Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава одиннадцатая. Ночью пал зазимок. Под ногами тревожно хрустела корочка подмерзшей бурой земли, ломко падали травы, запахло горьким осенним листом и еще тем необыкновенным —
Ночью пал зазимок. Под ногами тревожно хрустела корочка подмерзшей бурой земли, ломко падали травы, запахло горьким осенним листом и еще тем необыкновенным — чистым, арбузным, — чем пахнут первые морозы. На небе полыхали звезды, и заря вставала торжествующая, желтовато-алая. Иней и ледок казались опасными, ненастоящими, в них играли алые отсветы. Басин собирался отдохнуть, но пришел уполномоченный особого отдела старший лейтенант Трынкии. Невысокий, худощавый, с близко поставленными остро-серыми, круглыми, птичьими глазами, он держался скромно снисходительно и обратился к сонному Басину как к старому, но не слишком любимому знакомому: они встречались в штабе полка. Точнее, Басин сам заходил к нему, поговорить. — Рановато укладываешься, старшой, — по-волжски перекатывая «о», пробасил особист. — Откуда ж знать, что ты с утречка заявишься. Полагал, еще позорюешь… Землянка у тебя теплая… — У тебя дела такие, а мне зоревать? — притворно удивился Трынкин. — Ну, зачем ты уж так сразу — "у тебя". У нас, дорогой ты мой старший лейтенант. У нас. В полку. — Отвечать тебе… — И тебе. — А я ж при чем? — насторожился Трынкин — он не привык к такому вольному отношению. — А как же ты рассчитываешь? Если и в самом деле Кислов полез сдаваться в плен, то как твое начальство расценит твою оперативную работу? Не знал, что такой гад имеется? Трынкин сощурился, и его покойное бледное лицо стало решительным и, пожалуй, злым; широко вырезанные ноздри чуть вздернутого носа раздулись. — Ты, смотрю, петришь… Откуда? — Как учили, старшой. Как учили… Они помолчали, и Басин успел одеться и встать. — Ты куда собрался? — Поговорим с Кисловым вместе… Для начала… Басин смотрел твердо, по в глазах мелькала настороженная усмешка. Трынкин подумал, что комбат знает, как проворачиваются подобные дела, и все-таки собирается присутствовать на допросе. Это — не положено. А он… "Напрасно пришел к нему, — подумал Трынкин. — Нужно было сразу к комиссару… Как всегда". И вдруг вспомнил, что "как всегда" уже не будет. "Как всегда" стало "как раньше". Может, и прав Басин? — Не задумывайся, старшой. Надо выполнять постановления партии и правительства, а также приказы Верховного Главнокомандующего и укреплять единоначалие. А поскольку я здесь командир, то отвечаю и за Кислова, и, между прочим, за тебя тоже… Пока ты в батальоне. К подобному повороту дел Трынкин не готовился. Он внутренне заколебался. Чтобы потом ни говорили, а ЧП с пленным действительно не только у Басина, но и в полку. И как бы то ни было, а он, Трынкин, должен был знать о Кислове раньше. Должен… А не знал. Басин не дал ему додумать. — Пошли. Дел еще немало… как я понимаю… Он усмехнулся и вышел за дверь. Трынкин, еще нехотя, пошел следом. Кислов спал в землянке фельдшерицы. За ночь он отошел. Страшное его багровосинюшное лицо стало бледно-серым, обыкновенным окопным лицом. Он выглядел бодро и когда угадал в сумерках и нового комбата и Трынки на, сразу понял, что к чему. Он подобрался и напружинился. Серые глаза его расширились, и слегка курносый нос словно заострился. Он облизал полные потрескавшиеся губы и отчаянно спросил: — Как понимаю, допрашивать будете? Отвечаю — делал настил в стрелковой ячейке, чтоб ноги не промокали, не стыли, а работать было неудобно, тесно, противогаз мешал… — Кстати, — лениво перебил его Трынкин, — большинство бойцов противогазы не носят. А вы — носили. Почему? — Отвечаю — одно: что положено носить, я и носил. Второе. В нем на месте накидки — там в сумке карман такой — у меня книги были. — Что за книги? — опять перебил Трынкин. — Отвечаю. Учебник шофера. Отвоюемся — сдавать на шофера буду. Вот я и выложил противогаз в нишу. А тут командир отделения заторопил — я противогаз и забыл. Пришел в расположение, вспомнил и отпросился у младшего сержанта. — Читать собирались? — почему-то язвительно спросил Трынкин. — Читать. — Все — работать, а вы — читать. Кислов понял подвох и ожесточился. После всего, что с ним произошло, он не боялся уже ничего и потому вел себя смело, почти вызывающе. — Ребята перекуривают, а я — читаю. — Вы что ж — не курите? — Не курю. — Старовер? Баптист? — Физкультурник, товарищ старший лейтенант. Г ТО первой степени, соревнования. Встреча допрашиваемого и следователя всегда в чем-то схватка, борьба. Басин понимал Трынкина: он сбивал внутренний накал Кислова, расшатывал в нем ту линию поведения, которую мог наметить себе Кислов. И в то же время щупал его, искал ниточку, которая могла привести к истине. И то, что он так попался, почему-то обрадовало Басина, но он все так же хмуро, уставившись в пол и сцепив кисти рук, сидел на топчане и слушал. — Понятно… — протянул Трынкин. — Комсомолец? Беспартийный? — Внесоюзный и беспартийный. Из комсомола выбыл по возрасту. — А почему в партию не вступал? — Подал, а тут война. А на войне то окружение, то госпиталь… Никак на одном месте не усидишь, чтоб опять получить рекомендации. Что-то напряженное, злое, что жило до сих пор в Трынки не, словно стушевалось. Он не изменил ни позы, ни тона, ни выражения сумрачного лица, но и Кислов и Басин почувствовали — в нем что-то сменилось. — Так… Пришли в траншею, взяли противогаз и… что было дальше? — Что было дальше? Отвечаю. Пошел в отделение, а тут артналет. Я в горячке бросился было к ребятам, но меня, видно, маленько контузило — в ушах зазвенело, и все поплыло. Думаю — такого налета давно не бывало. Не иначе артподготовка, а в траншеях почти никого. Я и повернул назад. — Выходит, чтобы защищать позиции? Слова эти — защищать позиции — прозвучали фальшиво, и Кислов недоуменно взглянул на Трынкина: как это старший лейтенант может употреблять такие гражданские слова? — Отвечаю. А зачем же еще? — почти с вызовом ответил Кислов. — Желание благородное, а все-таки в плен попался. Как же это произошло? — Кислов на мгновение замялся, и напряженное, уже розовеющее его лицо неуловимо изменилось. На нем мелькнуло горькое раздумье и вера, что его поймут правильно, — может быть, потому, что Кислов почувствовал смену настроения Трынкина. — Понимаете, товарищ старший лейтенант, тут я, наверное, промашку дал. Я ж как бежал? Согнувшись. За бруствер не выглядывал, боялся, что осколки срежут. Да н, наверное, рассчитывал, что фрицы под свой огонь не полезут — дождутся окончания артподготовки. Всегда ж так бывало… Сколько раз вы ранены? — быстро, резко спросил Трынкин, опять сбивая настрой и Кислова и, может быть, свой. — Два раза. Кислов настроился на теплый покаянный лад, и этот быстрый, злой вопрос смутил его. Он впервые почувствовал себя виноватым и растерялся. Молчание получилось излишне долгим — Трынкин почувствовал это, поерзал и торопливо потребовал: — Продолжайте. — Так это… Я еще до своей ячейки не добежал… Все думал, что у соседа в нише надо бы гранат прихватить. а фрицы — вот они. Не скажу — испугался… Не успел, наверное… Удивился скорее — откуда они? Артподготовка все ж таки… А винтовка ж у меня хоть и с патронами, а патрон не дослан. Вот и об этом тоже сокрушался… Не ожидал. Я одного, того, что как раз передо мной выпрыгнул, по-бабьи, тычком винтовкой сбил, и тут у меня огонь из глаз — сзади оглушили. Видно, прикладом. Кислов осторожно притронулся рукой к макушке и поморщился от запоздалой боли. — Очнулся уж на ничейке, возле воронки — задыхаться стал. Они, черти, кляп далеко вбили. Вот… так… Трынкин привстал, ощупал стриженую кисловскую макушку н покачал головой. Басин теперь, и не трогая, увидел и шишку и багровый рубец запекшейся крови. — Каску оставил, чтоб налегке? Не пригодится вроде… — Так я ж только за противогазом… Думал… — Думал, думал! Противогаз забыл и каску забыл. Почему ж винтовку не забыл? — И глядя, как безропотно переживает Кислов этот набор улик, решил: — Давай дальше. Рассказывай. — А что ж… Справа-с лева мертвяки… чужие. Через них переваливаться? Начал шебуршиться — дыхания не хватает. Ладно, думаю, полежу, кляп вытолкну. Языком много не наработаешь — аж резь под корнем пошла, А главное… Главное… может, и смешно вам это покажется… Как начну напрягаться, так и,, того… мочусь. Подпирает… А второе, как напрягаюсь, воздуха не хватает. Так не хватает, что сознание уходит. — Для этого нос есть, — сурово, но так, что Басин понял, что Трынкину уже все ясно, отрезал особист. — Так у меня ж насморк. Я ж зачем и подстилку делал: чтоб не простужаться. Продую нос — глотну воздуха, а потом опять заливает… Пробовал в себя… черт его знает, чего там у меня внутри завернулось — не пропускает. Задыхаюсь. Даже ужас брал, не хватает воздуха, и все тут. Басин поднялся. Если что-то и не прояснялось для него раньше, то теперь он знал — Кислов не врет. — Товарищ старший лейтенант, зайдите ко мне. — А Кислову сказал с еле заметной н потому особенно доброй подначкой: — Штаны высохнут, а наркомовскими ужас выбьешь. Трынкин, после его ухода, поспрашивал еще немного — голос у него стал противно требовательным (Кислов решил, что теперь ему, после ухода комбата, совсем хана) — и стал составлять бумаги. Он писал долго, старательно, прикидывая что-то свое, и Кислов, как на ничейке, впадая в забытье и вырываясь из него, ждал смерти, чтобы избавиться от мучений, так и сейчас, неотрывно наблюдая за трынкинской сильной, с черными глянцевитыми волосами на пальцах, сноровистой рукой, мучительно переживал каждое слово, после которого рука делала остановку. Писался его приговор, и, как полагал Кислов, оправдательным он быть не может: в плен он все-таки попал, и как ни объясняй, а улик против него много. Так много, что, будь он на месте судьи, он бы не мог не принять их во внимание… Но когда пришел черед подписывать бумаги, Кислов с удивлением отметил, что улики эти отсутствуют и вся его история изложена чересчур уж спокойно и как бы обыденно. Так обыденно, что он даже обиделся — пережить такое, и на тебе: ничего особенного. Попал в плен и выкарабкался. Пока Кислов читал, Трынкин вызвал фельдшерицу — молодую и не очень красивую — и приказал выдать справку о состоянии Кислова, а уходя, буркнул своим противно требовательным тоном: — Не разлеживайся. Вину надо искупать. Впервые Кислов не выдержал и с великой надеждой спросил: — Что теперь будет? В иное время Трынкин, может быть, ответил по-иному, а скорее всего совсем бы не ответил. Но сейчас он сказал непривычные, но нужные слова: — Командир решит, что будет. Что ж поделаешь — единоначалие. Конечно, и Трынкин многое решает, но и командир. Такие времена… И от вошедшего в него сознания, что единоначалие все-таки существует и обойти его теперь можно далеко не всегда, легонько вздохнул, но сейчас же поборол себя и пошел допрашивать Жилина. Во всем должна быть ясность. В том числе и в смерти комбата.
|