Париж, Франция

Только когда кончилась его смена – к шести часам вечера, – Фарук аль‑Хамид смог наконец стянуть униформу и через служебный вход покинуть Европейский госпиталь имени Жоржа Помпиду. Проходя многолюдным бульваром Виктор до переулка, где притулилось кафе «Масуд», он даже не заметил, что за ним следят, – да и с чего бы ему замечать? Слишком вымотал его день, занятый протиркой полов, перетаскиванием кип грязного белья и прочими нелегкими обязанностями больничного санитара.

Столик он занял не внутри кафе, но и не под навесом, а точно посредине, там, где полагалось находиться раздвинутым по случаю теплого денька стеклянным дверям и где свежий весенний ветерок смешивался с ароматными запахами, сочащимися с кухни.

Фарук всего единожды окинул взглядом кафе. После этого он уже не обращал внимания ни на собратьев‑алжирцев, ни на марокканцев или мавританцев, облюбовавших это кафе. Вскоре он уже допивал вторую чашку крепкого кофе и недоброжелательно поглядывал на тех, кто предпочитал вино. Любое спиртное запретно, но этот закон ислама забывали слишком многие североафриканцы, покинувшие родину, – словно они могли оставить позади и заветы Аллаха.

Незнакомец подсел к нему за столик, когда Фарук уже совсем изошел злобой.

Арапом [6]он не был – его выдавали голубые глаза, – но по‑арабски говорил, как на родном.

– Салаам алаке куум, Фарук. Ты, как я вижу, человек рабочий. Ты заслуживаешь лучшей доли. У меня есть к тебе предложение. Ты выслушаешь?

– Вастахаб? – подозрительно пробурчал Фарук. – Бесплатно ничего не бывает.

Незнакомец кивнул:

– Истинно так. И все же – тебе с семьей хотелось бы съездить куда‑нибудь в отпуск?

– Эсмали! Отпуск? – с горечью бросил Фарук. – Ты говоришь о невозможном.

Незнакомец изъяснялся по‑арабски даже чище, чем Фарук, хотя и со слабым акцентом – как житель Ирака, возможно, или саудовец. Но он происходил не из Ирака, не из Аравии и не из Алжира. Это был европеец, под густым загаром – белый, жилистый, намного старше Фарука. Покуда незнакомец подзывал официанта, чтобы заказать себе кофе, Фарук приглядывался к нему, но даже стиль дорогой одежды не помог санитару определить, откуда родом его собеседник, – а он мог назвать родину почти любого встречного. Это была игра, придуманная им, чтобы отвлечь мысли от усталости в мышцах после долгих часов работы, от невозможности занять достойное место в этом новом мире.

– Для тебя – да, – согласился пожилой незнакомец. – Для меня – нет. Я тот, кто воплощает невозможное.

– Ла! Я не стану убивать.

– Тебя и не просят. Равно как не попросят красть или ломать что‑либо.

Фарук примолк, с растущим интересом глядя на собеседника.

– Тогда как я смогу отплатить за свой отпуск?

– Написав своей рукой записку администрации больницы. По‑французски. Напиши, что ты болен и на пару дней тебя заменит твой кузен Мансур. За это ты получишь деньги.

– У меня нет двоюродного брата.

– У всех алжирцев есть братья.

– Верно. Но у меня нет родни в Париже.

Незнакомец многозначительно улыбнулся:

– Он только что приехал из Алжира.

Сердце Фарука екнуло. Отпуск – с женой, с детьми. Отпуск для него. Незнакомец прав – всем в Париже плевать, кто явится на работу в огромный госпиталь Помпиду, лишь бы работа была сделана, и притом задешево. Но… затея этого типа явно не к добру. Может, они собираются красть наркотики? Хотя, с другой стороны, все в этой больнице неверные, да и не его это дело. Он постарался забыть обо всем, кроме сладкого предвкушения – вот он приходит домой и объявляет, что они едут… куда?

– Я бы хотел снова повидать Средиземное море, – осторожно промолвил алжирец, вглядываясь в лицо незнакомца – не слишком ли много он запросил? – Капри, может быть. Я слышал, пляжи Капри покрыты серебряным песком. Это будет… очень дорого.

– Тогда Капри. Или Порто‑Веккьо. Или, если уж на то пошло, Канны или Монако.

Названия слетали с уст незнакомца – волшебные, искусительные.

– Напомните, – попросил Фарук аль‑Хамид, улыбаясь от всего усталого, истосковавшегося сердца, – что я должен написать.