Глава десятая. С Кривоножко, который расследовал дело пленного, старший лейтенант Басин встретился за полночь

С Кривоножко, который расследовал дело пленного, старший лейтенант Басин встретился за полночь. Сам Кривоножко не очень торопился со встречей. Ощущение неудовлетворенности и даже обиды, появившееся в конце боя, окрепло. Что ж… Он просто замполит… Значит, лезть на глаза начальству не следует, нужно иметь скромную, но гордость. И он ждал, когда новый начальник хоть чем-нибудь проявит себя.

И он проявил — отозвал снайперов из рот и приказал им отдыхать. Правда, Кривоножко не знал, что так рассудил Жилин: если ему разрешили спать, так почему другие хуже?

Костя сам обошел ротных и передавал им приказание. И никто не удивился — все видели, как работали снайперы, н все понимали: отдыхать после такого им нужно не только ночь.

А главное: выставил Кривоножко в невыгодном свете перед командиром полка. И еще не зная старшего лейтенанта, замполит его невзлюбил, в душе решив, что представляться ему не станет. В конце концов он не мальчик! И он старше нового начальника по званию. И возрастом. И, уж конечно, образованием. Надо с первого же дня поставить на своем и показать, что хамства он не потерпит. Не угоден — пусть переводят! Меньше батальона все равно не дадут.

Внутренне бунтуя, но стараясь быть спокойно-решительным, Кривоножко вошел в свою землянку готовым к первой и последней решительной схватке. За столом сидел старшин лейтенант — ворот расстегнут, ремень без портупеи со старенькой кобурой небрежно валялся на топчане, возле каски, а автомат — прямо на столе, рядом с толстой тетрадью.

Старший лейтенант поднялся — статный, слегка полнеющий, с темными волнистыми, зачесанными назад волосами, высоким, уже тронутым морщинами лбом и крупными, хорошего рисунка губами. Цвет его глаз Кривоножко не заметил. Секунду они молча смотрели друг на друга, потом старший лейтенант протянул руку и, улыбаясь, спросил:

— Кривоножко, Павел Ефимович, из крестьян, образование высшее… ну и так далее?

— Так точно, — обескуражено согласился Кривоножко, не зная, как себя вести.

— А я — старший лейтенант Басин, Андрей Николаевич, год рождения десятый, инженер, сюда с высших командных курсов «Выстрел». Воевал на юге, ранен, контужен… Садись, замполит, будем держать совет.

Кривоножко медленно присел, снял каску и хотел было «рассупониться», но не посмел: вспомнил, как всегда на него косился Лысов. Басни заметил это и засмеялся:

— Привык к амуниции? А я все никак не могу привыкнуть… Гражданка, знаешь ли… посвободней хочется.

Кривоножко даже встряхнул головой, отводя наваждение. Все противоречило его представлению о командирах батальонов: и образование, и стиль поведения, и даже внешний вид. Пришел новый человек, такой, которого он не ждал и ждать не мог.

Кривоножко опять встряхнулся и поерзал — появилось ощущение подвоха: играет старший лейтенант, ждет, когда Кривоножко попадет впросак.

Басин почувствовал, а может, и понял состояние своего заместителя по политической части. Лоб наморщился, и шрамик стал виднее.

— Ну что ж, Павел Ефимович, докладывай о политико-моральном состоянии вверенного нам батальона. Кривоножко отметил: первое обращение на «ты» не обмолвка. Что это значит? Стремление сразу установить добрые, равные отношения или, наоборот, подчеркивание их неравенства? Для Кривоножко всегда — и в учительской среде и на политработе — все эти мелочи, переливы человеческих отношений имели огромное значение. И он решил сдерживаться.

Говорил он коротко, ясно, и получалось, что батальон в целом крепкий, хорошо сколоченный, ЧП — чрезвычайных происшествий — не бывало давненько, хотя, конечно, есть и недоработки: недостаточная идейная закалка молодых, и по возрасту и по боевому опыту, командиров, трудность ведении партполитработы: неудачные бои на юге… Люди нервничают. Приходится крутиться — не столько разъяснять, потому как что ж разъяснять в таком цейтноте? — сколько придерживать и сглаживать.

Басни слушал не перебивая, изредка делая пометки в своей толстой тетради, с интересом вглядываясь в замполита. И это вглядывание тоже не нравилось Павлу Ефимовичу: в прежние времена прежние начальники сразу, не таясь, выносили решение — правильно говоришь или неправильно. Можно было быстро поправиться, уловить, чего хочет начальник. А этот молчит и пишет.

— Значит, ЧП не было… — Басин навалился грудью на стол и сцепил кисти. — А как вы рассматриваете случай с пленным?

Вот… Вот и начинается? Вон он когда берет за глотку. Кривоножко выпрямился. В эту минуту он больше всего ненавидел этого самого пленного — ведь как бы все хорошо получилось, если бы не этот дурак. Павел Ефимович даже пожалел, что его не убили в суматохе на ничейке, но не то что осудил или отогнал эту поганую мысль, а заглушил ее.

Ответил с достоинством:

— Наши ведь тоже взяли пленного. И не одного. Правда, раненых, но тем не менее…

— И тем не менее наш тоже оказался в плену. Кстати, кто он?

— Кислов, Иван Андреевич, колхозник. Женат, трое детей. Чудинов говорит, что дисциплинирован и сознателен. Но… есть сведения, что последнее время вел себя очень нервно: осуждал наше бездействие на этом участке, возмущался положением под Сталинградом…

— Откуда он родом?

— Пензенский.

— Совсем неподалеку от Сталинграда… А там — трое детей. Возраст?

— Год рождения четырнадцатый. Беспартийный.

— Быстро он детей наделал… Ну и как же он попал в траншеи? Дежурный?

— В том-то и дело — оживился Кривоножко: в бесстрастно-иронических вопросах и замечаниях комбата ему почудилось понимание. — Он не должен был быть в траншеях.

Рота отдыхала. А он попросился у командира отделения сходить в траншей — говорит, что забыл в нише противогаз, а в нем — книги. Басин с интересом посмотрел на ожившего Кривоножко и едва заметно усмехнулся — шрамик над переносицей побелел.

— За книжками, выходит, побежал… Ну а потом что?

— Командир отделения говорит, что когда начался артналет, он видел, как Кислов, вместо того чтобы пробиваться к своим, к землянкам, повернулся и побежал к передовой.

Зачем, спрашивается? Выходит, в плен побежал? Если так — таких расстреливать и то мало!

Кривоножко не хотел выговаривать этого слова — «расстреливать». Оно вырвалось само по себе, потому что приглушенно уже жило в нем. И еще, наверное, потому, что ему очень хотелось быть железным, бескомпромиссным человеком. Хотелось сразу поставить себя. а тут подворачивался случай…

Но Басину это, кажется, не понравилось. Его лицо неуловимо изменилось — стало строгим, даже суровым, а шрамик над переносицей желтовато-белым и мягко блестящим, как пчелиный воск после липового взятка.

— Подождите с расстрелами, товарищ замполит… Не спешите. Человек побежал не к землянкам, где можно было спрятаться, если… если пройдешь сквозь огонь, а к передовой, где огня еще не было, но где, возможно, следовало вступить в бой. Может, даже одному. Ведь, кроме наблюдателен и дежурных, в траншеях никого не было?

— Вот именно! — ожесточаясь, ощерился Павел Ефимович. — Нормальный человек прежде всего прибьется к своим. Гуртом легче бить. А этот? Подальше от своих? Не-ет, товарищ старшин лейтенант, вы не защищайте…

— Я не защищаю. Я выясняю. Ведь решение выносить мне.

Впервые они встретились взглядами, и Кривоножко наконец увидел его глаза. Светлокарие, небольшие и вострые. Они не понравились Павлу Ефимовичу — в них не было сомнений и колебаний.

"Сразу подчеркнул: "Я буду решать". А я, выходит, только при нем…" Но странно, уже привычное это самобичевание не принесло привычной же горькой радости — вот до чего меня довели. Наоборот, сам того не ожидая, Кривоножко ощутил облегчение: хоть и не слишком хорошо, а все — ясность. От Лысова он такого бы не потерпел, а вот от Басина… Что ж… Он не кадровый, отучившийся полгода на курсах младших лейтенантов. Он — инженер. Высшее образование. Да и с курсов — высших — только что… Ведь учили же их там кое-чему…

И как только пришла эта успокаивающая мысль, облегчение усилилось, и взгляд Басина не показался ему неприятным. Обыкновенный волевой командир…

Пет, теперь, кажется, Басни начинал не то что нравиться, но Кривоножко примирялся и с ним, и со своим новым положением и уже инстинктивно искал оправдания всему, что произошло и с ним н с другими…

— Так вы считаете?.. — начал было уже осторожней и мягче Кривоножко, но комбат, не повышая голоса, перебил:

— Пока что я ничего не считаю. Расследуют, не волнуйтесь. А нам с вами нужно иметь полную и точную картину происшествия. А вот чрезвычайное оно или нет — покажет дело. — Кривоножко отметил, что комбат твердо перешел на «вы», и принял это за признание его, замполитовских, качеств. Потому он и согласно покивал, Да, учили их там, учили… Но почему, почему он не спрашивает о Жилине и обо всех снайперах? Ведь с них все началось. С них!

Значит, все сам решил, припоминая все, что рассказал ему адъютант старший, понял Кривоножко.

Понял и, по привычке угадывать и упреждать мысли начальства, протянул, не столько утверждая, сколько как бы советуясь и заполняя паузу:

— Как вам связной?

— О Жилине пока говорить нечего, — отрезал Басин. — Покажет расследование.

Кажется, Жилин ему не понравился. Это — хорошо… Связной, конечно, нужен иной — услужливей, заботливей.

Почувствовав неожиданное облегчение, Кривоножко спросил о том, что его мучило больше всего, не давая возможности окончательно примириться и с новым начальством и со своим новым положением.

— А вы, простите, большевик?

— Я? — удивился Басни. — Да. Большевик. В институте был комсоргом курса, на заводе — парторгом цеха. Потом начальником цеха. — И, словно поняв все мучения своего замполита, чуть-чуть улыбнулся, и от этого напряженное лицо Кривоножко тоже разгладилось. — И вот вспоминая то время, мне и хочется с вами посоветоваться. Дело в том, что политикой партия стала война. Значит, нужна военная пропаганда, военная политика, или, говоря довоенным языком, производственная пропаганда. Так вот я здесь, — он придвинул к замполиту несколько газетных вырезок, торчащих из потрепанного журнала, — подобрал нужный материал. Кстати, в будущем делайте это сами. Это все о кочующих огневых точках. — И, перехватив недоуменный взгляд замполита, пояснил:

— Есть, представьте себе, и такие. Они больше всего подходят для наших условий и позволят полнее выполнить приказ об активизации боевой деятельности. Прочтите, проведите совещание с агитаторами и активом по этому вопросу, а на будущей неделе проведем батальонное партсобрание с повесткой дня: "Сталинград и наши задачи". Как вы на это смотрите?

Никогда еще — ни на сборах, ни в резерве, ни, конечно, во время боев — никто из командиров-строевиков не ставил перед ним таких задач. Что это задача, а не совет, Кривоножко стало ясно, как только Басин сказал, что ему "хочется посоветоваться". Не такой, видно, человек, чтобы советоваться. Командир ставит задачу, отдает приказ — вот что это за совет. Но такую задачу Кривоножко получил впервые, и он растерялся. Это было его святая святых.

Но ответил он в высшей степени странно для собственного настроя н убеждения. Что-то уже подавило его, перевернуло. Может быть, та самая воинская дисциплина, которая причиняет столько мучений отдельно взятым людям и которая как-то незаметно, въедливо, постепенно становится их сущностью.

— Есть, товарищ старший лейтенант.

— Ну, ладно, — опять доверительно, как в начале беседы, улыбнулся Басин. — Как бы нам организовать ужин?

— Это можно, — тоже понимающе улыбнулся Кривоножко, но сейчас же вспомнил, что Жилину разрешено спать, а командир хозвзвода тоже наверняка спит, и послать к нему некого. Выходило, что следует идти самому.

"Что ж… Пока что я еще хозяин и должен угостить нового командира. А потом, как-никак командир есть командир", — горько улыбнулся про себя Кривоножко и пошел будить командира хозвзвода.

Date: 2015-09-24; view: 353; Нарушение авторских прав