Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава двенадцатая. В день грозы, вернувшись от Владика, он вытащил из‑за поленницы разбухший от сырости учебник
А с Генкой было вот что. В день грозы, вернувшись от Владика, он вытащил из‑за поленницы разбухший от сырости учебник. В комнате Генка сел к окну, разложил учебник на подоконнике и, давясь от непобедимого отвращения, открыл первую страницу. Страница пожелтела и пахла плесенью. Старая чернильная клякса в нижнем углу расплылась и посветлела. Все остальное – буквы, рисунки, цифры – было в точности таким же, как и раньше, отвратительно знакомым, надоевшим до зелени в глазах. Эту первую страницу Генка знал до последней запятой. Сколько раз он с нее начинал прорабатывать ненавистный «инглиш». И отступал. Но сейчас отступать было нельзя. Это железное «нельзя» встало перед Генкой как прочная решетка. Хоть головой колотись, хоть зубами грызи. Хоть ложись на землю и волком вой. Генка посмотрел на учебник, стиснул кулаки и заплакал. Он плакал от ненависти. Он ненавидел эту мокрую, растрепанную книжку, которую хоть умри, а надо как‑то понять и выучить за две недели. За две недели вместо девяти месяцев! Ненавидел себя за беспомощность, за страх перед этой книжкой. И вообще все на свете. Даже Владьку! Потому что все это из‑за него… Не шелохнув ни одну ветку, проскользнул в палисадник Яшка Воробей и, как из‑под земли, выскочил перед окошком. – Ох и грозища грохала! Ага, Гена? Генка вздрогнул. В ту же секунду высохли глаза. – Чего тебе? В хитрых Яншиных зрачках зашевелились крошечные искорки: он увидел учебник. – У‑у… – невинным голосом начал Яшка. – Английский учишь. А говорил… – Что я говорил? – холодно спросил Генка. – Сам не знаешь? – Я все знаю, – сказал Генка. – Понятно? Яшка присвистнул, напружинился и скакнул спиной на шаткий заборчик палисадника. Сел на нем, нахохлился и закачался, как настоящий воробей. – Ты мне сломай загородку, – хмуро сказал Генка, – тогда узнаешь! – Я легкий… А как по‑английски будет «загородка»? – Загородка по‑английски будет «балбес», – ответил Генка. – Сам ты… – вырвалось у Яшки. И, перепуганный собственной дерзостью, он втянул голову и прыгнул назад, за палисадник. Потом осторожно глянул сквозь ветки. Генка сидел все так же, спокойный и грустный. Он не собирался мстить. – Если я балбес, – сказал он, – то иди и спрашивай свою умную сестру. Она ученая. В школе училась да в институте уже целых три года. – Четыре, – сказал Яшка. – Ну четыре… А еще сколько осталось? Яшка за палисадником медленно выпрямился. – Сколько… – задумчиво начал он и поднял к небу круглые коричневые глазки, будто решал трудную задачу. – Ну сколько? Всего шесть курсов. Отнять четыре… Значит, два. Два, да? – Ты допрыгаешься, Воробей, – сказал Генка. – Катись, не мешай! Эх, Генка, Генка… Не умел он лукавить. Слишком быстро и неловко перевел он разговор на Яшкину сестру. А Воробей хитер и догадлив. – В медицинском шесть лет учатся, – начал он будто между прочим. – Больше, чем во всех других. Да еще какой‑то этот нужен… стаж. Когда человек работает. Галка два года санитаркой работала, а потом уж в институт. Без стажа трудно. – Мало ли что трудно. – Отличники еще могут, – объяснил Яшка. – А ты, что ли, отличник? – При чем тут я? – зло бросил Генка. – Ха‑ха! – нахально сказал Яшка, потому что был далеко. – Думаешь, я дурак? Генка смотрел на него пристально и сурово. – Слушай, – тихо сказал он. – Ни в каком месте, никогда, никому не вздумай пикнуть об этом. Яшка знал, когда можно шутить, а когда лучше не надо. – Зачем мне пикать? Мне‑то что… – Он равнодушно засвистел, потом вздохнул, взглянул последний раз на Генку и ушел.
А Генка смотрел на учебник полными тоски глазами. И в голове толкались две дурацкие фразы: «Хау ду ю ду, Тэдди!» – «Хау ду ю ду, Джонни!» Этих слов не было в учебнике. Генка запомнил их на одном из уроков, когда Вера Генриховна читала вслух тонкую книжонку об английских мальчиках, которые сделали воздушный змей. Поскольку речь шла о запуске змея, Генка решил сначала отнестись к этой истории с некоторым вниманием. Но понял он только первые слова: «Хау ду ю ду…» Это благовоспитанные Тэдди и Джонни приветствовали друг друга. С тех пор, неизвестно почему, стоило Генке сесть за английский язык или даже подумать о нем, как начинало вертеться в голове: «Хау ду ю ду, Тэдди!» – «Хау ду ю ду, Джонни!»
Генка ненавидел этих Тэдди и Джонни беспощадной ненавистью. Он представлял их удивительно ярко, просто, как живых, видел: чистеньких, приглаженных, с аккуратными проборчиками в прическах, в пестрых чулках до колен и ярко‑рыжих полуботинках. Тэдди, кроме того, еще и сам был удивительно рыжий, а Джонни белобрысый и лупоглазый. Они бестолково бегали по лужайке с подстриженной травкой и пытались запустить змей, сделанный из газеты с дурацким английским названием. Конечно, у таких растяп и дурней ничего не вышло, и змей упал в болото, распугав сытых английских лягушек. Это Генка знал точно, хотя Вера Генриховна ничего о таком конце не сообщала… «Хау ду ю ду, Тэдди!» – «Хау ду ю ду, Джонни!» Ну, попались бы вы Генке, он бы вам показал «хау ду ю ду»! А учебник все еще был открыт на первой странице. Трудные дела всегда надо начинать с самой первой страницы – Генка это понимал. Но учить здесь было нечего, и он перевернул лист. Потом еще. А за окном среди листьев, уже просохших после дождя, посвистывал ветер августа. И Генка увидел, как из‑за крыши взбирается в небо маленький голубой змей «Василек». А «Кондор» уже не поднимется. Будут удивляться мальчишки, будут узнавать друг у друга, куда делся Генка. Поползут по ниткам пестрые телеграммы: «Что случилось?» Что же случилось? А ничего. Конечно, теперь проще всего сказать, что Генка все понял и решил исправиться. Что он дал себе слово стать отличником, выучить английский язык назубок. И что у него появилось горячее желание сделаться доктором медицины, о чем сразу же догадался хитрый Воробей. Но ведь это же чепуха! Английский язык Генка не терпел по‑прежнему, и становиться врачом ему совсем не хотелось. Кем‑нибудь другим: летчиком, шофером, космонавтом, но только не врачом! Но что он мог сделать?! Что же делать, если есть на свете Владька, которому так плохо жить на свете, а помочь ему никто не может. А ведь кто‑то должен помочь. Если отступают врачи, если боится отец, значит, должен помочь Генка. Это, может быть, смешно, но это так. Другого выхода Генка не знал и придумать не мог. И отступить Генка не мог. Это было все равно что увидеть, как падает чей‑то змей, и не броситься на выручку. Только в миллион раз страшнее: это значило бы предать Владьку. Нет, предавать Генка не умел. Морщась от жалости к себе, Генка стал считать время: от шестого до десятого класса – пять лет и в институте – шесть. Одиннадцать. Раньше нельзя – это понятно даже дураку. Значит, одиннадцать. Это еще одна Владькина жизнь. И каждый день – это темнота без крошечного лучика света. И каждая молния может оказаться смертельной. Ведь это же Владька! Нет, Генка не мог допустить, чтобы к этим одиннадцати годам ожидания прибавился еще один – двенадцатый. Он перевернул несколько листов. Здесь уже начинались «джунгли». «Хау ду ю ду, Тэдди!» – «Хау ду ю ду, Джонни!» – Ну ладно, вы у меня запоете! – сказал сквозь зубы Генка. Шумел ветер. Генка встал и захлопнул окно. … В половине восьмого пришла со смены мама. Генка смутно, будто сквозь вату, услышал ее шаги. Он не оглянулся. Уже темнело, но можно было еще читать без электричества, и он сидел над учебником, навалившись грудью на подоконник. Грудь болела, но он не хотел шевелиться. Он боялся спугнуть себя. Только что Генка сделал открытие: оказывается, он кое‑что помнил и знал. Это «кое‑что» было отрывочным и путаным, случайно схваченным на уроках. И все‑таки, значит, он мог! В конце концов, за первую и вторую четверть у него были тройки. Худосочные, ненадежные, но все‑таки тройки, а не двойки… Генка вздохнул. Он как бы проснулся. И услышал всхлипывания. Мама плакала. – Мама… – сказал Генка и почувствовал, как стремительно вырастает непонятный страх. «С папой беда!» – вдруг вспыхнула догадка. Генка прыгнул к стене и нажал выключатель. Мама сидела у стола, положив голову на ладони. Она не сняла ни жакета, ни косынки. Сидела неподвижно, только вздрагивали плечи. Генка сказал шепотом: – Ты чего… поздно пришла? – Поздно? – Мама подняла лицо с влажными полосками от слезинок. И вдруг закричала громко и беспомощно: – Что же это такое?! Что же ты делаешь‑то, лодырь бессовестный! Как ты меня перед людьми выставляешь?! Страх отхлынул. Генка расслабленно вздохнул и снова шагнул к окну. Он еще не знал, в чем на этот раз виноват, но мысль о несчастье с отцом оказалась напрасной, и это – главное. Остальное – пустяки. – Как людям в глаза смотреть? – продолжала мама. – У всех дети как дети, а мой… Генке стало жаль ее. Он всегда ее жалел, когда она так на него кричала. Звучало в ее словах какое‑то бессильное отчаяние. А сами слова были давно известные, те самые, которые говорят все взрослые всем мальчишкам. – Ни ума, ни совести у тебя нет! – продолжала мама. – По крышам свищешь, а за дело взяться толку не хватает. «Стукнула бы лучше, – тоскливо подумал Генка. – Ладно, что еще бабушки нет. Наверно, телевизор у соседей смотрит. А то бы вдвоем взялись…» – Дубина бессовестная! – сказала мама. – Что я сделал? – привычно мрачным голосом поинтересовался Генка. – А ничего ты, лодырь, не сделал. Бездельничаешь. До чего дошло! Учительница к матери на работу приходит. «Здрасьте, почему ваш Гена не бывает на занятиях?» – «Как – не бывает?» Вот и поговорили. А люди кругом стоят слушают! «Ясно», – подумал Генка. И обрадовался: значит, на него еще не махнули рукой. – Только знаешь свои крыши да книжки шпионские! Мама шагнула к подоконнику, чтобы схватить и выбросить Генкину книгу. И остановилась. Учебник английского языка был ей так же знаком, как и Генке. – Учу ведь, – устало сказал Генка. – Сама видишь. – А что я вижу? В школу‑то не ходишь! – Ну, не хожу. Думаешь почему? Они там уже вон сколько выучили, а я отстал. Вот догоню – и пойду. – Догонишь ты… Времени‑то много ли осталось! – Догоню, – сказал Генка. – Гена… Ты же понимаешь. Для себя же учишься. Постарайся. – Мама говорила уже несердитым, просящим голосом. – Ты иди завтра в школу… – Завтра воскресенье, – сказал Генка. – В понедельник пойду… Ну обязательно. Ой, ну не плачь ты только! Ведь сказал, что пойду… … В понедельник он пришел в класс. Вера Генриховна сказала только одно: – Звягин, сядь, пожалуйста, ближе к доске. У окна тебя отвлекает уличный шум. Во вторник Генка подумал, что Тэдди и Джонни, может быть, не такие уж плохие пацаны. В конце концов, они не виноваты, что родились в Англии и должны разговаривать на этом квакающем языке… В среду Вера Генриховна долго слушала, как Генка барахтается в словах, пытаясь перевести коротенькие английские фразы. – Это ужасно, Звягин! – сухо произнесла она. – Тебе не хватает элементарных знаний. Не знаю пока, как ты справишься с контрольной… – Учти, что в шестом классе тебе придется уделять английскому языку особое внимание, – сказала она мимоходом в пятницу. В субботу утром, когда Генка, заперев окна и двери, сидел дома над учебником, постучался Илька и что‑то начал говорить о своем змее. Генка бросил в дверь ботинок. Через час в дверь постучали снова. – Ге‑енка! – прогудел в замочную скважину Воробей. – Мы от Владика. Пусти, он просил сказать… Генка вздрогнул. «Владик…» Все эти дни Генка боролся с желанием отложить учебник и побежать к Владьке. Ну просто скучал по нему. Хотелось опять забраться на крышу, поднять свои «конверты» и стоять там на ветру, болтать обо всем на свете, будто ничего не случилось… Но ведь случилось. Нет, Генка не мог сейчас идти к Владику. Он не боялся встречи с Иваном Сергеевичем, хотя и не знал, будет ли тот рад его приходу. Он боялся другого – своей беспомощности перед Владькой. Маленький Владик один на один боролся со своей слепотой, боролся молча и отчаянно, как только мог. У него было горе в тысячи раз громаднее всех Генкиных несчастий, но Владька оказался сильнее и смелее. Генка был перед ним хлюпиком. Чем он мог помочь Владьке? Ничем. Ведь жалостью не поможешь. Нужно было дать ему хоть какую‑нибудь надежду на выздоровление. И Генка дрался за эту надежду и понимал, что, пока не победит в этой драке, не сможет чувствовать себя перед Владькой как равный перед равным. И решил пока не встречаться с ним. Но вот Владик сам зовет его. Просит о чем‑то. Генка отпер в сенях дверь и, не оглядываясь, вернулся в комнату. Илька юркнул следом. А Яшка далеко не пошел. Остался у порога. Оглянулся и по привычке присел на корточки. Стоять Воробей не любил. Нахохлился, хитро стрельнул птичьими глазками и сообщил: – Владика видели. – Ну? – хмуро сказал Генка. – Ген, он с Иваном Сергеевичем шел. Они в Одессу поедут и адрес у тебя спрашивали, где остановиться! – сразу выпалил Илька. Не любил он долгих предисловий и хитрого молчания. – Он говорит, что письмо ждал, а теперь надо ехать самим. И Владик просил зайти. Ты зайди. Зайдешь? – В Одессу едут? – переспросил Генка. – В Одессу, – сказал Яшка и усмехнулся. Генка стоял спиной к окну и смотрел по очереди на ребят. Яшка с ненастоящим равнодушием оглядывал углы. Илька смотрел на Генку большими честными глазами. Он хотел только одного: чтобы все было по‑старому, чтобы высоко в небо поднялись два самых хороших змея – «Фрегат» и «Кондор», чтобы все радовались и не было непонятной тревоги. – Значит, в Одессу… – повторил Генка. Он один из трех понимал все до конца. Владик слышал разговор отца и Генки – только так можно было объяснить этот неожиданный отъезд. Владик слышал. Этого было достаточно. Он узнал, что есть возможность снова увидеть свет. Крошечная возможность, один шанс из тысячи, но есть. Ну а остальное ясно. Ведь это же Владька! Уж если он что‑то задумал… Да, но какое письмо? Может быть, Владькин отец переписывался с врачами? Переписывался, а от Владьки скрывал… И от него, от Генки, скрыл заодно. Или не успел сказать… – Вы с Владиком поругались? – тихо спросил Илька, не отводя глаз. – Поругались, да? «Что ты городишь!» – хотел прикрикнуть Генка, но глянул в напряженное лицо малыша и только молча покачал головой. – Пойдешь к нему? – настойчиво продолжал Илька. – Конечно, – мягко сказал Генка. – Вот только два предложения переведу. Я уж давно у него не был. Зубрю да зубрю. Ответ успокоил Ильку. Было только непонятно, зачем уезжает Владик. – Зачем им в Одессу? – спросил он. – Ну, Илька, – сказал Генка, – я же не был еще у него. Схожу узнаю… Скажу тогда. Яшка у порога негромко хихикнул: – А сейчас не знаешь? Генка промолчал. – Ген, а у меня мой змей упал, – печально сообщил Илька. – Я ведь сам сделал. Хороший такой «Тигренок». Хорошо сначала летел, а потом в огород упал. Там хозяйка… – Он опустил голову и покраснел. – Связываться с ней, что ли… – Да, змей… – повторил Генка. Он шагнул мимо Ильки, опустился на колени и с шелестом вытянул из‑под дивана «Кондор». – Вот, возьми. Мне сейчас ни к чему. – Мне?! – шепотом спросил Илька. – Тебе. Он встряхнул пушистую мочалу хвоста, провел пальцами по туго натянутой бумаге. Крепкий был змей, хотя мотали его ветры немало и не раз он ударялся о телеграфные столбы… – Лучше бы отдал мне, – подал голос Яшка. – Илька его все равно угробит. Генка не стал отвечать на такие слова. Илька тоже молчал. Боролись в нем сомнения. – Да… – произнес он наконец. – А ты тогда говорил: самому надо делать. Это же я не сам… – Ну и что? – Генка протянул ему змей. – Ты ведь помогал, бегал за дранкой и еще притащил кусок рогожи, когда не хватило мочалы. Значит, вместе делали. Потом сделаешь другой. А пока бери. Илька взял. Мог ли он отказаться от прославленного «Кондора»! Черный змей, разрисованный белыми зубцами, был похож на квадратный индейский щит. Илька скрылся за этим щитом – торчали только тонкие, в светлых царапинах ноги и голова со взъерошенной челкой и счастливыми блестящими глазами. – Ген, – сказал Илька, нерешительно улыбаясь, – а можно, я сделаю для него свой позывной сигнал? Или пусть два: твой и мой. Можно? – Делай свой, – сказал Генка. Илька уже нетерпеливо пританцовывал: новая радость появилась у него и он спешил. – Я побегу? – Беги. Генка больше не думал о «Кондоре». Он думал о Владике. Только о нем. Сейчас Генка пойдет к нему, и, наверно, все будет хорошо. И сейчас, и потом. Только надо сначала перевести хотя бы эти две оставшиеся на странице фразы. «Сейчас я вас долбану. Думаете, не долбану?» – Владькиным голосом произнес про себя Генка. Яшка не ушел вместе с Илькой. Он сидел у порога, и в круглых глазах его блестело острое любопытство. – И чего притворяешься? – вдруг заговорил он. – Не знаешь, что ли, зачем они едут? Там, в Одессе, специальная больница, где слепых лечат. – Это я получше тебя знаю, – сказал Генка, садясь к окну. – Ну и вот! – Что – вот? – хмыкнул Генка. – А что! Если можно, его и так вылечат. «А если нельзя, вылечу я», – подумал Генка, но вслух спросил: – Как это «так»? – Ну… без тебя. – При чем здесь я? – Ха! – сказал Яшка. – Я, думаешь, дурак? А зачем за английский засел? Теперь все равно зря… – Знаешь что, Яшка… – начал Генка. – Что? – настороженно откликнулся тот. – Воробей ты и есть воробей. Мозги воробьиные. И тогда Яшка обиделся. Не на прозвище он обиделся: к нему Яшка привык, а на то, как Генка говорил про его мозги – спокойно и насмешливо. – Ладно, – ответил Яшка и встал. – Мозги… Я хоть на второй год не оставался. Он ждал, что теперь‑то Генка взорвется. Но, листая страницы в конце учебника, где был словарь, Генка хладнокровно произнес: – А кто оставался? Это было совсем непонятно. Он стал какой‑то непрошибаемый. От такой неожиданности Яшкина обида исчезла, осталось только удивление. Но Генка сидел к нему спиной и разговаривать не собирался. Яшка толкнул плечом дверь: – Пойду я… – Хау ду ю ду! – усмехнулся Генка. – То есть гуд бай!
Люди с фрегата «Африка»
|