Мыльная опера № 2, с клубом игры в гольф

Была б счастлива сообщить вам, что сразу напала на след Инго и нашла его в галерее, убитого горем, со впалыми глазами. Я бы рассказала ему, что мама очень устала, а он бы ответил, что сейчас у него как раз полоса удачи, он продал скульптур на четырнадцать тысяч, но, кроме нас, его больше ничто не радует и он только что записался на вечерние кулинарные курсы. Они с мамой, всхлипывая, упали бы друг другу в объятия на кухонном диванчике, а Фунтик сидел бы между ними и обнимал их за плечи. Прямо как в женских журналах.

Только, к сожалению, в жизни так редко бывает, скажу я вам, если вы сами еще не заметили.

Во‑первых, как мне найти Инго? Откуда я знаю, куда он делся, он и вправду мне был безразличен, хотя я с ним никогда откровенно не ругалась. Не могла же я вернуться и спросить у мамы. Если ты только что вылетел из дому, хлопнув дверью, ты не можешь так запросто влететь обратно, чтобы что‑то спросить. Не идти же в отдел потерянных вещей в полицию, чтобы заявить о потерявшемся отчиме. (Кстати, ну и словечко – «отчим». Словно это кто‑то, требующий отчета, строгий, в очках со стальной оправой. А Инго большой, лохматый, одежда на нем болтается, будто ее сбросили на него откуда‑то сверху.)

Поскольку я не знала, с чего начать, то отправилась прямиком к Пии. Я подумала, что она специалист по части семейных ссор, ведь ее родители развелись год назад. Сначала она об этом молчала, но, когда мы немного подружились, стала рассказывать.

«Папа хотел играть в гольф, а мама настаивала на тренажерном зале, – сказала Пия. – Она всегда все делала ему назло».

Пия с мамой жили в том же доме, где располагался Торговый центр. Мама до сих пор там живет, только теперь одна. Еще у Пии был брат, молодой бравый солдат, который учился где‑то за границей. Она происходила из старинного рода военных, папа был майором – тяжкая доля, по ее словам. Пия говорила, что когда‑нибудь и сама станет пехотинцем.

В тот раз она оказалась дома. Мы заперлись в ее комнате, самой странной из всех, что я когда‑либо видела. Там были лишь кровать, ночник и табуретка с книгами.

«У меня внутри такой бардак, пусть хотя бы снаружи будет порядок», – как‑то раз сказала она.

Я была единственной во всей школе, кого она пустила к себе домой зa многие годы – с тех пор, как однажды мама уговорила ее устроить праздник в честь дня рождения. К ним нагрянула целая шайка миленьких малолетних фашистов, которые притащили картинки с лошадками и поп‑звездами и хотели увешать ими все стены от пола до потолка. А один из них даже попытался положить ей на кровать розовую подушечку с рюшами, кружевами и надписью «Love».

Я рассказала ей о домашней буре и спросила, что мне со всем этим делать.

«Что делать? Приспосабливаться, черт побери! – ответила Пия. – Небось вообразила, что ты режиссер этой мыльной оперы. А теперь винишь себя в том, что из‑за твоей ошибки они не хотят следовать сценарию. И собираешься носить им блюда с едой на кончике носа или накачивать себя героином, чтобы они заметили рядом с собой хоть что‑то еще, кроме самих себя, и нашли бы повод поговорить о нем.

Их не поймешь, но ведь в церковных книгах черным по белому написано, что они старше, и если ты до их возраста не доживешь, то это твои проблемы. Почему ты решила во что бы то ни стало притащить Инго обратно? Может, ему лучше остаться прекрасным воспоминанием?»

– А как же Фунтик? – возмутилась я. – Хочу избавить его от субботних обедов в «Макдоналдсе», где он будет встречаться со своим папочкой. А если Инго заберет Фунтика с собой, я этого не переживу. Я превращусь в эдакую домашнюю дочку‑клушу, которая развлекает свою мамочку до победного конца, хочет она того или нет.

– Тогда выселите Инго в мастерскую, пусть платит за нее арендную плату, и скажите, что с этого дня он будет сам добывать себе пропитание, пусть ловит маленьких диких птичек, – предложила Пия. – Твоя мама ведь из‑за этого переживает, ей надоело тянуть лямку! Пусть он поймет!

– Понимаешь, у мамы для такого не хватит характера, – ответила я. – Она будет тайком бегать к нему по ночам с бутылкой вина и сосисками, потом оттуда послышатся хихиканье, вздохи и скрип раскладушки. Иногда я слышу, как они копошатся в спальне, тогда я выхожу и громко топаю туда‑сюда возле их двери, просто из вредности.

– Тут я тебе и правда ничем помочь не могу, – ответила Пия. – В этом вопросе я просто невинный ребенок. Моя мама никогда не скрипела ни на какой раскладушке, во всяком случае, вместе с папой. В последние годы, пока они жили вместе, она вся аж зеленела, если он хоть пальцем до нее дотрагивался. Когда брат от нас уехал, она сразу же заняла его комнату и сделала новый ключ. Иногда по ночам я слышала, как отец стоит у нее под дверью и заискивающим шепотом просит впустить его, хотя было ясно, что он в бешенстве. Но она скорее сыграла бы в гольф, чем пустила его. Во всяком случае паттером. Не знаю, что бы она сделала, если бы он схватил ее и прижал вудом.

– Каким еще вудом и что за паттер? – спросила я.

– Вуд – это такая большая тяжелая деревянная клюшка для гольфа. Обычно он стучал ею в дверь. А паттер – легкая.

Было ясно, что Пия очень из‑за этого переживает, хотя и пыталась шутить. Она сглатывала, прямо как Фунтик. Мы так ни до чего и не договорились.

Я вернулась домой. Сияющий Фунтик сидел на кухонном диванчике и читал комиксы про Дональда Дака, приканчивая пакетик с шоколадными конфетами «Дайм». Дверь в спальню была закрыта, оттуда доносилось хихиканье.

На этот раз все позади – по крайней мере, для меня и моей семьи.

Мне никогда не приходило в голову расспрашивать Пию о проблемах в ее семье. В любой момент я могла услышать, как она тихонько сглатывает. Почему я ничего для тебя не сделала, Пия? Так мне и надо, что ты от меня ушла. Я все понимаю. Во всяком случае, иногда.

МАРТ

Date: 2015-09-24; view: 235; Нарушение авторских прав