Психологическое объяснение

Уже в простом опыте нам даны некоторые факты, которые считаются весьма естественными и не вызывают удивления, хотя и нуждаются в объяснении.

Так, например, получая одновременно различные впечатления, мы легко упускаем из виду некоторые из них, которые даны в действительности, и лишь позднее понимаем, что они запечатлелись у нас в душе. Мы рассматриваем картину и всецело поглощены предметом, смыслом сцены, выражением и позой лиц. Человечески выразительное в картине является для нас существенным и больше всего возбуждает наше внимание. Но значит ли это, что мы ничего другого не замечаем? Нас спрашивают потом о размерах картины, о фоне действия, о красочной гамме, и только тогда, когда перед нами уже нет картины, мы вспоминаем об этом и определяем все более или менее точно. Следовательно, когда мы рассматривали картину, мы, не отдавая, может быть, себе отчёта, получили от неё определённое впечатление. Подобным же образом, увлеченные разговором, мы не обращаем внимания на вошедшего в комнату знакомого, который не возбуждает нашего любопытства, и только позже, когда появляется необходимость говорить об этом человеке, мы вспоминаем, что он вошёл. В других случаях эта рассеянность объясняется не отсутствием интереса, а постоянным присутствием, монотонностью впечатления. Никто не слышит тиканья часов в комнате, или шума на улице, или грохота машин на пароходе, так как все привыкают к этому по прошествии некоторого времени, но когда часы внезапно останавливаются, или когда шум возрастает, или же машины меняют свой ритм, мы тут же обращаем на это внимание. Значит ли это, что раньше мы ничего не слышали? Конечно, нет. Это только означает, что слуховые восприятия благодаря своему однообразию временно теряются на фоне других впечатлений, уступают место более занимательным, более своеобразным восприятиям.

Итак, то ли потому, что данные впечатления слабы в сравнении с другими, поступившими в тот же момент, то ли потому, что они сильны, но однообразны и перестают нас занимать, мы их «не осознаем» или, вернее, не полностью осознаем известное время, хотя они и налицо. Оказывается, здесь имеет значение то обстоятельство, что область ясного сознания не особенно широка и охватывает лишь ограниченное число фактов, а все, что в данный момент не входит в неё, находится только в состоянии готовности быть вызванным. Кант поясняет: «То обстоятельство, что сфера наших чувственных созерцаний и ощущений, которых мы не сознаем, хотя с несомненностью можем заключать, что мы их имеем, т. е. [сфера] смутных представлений у людей (а также у животных), неизмерима, а ясные представления содержат в себе только бесконечно малое количество точек их, открытых перед сознанием; что на большой карте нашей души, так сказать, освещены только немногие пункты, — это обстоятельство может возбуждать у нас удивление перед нашим собственным существом; ведь если бы некая высшая сила сказала: да будет свет!, то без малейшего содействия с нашей стороны перед нашими глазами открылось как бы полмира (если, например, мы возьмем писателя со всем тем, что он имеет в своей памяти)» [766]. Психолог Вундт говорит о фиксационной точке и поле нашего сознания («Blickpunkt, Blickfeld des Bewusstseins»), различая, с одной стороны, ясно и отчётливо воспринимаемые, осознанные вещи, на которые мы обратили внимание и которые апперципируются, потому что попали в «фиксационную точку сознания», и, с другой стороны, неясно осознанные вещи, то есть вещи, на которые не обращено внимания и которые только перципируются, только принимаются, не оставляя отпечатка [767]. Но он не скрывает, что здесь речь идёт об относительных, а не об абсолютных различиях и что, как только впечатление выйдет из фокуса внимания, оно переходит в широкое поле сознания, размеры которого трудно точно определить по отношению к впечатлениям, которых мы совсем не осознаем. И по мнению других психологов, например Джеймса, граница между актуальным и потенциальным настолько расплывчата, что мы часто не уверены, что поистине осознано, то есть находится в круге внимания и интереса, и что теряется в сфере невнимания[768]. Здесь налицо ряд постепенных переходов, ведущих от данных в ярком освещении и со всей полнотой элементов духа к менее ясным, еле уловимым или совсем затерянным во мраке, так что в конце концов речь может идти только о степени ясности и явности, а не о коренном их различии. Постоянный прилив и отлив, постоянное движение от центра к далёким границам и обратно характеризуют вообще движение наших восприятий. Там, где представления или другие элементы выходят временно из области осознанного, сохраняя, в большей или меньшей степени, способность возвращаться в эту область, поступать в сознание, перешагивать его порог, мы говорим о «бессознательном» в душе, не приписывая, однако, ему никаких особых свойств. Это «бессознательное», как подчёркивает Джеймс[769], действует по тем же психологическим принципам, что и «сознательное»; хотя мы и не улавливаем его содержания, оно существует и как более важное, по мнению некоторых, постоянно воздействует на результаты сознательной мысли. Совершенно неравноценные как факторы мыслительного или творческого процесса «бессознательное» и «сознательное» действуют тем не менее в одном направлении при решении всякой серьёзной задачи; так что ясный и полностью осознанный синтез элементов предполагает, как правило, самую энергичную деятельность бессознательного[770]. «Узость сознания», о которой говорят все психологи, правильно толковать вслед за Мюллером-Фрайенфельсом телеологически. Здесь речь идёт не столько об автономной деятельности сознательного или бессознательного, сколько о проявлении инстинкта самосохранения; при этом активные реакции нашего духовного «я» обусловлены латентными побуждениями к решениям и действиям. Концентрация вокруг определённых содержаний означает устранение ненужных, противоречивых элементов и признание единого руководства в интересах решения задач, стоящих перед личностью[771].

Точно так же, как при восприятии и других переживаниях настоящего момента, обстоит дело и при воспоминаниях. Мы имеем представление об объективном и субъективном, которое некогда было непосредственной живой действительностью и которое с течением времени исчезает в забвении, как бы превращается в гербарий. Но, если появится необходимость по законам внутренней связи между нашими восприятиями возобновить что-то, вспомнить и освежить давно исчезнувшее впечатление или чувство, мы тут же понимаем, что гербарий этот ещё полон жизни и является такой же нераздельной частью нашего духовного «я», как и самые живые, самые значительные наши переживания. Дело в том, как мы уже неоднократно замечали, что ничто из поступившего в сознание не теряется совсем, сохраняет силу и в зависимости от интенсивности своего первого появления воскрешается снова, как только в этом появится необходимость. Следует ли в данном случае допускать возможность чисто духовных напластований, когда более новые восприятия, мысли, чувства накладываются на более старые, не вытесняя их совсем, или же правильнее считать, что в мозговых клетках происходят физиологические перемены, из-за чего новые впечатления могут полностью исчезнуть, сохранив только диспозицию, оставив материальный субстрат для их репродукции, — это вопрос, которым мы не будем заниматься. Как чисто духовная энергия или как свойство нашей нервной системы, воспоминания долгое время могут находиться за порогом сознания, чтобы всплыть неожиданно или в результате сознательного стремления восстановить их в памяти. Если мы знаем что-то, имеем ясное представвление о нём, чувствуем и переживаем его, то мы говорим о фактах сознания. Когда же мы не знаем того, что можно назвать нашим внутренним богатством, и у нас нет ясного представления о нём, когда мы не чувствуем и не переживаем его как нечто реальное, тогда мы говорим о «бессознательных» явлениях души. Но эти последние явления имеют то же происхождение, что и первые. Их существование, по той или иной причине, не сознается и не контролируется личностью; а отсюда чувство, что мы имеем дело с какой-то иной категорией переживаний. С этой точки зрения противопоставление — сознательные — бессознательные психические факты — получает своё самое естественное и хорошо обоснованное опытом значение[772].

Для перехода бессознательных восприятий в сознательные, для возобновления представлений из скрытого архива памяти и нового, оригинального сочетания элементов, некогда данных в отдельных восприятиях, большое значение имеют связанные с ними чувства или аффекты. Мы уже видели, что всякое представление предполагает соответствующие эмоциональные движения и особую мускульную иннервацию, и как следствие этого повышается восприимчивость и происходит оживленное сближение сходных представлений. Эмоционально окрашенное впечатление даёт толчок ассоциациям. Опираясь на эти немногие данные, ум подымает до уровня сознания утонувшие где-то в воспоминаниях образы, которые некогда были связаны с определённым настроением и являются его лучшим символом. Это сходство в эмоциональном отношении является одним из существенных факторов «бессознательных» сближений и открытий; оно очень часто является мостом, ведущим от настоящего к прошлому, от действительности к поэзии.

Настроение имеет поистине большое значение, даже когда оно не очень тесно связано с данным интеллектуальным содержанием: одна и та же картина воспринимается по-разному в разном настроении, одни и те же предметы возбуждают различные ассоциации в зависимости от темперамента. Так, Гёте пишет в «Итальянском путешествии», что он удивлен, заметив, как под влиянием любви воспринимает знакомый пейзаж в совсем особом освещении; там, где раньше в более спокойном состоянии духа он видел только живописность обыкновенного ландшафта, теперь ему открываются светящиеся тона масляных или акварельных красок, которыми он не может налюбоваться. То же явление отмечает и Джеймс: например, читая в плохом настроении о путешествии в полярные страны или в глубины Африки, мы бываем потрясены грозными силами природы; перечитывая то же самое описание в хорошем настроении, мы приходим в восторг при мысли о могуществе человека, который преодолевает все преграды, поставленные природой. Если чувство сильно овладевает нами, то ничто из того, что идёт в разрез с ним, не может выступить в сознании, и наоборот, достаточно самой слабой связи, чтобы вызвать представления, которые гармонируют с нашим настроением. Все наши мысли и образы как в настоящий момент, так и в воспоминаниях всегда эмоционально окрашены, если они достигли достаточно высокой степени сложности. Прочная предрасположенность к некоторым чувствам обусловливает постоянство тенденции к ассоциациям в определённом направлении[773]. Воображение меланхоликов, например, вечно занято картинами болезней, войны, бури, мрака, ужаса. Люди с сангвиническим темпераментом хорошо настроены, не чувствуют себя склонными к мрачным мыслям, и ассоциации уводят их ум к сиянию солнца, весенним мечтам и розовым надеждам[774]. Эгоист всегда готов к посягательствам на свою особу, а гуманный человек видит повсюду доказательства в пользу своих широких симпатий. Итак, чувства, этот самый субъективный элемент нашей духовной жизни, имеют большое значение в деятельности разума и воображения.

Поэт, привыкший внимательно следить за путаными ходами своих ассоциаций, для которого стало потребностью объективировать свои переживания, когда они приобретают известную внутреннюю форму, известное единство, не преминет воспользоваться подобными настроениями-директивами и цепью образов, всплывших в связи с этим в сознании. Совсем случайно, «бессознательно», из зрительных и слуховых впечатлений или идей, имеющих ограниченный объём, но постепенно приводящих в движение душу и указывающих на что-то более значительное, возникают стройные цепи образов, объединённых основным настроением этих первоначальных представлений. Импульс творчеству и рамку для охвата элементов даёт эмоциональное. Так было создано стихотворение Гёте «В полночный час». Путешествуя ночью в феврале 1818 г. и видя величественное звездное небо, он испытывает особое волнение, переносится в какое-то «дивное состояние» и неожиданно создаёт стихотворение, о котором не может сказать, «откуда оно идёт и что значит». И хотя для самого автора не совсем ясно, как родилось это стихотворение, оно имеет стройную композицию и ясную идею. Поэт намечает целую «картину жизни», как бы три фазы человеческого существования, характеризуя каждую из них через посредство своих впечатлений и настроений под звездным небом «в полночный час».

В полночный час, кой-как неся свой жребий,

Я, мальчик малый, шёл через погост

Домой, к отцу, священнику, а в небе

Так много искрилось красивых звезд

В полночный час.

Когда поздней, изведав даль скитаний,

Я к милой шёл, не в силах не идти,

Под распрей звезд и северных сияний

Я пил блаженство каждый шаг пути

В полночный час.

И наконец, так чётко и так ясно

Врезалась в сумрак полная луна,

И мысль была легко, свободно, властно

С прошедшим и с грядущим сплетена

В полночный час [775].

Как восприятие у Гёте, так и звуковое представление у Лермонтова связывается с какой-то волшебной живостью чувств и воображения, и, забыв на миг настоящее, забыв самого себя, он переносится в прошлое, к мыслям и чувствам ранней юности, к образам, связанным с ними:

Что за звуки! неподвижен внемлю

Сладким звукам я;

Забываю вечность, небо, землю,

Самого себя.

Всемогущий! что за звуки! Жадно

Сердце ловит их,

Как в пустыне путник безотрадный

каплю вод живых!

И в душе опять они рождают

Сны веселых лет

И в одежду жизни одевают

Все, чего уж нет.

Принимают образ эти звуки,

Образ милый мне;

Мнится, слышу тихий плач разлуки,

И душа в огне.

И опять безумно упиваюсь

Ядом прежних дней,

И опять я в мыслях полагаюсь

На слова людей[776].

Эта игра воображения, это воскрешение прошлого в связи с реальным восприятием было бы невозможно, если бы поэт, как всякий человек, не был способен задержать и сберечь пережитое некогда:

И сердце, полно сожалений,

Хранит в себе глубокий след

Умерших — но святых видений,

И тени чувств, каких уж нет[777].

Это именно «следы» и «тени», скрытые в глубине души, казалось бы перечеркнутые новым опытом; но порой достаточно беглого впечатления, отдаленно связанного с прошлым, чтобы зазвучала та же мелодия чувств, чтобы они начали снова возникать перед духовным взором.

Встаёт вопрос, способствуют ли этому возникновению новых представлений по воспоминанию или же более свободно, посредством воображения, эмоциональные факторы, или же и здесь надо принять ту чисто интеллектуальную причинность, какая царит в потоке представлений, вызываемых вполне сознательно, по точно известным ассоциациям. Первое признают те, кто допускает в принципе возможность неассоциативной мысли, кто верит, что идеи и образы могут выступать в сознании совершенно неожиданно, без внешнего толчка. Такова гениальная интуиция, все открытия или построения ума, для которых, казалось бы, нет никаких предпосылок в опыте и которые появляются как внезапные прозрения. Но чём внимательнее мы исследуем происхождение подобных сложных духовных явлений, тем убедительнее становится второе решение вопроса, а именно необходимость искать строгую связь между вполне оригинальным, непредвиденным и более известным, постепенно найденным, ставить «бессознательное», или «спонтанное», в зависимость от некоторых внутренних переживаний такого же рода, оставшихся незамеченными. Случается, что при воспоминаниях мы наталкиваемся иногда на достаточно обыкновенные факты, которые как будто подтверждают неассоциативное появление представлений. Но в действительности тщательное расчленение, предпринятое со специальными психологическими целями, в состоянии отбросить подобное поспешное толкование и раскрыть постепенные переходы.

Однако в других случаях анализ так легко не удаётся, и особенно там, где дело касается более отдаленных сближений репродуцированных представлений или переработок опыта в новых комбинациях, в оригинальных картинах. Потому-то некоторые склонны допустить «свободную игру» воображения, неассоциативную работу ума. И так как всё же необходим объединяющий принцип, прибегают к эмоциональному фактору. В тех случаях, когда нельзя призвать на помощь сознательную, предумышленную деятельность ума, ссылаются на роль настроений и аффектов. Именно они якобы приводят к общему знаменателю различные по происхождению образы, рвут готовые связи воспоминаний и строят новые единства, которые выступают совершенно неожиданно. Не отрицая участия этого эмоционального фактора и даже придавая ему большое значение в творческой деятельности, считая его существенной чертой воображения, мы полагаем всё же, что настоящую причину появления новых, непредвиденных и самостоятельных образов надо искать в определённых, не всегда известных, не всегда замечаемых, связующих представлениях. Иллюзия, что творческий процесс совершается «бессознательно», возникает потому, что мы сознаем начальный момент, то, что предшествует всякой идее произведения, то есть настроение, и потом сразу видим результат мысли. Ввиду того, что весь акт воспроизведения и оформления представлений происходит молниеносно, мы не склонны замечать ряд этапов или очень запутанный ход. В сущности, эта быстрота является причиной того, что в сознании не выступало, а терялось в «бессознательном» множество связующих звеньев, которые органически связывают известное с вновь открытым и которые наше внимание из-за своей ограниченности и медлительности охватить не могло[778]. «Наверное, в эти несколько мгновений в моём уме блеснуло бесконечное множество мыслей, мгновенных, молниеносных мыслей, которые мы не осознаем и не помним», — говорит одно из действующих лиц повести Райчева [779]. Эти «неосознанные» мысли и образы можно считать частью «сознания», если это «сознание» не отождествлять с вниманием и не ограничивать слишком узким кругом элементов, или даже единственным представлением, как ошибочно делают некоторые. Можно с полным правом говорить о ясном и темном сознании, то есть о более узкой полосе восприятий, данных в сфере действия апперцепции, прямого внимания и о более широкой полосе, которая сама перципируется и которой время от времени достигают лучи какого-нибудь рассеянного внимания[780]. Таким образом, творческий процесс, со всем вполне «сознательным», недостаточно «осознанным» и совсем «бессознательным» в нём, является целостным процессом, в котором одно вызывает другое.

Внимание как акт познания или оценки не является условием, от которого целиком и полностью зависит умственная работа. Незамеченное не является в силу этого несуществующим, но оно часто играет важную роль как толчок к ценной ассоциации. Анализ связующих звеньев, утопающих во мраке «полусознательного» или «подсознательного», не всегда удаётся из-за того, что репродуцируемые образы, направляемые основным мотивом, эмоциональной струей, ежеминутно скрещиваются с другими сериями образов, и мы просто-напросто не можем различить их. Только актуальное, важное сознается полностью, а все остальное, что подготавливает его или сопровождает, остаётся незамеченным. Это отчасти те «паразитарные» мысли, представления и настроения, те разнородные и обильные мечты, о которых драматург Кюрель говорит, что они постоянно навязываются его уму и мешают «полезному» размышлению или воображению; они являлись бичом его научной работы раньше и его литературной — позднее[781].

Несомненно, что Кюрель, обладающий сильно развитой способностью к самоанализу, часто сознаёт эти лишние образования, параллельные или чуждые тому, что его занимает прежде всего, чуждые основной поэтической идее; но это не значит, что другие натуры, более сосредоточенные на последней, тоже заметят эти лишние образования и не обойдут их как нечто «бессознательное», вообще несуществующее.

Итак, для объяснения всего непредвиденного и нового, всего, что приходит неожиданно, не требуется прибегать к каким-то исключительным теориям. Ни тот, кто ищет причину появления бессвязных, неожиданных представлений в идущих из центра возбуждениях, ни тот, кто говорит об устойчивости представлений, полагая, что, раз сознание не занято, оно отклоняется в сторону и эти представления выступают свободно, без всякого ассоциативного повода, — не в состоянии удовлетворительно ответить на вопрос. Единственно совместимым с известными психологическими фактами, причём и самым естественным, является объяснение с помощью связующих представлений. Там, где между поводом и результатом не чувствуется непрерывной связи и результат указывает на непредвиденную импровизацию, там мы можем установить с помощью тщательного анализа или допустить с большой правдоподобностью наличие репродуктивных средних членов. Эти средние члены, по-видимому, отсутствуют, хотя и являются настоящей причиной, фактором развития, однако они не достигают сознания, так как на них не фиксировалось внимание и они не приобрели значения самостоятельных элементов. Но они не являются чем-то абсолютно бессознательным, а только временно или относительно подсознательными. В тех случаях, когда они сами по себе являются слабыми элементами, вместо них, как их эквивалент в сознании, выступает эмоциональный процесс[782]. Рожденное каким-нибудь поводом, единственным переживанием или рядом моментов в жизни и в мысли, чувство питает быстрые ассоциации, многие из которых вообще не фиксируются вниманием, как незначительные. Однако в конце процесса, где осознано только начальное представление или основное настроение, появляется образ, который наиболее удачно выражает, поддерживает в уме и освобождает это настроение. Откуда он появился, как он возник, отгадать нелегко, так как произведение, в которое образ выносится, не содержит ничего, кроме этого образа и эмоциональной стороны пережитого.

Date: 2015-09-24; view: 336; Нарушение авторских прав