Год шестой правления Хоремхеба

(1342 ДО Н.Э.)

День 15-й, третий месяц всходов

Теперь, когда я просыпаюсь и обнаруживаю, что около моего ложа стоит Пагош, меня больше не охватывает паника, но на этот раз он пришел не один. Рядом с ним был мужчина в ветхом одеянии жреца-просителя. Я вскочил на ноги, схватил с ближайшего ящика передник и моментально обернул его вокруг бедер, готовясь ко всему. В тот же миг – называйте это предчувствием или чем угодно – я понял, кто это.

– Разбуди Асет и пусть приготовится к путешествию вниз по реке, – сказал Рамос, сбрасывая грубую темную ткань с чисто выбритой головы. – Быстро, потому что надо успеть, прежде чем Ра-Хорахте озарит утреннее небо.

Я по привычке сложил вместе ладони, и меня словно парализовало, ибо я понял, что он собирается ее увезти.

– Почему? – выпалил я.

– Подними ее, потом поговорим.

– Я позабочусь, – вызвался Пагош, остановившись лишь только чтобы зажечь лампу от той, что горела в святилище Тота, и растворился в конце коридора. Я зажег еще одну лампу и провел Рамоса в комнату для осмотров, так как привык к тому, что там я главный, и хотел этим воспользоваться.

Первым прибежал Тули, Рамос опустился на колено и даже позволил собаке лизнуть его бронзовое лицо. Увидев отца, Асет замерла, а когда он встал, чтобы поприветствовать дочь, на ее лице отобразилось замешательство. Потом в ее горле зажурчал радостный смех, и я нехотя улыбнулся.

– Папа! – она набросилась на него и обняла его за шею. Рамос совсем не возражал и сам уткнулся лицом в ее волосы, наслаждаясь тем, чего давно был лишен. – Как я по тебе скучала, – вздохнула Асет.

– Я тоже по тебе скучал, моя маленькая богиня, – прошептал он.

Пагош сел на колено, чтобы погладить Тули, несмотря на то, что лишь несколько секунд назад ругался на него за чрезмерную любвеобильность, а я смотрел и ждал.

– Верховный жрец Пта на рассвете уезжает в Меннефер, – сообщил ей Рамос, – и он согласился взять тебя с собой. Ты будешь находиться там под его защитой, он не приказ мой выполняет, а оказывает услугу старому другу. Остается только подготовить документ о передаче золотого кредита от меня ему, для тебя.

– Почему? – Асет не сводила глаз с его лица, стараясь понять больше, чем он собирался выразить словами.

– Тебе здесь слишком опасно оставаться.

Она поставила вопрос по-другому:

– Но почему сейчас, ведь прошло столько времени?

Если Рамос ждал помощи от меня, он не там искал.

– Почему? Из-за твоих свитков с рисунками.

Она отошла от отца, словно он мог ее ударить, и впервые опустила взгляд. Но не попыталась оправдаться или попросить прощения.

– У Хоремхеба больше друзей в Меннефере, чем во всех остальных Двух Землях вместе взятых, – отметила она. – Он там родился.

– Кто-то узнал, что Асет не уехала в Абидос? – поинтересовался я.

– Мне пришло послание всего час назад. Царский гонец отправился в Абидос с приказом вернуть Асет сюда. Сати сдерживала его, сколько могла, чтобы ее гонец успел раньше, а потом сообщила ему, что Асет отправилась в путешествие в Дендеру, в храм Хатхор. Но он вскоре поймет, что ее там нет. Максимум день-другой, и посланец Фараона будет в храме, с вопросом о том, что мне известно о твоих святотатственных рисунках.

Асет покраснела, но не сдалась.

– Что бы ты ни сказал, на тебя падет подозрение, если только ты не выдашь меня.

– Дочь, со своими делами я сам разберусь. Но вот тебя я больше не могу защищать… от твоей матери. Это по ее указке Фараон послал за тобой в Абидос.

– Ох! – Асет посмотрела в пол, но отказывалась извиняться или просить прощения. Подняв голову, она надменно посмотрела на меня.

– Тенра, я теперь женщина, что бы ты ни думал. У которой есть некоторая собственность.

– Как будто мне надо напоминать, – пробормотал я.

Она повернулась к отцу.

– Если я уеду, оставив тебя и Тенра разбираться с последствиями того, что я наделала, понимая, к чему это приведет, будет не маат. Я вернусь в свой дом, который оставил мне Узахор.

– Отказываться выполнять то, что я велю, – тоже не маат, – возразил Рамос, обезвредив ловушку, которую она ему поставила. – Я все еще твой отец.

Асет поняла, что ее защита рушится, взяла на руки Тули, при виде чего у меня заболело сердце. Это, как всегда, означает, что, по мнению Асет, лишь эта неряшливая уличная собака не покинет ее никогда.

– Не поеду, – настаивала она, и закачались красно-коричневые тьет, которые она носит и днем и ночью, веря, что узел пояса Исиды в силах защитить ее, даже от собственной матери.

– Это ненадолго, – сказал Рамос, стараясь переубедить, а не приказывать. – Когда Фараон перестанет думать о твоих свитках и переведет внимание на что-нибудь еще, ты сможешь вернуться.

– Без Тенры не поеду. – Она подошла ко мне, прижимая Тули к груди.

Пагош как призрак появился из тени.

– Мы теряем драгоценное время, – напомнил он Рамосу. – Пусть едут оба, но вверх по реке, в Анибу. Фараону и в голову не придет искать там, а Принц Сенмут позаботится о том, чтобы ее никто не обидел, лучше любого слуги Пта, будь он Верховным Жрецом или кем еще.

Рамос открыл рот – думаю, чтобы возразить, – но закрыл его, потому что первой заговорила Асет.

– О, Пага, да. Это чудесная мысль! – Она опустила Тули на пол, ибо не могла удержаться. – Можешь намекнуть человеку Фараона, Отец, что я обманула Сати рассказом про путешествие. И скажи ему по секрету, что я сбежала с любовником. Ведь так все решится, да?

Синие глаза Рамоса искали встречи с моими.

– Скажи что-нибудь, суну. Готов ли ты повезти мою дочь в Анибу?

Старые подозрения насчет ее чувств к Сенмуту вгрызались в мою плоть, словно злые змеи, и все зудело, и надо было почесать.

– На одном условии, – ответил я, рискуя всем. – Ты подпишешь договор, по которому она станет моей женой.

Я думал, что глаза у Асет выпрыгнут, но у Верховного Жреца ни одна жилка не шевельнулась. Я принял его пристальный взгляд, чтобы он знал – я не откажусь от своих слов, он ведь совершенный мастер скрывать истинные чувства.

– А почему я должен это делать? – поинтересовался Рамос, словно я предложил ему выдать мне две коровы или лошадь за мои услуги.

– Чтобы у меня было законное право брать ее всюду с собой, чтобы обеспечить ее безопасность.

– Хочешь сказать, абсолютно фиктивный брак – то, что тебе нужно?

– Нет. – Похоже, богами было предначертано, что мы все время должны торговаться из-за его дочери, снова и снова. Но в этот раз мне нужно было кое-что от нее, а не для нее. – Поэтому мне не нужен договор с тобой, если твоя дочь не согласна.

– На что согласна?

– Перестаньте говорить обо мне так, словно меня здесь нет! – взорвалась Асет. – Ты как кошка с мышкой, – упрекнула она отца, а потом повернулась ко мне. – А ты как змея без позвоночника. У отца не больше сил заставить меня выйти замуж за человека, за которого я не хочу выходить, чем у тебя. – Это было для меня новостью. – Я буду решать, достойно ли твое предложение.

Я взглянул на Пагоша, он коротко кивнул мне, говоря взглядом, что теперь все зависит от меня – что мое время наконец пришло.

– Тогда я четко объясню, чего я жду. Я не буду вторым Ухазором, который был тебе дедом во всем, кроме названия. Мне нужна жена, с которой я днем буду делить свои мысли, беспокойство и страхи, а ночью – постель.

– Всю ночь, как Шери и Мена? – Разумеется, Асет хотела быть уверена, что поняла меня правильно, и я забеспокоился, что это она мне откажет, а не ее отец.

Я кивнул и сказал Асет то, что может понять лишь она.

– Я думаю, и это, и многое другое, если мы захотим найти собственный путь.

Она долго меня рассматривала, заставив помучиться.

– Правда? – Ее лицо оставалось слишком серьезным и не позволяло предположить, что я смогу выиграть эту игру, но я дал единственный возможный ответ:

– Правда.

Лицо Асет засветилось, глаза сверкали, словно звезды, и лишь потом губы расплылись в восхитительной улыбке:

– Думаю, что это мы сможем. Как и многое другое.

Она согласилась стать моей женой, или это значило что-то еще, чего мой глупый мозг не мог уразуметь? Я не понял, так как бывают моменты, когда перед ее гибким умом я чувствую себя тупым бараном, которого ведут за кольцо в носу по свежевспаханному полю.

Через секунду Асет уже стояла рядом, взяв меня за руку, и повернулась к Рамосу.

– Отец, я возьму врача Сенахтенру в мужья.

У меня где-то внутри зародилась радость, а сердце грозило выпрыгнуть из груди, но каким-то образом мне удалось устоять на земле, пока я ждал ответа Рамоса.

– Принять такое важное решение в спешке… – начал он.

Если бы я верил в него, как Пагош, я бы мог подумать, что Верховный Жрец осторожничает с выбором, потому что беспокоится за счастье дочери, но, скорее всего, он взвешивал, насколько потеряет в своей рыночной позиции, если отдаст ее мне.

– Я ведь давно ждала Тенру, правда, Пага? – почти не останавливаясь, выпалила Асет. – Разумеется, богиня предназначала нас друг другу с того самого момента, как мы вступили в этот мир. Иначе Осирис забрал бы меня, когда я заболела. Это же Исида послала Тенру достать меня из тела матери. Ты сам мне это однажды сказал!

Он посмотрел на дочь, глаза его подозрительно засветились, и я подумал, что, наверное, он вспомнил ее такой, какой она была в детстве, но Рамос стряхнул воспоминания и сурово посмотрел на меня.

– Тебе больше нечего сказать? Время уходит, и Пагош нервничает.

– Все, что нужно, уже было сказано, – ответил я, – кроме того, что писать в брачном договоре.

– Суну, тебе следует целовать мне ноги, а не спорить по поводу условий! – пробормотал Рамос, наполовину сердясь, наполовину изумляясь. По крайней мере, я сделал такой вывод, судя по улыбке, которая заиграла у него на губах. Но с другой стороны, как я уже говорил, это бесконечно хитрый человек.

– Имущество и владения Асет пусть будут записаны на ее имя, – сказал ему я. – Мне ничего передавать не надо. Также у нее должно остаться право получать и распоряжаться собственностью без моего разрешения.

– Почему это меня не удивляет? – произнес Рамос, качая головой. Асет сжала мою руку, чтобы я молчал. – Что еще? Выкладывай, чтобы можно было поскорее с этим покончить.

– Жена должна одобрить все обязанности и требования к обеим сторонам, но если она захочет развестись со мной, по какой-то причине или просто так, все семейное имущество, большим оно будет или маленьким, должно перейти к ней, а не одна треть, как обычно. – По сути, я ничего от Рамоса не хотел, но если я буду отказываться, это все равно что отрицать ценность Асет.

Я заметил, что он посмотрел на Пагоша.

– Что-нибудь еще?

– Также не станем предусматривать возможность измены, ни с моей, ни с ее стороны. Остальное пусть скажет Асет. И вы. – В этот раз я сжал ее руку.

– Какая щедрость! Этот человек оставил мне крохи и ждет от меня благодарности! – воскликнул Рамос в потолок.

– Тот мне свидетель, – осмелился добавить я, – и я клянусь оберегать твою дочь и заботиться о ней в болезни и здравии, и когда Ра плывет в своей лодке по небу, и в темноте ночи, с этого часа до своего последнего дыхания. И далее, если такое возможно. – Я начал было говорить, что ради его дочери готов рискнуть любой надеждой на вечность, но не хотел, чтобы Рамос снова обвинил меня в том, что я подлизываюсь.

Вместо этого я посмотрел на Пагоша, который чуть не улыбался. И тогда я понял, что выиграл битву. Пагош на моей стороне – ведь это благодаря ему Рамос начал мне доверять.

Пока мы готовились к отплытию, мягкое сияние озарило восточный горизонт. Мерит пришла к реке, чтобы проводить нас, поспешно снабжая Асет многочисленными последними наставлениями. Потом они обнялись на прощанье, обе плакали и что-то бормотали. Потом они долго махали друг другу руками, берег все удалялся и удалялся, а потом и вовсе исчез из виду. Ветер дул нам в спину, а мы плыли к новой жизни, в то место, которое и представить себе не могли.

Какое-то время искрящееся счастье на лице Асет чередовалось с ужасной грустью, отражая радость предвкушения неизвестных приключений и тоску по любимым людям, которых приходится покидать. Остается только Тули. Пагош должен будет вернуться в Уасет, когда передаст нас в руки Сенмута, хотя он и пообещал приехать в течение года еще раз с вестями от Рамоса и Небет. И от Хари, который продолжает работать в «Оке Гора», но уже под началом Мены.

Мы стояли вместе на палубе и любовались пейзажами. Сначала мы проплыли несколько глиняных хижин, стоявших на краю зеленого поля, – там жили феллахи, потом мужчину и быка с сохой – лемех в деревянном креплении располагался под острым углом и глубоко врезался в почву. За зеленой полосой к западу лежали каменистые холмы и утесы, а на востоке до самого горного хребта тянулась широкая пустыня, образуя непроходимый барьер для племен грабителей, живущих за Красным морем.

Только когда мы проплыли длинную вереницу женщин и детей с вилами и граблями, Асет нарушила молчание:

– Тенра, ты столько всего оставил. Город, который ты считал домом. Друзей. «Око Гора». Ты же растил этот сад годами. Место, где ты проводил опыты.

– Мои друзья ведь – и твои друзья, а «Око Гора» будет существовать и без меня. Как сказал твой отец, риск для тебя со временем пройдет. А пока мы будем продолжать лечить больных, как и раньше, может быть, в Доме Жизни у Сенмута. – Я старался не давать волю подозрениям о том, что она наконец нашла способ соединить с ним свою жизнь.

– Так чем же я рисковала? – задумчиво произнесла Асет. – Еще один месяц, может, год, заключенная в стенах твоего сада, скрывая истинные чувства? – Она предпочитала смотреть, как ветер надувает парус, не встречаясь взглядом со мной. – Я вынудила тебя сделать то, о чем ты теперь жалеешь?

– Это ты так думаешь?

– Нет, – призналась она с забавной полуулыбкой.

– Да-а? – протянул я. – Почему же?

– Ты думаешь, я не замечала твоего голодного взгляда, когда ты забывал его спрятать? Как ты смотрел на меня, когда думал, что я не вижу? Что происходит с твоим телом, когда ты смотришь на мою грудь? – Наконец Асет повернулась ко мне. – Я старалась вести себя смирно, ждала, пока ты первый заговоришь, но…

– Мне тридцать девять лет, а тебе – всего семнадцать! Это ты учла?

– Между некоторыми людьми возраст ничего не значит. Между тобой и Сенмутом, например. – И она была права. То, что я отличаюсь от многих врачей, больше вызвано моими склонностями, а не возрастом или опытом. А подход Сенмута к исследованию причин болезни и его недовольство по поводу недостаточных ответов на старые вопросы очень напоминают меня. Именно поэтому он и сдружился с Меной.

– Я имею в виду наши бренные тела, а не мысли, – ответил я, стараясь говорить то, что велел мне ка, даже если сердце отказывалось в это верить. – Что, если через пять лет я уже не смогу удовлетворять желания твоей плоти?

– Этого не случится, если ты научишь меня доставлять тебе удовольствие.

Пагош был на корме, разговаривал с капитаном, и нас никто не слышал. Я обнял Асет за плечи и притянул ее к себе.

– Мы будем учить друг друга, – сказал я, касаясь ее нежных кудрей. На мне была рубаха с длинными рукавами и передник, а Асет накинула на плечи шерстяную шаль, ибо на реке постоянно дует ветер и в это время года прохладно, даже когда Атон на небе. К ее коже я даже не прикоснулся, и еще резче осознал, как ее маленькое тело гармонирует с моим – ее голова встает под подбородок, грудь помещается во впадину под моей, а таз закрывает мои половые органы.

Тем не менее мое блаженство оказалось недолгим, поскольку Асет подалась назад, чтобы посмотреть мне в лицо:

– Поэтому ты настоял на том, чтобы в брачном договоре не было пункта об измене? – Я пожал плечами, но она не сводила с меня взгляда. – Тенра, мы отличаемся не только возрастом. Я не все могу изменить, так что, вероятно, ты устанешь от меня.

Я повернулся и обнял ее.

– Никогда. Клянусь, что ты будешь со мной до тех пор, пока Ра не проплывет по небу в последний раз, или пока Исида не перестанет плакать по Осирису, – я не знаю, что раньше.

– Правда? – Губы Асет коснулись моей щеки, и у меня вдоль позвоночника пробежала дрожь. И не только. Я прижался к ней бедрами, чтобы показать, что и в этом отношении люблю ее, и что прочесть о возбуждающемся мужском половом органе в моих медицинских свитках или даже увидеть его под передником – это не то же самое, что впустить его в себя. Отчасти я сделал это для того, чтобы возбудить в ней любопытство, а также чтобы Асет начала считать вероятным то, что раньше считала лишь возможным. А это, в свою очередь, может породить сексуальное желание. Я хотел, чтобы к наступлению темноты она так же хотела этого, как хочу я уже сейчас.

Под второй палубой поперек нашей лодки ехал груз, защищавший нас от солнца и брызг, которые могли полететь сбоку, но в то же время был не настолько велик, чтобы привлекать к нам внимание. Груз состоял из корзин и ящиков, набитых одеждой и другими личными принадлежностями, запасом трав и лекарственных экстрактов из «Ока Гора», и достаточное количество хлеба, чтобы мы могли прокормиться несколько дней. Приближался полдень, и мы с Асет сели, скрестив ноги, на самую высокую часть палубы, чтобы разделить обед, который всунула нам в руки Нофрет перед самым отъездом.

– Слишком много соли, – сказал я, отведав жареного гуся.

– Наверное, это слезы Нофрет, – ответила Асет. – Может, хочешь фиников? – предложила она, протягивая мне корзину, и тут ее окатило водой. От неожиданности у Асет дернулась рука и финики полетели через борт в реку. – Ой! Принесли подношение Хапи. – Асет ухмыльнулась, посмотрела на меня и рассмеялась.

– Что тут такого смешного?

– Ты! У тебя такое лицо! – смеялась она.

– Если бы ты ехала на север, как планировал твой отец, ты бы плыла по течению, а не боролась с ним, – заметил я, ибо приходилось уворачиваться от брызг каждый раз, когда капитан подруливал против течения, чтобы не упускать ветер из паруса.

– Лучше промокнуть, чем достаться Верховному Жрецу Пта.

– Мое лицо показалось тебе смешным?

– У тебя чудесное, прекрасное лицо. – Асет протянула руку, поначалу неуверенно, разгладила морщинки у меня между глазами, потом провела пальцем по носу и опустилась к верхней губе. – И губы, – прошептала она. – Ты знаешь, что я научилась читать твои мысли по напряжению губ?

– Да? – прошептал я, почти не осмеливаясь дышать. Она кивнула, согнула ладонь, касаясь моего лица, и провела большим пальцем по скуле.

– Однажды утром я открыла глаза, а ты сидел рядом с моей лежанкой, ждал, когда я проснусь. С тех пор каждый раз, когда меня в темноте охватывала дикая печаль, я закрывала глаза и представляла, что ты сидишь рядом и улыбаешься, как тогда. – Я повернул голову и коснулся губами ее ладони.

Потом мы некоторое время разговаривали о том, что может ожидать нас в Анибе. Я спросил, научит ли она рисовальщиков контуров Сенмута делать карты, подобные той, что она нарисовала для меня, но Асет лишь пожала плечами и продолжала смотреть на проплывающие пейзажи. Но я надеюсь, что эта мысль пустит корни и прорастет, и она перестанет рассказывать истории в картинках.

Повсюду вдоль берега люди работали с журавлями, опуская кожаные бадьи, привязанные к концу деревянной балки, которую можно повернуть по кругу относительно той точки, где она лежит на треноге, и она опускается в реку. Потом каменный противовес поднимает наполненную бадью, выливая воду в канал, который переносит ее на поля, расположенные выше.

– После того как придумали журавль, с поливаемых полей мы получаем по два урожая в год, – сказал я, меняя тему, – и рассчитываем по крайней мере на еще один на более высоких участках, до которых редко доходят воды разлива, а благодаря каналам будет обрабатываться больше земель. Ты это знала?

Асет кивнула:

– Это так просто. Мы жили около Матери Реки с начала времен, а идею эту переняли у людей, проживающих между Тигром и Евфратом. Как ты думаешь, почему мы сами не додумались?

Она никогда не спрашивает как, всегда почему.

– Помнишь, как мы впервые играли в «собак и шакалов»? – спросил я, так как на ее вопрос ответа быть не может. Асет кивнула. – А потом сидели на крыше дома твоего отца? – Когда она посмотрела на меня, я снова увидел ту маленькую девочку, чьи синие глаза горели надеждой и ожиданием. – Ты уже тогда завладела моим сердцем, всего лишь одним словом. «Почему».

Асет радостно рассмеялась, в горле у нее зажурчал нежный звук, и она понимающе сжала мою руку.

Немного погодя, когда она разговаривала с Пагошем, я снова мысленно вернулся в тот день, и вспомнил, как Асет расспрашивала меня про голубые лотосы. Многое говорит в пользу того, что она унаследовала от матери дар околдовывать мужчин, но взор Прекрасной замкнут и неподвижен, как у змеи, а взгляд Асет скачет от радости и любопытства. Более того, Асет обладает и врожденной любовью к окружающим – к Тули, Пагошу и Хари, Руке и Решу и многим другим. Не сомневаюсь, что это – истинная причина, по которой многие мужчины обожают мою жену. Маленькая богиня с грязными ножками. Я посмотрел на запад, внезапно возжелав остаться с нею наедине, и заметил, что яркий круг Ра начал приобретать оранжевый оттенок. Еще по меньшей мере час или два, прежде чем мы будем причаливать на ночь.

Вскоре подошел Пагош, оставив Асет с рулевым.

– Чуть больше часа, и мы в Эдфу, – сообщил он. – Там и заночуем.

– Наверняка это благое место, – ответил я, – там ведь расположен священный храм Исиды, который Имхотеп, величайший врач и архитектор, построил на том месте, где Гор победил Сета.

– Мы с остальными сойдем на берег, чтобы пополнить в городе запасы воды, а потом расстелем тюфяки на берегу. А с первыми лучами солнца сможем снова отправиться в путь. – Он снова посмотрел на меня. – Не боишься остаться один на якоре?

– Я буду не один. – Пагош кивнул. – Благодаря тебе, – добавил я. Белый шрам выделялся на его румяной щеке – это, наверное, из-за ветра, – а взгляд был так же тверд, как и всегда. Мне за многое стоило поблагодарить этого человека, но я не мог ему ничего предложить, кроме слов. А Пагош никогда особо не ценил слова. Я положил руку ему на плечо. – Мне по-настоящему повезло, что у меня такой друг.

Он удивленно заморгал, потом пробормотал:

– Как и ты для меня. Но тебе жену благодарить надо за то, что отказывала всем остальным мужчинам, которых предлагал ее отец.

Не сказав больше ни слова, он пошел в сторону, а я стоял и качал головой.

– Пагош? – позвал я. Он обернулся. – Ты можешь убедить и Тули сойти на берег?

В его глазах вспыхнуло веселье.

– Зависит от того, что скажет твоя жена, – поддразнил он меня, – доверяет ли она тебе настолько, чтобы отпустить его?

Когда мы наконец остались на судне одни, я не мог найти слов, чтобы нарушить возникшее молчание. Асет раскладывала тюфяки, выполняя работу служанки, словно была рождена для этого. Я какое-то время наблюдал за тем, как ровно она укладывает их рядом друг с другом – только так их и можно было вместить у поднятой грузовой палубы – а потом взялся помочь. Но слишком поздно. В ответ она улыбнулась и позвала меня:

– Садись рядом, чтобы скрыться от ветра, и выпьем вина – отметить новое начинание.

– В-вина? – с запинкой произнес я.

Асет показала на глиняную флягу, вставленную в узкий угол в носу лодки, где соединяются ее борта.

– Это подарок от Пагоша, в дополнение к ценному совету.

Я скрестил ноги, согнул колени и плюхнулся рядом с ней.

– Он считает, что празднование по-настоящему важных событий помогает их запомнить и дает возможность лелеять воспоминания целый год.

– Пагош так немногословен, и я всегда слушаю, что он говорит, – сказал я, глядя, как она достает пробку из фляжки. – А ты как считаешь?

– Я всегда считала его чрезмерно мудрым. – Она дала мне две глазурованные чашки и наклонила флягу, чтобы наполнить их. Потом я отдал ей одну. – Пусть твой ка живет вечно, Тенра, и пусть твои глаза всегда светятся счастьем.

– И твои, – прошептал я. Мы одновременно наклонили чашки, глядя друг другу на губы. Я всегда плохо подбирал слова, подобающие случаю, так как мне нужно было время поразмыслить, но я постарался сказать что-нибудь, чтобы этот день запомнился.

– Я не подготовился и не могу подарить тебе золота или драгоценностей, но руки у меня не совсем пусты. – И я ушел к ящику с медицинскими свитками, в том числе с теми, что написал сам. Я взял их с собой, так как не хотел оставлять эти страшные доказательства там, где на них кто-нибудь может наткнуться. Тот свиток, что я искал, уже стал мягким от частого разворачивания.

– Я боюсь, что ценности тут особой нет, – объяснил я, кладя папирус ей на ладони, – разве что ты убедишься, что я не стал жертвой твоего плана. – В глазах Асет вспыхнуло любопытство, и я думал, что она сразу же развернет свиток, но она спросила:

– Что там?

– Стихи. Мои. – Она все еще ожидала, глядя на меня. – Я старался различными способами описать, насколько я тебя люблю… люблю с того дня, как стал домашним врачом твоего отца, и по сей день. – Я улыбнулся, вспомнив ночь, когда Асет упрекнула меня в том, что я не позволю своему ка говорить, и как долго я работал над своим первым стихотворением про возможность.

– О, Тенра, почему ты никогда не говорил мне об этом?

– Как я мог? – спросил я, надеясь, что она поймет, что и я жил только наполовину.

Асет снова протянула руку и дотронулась до моего лица, а я положил свою ладонь на ее, чтобы она не убирала ее.

– Можно я сейчас прочту несколько стихотворений про себя?

– Как хочешь. – Я отпустил ее руку и поднял флягу, чтобы заново наполнить наши чашки, а Асет расположила свиток так, чтобы поймать последние лучи солнца, льющиеся с неба в золотистую полоску. По выражению лица Асет я догадывался, какое именно стихотворение она читает: по тому, как она сводила брови, по мелькнувшей игривой улыбке, и, наконец, по изгибу губ, сдерживающих смех. Потом она внезапно напряглась, и я испугался, что мои слова могли шокировать или обидеть ее.

– Что такое? – спросил я. Вместо ответа Асет положила свиток и посмотрела на меня – не с мимолетным детским интересом, а с негасимой радостью женщины, уверенной в том, что сильно любима. И мне было все равно, пусть даже мне лишь казалось, что ее прекрасные глаза светятся любовью ко мне.

Солнце умерло, и совершенно внезапно пришла ночь, в огромном темном небе ожили звездочки, а мы сидели молча, потихоньку пили вино, наблюдая за тем, как лунный свет расстелил на воде серебряную дорожку.

– Любить – значит верить в богиню, – прошептала Асет; это была строчка из стихотворения, которое я написал всего два дня назад. – Муж мой, кажется, ты слишком долго заботился о моем ка, и совсем забыл про ах, дух, который ускоряется, стоит только тебе войти в комнату. Иногда, когда я замечала, что ты идешь ко мне через сад, сердце мое начинало биться настолько сильно, что я почти не слышала того, что ты мне говорил. Мне постоянно хотелось смотреть в твои карие глаза, чтобы видеть, как в них появляется нежная любовь, которую ты ко мне питаешь. Или как-нибудь вызвать ту медленную улыбку, которой ты улыбаешься только мне, и почувствовать теплый свет, заполняющий все мое тело, изгоняющий из меня и разум и волю.

Как я мог быть настолько слеп?

Но надолго я над этим задумываться не стал, ибо в тот миг ощущал в себе невероятную жизненную силу, любовь – и страх – боялся, что у меня разорвется сердце. Так что я обнял Асет и сказал ей правду, позволив губам направлять мои руки, губы и тело.

Только однажды разум приостановил мое желание, – я вспомнил ее детское тело, которое пытался охладить водой. Мне вдруг показалось порочным то, что теперь я пытаюсь возбудить ее настолько, чтобы она горела желанием – таким желанием, которое могу удовлетворить только я. Когда я помедлил, Асет тоже замерла.

– Это из-за того, что со мной сделала та старуха?

Я прижал ее покрепче, чтобы она слышала, как бьется мое сердце.

– Меня переполняет желание, а еще – страх сделать тебе больно. Но есть и опасение, что если мы будем продолжать без пауз, я могу прийти к кульминации раньше тебя.

– Я не настолько хрупкая, чтобы защищать меня от моего же удовольствия, Тенра. Помнишь, мы обещали учить друг друга?

– Каждое слово, сказанное тобой прошлой ночью, отпечатано в моем сердце, – ответил я. И мы продолжили, время от времени приостанавливаясь, чтобы конец получился более ярким.

Потом я приобнял Асет, не желая отпускать ее даже теперь. Когда наши тела остыли, я потянулся за одеялом, чтобы накрыться, и заметил, что она уже уснула. Но я долго не засыпал, смотрел на звезды, из-за которых было светло, почти как днем, и пытался понять, где сон, а где реальность. Мысленно я вернулся в прошлое, к тому, какой была моя жизнь, прежде чем в ней появилась Асет. И понял, что она придала моему существованию не только направленность, но и цель, и что без нее этот мир был бы таким же бесцветным, как и окружающая пустыня.

Когда я открыл глаза в следующий раз, звезды сияли на небе все так же ярко, и я подумал, не приснилось ли мне, будто кто-то разрисовывает мою грудь кисточкой из мягкого пуха. Но теперь-то я не сплю и все еще чувствую, как она путешествует вокруг соска, потом вокруг другого, пока они не затвердели. Через секунду кисточка направилась в другую сторону, через грудную клетку и дальше по животу. Все внутри сжалось и кровь подступила к чреслам – словно тело реагировало на чью-то команду. Что же это за мрачная фантазия, мучающая меня и во сне? Я опустил руку и наткнулся на мягкие кудри.

– Асет? – прошептал я, так как не был уверен, что она проснулась и понимает, что делает.

– Ш-ш, не шевелись, – прошептала она, не отрываясь от исследования моего тела, и не осталось такой части, по которой она не провела бы волосами, гибкими пальцами и нежными влажными губами. Каждый раз, когда я поднимал руку, чтобы дотронуться или погладить ее, Асет останавливала меня, не разрешая мне отвлекаться от приготовленного для меня праздника ощущений, и тогда я отдался ее нежным рукам.

Асет опустила голову, оставляя губами и быстрым языком горящий след, а когда она дошла до моего набухшего члена, движения стали медленными и нежными. Я был погружен в дымку ожидания, и все тело вздрогнуло от неожиданного удовольствия, когда ее рот охватил меня. И когда экстаз, заливший мои чресла, был готов к тому, чтобы вырваться наружу, Асет отстранилась, оставив меня между этим миром и другим, и я не мог двинуться ни вперед, ни назад. В следующий миг она перекинула через меня ногу, оседлала мои бедра и медленно поднялась, дразня и мучая меня набухшими нижними губами, а потом наконец впустила меня в свое влажное отверстие на всю глубину. Бесконечную секунду она лежала совершенно неподвижно. Потом, рассматривая при лунном свете мое лицо, снова начала скользить вверх и вниз. Когда дело приблизилось к концу, я сделал рывок вверх, в то время как Асет опускалась вниз, – схватив ее руками за бедра, я прижал к себе изо всех сил, чтобы она почувствовала то мгновение, когда я прольюсь в нее. Когда я кончил, Асет упала вперед, щекой мне на сердце, и стала слушать, как неистово оно бьется.

– Теперь ты больше никогда не будешь думать обо мне как о ребенке, Тенра… или как о дочери моего отца. С этой ночи мы с тобой отправляемся в новое путешествие.

И вот она лежит рядом со мной, убаюканная нежным качанием стоящей на якоре лодки. В сухом холодном воздухе луна светит достаточно ярко, так что на всем окружающем пейзаже, от журчащей ленты воды до поросшего травой берега, где Пагош с нашим гребцом разложили на ночь тюфяки, образовалась патина. Вдалеке различимы крыши сонного города, лачуги из глиняных кирпичей прижались к земле, и лишь храм Исиды поднимается высоко в небо. Секунду назад к воде подходил большой белый баран, чтобы попить, а я думал, не путаю ли я из-за своей необузданной радости сон с реальностью. Я даже поинтересовался, не прошел ли я, не заметив, через тростники, поскольку изменилось все – не только окружающий мир, но и мой внутренний. Я совсем взрослый мужчина, но вижу глазами младенца и воображаю приключения, на которые отважусь в будущем. Только одно осталось неизменным и истинным – любовь, дар богини.

Когда на следующее утро Кейт спустилась, Макс поливал сиропом порезанные блинчики, а Сэм в предвкушении стучал по полу когтями. Как только Макс поставил тарелку на пол, Кейт направилась прямо к нему, не задумываясь о том, как она выглядит без косметики, а волосы после спешного душа торчали во все стороны. Макс обхватил ее руками и прижал к себе.

– Не жалеешь? – спросил он.

– Только о том, что ночь оказалась слишком короткой. – Прикосновение Макса избавило ее от всех мелких волнений, появившихся, как только она открыла глаза. – Тебе разве еще не пора ехать в офис? – Было уже больше девяти.

– Сегодня – нет. – Казалось, что Максу не хочется ее выпускать. – Готова есть блины? В прогнозе сообщили, что идет влажный фронт. Я подумал, что надо поиграть в теннис, пока еще можно. Если ты не хочешь заняться чем-то другим.

Любое его предложение подходило Кейт, главное – чтобы они с Максом были вместе. После этой ночи казалось, что вместо того человека, с которым она завтракала вчера, появился другой. Теперь им надо по-новому научиться разговаривать друг с другом.

* * *

К тому времени, как они закончили первый сет, Кейт по-настоящему забеспокоилась. Очевидно было, что Макс думал не о теннисе и не о ней. И что он проиграл нарочно, Кейт не верила. И она заволновалась – вдруг он решил, что зря предложить ей остаться? Когда они шли к дому, чтобы попить, Макс не взглянул на нее, не открыл перед ней дверь и не оказал никаких других знаков внимания. Может, он задумался о ком-нибудь из своих пациентов? Если так, лучше бы он поделился с ней, а не заставлял сомневаться.

– Мне надо сказать тебе кое-что, – произнес он настолько внезапно, что Кейт скрутило дурное предчувствие. Он указал ей на кухонный стол и дождался, когда она сядет, расположился на стуле рядом с ней и уставился на застекленную нишу, выходящую во двор. – Ты знаешь, что такое дислексия? То есть как при ней ведет себя мозг?

Кейт озадаченно кивнула, а потом покачала головой:

– Не особо. Только что это связано с тем, как некоторые дети обрабатывают зрительные сигналы, из-за чего им сложно научиться читать.

– Так думали раньше. А оказалось, что проблема в том, как эти дети слышат, как мозг обрабатывает языковую информацию, а не в том, как они видят. – Кейт не понимала, зачем он ей об этом рассказывает. И почему именно сейчас. – В среднем коленчатом ядре – участке мозга, который получает поступающие от уха сигналы и посылает их к слуховой зоне коры головного мозга, – у детей с дислексией меньше нейронов, обрабатывающих короткие звуки, в основном глухие согласные, чем у обычных. Поскольку они этих звуков совсем не слышат, им сложно построить в голове словарь, помогающий человеку узнавать звук, когда он услышит его в следующий раз, – чтобы понять, откуда он. Ты следишь за мыслью?

– Да, Макс, но у меня вообще-то нет проблем с чтением.

– Я знаю. Возможно, я неудачно выражаю свою мысль, но то, что у тебя есть, родственно дислексии. Это называется расстройство центрального слухового аппарата – это проблема со слухом, совершенно не связанная с ушами. Дело в том, как мозг обрабатывает сложные звуковые сигналы.

Макс ждал, что Кейт скажет что-нибудь, но у нее в голове словно образовался белый шум, устранивший все, кроме ощущения, что ее ударили сзади – такого она никогда не ожидала и не предвидела.

Потом она начала свыкаться с идеей. У нее что-то не так с мозгом. Кейт уставилась на собственные руки. Она не знала, что сказать. Не могла даже думать.

– Полагаю, ты иногда словно застреваешь, – продолжил Макс. – Только десять лет назад прекратились споры насчет того, существует ли вообще это расстройство центрального слухового аппарата. Группа антропологов из университета Бэйлора, это здесь, в Хьюстоне, на основе построения топографической карты мозга подтвердила, что существует.

Кейт все еще не могла поднять взгляд, посмотреть ему в глаза.

– И как давно ты это знаешь? – спросила она.

– Я начал подозревать это с новогоднего вечера, когда ты рассказала о трудностях, возникших у тебя, когда ты перешла в школу побольше и пошумнее. А потом, когда мы делали томографию… Макс протянул руку, чтобы дотронуться до Кейт, но она отстранилась, уронив руки на колени.

– Почему ты тогда ничего не сказал? – спросила она, глядя вниз.

– Я думал над этим. Мне не хотелось, чтобы ты решила, будто для меня главное – поставить очередной диагноз. Что у меня к тебе беспристрастный, безличный интерес. Я не хотел испортить назревающие отношения, эту близость. Такого я ни с кем больше не чувствовал. – Макс заговорил тише. – То, что между нами происходит, для меня очень важно, та возможность, которую я вижу. Вот поэтому я говорю сейчас, хотя время и неподходящее. Я не знал, случится ли то, что случилось прошлой ночью, уж не говоря о том, когда это будет. Так что лучшего момента уже не возникнет.

Кейт наконец посмотрела на Макса, ожидая заметить признаки фальши – малейший намек на улыбку или неискренность – и, к собственному удивлению, обнаружила, что его безбородое лицо полностью открыто. Очередной фокус психики.

– Тогда рассказывай все, что тебе об этом известно – об этом нарушении работы мозга, – ответила она. – Когда хватит, закричу караул.

Макс согласился.

– В каждой сенсорной системе есть специализированные нейроны, реагирующие на звуки, изображения и другие стимулы, и эти рецепторы создают что-то вроде карты или пространственной диаграммы того, как эта информация обрабатывается. За исключением слуховой зоны, в которой содержится клетка, непохожая на все остальные клетки нервной системы. – Он перестал смотреть на Кейт. – Эти клетки могут улавливать звук в любой части окружающего нас пространства, излучая сигналы с временным кодом, а не пространственным. Мы многого еще не знаем, например, передаются ли эти сигналы в другие цепи мозга, чтобы облегчить понимание, или они являются вторичными участками, артефактами какого-то другого процесса. Но весьма вероятным кажется то, что эти временные коды используются другими сенсорными системами, чтобы связывать несколько пространственных карт. Так вот, я думаю, что отсюда возникает расстройство центрального слухового аппарата, это некая ошибка в процессе временного кодирования, из-за которой ты не можешь одновременно обработать множество сигналов. – Он снова замолчал, но Кейт ждала продолжения. – Могу раскопать последнюю литературу на эту тему, чтобы ты почитала об исследованиях сама. Кэти, вот чем ты занималась долгое время – преобразовывала все, что можно, в зрительные сигналы, воспринимая окружающий мир больше глазами, чем ушами. К счастью, в результате у тебя появилась необычная способность создавать внутренние образы. Зрение является связующим звеном между подсистемами: объект располагается в височной доле, а его местоположение – в теменной, как и связанные с объектом воспоминания. Когда человек видит яблоко, он знает не только, что оно красное и круглое, а еще и что у него внутри семечки, и какое оно на вкус. Каждый зрительный участок, посылающий информацию к мозгу, еще и получает обратную информацию по тем же нейронным каналам. У большинства людей сигнал, поступающий от глаза, сильнее обратного, воображаемого. А у тебя иначе. Видела бы ты выражение лица Бена, когда я попросил тебя представить, а потом нарисовать двух животных.

– В тот момент я больше думала о том, что ты видишь на мониторе, чем о том, что делала, – сказала Кейт, – я даже не помню, что нарисовала.

– Подожди, – сказал Макс, вскочил и убежал с кухни. Кейт смотрела из окна, гадая, где Сэм. Потом вернулся Макс и вручил ей карандашный рисунок с газелью и львом, играющими в какую-то настольную игру.

Кейт посмотрела на набросок, и вокруг него начали появляться другие животные: линии были тоньше и не слишком четкие, – и вспомнила про эффект гало, о котором говорил Том Маккоуэн.

– Отдаленно знакомо, – признала она, – но не помню, как рисовала это. – Кейт подняла глаза. – Значит ли это, что у меня в мозгу несколько разорванных цепей?

Макс помотал головой:

– Мы стараемся сделать так, чтобы испытуемый перед гестом расслабился, для чего убираем внешние раздражители, но мозг ведь не только реагирует. Он еще и постоянно что-то порождает. Ночью, когда мы почти не получаем сенсорных сигналов, он делает все, что ему заблагорассудится. Днем виды образов, которые может породить мозг, ограничены чувствами, но они все равно возникают. Когда мы мечтаем. Факты и фантазии сливаются. Проблема в том, что иногда наши внутренние карты настолько усложняются, что мы в них теряемся. Со всеми бывает.

Когда Макс на этот раз протянул руку, чтобы убрать волосы с лица Кейт, она правильно оценила его жест, увидела, что Максу важны не только события, а еще и ее чувства.

– Есть ли способ исправить этот… недостаток? – спросила она.

– Избегать скопления народа, да и все остальное, о чем ты сама уже догадалась.

– А мединститут?

– Если захочешь. Возможно, тебе не следует связываться с экстренной медицинской помощью, а все остальное… Ты хочешь?

– Не уверена. Нет. Просто спросила. А где Сэм?

– Спит на диване в кабинете. Ему скучно смотреть, как мы играем в теннис.

– Мне кажется, уже достаточно поиграли, а тебе? Пойду приму душ.

Макс кивнул и проводил ее взглядом. Кейт понимала, что он хочет от нее большего, но больше она дать не могла. Ей надо было побыть одной. Подумать. Послушать свой внутренний голос.

* * *

Она стояла под бьющими по спине струями, но, похоже, горячая вода лишь усиливала противоборствующие эмоции, раздиравшие мозг. Злость смешалась с облегчением. Возмущение с благодарностью. Облегчение от пришедшего наконец понимания, почему иногда совершенно отчетливые голоса внезапно становятся невнятным бормотанием. Благодарность за то, что не надо больше бояться наступления того дня, когда невнятность останется навсегда. Злость на себя за то, что сбавила бдительность.

Кейт повернулась так, чтобы вода смешивалась с бегущими по щекам слезами, пока они не слились в один поток. Макс стимулирует ее, и в то же время с ним легко, даже когда возникают разногласия. Потому что он не категоричен. И только из-за того, что у него не такой подход, как у тебя, Макс не считает, что ты не права. Им движет любопытство, а не стремление управлять. Потребность задавать вопросы. Интересоваться, почему. Не только что касается его пациентов, но и Ташат. Так почему бы и не тебя?

С Максом она ориентировалась на то, что у них общего, а не на различия, и эта мысль вызвала воспоминания о том, как он рассказывал про свою бабушку. Но и Кейт тоже изменилась – может, из-за Сэма. Она вспомнила тот день, когда они шли по плоскогорью, она несла рюкзак с водой и ланчем, а Сэм протаптывал дорогу через девственный снег. Она с ним все обговорила, рассказала ему все, и решила, что несмотря ни на что, Ташат она не оставит. Думая об этом теперь, Кейт понимала, что с ними в тот день был кто-то еще – непоколебимая вера Макса в нее, благодаря которой и сама Кейт поверила в себя, вопреки всем Дэвидам Броверманам, прошлым или настоящим. И внутренний голос, который древние египтяне называли ка, заговорил с уверенностью вместо сомнения, с которым Кейт так долго прожила.

Макс сделал ей еще один ценный подарок – понимание себя, – освободив ее от когтей стервятника, который сидел у нее на плече много лет, ожидая, когда Кейт споткнется, когда упадет настолько низко, что он сможет выклевать ее золотые глаза. А она повернулась к Максу спиной. Опять.

Кейт выключила воду, вытерла полотенцем волосы и тело. Вода все еще стекала по спине, Кейт надела трусики и, оглядываясь в поисках лифчика, услышала, как внизу закрылась дверь. Она сдернула платье, всунула руки в рукава и на ходу схватила папку со стола. Сбежала вниз по лестнице – надо было перехватить Макса, пока он не ушел, – обежала вокруг нижнего столбика и понеслась в кухню.

Макс сидел там же, где она его и оставила, и смотрел за окно, а когда услышал ее, обернулся.

– Мне показалось, что хлопнула дверь, – запинаясь, произнесла Кейт.

– Сэм хотел выйти. – Макс снова повернулся к окну. – Он так быстро все усваивает, почему же никак не научится приносить теннисные мячики в ведерко? – Кейт показалось, что это вялая попытка сказать хоть что-нибудь, чтобы избежать неловкости.

Кейт испугалась, что папки, которую она принесла, будет недостаточно, что она слишком долго тянула. Но этим шансом надо воспользоваться обязательно, потому что больше у нее ничего нет – только эти рисунки, на которых она изображала Макса с самого первого дня их знакомства в музее. Словами она столько же никогда не сможет сказать.

– Сэм слишком умный, и ему неинтересно искать мячики в пределах корта, – объяснила Кейт, подходя к Максу. – Он просто несколько раз сделал тебе одолжение, так как не хотел тебя обидеть. – Она положила перед ним пухлую папку.

Макс поднял взгляд на Кейт, потом на папку. Открыв ее, он увидел себя так, как увидела его Кейт, – хиппи средних лет с бородой и поднятой бровью, – улыбнулся и покачал головой. Потом заметил внизу набросанную наскоро карикатуру – мужчина в мышино-сером костюме и с длинным хвостом, он стучит в дверь, а с другой стороны появляется в виде рычащего льва. Это рассмешило Макса, и он начал переворачивать листы, словно страницы книги, стремясь поскорее увидеть следующий рисунок, и следующий, и до него дошло, что везде изображен он – увиденный глазами Кейт. Как он оцепенел, поняв, что она разыграла его насчет Сэма. Вот он стоит в темноте у нее на крыльце, глаза и губы такие же холодные, как и расстелившееся позади одеяло снега. Вот выходит из машины на хьюстонской заправке, зол, и тем не менее очень рад ее видеть.

Дойдя до последнего – до рук, нарисованных пером и тушью, – Макс вопросительно посмотрел на Кейт. Она не была уверена в том, что понимает вопрос – зачем руки или вообще все.

– «Есть множество ответов»^[69], – прошептала Кейт, надеясь, что Макс поймет.

В его глазах ожила улыбка, сказавшая Кейт все, что она хотела услышать, поэтому она наклонилась и обхватила Макса за шею. Через минуту тот усадил ее себе на колени и обнял.

Он стал больше времени проводить в офисе, но все равно – не двенадцать-четырнадцать часов, как было до того, как Кейт переехала в Хьюстон. Раньше это было не обязательно, как он ей объяснил, а теперь ему и не хотелось. Однажды Макс приехал домой пораньше, чтобы дать Кейт урок игры в теннис, пока не стемнело, а потом угостил своим специальным блюдом – курицей на гриле с мескитовой стружкой. Кейт по-настоящему ждала одного – обсуждений прожитого дня за стаканом вина, когда они вместе готовили ужин.

Она еще раз ездила в больницу – посмотреть, как выглядят колени после операций Майка Тинсли, и забрать уже готовые главы. После этого по утрам она работала над иллюстрациями, после обеда пару часов читала, помечала места, которые необходимо проиллюстрировать, набрасывала то, что приходило на ум.

К тому же у нее появилась привычка просыпаться на рассвете и лежать в постели, рассматривая рождающиеся в воображении замыслы. Один из них оказался совершенно внезапным – это была расплывчатая акварель, изображающая инцидент в операционной, когда Майк задел костным сверлом сосуд, и вся картина оказалась забрызгана кровью. Но чаще всего мозг Кейт работал над последовательностью событий, приведших к преждевременной смерти Ташат. А потом, под вдохновением от прозрачек, которые Кейт сделала для Тинсли, она начала рисовать Ташат такой, какой видела ее в своих утренних полуснах.

В следующую субботу Макс настоятельно пригласил ее к себе в кабинет; на сей раз причина была необычной. Он прикрепил к негатоскопу, висевшему на стене за столом, распечатку наложенных черепов Ташат и Нефертити, и Кейт подумала, что он работает над чем-то, связанным с черепами. Но Макс включил монитор своего компьютера и повернул его так, чтобы видно было им обоим, и открыл изображение с текстом – то был осевой «срез» грудной полости человека. Кейт бегло просмотрела первые строки текста.

– Из-за перекоса на осевом срезе видна лишь часть каждого ребра. Сочленение ребра с…

– Эта программа называется «Рентгеноанатомия», – объяснил Макс. – В основном она используется для обучения, но очень похожа на энциклопедию и я держу ее под рукой как справочник. Я подумал, что тебе может оказаться интересно посмотреть, как я ею пользуюсь. Надо нажать на любую часть тела, и появится томографическое изображение, вроде этого. Или обычный рентгеновский снимок. Или кадр со вскрытия. С помощью стрелок и других иконок, расположенных внизу экрана, его можно двигать вправо или влево, или установить на определенном участке и увеличить его.

Макс передвинул мышку, нажал на голову знаменитого рисунка да Винчи, где в круге изображен человек с вытянутыми руками: он исчез, а вместо него появился осевой разрез черепа с мозгом. Макс показал, как входить и выходить, а затем отобразил снимок вскрытия того же участка мозга.

– Ну, попробуй, – сказал он, передав Кейт мышь. Она попробовала, и ей понравилось.

Только когда Макс позвал ее есть, она поняла, что просидела целых два часа.

– Следовало выгнать меня раньше, – пробормотала она, как бы извиняясь за то, что заняла его кабинет. Макс ухмыльнулся:

– У меня есть еще кое-что, тебе захочется на это посмотреть, раз ты вошла во вкус. Кажется, у Хосе есть ортопедическая обучающая программа, но я еще и в офисе спрошу, что есть у нас. Если хочешь.

– Хочу. Только если они никому не понадобятся в ближайшие пару дней.

К концу следующей недели Кейт почти закончила с Ташат. Она торопилась – вдруг Макс рано вернется домой – и расположила последние прозрачные рисунки на маленьких оконных стеклах. Потом перешла на кухню и стала наблюдать за тем, как от движения солнца в нише меняется свет, пытаясь понять, нужно ли что-нибудь поменять.

Когда Кейт услышала, что подъехала машина Макса, на нее нахлынуло ощущение дежа вю, и она поняла, что всё – как в тот день, когда она подстриглась. На этот раз, когда Макс вошел, Кейт отошла в сторону.

– Господи! – тихо прошептал он. – На миг мне показалось, что она живая.

Кейт прикрепила листы пластика на небольшие стеклянные квадраты, и окно стало огромным смотровым экраном, освещенным естественным светом. Теперь, когда солнце было почти точно сзади, казалось, что Ташат идет к ним.

– Дело еще и в ее позе, а не только в глазах, – пробормотал Макс. – Словно она хранит какой-то секрет. В ней столько энергии, столько… жизни.

– Такой каласирис я видела в Музее Петри^[70] в Лондоне, – объяснила Кейт. – Платье более ранней эпохи. Клео бы разозлилась за такую историческую вольность, но я решила, что оно ей идет. – На верхней планке белого полотняного каласирис а и длинных обтягивающих рукавах были прошитые поперечные складки. В остальном он был абсолютно прямым и доходил до лодыжек.

Кейт нарисовала волосы Ташат так, будто они собраны под сетку с узелками с небесно-голубыми бусинами во всех пересечениях перекрученных льняных нитей. Помимо этого ее украшала гирлянда красных ягод с восковыми зелеными листьями, а на плече висела сумка на лямке.

– Ягоды – это очень мило, – заметил Макс, поставил Кейт перед собой, обнял ее сзади и прижался виском к ее щеке. – Как ты думаешь, в этой сумке она носила лекарства?

– Она достаточно вместительная – там могла лежать даже доска для письма.

– Подумай, Кэти. Должно быть, она из аристократов, иначе не стали бы делать мумию и приглашать такого мастера разрисовывать картонаж. Так что же могло происходить в древнем Египте, чтобы у такой женщины, как она, возникли неприятности?

Кейт почувствовала, как напряглись его руки, и поняла, что он либо взволнован, либо чем-то расстроен. И она знала, что Макс расскажет все в свое время.

– Если ее смерть не пришлась на время правления Тутанхамона, Эйе или Хоремхеба – тех трех фараонов, которые отсутствуют в списке на ее гробу – это значит, что она жила либо до них, либо сразу же после. Если до, значит, во время правления Эхнатона, во время общественного и экономического подъема. Если после… ну… ни у одного их трех фараонов, правивших после Эхнатона, наследников не было. Возможно, шла борьба за власть, например, между жречеством и армией.

– Если отец Ташат был жрецом, значит, и она была на их стороне. Возможно, выступала за проигравших.

– Скорее, ее отец, – предположила Кейт. – Скажем, он пошел против Хоремхеба и умер раньше дочери. Учитывая их обычай запрещать произносить имя человека или уничтожать его тело, а иногда и то и другое, чтобы вычеркнуть его из истории, в надписях его настоящего имени может и не оказаться. Небамон значит «любимец Амона», это имя должно было быть в те времена так же распространено, как у нас Смит.

– Тогда, возможно, и ее звали не Ташат. Если надпись – отвлекающий маневр, правду о девушке может рассказать портрет и изображения на картонаже и на внутренней стороне крышки гроба. – Макс выпрямился и повернул Кейт лицом к себе. – Давай-ка попробуем игру в ассоциации: говори первое, что придет в голову. Как ее зовут по-настоящему?

– Исида. Асет по-древнеегипетски.

Макс кивнул:

– Имя скорее подходит принцессе.

– Даже если так, к чему это нас приводит?

– Скажем, она действительно была важным лицом, либо за счет своих достижений, либо за счет происхождения. Тот факт, что пришлось скрыть ее имя, не вписывается в версию про измену. А вот какие новости принес я. Мне звонили из Энн-Арбора. Билл Рэгздейл наконец посмотрел на присланные мной пленки, и ему стало интересно, кого это мы изучаем. – Губы Макса изогнулись в дьявольской улыбке. – Я сказал ему, что пока не могу этого сообщить.

– Макс, так нечестно. Давай. Что он сказал.

– В одном из черепов видна группа черепно-лицевых признаков, которые, по их словам, свойственны Восемнадцатой Царской Династии. Но дальше все будет непросто, так что держись. – Кейт кивнула. – Помнишь, ты рассказывала мне, что были некоторые сомнения насчет пары царских мумий? Так вот, сомнений куда больше. Рэгздейл считает, что некоторые из мумий могли спутать еще во время правления Двадцать Первой Династии, когда жрецы повторно обмотали и захоронили вместе несколько членов царской семьи – эти мумии и были найдены в конце XIX века. Ты все еще улавливаешь?

Кейт кивнула, еле дыша.

– Джим Харрис и Эд Венте, составлявшие «Атлас» рентгенов, который ты мне показывала в Денвере… – Макс достал из кармана листок бумаги и развернул его, –…считают, что мумия, которую изначально сочли Тутмосом IV, возможно, на самом деле Аменхотеп III. Из-за сходства строения черепа Тутмоса и черепа, найденного в Пятьдесят Пятой Гробнице – который, как они считают, принадлежит Сменхкаре или Эхнатону. Чего и следовало ожидать, если Аменхотеп III приходился им отцом. – Макс пожал плечами. – Это, конечно, не особо убедительно, и ученые продолжают искать любые подтверждения. Так вот, один из наших черепов оказался очень похож на череп дочери той мумии, которую сейчас считают Аменхотепом III.

Кейт выпалила:

– Нефертити! – И Макс кивнул. – А что насчет Ташат?

– Они определенно родственники. Время их жизни достаточно близко, и она может оказаться внучкой Аменхотепа Великолепного – третьего. Если это действительно его мумия. Это означает, что она могла оказаться помехой тому, кто хотел взойти на трон, одним своим существованием.

– Вот поэтому ее и убили – чтобы противник не получил законное право на трон, женившись на принцессе наполовину царских кровей? – У Кейт что-то сжалось внутри. – О господи, Макс, я надеюсь, что все было не так. Это была бы ужасная потеря.

– Понимаю, но думаю, что девушка погибла от рук какого-то сильного помощника, желавшего обставить все так, будто ее никогда и не было. А ее друзья назвали Ташат дочерью и женой двух вымышленных мужчин – это был ложный маневр ради спасения ее тела, чтобы она могла выйти позднее. В надписях не упоминается и ее ребенок, поскольку это могло бы навлечь на него опасность, если он, конечно, выжил.

Сквозь сознание Кейт пробилась еще одна мысль:

– Можем ли мы еще раз надавить на этого Рэгздейла и попросить его посмотреть на мужской череп, чтобы он высказал свое мнение насчет того, может ли тот человек оказаться отцом Ташат. Не в том дело, что я сомневаюсь в твоих…

– Я уже послал ему сегодня пленки «Федексом», завтра утром он их получит. – Макс протянул руку, увлекая Кейт за собой. – Но надо послать ему электронное письмо, чтобы он знал о том, что их доставят.

Он набивал сообщение Биллу Рэгздейлу, а Кейт пришла в голову очередная идея:

– Помнишь жонглера – мышонка, выступающего перед аудиторией из животных? На нем была маска с изображением головы барана, как у жреца. Бараны были священными животными Амона, так что, может быть, этот человек ее отец.

– Так может, перед нами новая басня Эзопа, или Братца Кролика, где все животные одеваются и разговаривают, как люди?

– И не просто люди. Что, если каждое животное соответствует отдельному человеку, которого Ташат знала на самом деле? Помнишь большую желтую полосатую кошку, которая пряталась за кустом, так что виден был лишь один глаз? – Кейт взяла ручку и нарисовала волшебное око Хора со слезинкой гепарда, но без скулы сокола. – Кто бы ни была эта кошка, с ней что-то не так. Чего-то не хватает.

В следующую пятницу Макс снова вернулся рано – под предлогом того, что не хотел попасть в пробку. Но он казался озабоченным, и, переодевшись, ушел в кабинет работать.

Кейт решила выкупать Сэма, и когда она сушила его, Макс вылетел из задней двери:

– Рэгздейл, тот парень из Мичигана, только что подтвердил мою версию насчет головы между ног. Он ей не родственник. Не отец.

– Я этого никогда и не думала, но теперь-то мы точно уверены.

– Я спросил у Рэгздейла, нет ли где в чуланах музея Каира мумий, у которых не хватает частей тела – руки, ноги или чего-нибудь вроде. – Макс опустился на край шезлонга, но тут же снова вскочил, так как был слишком взволнован. – Кэти, ты не поверишь. Он сказал, что есть такой. Врач. – Он подождал, когда она поднимет на него глаза. – Без головы.

Кейт уронила щетку Сэма:

– А он знает, где нашли эту мумию?

– На кладбище в Фивах. Он назвал мне профессора из Каирского университета, который на короткой ноге с куратором мумий в Египетском музее. Он сказал, что иначе ответа на письмо можно ждать несколько месяцев. – Макс подождал, прежде чем выложить все остальное. – Я ему уже позвонил. Его зовут Сети Абдалла, но на английском говорит как на родном. Будто англичанин.

– И? – поторопила Кейт.

Максу удалось сдержать улыбку и нанести последний удар.

– Чего же ты стоишь, сложа руки, девочка моя? Пора вещички собирать.

Мое сердце резонирует, словно тетива лука. Оно поет, как струна лиры. Любовь. Любовь. Подари мне любовь, звучную, гремящую.

Норманди Эллис, «Пробуждающийся Осирис»

Date: 2015-09-24; view: 268; Нарушение авторских прав