разумеется, надо соблюдать осторожность, чтобы не упасть, но я мог опереться о винтовку.

– Вы решили свой

коан

?

– Не тогда, – ответил он. – Позже, когда вернулся в Японию и снова стал монахом. Я обрел понимание, и мне уже не нужно было доказывать это своему наставнику. Я посещал его каждый день, и в одно из таких посещений он кивнул. И тут же дал следующий

коан

, легче прежнего.

– Вы ничего ему не сказали?

– Нет, а зачем было что-то говорить? Просто поклонился.

– Не было ни смеха, ни крика, никто никого не бил?

– Это всё твои книги, – сказал наставник. – Я ведь просил тебя поменьше читать. Ты сравниваешь себя с другими людьми – героями и глупцами – и пытаешься воспользоваться их опытом. Читать не вредно, но чтение не должно превращать твою жизнь в жизнь другого человека.

Разговаривать с настоятелем было нелегко. Он старался использовать слова, которые, как ему казалось, я знал. После встречи я возвращался домой, бормоча про себя какое-нибудь непонятное слово, чтобы потом отыскать его в словаре. Обычно мы разговаривали мало. Я входил, произносил

коан

и смотрел на него. Он ждал несколько секунд, поднимал маленький колокольчик и звонил. Это означало, что я могу идти. Я знал, что могу схватить колокольчик, и тогда меня нельзя выгнать, пока я не верну его. Колокольчик лежит рядом с учителем, ученик может до него дотянуться. Если ученику кажется, что учитель уделяет ему недостаточно внимания, он может таким образом повлиять на него. Я никогда этим не пользовался, полагая, что не вправе принуждать учителя.

Согласно дзенскому обычаю, никто из учеников не рассказывает, над каким

коаном

трудится – это общая тайна учителя и ученика. Однако обычай не очень-то соблюдается. Как оказалось, монахи нередко обсуждали

коаны

: «На каком ты сейчас

коане

? А я уже на таком-то». Кто-то может счесть такое хвастовство отсутствием истинного понимания, но вряд ли это так. Многих монахов послали в храм родители. Они пробудут здесь три года, а после обучения возглавят какой-нибудь дзенский храм, подобно тому как это происходит в католической церкви. Монах обретает независимость от своего учителя и старшего монаха. Теперь он может воспользоваться тем, чему его обучили на благо общества: стать служителем храма, вникать в нужды своих прихожан, нести мир и покой нуждающимся, для чего и созданы дзенские храмы, обучать медитации и создавать группы своих учеников. Ему позволено даже жениться. Но то положение, которого он достигнет после трехлетнего обучения в монастыре, – слишком незначительный стимул, должен быть еще какой-то. Учитель не может позволить ему возиться с

коаном

слишком долго, и когда тот проявляет хоть какое-то понимание, учитель старается двигаться дальше. Добровольно пришедший монах и мирянин – очень разные люди: монах избирает себе нелегкий путь.

Но независимо от того, послали тебя родители или ты пришел сам, монастырский распорядок для всех один. Каждый ученик начинает с «больших»

коанов

. Ему могут дать

коан

«Му», историю о том, как монах спросил учителя, обладает ли собака природой Будды. Бессмысленный вопрос для любого буддиста, ибо Будда сказал, что все в мире наделено его природой, и собака не могла быть здесь исключением. Учитель ответил: «Му». Му значит «нет, ничто, пустота, отрицание». Монах не понял ответа, и ему было велено медитировать над словом «Му». Обучение началось. Другой «большой»

коан

. Всем известно, что такое хлопок обеими ладонями, а что такое хлопок одной ладонью? Третий

коан

. Покажи мне свое лицо, которое было у тебя до рождения твоих родителей. Покажи мне свое истинное лицо.

Все

коаны

нелогичны и выходят за пределы разума. Монах старается дать осмысленный ответ, но даже если не даст его, ничего не изменится, учитель позвонит в колокольчик, и монаху придется его покинуть.

Ответ, который после многих лет тяжких раздумий, отчаянья и состояния, близкого к безумию, даст монах, может быть каким угодно. Монах может сделать бессмысленное замечание, засмеяться, как-то особенно посмотреть на учителя, топнуть об пол или махнет рукой. Если наставник кивнет, он даст ученику следующий

коан

для углубления его постижения. Существует множество

коанов,

и монах, решивший их все, обязан покинуть монастырь, чтобы практиковать свое понимание в миру как учитель или как неприметный мирянин. Лишь немногие ученики проходят весь путь до конца, но это от них и не требуется: монастырь – не школа для подготовки учителей. Каждый делает то, на что он способен, а учитель помогает – чаще всего пассивно, иногда силой. Что бы ты ни делал, делай хорошо. Не обращай внимания на результат. Ты считаешь, что результат важен? Какая ерунда!