ГЛАВА 19. Крокодил лежал в искусственном пруду

Крокодил лежал в искусственном пруду. Над водой торчали одни глаза, которые следили за качавшимся перед ним мясом. Кику размахивал над головой Гарибы двумя кусками конины, привязанными веревкой к палке, каждый величиной с голову ребенка. Надо было махать мясом до тех пор, пока тот не почувствует запах и не вылезет из воды. Выманив крокодила из пруда, Кику должен был заставить его обойти вокруг Урана и только после этого покормить. Крокодил из-за дефицита движений набрал избыточный вес, он еле держался на ногах и заболел остеофиброзом — опасной болезнью костной системы, распространенной среди крокодилов.

Обычно крокодила кормила Анэмонэ, но сегодня она решила устроить рождественский ужин на двоих и с раннего утра возилась на кухне. На ужин она задумала шоколадный торт, поджаренную в сое индейку, суп из целого окуня, салат из креветок с картофелем и кинтон[14]. Кику спросил, разве кинтон готовят не на Новый год, на что Анэмонэ ответила, что в школе на уроке кулинарии за приготовление кинтон ее как-то похвалила учительница, и потом, какая разница, главное — чтобы блюдо было праздничным. Для кинтон она купила целую сетку каштанов.

Кику продолжал размахивать палкой над головой крокодила, но Гариба и не думал вылезать. Палка, на которой висело мясо, была сделана из обрезка шеста для сушки белья. Каждый кусок мяса весил не меньше пяти килограммов, руки порядком устали. Кику повернулся к Анэмонэ, готовившей на кухне, сказать, что крокодил не хочет есть. И в этот момент крокодил совершил прыжок. Он мощно ударил хвостом по воде и пролетел в воздухе почти метр, мгновенно сорвав один кусок с палки. Кику не успел ее отдернуть. Брызги окатили его с ног до головы.

Анэмонэ в фартуке выглянула из-за двери.

— Что случилось?

Кику показал палку, на которой остался один кусок мяса.

— Он украл корм.

Анэмонэ передала миску с кинтон Кику и сама взяла палку, чтобы показать, как кормить Гариба. Проглотив один кусок, крокодил вновь погрузился в пруд. Анэмонэ раскачивала мясом перед мордой крокодила, наблюдая за его хвостом. Перед тем как он начинал движение, у него напрягался хвост. Как только по воде пошла рябь, Анэмонэ отдернула палку. Гариба, рассекая воду в пруду, на жуткой скорости выскочил наружу и бросился за кормом. Движения крокодила не были последовательными. Удерживая равновесие при помощи хвоста, он делал пять-шесть быстрых шагов и замирал. Замирал, словно камень, и не шевелил ни одним мускулом.

— Кику, ты понял? Когда он останавливается, он не думает, он просто копит силы. Он копит силы, чтобы противостоять нам, давлению стен, потолка, воздуха, и готовится к дальнейшей погоне. Он терпит. Чувство унижения, вызванное тем, что его заперли здесь, рождает в нем боевой дух.

Крокодил отвернулся от Анэмонэ и внезапно своим крепким как сталь хвостом ударил по куску мяса, сорвав его с веревки. Анэмонэ ухватилась за перила и чуть не свалилась в пруд, Кику поспешил к ней на помощь. Крокодил утащил мясо в пруд. По воде поплыли жирные пятна и кровь.

На столе стояла рождественская елка, сделанная из пластика. В полупрозрачные пластины были вставлены тончайшие, толщиной с человеческий волос, трубки, наполненные люминесцентной жидкостью, которые изображали острые иголки. Сама люминесцентная жидкость была белого цвета, но при изменении утла наклона трубок возникали все цвета радуги. Стоило слегка подуть на елку, как люминесцентные трубки начинали колыхаться, и каждый раз возникала новая палитра цветов. Если дуть на елку от основания к вершине, она становилась такого же цвета, как облака, что плывут на западе перед заходом солнца: белое основание, в середине несколько слоев с оттенками оранжевого, а наверху темно-красный и бледно-голубой, растворявшийся в небе. Анэмонэ приготовила много льда и охладила пять бутылок шампанского «Pommery». Достала из буфета два фужера с рисунком цветка адониса. В парикмахерской ей сделали высокую прическу с наклоном направо и закрепили золотым украшением в виде обнаженной девочки на стрекозе. Наступал сочельник.

Кику вспомнил одно Рождество в приюте. На них через голову надели красно-белые наряды с капюшонами. По рукавам и подолу были пришиты помпоны. В молельне они пели рождественские гимны. Окна были закрыты темными ставнями, каждый держал в руке свечу. Было холодно, и пальцы слушались с трудом. Чтобы не уронить свечу, они пели изо всех сил: ведь если громко поешь, становится теплее. Когда они кончили молиться, пришел Санта-Клаус и сыграл им на тромбоне. Он подарил каждому длинный носок. Кику прекрасно помнил, что было в его носке: карамель, какао в порошке, резиновый мячик для регби, пластилин, воздушный шарик в виде панды и стирательная резинка в форме танка.

Анэмонэ передала ему сверток с подарком, но предупредила, что пока его открывать нельзя. Кику тоже сделал ей подарок — книгу «Все про омлеты», в ней был и рецепт омлета с рисом. Анэмонэ пекла шоколадный торт. Все остальное она уже приготовила. Кику переоделся в черный костюм, купленный Анэмонэ. Раздался телефонный звонок. Анэмонэ сняла трубку и удивленно передала ее Кику.

— Кику, это тебя.

— Ты меня помнишь? В прошлый раз не очень красиво получилось.

Это был господин Д. Его голос трудно было забыть — как будто в горле сахар насыпан.

— Откуда вы узнали, что я здесь?

— Какая тебе разница? Живешь с настоящей красоткой, и сам стал видным человеком.

— Я вешаю трубку.

— Постой! Хаси не с тобой?

Кику в секунду охватило дурное предчувствие.

— С чего ему здесь быть? Что случилось с Хаси?

— Ладно, извини, что побеспокоил. Господин Д. хотел повесить трубку.

— Эй, подождите. Что случилось с Хаси?

— Газет, что ли, не читаешь?

Господин Д. бросил трубку. Кику взял валявшиеся на полу газеты и стал искать имя Хаси. Ему показалось, что дурное предчувствие обретает форму, знак, звук и запах, превращается в иероглиф и вот-вот появится перед его глазами. Просмотрев программу передач радио и телевидения, Кику вскочил на ноги. Там было имя и фотография Хаси. «Певец, брошенный в младенчестве в камере хранения, через семнадцать лет вновь встречается с матерью». Анэмонэ хотела что-то спросить, но он прижал ладонь к ее губам и сказал, что скоро вернется, а до этого времени открывать его подарок нельзя. Он отломил ножку индейки, дымящейся на столе, откусил от нее и выскочил из комнаты.

— Кику! — крикнула ему вслед Анэмонэ.

Он спустился на лифте, открыл дверь, проскользнул через вестибюль, выскочил на улицу и побежал. На бегу он грыз ножку индейки. «Хаси, подожди! Я сделаю что-нибудь». Кику вбежал в парк Ёёги. Вырыл яму под той самой скамейкой. Развернул тяжелый промасленный сверток с четырьмя пистолетами. Зарядил каждый боевым патроном, сунул их под пиджак и убежал в темноту.

Было слышно, как птицы хлопают крыльями. Ветер доносил их крики. Изо рта Хаси шел белый пар. Он второй раз проходил по этому парку. На скамейке целовалась парочка. В правой руке мужчина держал сигарету. Раздался какой-то чуть слышный звук. Кажется, он опалил сигаретой ей полосы. Они не отрывали губ. Тот же звук раздался еще раз, сигарета погасла. Виной тому был снег. Крупные и легкие снежинки не успевали долететь до земли, таяли на ветвях деревьев, волосах женщины, уличных фонарях, крыльях птиц… Навстречу бежала девочка с собакой. Собака яростно облаяла Хаси, девочка потянула ее за поводок и извинилась. Потом побежала дальше, и, когда они поравнялись, Хаси показалось, что она смеется. Хаси неожиданно захотелось окликнуть ее, и он чуть было не сделал это. Захотелось заговорить, спросить: «Как ты думаешь, что нужно сказать, если встретишь свою мать, которая бросила тебя?»

Хаси узнал об этом три дня назад от Нива.

— Это уже решено, обратного пути нет. Остается только встретиться с ней, отказываться слишком поздно. И ты, и я пока еще совсем слабые. Я думала об этом. Очень мучилась, понимая, как сильно ты будешь страдать, мне хотелось бы разделить с тобой эти страдания. Много думала и пришла к выводу, что есть два способа перенести все это. Первый — игра. Несомненно, это твоя настоящая мать, но ты только воспользовался ее чревом, на время его позаимствовал. Скажи себе, что между вами нет ничего общего. Как бы она ни реагировала — сердилась или плакала, — просто грустно смотри на нее, и все. Тридцать минут пройдут очень быстро, люди, которые увидят вас на экране телевизора, сразу обо всем забудут, да и ты постарайся забыть ее как можно быстрее. Второй способ — довериться своим чувствам. Способ опасный, зато более легкий. Хотя, скорее всего, встретившись с этой женщиной, ты ничего не почувствуешь. Как если бы встретил совершенно постороннего человека. Хаси, если в тебе вскипят эмоции, которыми ты не сумеешь управлять, воспользуйся вторым способом, если же сможешь ко всему отнестись трезво, попробуй сыграть. Ты понял меня? Я уверена, что, встретившись с ней, ты ничего не почувствуешь.

«Нива ничего не понимает, — думал Хаси. — Не понимает, какой это ад — представлять женщину, родившую тебя. Невозможно представить ее красивой. Невозможно представить ее улыбку. Она должна пребывать в вечном ужасе оттого, что бросила собственного ребенка. Мучиться раскаянием и постоянно обвинять себя в содеянном». Хаси воображал себе безумную старуху-нищенку со страшным лицом, грязной кожей, вонючей и ветхой одеждой. Болезнь распространилась по всему ее телу и теперь поджаривала нутро. Женщина, которая не годится даже на корм собакам. Вот какой он представлял ее себе. В своем воображении, до тех пор пока он не успокоится, он заставлял ее кататься по земле, блевать, истекать кровью, сжиматься от страха, мочиться, рыдать… Придя в себя он покрывался мурашками, и его охватывало невыносимо мерзкое ощущение. Печальная женщина готова была расплакаться, потом возвращалась в обычное состояние. Тогда он превращал ее в молодую женщину, стирал с лица морщины. Поднимал ее с помойки, ставил на ноги. Расчесывал волосы. Снимал туфли. Погружал в ванну. Надевал платье. Отправлял в больницу, где ей делали операцию и удаляли язвы. Следы от операции исчезали. Останавливал слезы. Вел по городу. Она брала под руку какого-то мужчину. Потом обнажалась. Ее тело не было упругим, но на нем не было ни одного пятнышка. Мужчина вылизывал ее тело. Она смеялась. Женщина смеялась. И тогда в нем вскипала злость, которую он не мог остановить. Он вновь превращал ее в нищую старуху. Она медленно превращалась в старуху. Нива не могла знать об этих страданиях. До вчерашнего дня он и сам думал, что сможет выступить на телевидении. Был уверен, что сумеет сыграть. Говорил себе, что, какая бы женщина ни появилась перед ним, он не будет нервничать, потому что она — чужой ему человек. Он и не собирался сбегать накануне передачи. Сегодня он издали взглянул на Нумада Кимико. Эту женщину показал ему господин Д. Через окно машины, оставаясь незамеченным, он наблюдал за тем, как она покупала редьку и рыбу. Довольно крупная женщина. Высокая, с толстой шеей. Несмотря на холод, на ней не было носков. Она складывала покупки в грязный полиэтиленовый пакет. Купила маринованную редьку и капусту. Взяла в руку апельсин, спросила цену, покачала головой и положила на место. «Она бедная», — подумал Хаси. У нее были крашеные волосы. Ногти без маникюра. На лице легкий макияж. Она зашла в рыбную лавку и купила там сушеную треску. Всего одну. Значит, она живет одна, без мужа и ребенка. Заговорила с владельцем рыбной лавки. Он, видимо, пошутил и рассмеялся. Женщина не рассмеялась. Хаси, глядя на нее, дрожал всем телом. В глазах стояли слезы. Он был до безумия рад. Схватился за сиденье и с трудом удерживал себя от того, чтобы не закричать. Однако не сумел с собой справиться и попытался вылезти из машины. Господин Д. задержал его. Зажал рот рукой. Хаси хотел закричать «Мама!». Он стал вырываться. Родившая его женщина вовсе не была ни умалишенной, ни старухой-нищенкой. Она была самой обычной женщиной, бедной, одинокой, грустной женщиной, которая не смеется. Когда Хаси успокоился, его охватил страх. Ему стало безумно страшно: а вдруг эта идеальная мать от него откажется? Конечно, он первый со слезами на глазах бросится в ее объятия, но прижмет ли она его к себе? Что, если она рассердится и оттолкнет его? Он перестал понимать, что происходит вокруг. Сбежал через форточку в туалете от строгой охраны, которую приставил к нему господин Д., и поспешил к ней домой. Женщины дома не оказалось. Тогда он отправился в парк.

Рядом с парком располагался тихий жилой квартал. Когда он проходил мимо ворот одного из домов, пошел сильный снег. Хаси нажал на звонок. Вышла молодая женщина.

— Вы по какому вопросу? — спросила она.

С губ Хаси одно за другим срывались слова, словно в его горле сидел карлик, который говорил за него.

— Меня зовут Куваяма Хасиро. Я певец. Мне семнадцать лет. Семнадцать лет назад меня обнаружили в камере хранения в Йокогаме. В ячейке были рассыпаны лепестки бугенвилии. Год назад писательница, которая живет здесь, выступала по телевизору и сказала, что встречалась в тюрьме с женщиной, которая бросила своего ребенка, осыпав его лепестками бугенвилии. Я хотел бы расспросить про эту женщину. Возможно, она и есть моя мать. Я понимаю, что сейчас поздний час, но для меня это жизненно важно.

Молодая женщина переменилась в лице. Присмотревшись, Хаси сообразил, что перед ним медицинская сестра.

— Госпожа писательница больна. Она никого не принимает, — сказала медсестра, словно произносила заученный текст.

Хаси хотел что-то сказать, но дверь перед ним захлопнулась. Щелкнул замок, и медсестра через дверь сказала:

— Уходите, пожалуйста.

Но Хаси не ушел и несколько раз заглянул в дом. Свет горел, но никакого движения. Хаси считал падающие снежинки, освещенные электрическим фонарем, и продолжал ждать. Снег, в отличие от насекомых, которые роятся вокруг фонарей, не закручивается, как вихрь, и не издает звуков. Наоборот, он гасит звуки. Не стало слышно криков птиц. Шум машин, проезжавших вдали, едва доносился. Снега в луче света становилось все больше. Хаси облокотился о столб и наслаждался тем, что его одежда промокает, тело замерзает, зубы стучат, а руки и ноги постепенно теряют чувствительность. Он услышал звук распахнувшегося окна. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы обернуться. Из дома лился свет, за стеной белого снега стояла старуха. Он видел лишь тень, лица не разглядел. Тень сказала:

— Не так уж и холодно.

На волосах Хаси лежал снег. Медсестра вышла и открыла ворота. Хаси вошел в сад и направился к серебристой тени. В саду была большая круглая клетка, в которой держали двух павлинов. Один из них спал в гнезде, другой распустил на снегу свой хвост. Хвост сверкал, отражая падающий из окон свет. Снежинки исчезали в узоре павлиньего хвоста.

— Входите, — сказала писательница и поманила Хаси рукой.

Женщина закончила массировать виски клиента, вошла в служебную комнату и затянулась тонкой и длинной ментоловой сигаретой. Ее напарница, которая уже успела переодеться и теперь ела печенье, показала рукой за окно. Шел снег. Она сняла с себя трусы и протерла ноги полотенцем. Надевая колготки, сделала ногтем зацепку. Где-то возле лодыжки поползла петля, женщина прищелкнула языком. Она вспомнила, что пришла сегодня в высоких сапогах. «Как не повезло», — подумала она. Она выплатила стоимость сапог только за три месяца. Продавец сказал, что в дождь и снег их лучше не надевать. Особенно в снег. Иначе срок их службы сократится вдвое. Женщина нахмурилась и посмотрела за окно. Дорога была мокрой, на крышах лежал тонкий слой снега. Другая массажистка оторвалась от журнала и спросила, видно ли что-нибудь за окном. Недавно здесь ходили мужчины с камерами — должно быть, снимают кино.

— Они еще здесь? — спросила она.

Женщина покачала головой. Как только вернусь домой, надо будет протереть сапоги вазелином — после ужина уже нет сил что-либо делать. «Вернусь домой и сразу же займусь сапогами», — подумала Нумада Кимико.

Вокруг здания, в котором располагалась сауна, установили четыре камеры и двенадцать софитов так, чтобы их не было видно. На пустыре в пятидесяти метрах отсюда поставили машины с электрогенератором, приборами, передающими устройствами. Господин Д. сидел в передвижной студии и смотрел на монитор, на котором ничего не было. Несколько раз он глянул на часы. Рядом, уткнувшись лицом в колени, сидела Нива.

— Лучше бы Хаси вообще не приходил, — сказала она, не поднимая головы.

В передвижной студии зазвонил телефон. Нива подскочила с места и схватила трубку.

— Нашли? — закричала она, а затем с огорченным видом передала трубку господину Д.

Д. кивнул, долго ничего не говорил, наконец произнес:

— Не надо, — и повесил трубку.

Из офиса звонил агент. Какой-то молодой человек в черном костюме и с пистолетом в руке влетел в офис, требуя встречи с Д. Когда его попытались выставить, он наставил пистолет и потребовал, чтобы ему сказали, где Хаси встречается с матерью. Одна из сотрудниц была настолько напугана, что все рассказала, после чего молодой человек убежал. Агент спрашивал у Д., вызвать полицию или нет.

— Не надо, — сказал Д., а потом добавил по рации кому-то из своих подчиненных: — Как только появится молодой человек в черном костюме, приведите его в передвижную студию. Скажите, что Хаси здесь. И никаких драк, просто приведите ко мне.

Д. опять взглянул на часы.

Рядом с Нива сидела ведущая. Чтобы не ошибиться во время прямого эфира, она несколько раз вслух прочитала сценарий. «Итак, наступает волнующий момент. Прямо на наших глазах разворачивается настоящая драма. Вспомните, как часто мы слышали истории о брошенных и убитых детях. Сегодня, в этот снежный день, после семнадцатилетней разлуки состоится встреча оставленного в камере хранения сына и его матери. Эта женщина совершила ужасное преступление. Однако ее сын преодолел все жизненные невзгоды и смог стать великолепным певцом. Я не знаю, что можно сказать в такой ситуации. Хочется вспомнить слова одного молодого французского философа: „Море и мать яростно убивают дитя и яростно пытаются его спасти“. Нам остается лишь наблюдать за драмой, которая разворачивается на наших глазах».

Нива вспомнила, каким Хаси был прошлой ночью. Никак не мог успокоиться, ворочался с боку на бок. Когда нервы у него расходились и он не мог заснуть, он обычно просил Нива, чтобы она пососала его. Прошлой ночью Нива сама это предложила, но Хаси сказал: «Давай лучше поговорим о чем-нибудь хорошем». Нива заговорила о свадебном путешествии, в которое они отправятся сразу после Нового года. Они собирались на две недели в Канаду и на Аляску. Нива болтала о том, как весело кататься на лыжах. Хаси молча ее слушал. Откинув голову на подушку, он тихонько прошептал: «Нива, а можно любить или ненавидеть человека, которого ни разу в жизни не видел?» Нива ничего не ответила, молча пододвинулась к Хаси и обняла его. «Со мной все в порядке, — несколько раз повторил Хаси. — Когда я с ней встречусь, я скажу: „Давненько не виделись“». Нива было не по себе. Еще вчера нужно было ответить на его вопрос, сказать, что растить рожденного ребенка — долг матери, поэтому он имеет право ненавидеть эту женщину, которую никогда не видел.

Вдруг задняя дверь передвижной студии открылась. Раздался мужской крик:

— Женщина выходит. Идите скорее.

Д. и Нива выскочили на улицу. Включился генератор, послышался громкий рев. Господин Д. закричал:

— Как только она выйдет, несите камеры. Если попытается бежать, окружите со всех сторон камерами и прожекторами. Не страшно, если в кадр попадет другая камера. Вдвое увеличьте охрану! Если появится парень в черном костюме, не пускайте его. Никаких людей и никаких машин больше не пускать. Если придет Хаси, можете его веревкой связать, хоть в обморочном состоянии тащите его сюда.

Кику вылез из такси. Он не заплатил.

— Подождите меня здесь. Я возьму одного парня, и мы сразу же вернемся, подождите.

Таксист заворчал, но Кику уже выскочил из машины. Вдруг на одной из дорожек стало так светло, как будто туда неожиданно вернулся день.

— Если бы взорвался газ, было бы слышно, — пробормотал какой-то старик, который вез тележку с товарами.

Кику бежал к освещенному зданию. Дорогу ему преградили четверо мужчин.

— Здесь идет съемка, извините за неудобство, но вам придется воспользоваться другой дорогой.

Кику, задыхаясь, закричал:

— Хаси — мой друг!

— Нам приказано никого не пускать.

— Хаси — мой младший брат, — закричал Кику во второй раз.

В начале переулка стали собираться зеваки. Рев генератора сотрясал землю и воздух, под широким лучом света было видно, как падает снег, оттуда доносились крики людей. Метров через двадцать переулок сворачивал в сторону, и там, в глубине, светилось здание. Возле него суетилось много народу, в основном мужчины с фотоаппаратами в руках. Зевак стало еще больше. Кику стоял в первом ряду. Из глубины переулка донеслась чья-то речь, а вслед за ней — женский крик.

— Пришел! — крикнула женщина. Люди забегали еще быстрее.

— Хаси! — закричала женщина.

Все эти голоса доносились на фоне рева генератора. Кику ахнул. Возле здания стоял Хаси. Он, в окружении нескольких камер, прошел мимо. Казалось, что он улыбается. Кику попытался протолкнуться сквозь заслон. Один из мужчин схватил его за руку. Кику ударил его в подбородок. Охранник упал на дорогу, покрытую тонким слоем снега. Остальные охранники подскочили к Кику, чтобы схватить его за руки. Кику вынул из-за пояса пистолет и выстрелил им в ноги. Закружился вихрь снега, один из охранников упал и, схватившись за ногу, стал кататься по земле.

— Прочь! — крикнул Кику, наставив пистолет на последнего охранника, и тот побежал.

Кику побежал вслед за ним. На углу он повернул направо. Дорога была забита людьми, которые щелкали затворами фотоаппаратов. За людской преградой был широкий луч света, оттуда раздавался голос ведущей. Кику, расталкивая людей, вытащил из-за пояса еще один пистолет и выстрелил вверх. Все как один обернулись на него. Голоса смолкли. Кику, сжимая пистолет, пробирался сквозь толпу.

— Хаси! — закричал Кику. Лишь его голос и был слышен. — Пойдем, Хаси, нас ждет машина. Поехали со мной.

Хаси вышел из толпы. Прожектора светили ему в спину, лица было не разглядеть. Хаси подзывал Кику рукой.

— Кику, иди сюда. Тебе надо познакомиться с этим человеком.

Все смотрели на Кику. Кику продвигался вперед в ярком луче прожектора. Было светло, как днем. Свет струился из черных ящиков, висящих на железных кронштейнах. Если посмотреть в самый центр прожектора, то закружится голова и на какое-то время все вокруг станет желтым. Там были господин Д. и высокая женщина, которую вместе с Хаси показывали когда-то по телевизору. Ведущая зажгла сигарету. И еще одна женщина, которая сидела на корточках, закрыв лицо свитером. Ее юбка и сапоги были в грязи. Она дрожала и ни за что не хотела поднимать лица. Свет из черного ящика был направлен на нее. Там стояли четыре телевизионных камеры. На конструкции из железных труб были закреплены еще две камеры, одна — сбоку от ведущей, другую нес оператор. Господин Д. в упор посмотрел на Кику.

— И правда похож, — прошептал он. Подошел Хаси. У него были влажные глаза.

Кику ждал, что он заговорит. Он должен был сказать: «Спасибо, Кику». Хаси открыл рот. Показал на женщину, прятавшую лицо под свитером, и сказал:

— Кику, это твоя мать.

Кику никак не мог понять, о чем говорит Хаси.

— Кику, сегодня я встретился с той пожилой писательницей. Она сказала, что женщина, которая меня бросила, умерла. В позапрошлом году, от болезни. Выходит, это — твоя мать.

Ведущая подбежала к женщине, сидевшей на корточках, и заговорила:

— Пришел ваш сын, Нумада-сан. На этот раз ваш настоящий сын. Встаньте, скажите ему что-нибудь. Он здесь. Похож на вас как две капли воды. Такой же крупный. Замечательный молодой человек. Поднимите голову. Он спортсмен, прыгун с шестом. Взгляните на него. Ребенок, которого вы оставили в камере хранения, стоит здесь. Наверняка он вас простит.

Оператор с камерой на плече подошел к Кику вплотную. Кику одним ударом отбросил камеру и попытался выбраться из окружавшего его светлого, как день, кольца. Затворы нескольких десятков фотоаппаратов щелкали перед ним, загоняя обратно в кольцо.

— Выпустите меня, я ухожу, выпустите!

Кику хотелось вернуться к Анэмонэ. То, что он давно забыл, вновь шевельнулось в его голове. Похороненное в глубинах мозга тяжелое и блестящее железное колесо с шумом начало крутиться. Кику стало тошнить, он закрыл глаза. Перед глазами стояла резиновая кукла, которая выплевывала изо рта красную жидкость. Он видел затвердевшие ноги Кадзуё. Не смотрите на меня, дайте мне уйти, выключите свет. Он открыл глаза. В глаз попал снег, все вокруг виделось мутным. Он смотрел на женщину, которая дрожала в ослепительном снегу и грязи. Так это и есть та женщина, что меня бросила? Она выглядела как сгусток дурных предчувствий. Женщина, которая натянула на голову свитер и неподвижно сидит на корточках, — это и есть гнусный сгусток всех тех дурных предчувствий и ощущений, которые я переживал с самого рождения. Она не человек, она словно бы кусок железа. Глаза болят. Свет из черных ящиков раздражает их. Поверхность глазных яблок пересохла. Зрение утратило фокус. На стыке между двумя картинками появился цвет. Яркий цвет, который расползался в обе стороны. Этот цвет окрасил глаза людей, окружавших Кику, их щеки, губы, шеи. «Хаси, я понял. Ты построил свой город из мусора и бросил в него меня. Ты притворялся, что плачешь, ты обманул меня». Перед глазами у Кику появилось белое, сверкающее железное колесо. Колесо стало крутиться, и искры света полетели в разные стороны. Искры белого света, которые впивались в кожу. Колесо вращалось все быстрее, раздались взрывы. Оператор с ручной камерой вплотную подошел к Кику. Кику закричал, поднял пистолет и положил палец на спусковой крючок. Господин Д. завопил:

— Остановите его!

Оператор пригнулся. Раздался выстрел, линзы разлетелись на такие мелкие осколки, что их было не отличить от снега. Кику глубоко вздохнул, отшвырнул пистолет и достал последний.

— Остановись!

Кику обернулся. Женщина, сидевшая на корточках, еще раз повторила:

— Остановись. Стреляй в меня. Женщина встала и медленно пошла к Кику. От ее лица поднимался пар. Меня заперли. Вспоминай. Меня заперли в этом месте, наполненном ярким светом. Уничтожь. Уничтожь место, в которое тебя заперли. Кику направил пистолет на падающие вниз искры света. Их загородила крупная женщина. Она вплотную подошла к дулу пистолета. Пуля разнесла ей лицо. Раскинув руки, женщина отлетела на землю и вновь приняла ту самую позу, в которой была недавно. Казалось, она натянула на голову красный свитер. Лицо без глаз, носа, губ, ушей и волос смотрело на Кику. На этом красном лице таял снег, и от него поднимался пар.

Date: 2015-09-24; view: 331; Нарушение авторских прав