Основные положения литературно-критических воззрений М.А. Антоновича. Значение статьи «Асмодей нашего времени»

Максим Иванович Антонович

Возглавлял критический отдел "Современника" с 1862 по 1866. Полемизировал со славянофилами-почвенниками. Выступал против подмены литературы естественно-научными знаниями основные темы: защита и пропаганда идей Чернышевского, критический анализ творчества Тургенева, полемика с "Русским словом". Объективно оценивал взаимоотношения искусства и действительности, сатиру 18 века.

Основные работы:

"Асмадей нашего времени"

В критической деятельности Антоновича наиболее ценными были три темы: защита и пропаганда эстетики Чернышевского («Современная эстетическая теория», 1865), критический разбор «Отцов и детей» Тургенева («Асмодей нашего времени», 1862) и полемика по многим вопросам с «Русским словом», в частности с Писаревым («Промахи», 1865).

Антонович занимал материалистические позиции в философии. Он был противником субъективистских истолкований проблем художественного творчества и правильно критиковал кантианские ошибки П. Л. Лаврова («Два типа современных философов», 1861). Антонович оспорил и попытку В. Зайцева сенсуалистски объяснить смысл философии Шопенгауэра в статье «Последний философ-идеалист» (1864). Опасность Лавровского и зайцевского идеализма заключалась в том, что он включал в себя отдельные положения материализма.

Закрепить завоеванные позиции материализма в критике помогало второе издание диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности». Это издание подало повод Антоновичу написать в целом очень ценную статью под выразительным названием «Современная эстетическая теория» (1865).

Антонович исходит из непреложного факта, что идеи новаторской диссертации Чернышевского за истекшие десять лет получили «права гражданства». Теория сделала свое дело и смело пробила себе путь в литературу. Впрочем, наслоились и утрировки разного рода, среди которых выделяется «аскетическое» писарев-ское «разрушение эстетики». Антонович показывал, что Чернышевский не отделял друг от друга вопросы об общественно-политической пользе искусства и об его эстетической сущности и специфике. Антонович даже решительнее, чем Чернышевский и Добролюбов, подчеркивал равенство между искусством и наукой. Он не сводил значение искусства к роли популяризатора научных идей: «Наука, знание могут иногда доставлять человеку такое эстетическое наслаждение, какого не может доставить любое произведение искусства, и наоборот, художественное произведение может озарить ум человека такою истиной, какой не дала бы ему наука, или бы дала с большим трудом».

Тезис о превосходстве прекрасного в действительности над прекрасным в искусстве получил у Антоновича всестороннее обоснование. Он тонко провел существенные различия между «подражанием» природе и ее «воспроизведением» в искусстве. Подражание — это подделка, обман, внешняя копия предмета. А воспроизведение стремится к типизации, обобщению закономерного, существенного. В отличие от Чернышевского, Антонович сильнее подчеркивал роль фантазии художника, стремился уйти от прямолинейного отождествления красоты с пользой.

Он очень близко подошел к правильному истолкованию прекрасного в искусстве, допуская, в известном смысле, его «превосходство» над прекрасным в природе. Но, излагая мнения по этому вопросу, он тут же торопился укрыться под сень однажды уже принятого им тезиса Чернышевского: прекрасное в природе выше прекрасного в искусстве. Например, Антонович заявлял, но только как возможное и временное допущение в споре, что, «может быть, такая переделка (переделка действительности в искусстве.— В. К.) необходима, может быть, в лучшем случае натуральный предмет, переплавленный в произведении искусства, становится выше в художественном отношении, прекраснее, чем он был в действительности». Как раз так именно и обстоит дело. Но, допустив это предположение, Антонович тут же довольно плоско парировал его: разве может фантазия творить что-либо новое, нечто сверхъестественное, ненатуральное? Она может только усилить красоту природы, но не произвести новую. На следующей странице Антонович еще раз вплотную приблизился к разгадке важной проблемы: «В произведениях искусства есть элементы, каких нет в реальных предметах; создания фантазии суть дело человека, и на них неизбежно должны отразиться свойства человеческой деятельности». Казалось бы, вот и разгадка вопроса о том, чем именно искусство выше действительности. Но и здесь Антонович сделал нелогичный поворот и ушел от сути дела: «Но эти элементы и свойства имеют уже другое значение, они не относятся к красоте». Возникает вопрос: почему же не относятся? Красота в художественных произведениях есть одухотворенная, разумная, сознательно целенаправленная красота, и этих качеств нет в слепой красоте действительности. Этим искусство и оказывается выше природы. Но Антонович заявляет, что красота в искусстве непременно должна быть одинакова с действительными предметами. В каком же смысле одинакова? Разве она в искусстве не возвышена той самой духовностью, которой недостает природе? В частных случаях Антонович учитывает осложняющие красоту в искусстве моменты, но как только ему надо окончательно решать вопрос «что выше?», так он упрощает его до требования простого соответствия красоты в искусстве красоте в природе и на основе приоритета последней решает вопрос о ее более высоком уровне. Поэтому на окончательный вопрос, зачем нужно искусство, Антонович снова и снова отвечал: искусство есть повторение действительности, ее суррогат. Сильным местом изложения современной эстетической теории у Антоновича является раздел об идеалах. Здесь опять возникала возможность выйти к правильному решению вопроса о красоте в искусстве. Ведь идеал ведет к обобщениям, к возвышению созданий искусства над эмпирической красотой природы. Но Антонович не пошел далеко в эту сторону. Он лишь косвенно продолжал влиять на решение этой проблемы, обсуждая занявшую его мысль о двух видах идеалов: несбыточных и реальных. Антонович признавал вслед за Чернышевским, что искусство — это «учебник жизни», что оно изображает, оценивает и судит действительность. Но Антонович напрасно расчленил акт эстетический и акт оценочный — они неразрывны. Он явно делал уступку «чистому искусству».

С другой стороны, хотя Антонович признавал, что у человека в процессе перехода от одних ощущений к другим (от обоняния к слуху и зрению) «область прекрасного увеличивается», что «чувство прекрасного в нас осложняется» психологическими актами, все же исходным для себя считал упрощенное, чисто антропологическое представление о родовом устройстве человеческого организма. Он отождествлял эстетическое наслаждение с просто «приятными ощущениями». Тем самым Антонович выхолащивал учение Чернышевского о социальной обусловленности эстетических воззрений.

Но при всех своих ошибках статья Антоновича была лучшим изложением материалистической эстетики в середине 60-х годов. Автор открыто связывал себя с Чернышевским, сосланным в Сибирь.

Самой нашумевшей статьей Антоновича была «Асмодей нашего времени» с критическим разбором «Отцов и детей» Тургенева (1862). Ее заглавие повторяло заглавие бездарного романа реакционного критика В. И. Аскоченского (1858), направленного против современного молодого поколения. Ошибочно усматривая некоторую связь между общим тоном и образами двух романов, Антонович отождествлял Тургенева с Аскоченским. Статья получилась бесцеремонно грубой, объявлявшей «Отцов и детей» клеветой на современное демократическое движение, а отношение Тургенева к Базарову враждебным. Антонович считал роман Тургенева вовсе не художественным произведением, а дидактическим трактатом, состоящим из разговоров героев, в которых «отцам» заранее отдается полное преимущество перед «детьми». Базаров якобы весь соткан из противоречий, он все отрицает сплеча, не отличается ни умом, ни тактом, ни любовью к людям. Он выглядит каким-то бесом зла — сущим Асмодеем. Позиция М. А. Антоновича (статьи "Асмодей нашего времени", "Промахи", "Лжереалисты"). Очень резкая позция, отрицающая социальную значимость и художественную ценность романа. В романе "... нет ни одного живого лица и живой души, а все только отвлеченные идеи и разные направления, олицетворенные и названные собственными именами". Автор не расположен к молодому поколению и "отцам он отдает полное предпочтение и всегда старается возвысить их за счет детей". Базаров, по мнению Антоновича, - обжора, болтун, циник, пьянчужка, хвастунишка, жалкая карикатура на молодежь, а весь роман - клевета на молодое поколение". Позицию Антоновича поддержала "Искра" и некоторые сотрудники "Русского слова".

Так об «Отцах и детях» судил не только экстремичный Антонович. Его статья до некоторой степени выражала общее мнение редакции «Современника» и окончательно оформляла разрыв демократов с либералами. Осуждал этот роман и сотрудник «Современника» Г. З. Елисеев. Солидарно с Антоновичем выступила также сатирическая «Искра».

Варфоломей Зайцев сотрудничал в «Русском слове» с весны 1863 по конец 1865 года. Вместе с Писаревым он прослыл как «разрушитель эстетики».