Sermons 1:323

Кто-то точно сказал, что христианская весть — это плохие ново­сти, за которыми следуют новости хорошие. Сначала человеку говорят, что он грешник, что он беспомощен и неспособен само­стоятельно достичь спасения. Человек - это падшая тварь, в кото­рой заложено стремление к греху; если он упрямо идет по этому пу­ти, то в земной жизни его ждут только страдания и разочарования, а в будущей — вечное наказание. Это предположение лежит в осно­ве евангельского призыва: лечение предписывается пациенту, при­знающему, что он болен. У христианства оптимистический взгляд на благодать, но пессимистический — на человеческую природу.

На тех же предпосылках строил свое благовестие и Уэсли. Он не питал никаких иллюзий: взгляд его на человека библейски реали­стичен. Он не терял времени зря, не искал ангелов во плоти, по­скольку знал из Писания, что в глазах Божьих никакой из живущих людей не оправдан. Тяга к злу захватила каждого. Если мы строим что-то, исходя из воображаемой природной «доброты» человека, мы строим дом на песке. Только Христос может быть основой все­го. Отправная точка Евангелия — полная неспособность грешника внести даже самый ничтожный вклад в свое спасение. Твердо стоя на этой позиции, Уэсли органично сочетал ее с учением о предва­ряющей благодати. Он был уверен, что благодать действует в душе самого злостного грешника. Земной человек со всеми его грехами и преступлениями мертв, но не потерян окончательно. Как бы низко он не пал, Бог все еще не оставил его. Это убеждение подогревало проповеднический пыл Уэсли. Он не отпускал самых страшных грешников, поскольку верил в их избавление.

Но действие предваряющей благодати Божьей не заслоняло от него то жалкое состояние, в котором пребывал человек. «Невозрожденная воля полностью извращена, в том что касается нашей конечной цели. Человек — зависимое существо; у него изначально отсутствует внутренний опыт добра. Все, что в нем есть — от Бога, первопричины и источника всякого совершенства, природного и нравственного. Зависимость заложена в самой его природе. Оставь его Бог — и он утонет. Всякий человек — Божий, поэтому он должен стремиться к Богу; так волны, накатывающие на берег, стремятся обратно в море. Сотворенный человек взирает на Бога, как на свою конечную цель. Но, впав в грех, он отпал от Бога, зам­кнувшись в себе. Это — полное отступничество и абсолютное растление человека; где изменилась конечная цель, там не может быть доброго. Все люди, в обычном своем состоянии, ищут не Бога, а самих себя. Среди них много носителей истинной морали, но все же ‘нет делающего добро, нет ни одного’. Если даже неко­торые «идут хорошо», они не на том пути; их ориентир всегда не­верен. Куда бы они не двигались, они не выйдут за свои пределы. Они ищут себя, действуют ради себя; их житейские, гражданские и религиозные поступки, чем бы те не были вызваны, впадают в мертвое море».

Образ человека, «замкнувшегося в себе», напоминает о люте­ровской фразе incurvatum in se (лат. «обращенный на себя»). То, каким образом Уэсли изображает грешника в его обычном состоя­нии, свидетельствует о преемственности от линии ранних проте­стантов. Но в отличие от них, он придавал более широкое значение предваряющей благодати, в которой видел нечто большее, чем только избранничество; он не считал эту благодать непреодолимой и полагал, что она действует на протяжении всей человеческой жизни, чтобы человек не искал для себя оправданий. Вместе с тем, он разделяет идею ранних протестантов, которые возводили состо­яние не возрождённого человека к первородному греху. Д-р Хармон Смит справедливо указывает, что у Уэсли обнаруживаются «мощ­ные параллели с Лютером и Кальвином». Более того, как пишет д-р Монк, «Уэсли защищает и использует пуританские формули­ровки протестантского учения о первородном грехе, что подтверж­дает, насколько близко ему это учение». Если попытаться еще глубже проследить истоки его воззрений на первородный грех, то их следует искать у бл. Августина, в его общей концепции грехопа­дения. Душа человека «порочна и отвратительна»⁵. Он «все еще ‘ча­до гнева’, все еще под проклятьем, пока не поверит в Иисуса». Та­ким образом, Уэсли крайне скептически относился к любому гума­нистическому оптимизму. «Насколько же бесполезно или знание или благодать Божья (но тогда зачем вообще нужна Библия!), если совершенный человек знает о Боге не больше лошади, а о благода­ти Божьей — не больше воробья».

Он понимал, что первородный грех — «основа всего учения об оправдании», и в своей проповеди «Об оправдании верой» объяс­нил, что имеет в виду: «Через грех первого Адама, который не толь­ко отец наш, но и предстательствует за все человечество, мы лиши­лись милости Божьей, стали чадами гнева; по словам апостола, ‘преступлением одного всем человекам осуждение’. Но даже и в этом случае, через жертву за грех, которую принес второй Адам, предстательствующий за нас всех, Бог помирился с человеком, установил с ним новый завет, раз и навсегда дал твердую гарантию того, что нам ‘нет ныне никакого осуждения’, но мы получили ‘оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе».

Для Уэсли догмат о первородном грехе — критерий евангель­ской веры. В 1764 г., в Бристоле, он встретился с близкой ему по взглядам группой священников и высказал вслух мысль, которая не давала ему покоя: «Мне уже давно хочется, чтобы все мы, кто проповедует непреложные истины о первородном грехе и оправда­нии верой — о том, чем только и обретается внешняя и внутренняя святость, — открыто и честно объединились. Но все мои усилия на­прасны: час Божий еще не пробил»¹⁰. Не будем останавливаться на Удивительной прозорливости Уэсли, который предвидел необхо­димость такого союза задолго до его создания; поражает то, какие истины он ставит во главу угла. Оправдание верой он справедливо увязывает с первородным грехом. Две концепции в самом деле не­отделимы друг от друга: нет первородного греха — и тогда оправда­ние верой оказывается под вопросом.

В проповеди «О первородном грехе» на тему Быт. 6:5 он заходит так далеко, что называет первородный грех «первым водоразделом между язычеством и христианством». «У многих древних язычни­ков можно найти описание отдельных человеческих грехов. Они неустанно клеймили алчность, жестокость, расточительность, лю­бовь к роскоши. Некоторые даже говорили, что ‘никто не родился без греха’. Но, не зная о первородном грехе, никто из них не подо­зревал, что человек - это совершенно падшее существо. Они не знали, что ни в одном человеке нет ни капли добра и что весь он — вместилище всевозможных пороков. Они совершенно не понима­ли, что всякий, кто рожден в этот мир, полностью развращен, каж­дой частицей своей души, и не столько в силу своих личных поро­ков, сколько из-за того, что он плывет по течению неверия и идоло­поклонства, гордыни, самоволия и тяги к миру сему».

Дальше Уэсли развивает свою мысль. Всех, кто отрицает реаль­ность первородного греха, он обвиняет в том, что, как бы они себя не называли, «они по-прежнему язычники, поскольку, решая этот важнейший вопрос — водораздел (sic) между язычеством и христи­анством, - не выходят за рамки языческих представлений. Конеч­но, они допускают, что у человека много пороков, что некоторые рождаются с этими пороками; и, соответственно, мы не можем ро­диться столь мудрыми или добродетельными, какими должны быть. Немногие из них прямо заявят: ‘Мы родились с той же склон­ностью к добру, как и ко злу; всякий человек по природе добродете­лен и мудр, как Адам в момент творения’. Но это — не что иное, как шибболет: неужели человек по природе своей преисполнен всевоз­можных пороков? Неужели он лишен всего доброго? Окончательно ли он пал? Развращена ли бесповоротно его душа? А может, обра­титься к мерилу: ‘помышления сердца их были зло во всякое вре­мя’? Признай это - и ты христианин. Отрицай это - и ты все ещё язычник»¹³. Уэсли продолжил проповедь, разъясняя, что принятие или непринятие библейского учения о первородном грехе влияет на восприятие Евангелия. Тяжкая болезнь требует радикального лечения. Только крест может противостоять греху. Но если под во­прос ставится тяжесть греха, то и серьезное лечение не столь уж не­обходимо. Отсюда нетрудно понять, как важно для евангелизации учение о первородном грехе.

Столь сильные слова в проповеди «О первородном грехе» не слу­чайны — Уэсли в это время пришлось решать вполне конкретные проблемы. Семена сомнения посеял пресвитерианский священник-эрудит, д-р Джон Тейлор. Он тяготел к социнианству и отрицал бо­жественность Господа нашего, хотя и соглашался, что Он был «че­ловеком в высшей степени добродетельным». В 1740 г. Тейлор на­печатал трактат «Библейское учение о первородном грехе в беспри­страстном и честном освещении», в котором явственно чувствуется влияние пелагианства. Он отказывался верить, что человек пришел в мир, имея греховную природу, и что грех перешел от Адама к его потомкам. Признавая, что люди чрезвычайно развращены, он объ­яснял это не их неспособностью что-то исправить, а скорее их неже­ланием. 28 августа 1748 г. Уэсли приехал в Шекерли (Ланкашир) и обнаружил, что в местной общине много «учеников д-ра Тейлора, насмехающихся над первородным грехом и, значит, над самими основами библейского христианства»¹⁶. Показательно, что Уэсли опять рассматривает учение о первородном грехе, как краеугольное для всего христианского вероучения: откажись от идеи первородно­го греха, и все рухнет. Дальше он пишет: «Само Провидение приве­ло нас сюда, к этим сладкоречивым антихристам! По крайней мере, некоторые из них выберутся из ловушки и узнают Иисуса Христа, как свою мудрость и праведность».

Проповедь «О первородном грехе», которую Уэсли включил в число сорока четырех проповедей, описывающих методистское ве­роучение, стала предметом обширной богословской полемики. По прошествии времени нам легче понять и оценить ее содержание, чем людям, жившим в тот кровожадный век. Пожалуй, самые нели­цеприятные ее оценки принадлежат д-ру Сагдену, который полагал, что Уэсли слишком преувеличивает значение первородного греха. Но это писалось уже в 1921 г. Позднейшие теологические работы помогли нам понять, почему Уэсли с крайним пессимизмом смо­трел на человека, лишенного Божьей помощи. Мы видим, что он го­ворит о человеке исключительно coram Deo, перед лицом Бога, как и ранние реформаторы. В этом свете мысль его, конечно, не кажет­ся столь уж странной, в чем нас порой настойчиво убеждают. Ясно, что она вписывается в философию христианского экзистенциализ­ма. Сам Серен Кьеркегор говорил о великой «истине, гласящей, что перед Богом мы всегда неправы»¹⁹. Епископ Олен напоминает нам, что «идея греха не выходит за пределы религиозной сферы». «Если мы отвлечемся от строго религиозного контекста, то ложно поймем и христианское вероучение о человеке: христиан будет легко обви­нить в том, что они все рисуют в мрачных тонах, повторяют одно и то же, мало относящееся к реальной жизни... In naturalibus (лат. «в естественном состоянии») у человека есть возможность нравствен­ного выбора. Только в религиозной сфере, coram deo, все относи­тельное исчезает. Coram deo не похвалишь себя (1 Кор. 1:29), чело­век предстает перед Богом разоблаченным, нагим, беззащитным и без малейшей возможности самооправдания».

Мы уже приводили немало высказываний Уэсли, из которых яс­но следует, что корень всякого греха он видел в гордыне. Именно в силу своего неизбежного эгоизма человек восстает против Бога. По образному выражению д-ра Винсента Тейлора, грех — это самокоронование. Гордыня, утверждает Уэсли, — идолопоклонство, в са­мой вульгарной форме. «Всякий человек, рождающийся в мир, в его естественном состоянии — идолопоклонник. Да, мы не такие в буквальном смысле слова. Мы не поклоняемся, подобно язычни­кам, литым и резным божкам. Мы не склоняемся перед стволами деревьев и собственноручно изготовленными предметами... Ну и что? Мы поселяем идолов в своей душе, мы поклоняемся и молим­ся им. Мы поклоняемся самим себе, воздавая себе почести, достой­ные только Бога. Гордыня не вменялась человеку, однако рождает­ся ли человек без гордыни? В итоге мы отнимаем у Бога право, ко­торое принадлежит только Ему, узурпируем Его славу». Гордыня заставляет человека искать счастья помимо Творца. Именно тяго­тение к конечным вещам делает его заложником похотей. «Они пленяют его; он разрывается между ними, несмотря на всю свою похвальбу». Плотские грехи — это дети, а не родители гордыни; са­молюбование — корень, а не ветвь всякого зла.

Разрушительная связь первородного греха с фактическим гре­хом приводит к тому, что человек не может избежать ответственно­сти за свои бесчинства. Уэсли без колебаний указывал грешнику на судьбу, которой тот заслуживает и которая ожидает его, пока он не покается и не поверит в Евангелие. «Разве ты не знаешь, что ‘воз­мездие за грех — смерть’, смерть не преходящая, а вечная? ‘Душа согрешающая, та умрет’ — говорит Господь, умрет второй смертью. Это приговор: ‘быть наказанным’ вечной смертью, быть удостоен­ным ‘вечной погибели, от лица Господа и от славы могущества Его...’ Ты повинен в вечной смерти и справедливо наказан за внеш­нюю и внутреннюю греховность. Справедливо и то, что приговор будет приведен в исполнение. Ты видишь, ты чувствуешь это? Ты поверил, что заслуживаешь Божьего гнева и вечного осуждения? Не причинит ли Бог тебе зла, когда разверзнется земля и поглотит тебя, когда ты окажешься в преисподней, и нескончаемый огонь будет пожирать тебя? Если Бог воистину привел тебя к покаянию, то ты глубоко сознаешь, что все так и есть, что лишь по чистой ми­лости Божьей ты не истреблен и не стерт с лица земли». Вот она, разящая сталь подлинной евангельской проповеди.

Многих слушателей слова Уэсли поражали в самое сердце, и они молили о прощении; другие чувствовали себя оскорбленными и от­казывались относить к себе столь резкие слова. В 1743 г. он пропо­ведовал в Бате перед общиной, которая включала в себя «несколь­ких богатых и знатных людей»²⁷, и изложил в «Дневнике» содержа­ние проповеди. Он «рассказал, как можно более просто, что: (1) все они по своей природе - чада гнева; (2) все их природные наклонно­сти порочны и отвратительны; (3) все их слова и дела не могут стать лучше иначе, чем через веру; (4) у земного человека веры не боль­ше, чем у дьявола, а то и меньше». Один пэр вытерпел только до се­редины последнего тезиса, а там вскочил и, пробормотав ‘Жарко, очень жарко’, поспешил к выходу. Но другие услышали в тех же словах ‘запах живительный на жизнь’, а не ‘смертоносный на смерть’. Несколько дворян попросили Уэсли остаться на собрании общины, где Уэсли объяснил «природу внутренней веры». Некий печально известный скептик (возможно, д-р Уильям Оливер, про­славленный врач) был совершенно потрясен и «плюхнулся на бли­жайший стул в невменяемом состоянии».

Проповедь Уэсли, которого Бог наделил мудростью благовестника, имела одну характерную особенность: он никогда не ставил диагноза, не предлагая при этом лечения. Беспощадно описав грех со всей его омерзительностью, он всегда предлагал Божье исцеле­ние. «Истинная природа веры, веры Иисуса Христа» - это «тэрапэйафухэкс» божественный путь исцеления больной души. У Великого Врачевателя душ есть Свои лекарства для лечения болезни, для воз­рождения абсолютно развращенной человеческой природы³⁰. Уэс­ли видел в Евангелии панацею от всех хворей, себя же считал фар­мацевтом, распространяющим самое драгоценное лекарство - то, которое излечивает человека от болезни греха. Он знал, что есть бальзам в Галааде, и с радостью показывал, как им пользоваться.

Единственное средство для излечения «лютой проказы греха» — Крест. В этом суть благовестия Уэсли и ключ его успеха. Евангелизация должна быть сосредоточена на Кресте, иначе проповедник не преуспеет. И весть о том, что случилось на Кресте, должна быть проповедана во всей полноте, как в Писании. В Новом Завете, на­поминает нам проф. Дж. Стюарт, Крест стал вершиной Открове­ния. Соответственно, рассказать о Кресте — главная задача пропо­ведника, что Уэсли и старался сделать в первую очередь. Селл пола­гает, что идея искупления стала для него «пылающим средоточием веры» и составила ярчайшее ядро его миссионерской вести. Он нес Христа британцам через керигму о Кресте.

Уэсли признавал, что искупление, хотя исторически локализу­ется в боговоплощении, не может в нем распознаваться. Тем не ме­нее, он подчеркивал смерть Христа, как средоточие спасительной вести. Вместе с апостолом Павлом он смог очистить благовестие от всего малозначащего; кроме Христа Распятого, ничто не должно было занимать мысли его слушателей (1 Кор. 2:2): «Евангелие (то есть радостная весть, добрые новости для бессильных грешников) в самом общем смысле означает Откровение, данное человеку Иису­сом Христом. Иногда Евангелием называют повествование о дея­ниях и страданиях Христа в пору Его земной жизни. Суть Еванге­лия в том, что ‘Христос Иисус пришел в мир спасти грешников’, что ‘так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную’, что ‘Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего [было] на Нем, и ранами Его мы исцели­лись’. Поверь в это, и Царство Божье будет твоим». В другом месте он пишет: «Только кровью Христовой грешник примирится с Бо­гом; нет иного искупления для грехов наших, иного источника для преодоления греха и нечистоты».

Он не стал прибегать к известным теориям искупления и опи­рался в своей концепции непосредственно на Писание. Для него предпочтительнее было возвещать о том, что написано в Библии, а не разбираться в запутанных гипотезах и догадках. Вслед за апосто­лами, проповедовавшими Евангелие, он просто рассказывал о со­бытии спасения, а именно, что «Христос умер за грехи наши, по Писанию» (1 Кор. 15:3). По словам Карла Хайма, христианство по­коится на «величии происшедшего» — для Уэсли это принципиаль­ный момент. Однако д-р Уильямс прав, полагая, что «положению о заместительной жертве’ Уэсли придавал важнейшее значение». Это положение он считал не теологической концепцией, а очевид­ной истиной, которая содержится в Св. Писании: возмещение за вину и грех человека взял на себя Безгрешный, взошедший на Крест. Но, продолжает д-р Уильямс, Уэсли не стал придавать этому элементу своего учения формальный вероучительный статус — тог­да Бог оказывался как бы подчинен вечному и неизменному прави­лу справедливости. Завет благодати не знает никаких ограничений и ведет нас в новое царство высшей свободы.

Уэсли не уклонялся от библейского акцента на искупительной жертве, как умиротворении божественного гнева. Не случайно он так часто обращал на это внимание, считая, очевидно, что это са­мое главное. Так, разъясняя Рим. 3:25 в «Комментариях к Новому Завету», он рассматривал искупительную жертву, как орудие уми­лостивления оскорбленного Бога: «Если, как некоторые учат, Бога невозможно оскорбить, то не было необходимости и в искуплении. Тогда Иисус умер напрасно». Показательно, что современные ис­следователи стараются восстановить целостность библейского по­нимания, согласно которому искупительная жертва Христа устра­нила взаимное отчуждение. Не только человеку необходимо при­мириться с Богом, но и Бог должен примириться с человеком. Грех оторвал и человека от Бога и Бога от человека, поэтому примире­ние происходит с обеих сторон. Проф. Крабтри критикует тезис Ричля о том, что меняется отношение только человека к Богу, но не наоборот: «Примирение в равной степени включает в себя переме­ны в отношении Бога к человеку: смену гнева на милость, осужде­ния — на прощение, отвержения — на приятие. Бог поворачивается к человеку в благодати, а человек к Богу — в вере. Именно так пони­мает примирение Новый Завет». Так же думал и Уэсли.

В этом и заключается суть его благовестия грешникам. Он как бы показывает Тому, Кто занял место обреченных на смерть, что отклик найдется даже в ожесточившихся сердцах; как бы говорит Богу, примирившемуся с человеком через жертву Своего Сына, что все, кто враждовал с Ним, почувствовали необходимость примире­ния. В таинственной атмосфере искупления у Креста уже много ве­ков раздается евангельский призыв. «Грешник, просыпайся! — вос­кликнул Уэсли в одной из своих проповедей. — Узнай сам! Узнай и почувствуй, что ты ‘в беззаконии зачат, и во грехе родила тебя мать твоя’. Пусть грехи твои росли как ком, но с этого мгновения ты мо­жешь различить добро и зло. Повинный в смерти вечной, предай себя могущественной руке Божьей; отбрось, возненавидь, отвергни всякую мысль о том, что ты можешь сам помочь себе. Пусть всякая твоя надежда будет омыта Его кровью и возрождена всемогущим духом Того, кто Сам ‘грехи наши вознес телом Своим на древо’. Разве ты можешь искупить малейший из твоих грехов? ‘Он есть умилостивление’ за все твои грехи. Поверь в Господа Иисуса Хрис­та, и все твои грехи будут стерты!.. Возопи из глубин твоей души:

Да, да, готов, наконец,

Услышать зов пролитой крови,

И припадаю, многогрешный,