Глава 8. – Я умираю от голода, – сказала Тэмми Зефферу

– Я умираю от голода, – сказала Тэмми Зефферу. – Может, нам все‑таки удастся раздобыть какую‑нибудь пищу, прежде чем мы уедем?

– Ты вправду хочешь найти Тодда? – поинтересовался Зеффер. – Признайся.

– Да нет, меня он совсем не интересует… – Женщина запнулась, поймав себя на лжи. – Разве что самую малость, – уточнила она. – Просто мне хотелось бы удостовериться, что с ним ничего не случилось.

– Думаю, я знаю ответ на этот вопрос. Боюсь только, он тебя не утешит. Тодд в беде. Потому что находится рядом с ней. Это значит, тебе можно ставить на нем крест. Если Катя надумает заполучить мужчину, она этого добьется.

– Вы были на ней женаты?

– Я был женат тогда, когда встретил Катю. Однако ее мужем так и не стал. Она всегда мне отказывала. Почти с самого начала я был ей верным слугой. Так сказать, облегчал ей жизнь. Другое дело – Тодд. Из него она хочет высосать все до последней капли.

– Хотите сказать, как вампир? – удивилась Тэмми, которая после всех своих приключений могла поверить в любую нелепость.

– Она не из тех, которые пьют кровь, а из тех, что похищают душу.

– Может, его душой она все‑таки не успела овладеть? – с надеждой в голосе спросила Тэмми. – Ведь он еще сможет отсюда уехать, если захочет?

– Полагаю, сможет, – в голосе Зеффера сквозило глубокое сомнение, – но послушай, Тэмми. Я должен тебя спросить. Почему ты так заботишься об этом человеке? Что он для тебя сделал?

Тэмми ненадолго задумалась.

– Думаю, если ставить вопрос таким образом, то он мне ничего не сделал… – ответила она наконец. – Ничего реального, ничего ощутимого. Он звезда, а я всего лишь одна из его поклонниц. Но клянусь, Зеффер, если бы его не было на свете, последние несколько лет мне незачем было бы жить.

– У тебя своя собственная жизнь. Семья, муж. Ты же благоразумная женщина…

– Всегда ненавидела быть благоразумной. Да и женой мне особенно не хотелось быть. Конечно, я люблю Арни, и думаю, до сих пор люблю. Но это не великая страсть или что‑то в этом роде. А скорее наиболее удобная форма существования. Так легче справиться с бременем трудных испытаний.

– А что ты хотела бы получить для себя?

– Для себя? А вы не будете смеяться? Я хотела стать такой женщиной, чье появление в комнате не осталось бы незамеченным. Чтобы каждый, кто меня видел, мог что‑нибудь обо мне сказать. Вот чего я хочу.

– Значит, ты хотела бы прославиться?

– Думаю, отчасти это можно назвать славой.

– Тебе следовало бы расспросить Катю, что такое слава. Она всегда говорила, что люди переоценивают ее преимущества.

– Почему мы отошли от разговора о Тодде?

– Потому что помочь ему невозможно.

– Дайте мне только попасть в дом и немного поговорить с ним. А заодно, если удастся, немного перекусить.

– Неужели тебе не достаточно того, что ты здесь видела? – удивился Зеффер. – Неужели тебя это не насторожило?

– Мне кажется, я уже ничего не боюсь, – ответила Тэмми, ничуть не кривя душой. Да, за последние несколько часов ей довелось повидать немало ужасов – но ведь она всегда мечтала, чтобы о ее жизни слагались легенды.

Они стояли в двадцати ярдах от ступенек, ведущих из сада в дом.

– Пожалуйста, – умоляла она Зеффера, – я хочу попасть в дом и предупредить его. Если же у меня не получится – клянусь, я уеду и больше никогда не вернусь.

Зеффер почувствовал, что ее Тэмми исполнена абсолютной решимости, поэтому больше не делал попыток ее отговорить, а просто предупредил:

– Только имей в виду: если ты встанешь на пути у Кати, я не смогу прийти к тебе на помощь. Может, тебе покажется это глупым. Но у меня есть нечто вроде личной зависимости, которая налагает определенные запреты.

– Значит, я буду очень осторожной, чтобы не попасться ей на пути, – пообещала Тэмми.

– Ты не поверишь, но мне даже не дозволено входить в дом.

– И даже забираться на мягкую мебель?

– Намекаешь на то, что она относится ко мне как к собаке? Тем не менее, ты права. Но это моя жизнь. Я сделал свой выбор. Так же как ты сделала свой. – Он вздохнул. – Бывало время, когда я серьезно подумывал наложить на себя руки – лишь бы от нее освободиться. Но вряд ли это сработало бы. Допустим, перерезал бы я себе горло – а в результате вернулся бы к тому, от чего хотел убежать. Стал бы ее мертвым псом вместо живого.

Теперь взгляд Тэмми был устремлен не на Зеффера, а на заросли, среди которых мелькали светящиеся человеческие фигуры. Если бы на ее голову не свалились переживания последних нескольких часов, скорее всего, существа эти вызвали бы у женщины сильное изумление. А поскольку Тэмми уже видала и не такое, то восприняла оргию призраков как очередную тайну каньона.

– Они тоже мертвы? – осведомилась она у Зеффера, ничуть не утратив внутреннего спокойствия.

– Мертвы. Хочешь взглянуть на них поближе? – Биллем испытывал Тэмми взглядом, проверяя ее решимость. – Ничего страшного тебе не грозит. Если сама не захочешь вмешаться, никто тебя не заставит. В каждом человеке живет страсть к подглядыванию. Иначе не могло бы возникнуть кино. – Зеффер обернулся к бесновавшимся между деревьями фигурам. – В Золотой век она все время устраивала оргии, а я не находил ничего лучшего, как прохаживаться мимо совокуплявшихся в различных позах людей и наблюдать за ними со стороны.

– А сейчас?

– Сейчас все по‑другому. Теперь можно увидеть только подобные оргии.

– А эти призраки страшные?

– О нет. Они выглядят так, как выглядели в пике своей славы – потому что мечтали оставить по себе такую память. Мечтали сохранить свое совершенство навечно – или по крайней мере на то время, которое этому месту отпущено Богом.

В последних словах Тэмми уловила апокалиптические нотки.

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– Рано или поздно этому беспределу придет конец. Судный день, если хочешь. И думаю, – Зеффер понизил голос до шепота, несмотря на то, что никого поблизости не было, – ты можешь стать Его посланником.

– Я? – Она тоже заговорила тихо. – Но почему я?

– Это всего лишь мое предчувствие. Отчасти порожденное собственными мыслями и желаниями. Их время прошло. Думаю, некоторые из них сами это знают. Они стали еще неистовее прежнего, еще развратнее.

– А почему они не покинули этот мир?

– Ах, Тэмми. В конце концов, мы все к этому должны прийти. Причина настолько сложна, что, по правде говоря, даже не знаю, как ее тебе объяснить. Поэтому скажу так: они боятся, что, покинув каньон, разрушат заклинание, которое поддерживает их совершенство в теперешнем своеобразном состоянии.

– И вы в это верите?

– Да, верю. Они пленники каньона. Прекрасные пленники.

Вскоре после того, как Тодд и Катя покинули компанию выходцев с того света, призраки один за другим прекратили свои развлечения на той стадии, на которой находились, и обратили пустые взоры в сторону дома.

Невозможно бесконечно предаваться старым как мир утехам плоти, не утрачивая со временем к ним интереса. Да, вы, конечно, можете придать им пикантности, если примените кнут или веревку; можете даже позволить себе сношение с представителем вашего пола (или, наоборот, с кем‑нибудь из противоположного пола). Но чем больше вы будете этим заниматься, тем быстрее это вам наскучит. Привлекательность любого пиршества по мере трапезы постепенно исчерпывается. Рано или поздно даже самый отъявленный обжора под действием рвотного рефлекса отползет от стола.

То же самое происходило с призраками. Пребывая здесь на протяжении многих десятилетий, они сохраняли свою безукоризненную внешность – но она для них ничего не значила. Они обнаружили, что красота развращает и портит людей, увидели, что она может принять любую форму, какую только способно изобрести вожделение, – поэтому удивить их было невозможно. Присутствие живой плоти в лице Тодда Пикетта, очевидно, ненадолго воспламенило дремавшие в них искры, но едва он покинул их общество, как огонь тотчас угас.

Теперь глаза призраков были устремлены на дом, и хотя никто ничего не говорил, их головы посетила одна и та же мысль.

Может, именно сегодня что‑нибудь изменится. Может, именно в эту ночь в обществе этого человека Королева Печали совершит какую‑нибудь ошибку…

Несколько призраков направились в сторону дома. Стараясь внешне ничем не выдать своих намерений, они не сводили мерцающих серебром глаз с вожделенного места.

Ветер пригнал с Тихого океана облака, и они заволокли собой луну и звезды. С гор, расположенных на противоположной стороне ущелья, какой‑то потомок пресытившихся собственной красотой призраков залился протяжным воем – достаточно громким, чтобы его могли услышать прохожие на бульваре Сансет и жители Беверли‑Хиллз. Несколько служащих гостиницы, припарковав машины прибывших на банкет гостей, остановились, пытаясь дать объяснение этому странному звуку. Кое‑кто из пациентов Сидар‑Синая, услышав в этом вое приближение собственной смерти, позвали за священником. А один человек, живший в районе Ван‑Найс по соседству с Лили и Эриком Мендесами – которые печально прославились убийством своих родителей, – когда услышал этот шум, решил покончить с написанием сценариев для фильмов и переехать обратно в Висконсин.

Конечно, его слышал и Тодд.

– Скажи, бога ради, что это такое?

Они с Катей уже спустились в самое подземелье и очутились в том месте, о существовании которого Пикетт даже не подозревал.

– Не обращай внимания, – вместо ответа бросила Катя, когда вой стал еще громче и заунывнее. – Что бы то ни было, это не здесь, а где‑то там.

Взяв Тодда за руку, она чмокнула его в щеку. Он ощутил запах Авы, и его член вновь налился кровью.

– Ты готов? – спросила Катя.

– Готов к чему?

Они приближались к двери, которая была размером меньше, чем входная, но выполнена в том же средневековом стиле.

– По другую сторону двери находится то, что было мне передано много лет назад. Оно изменило мою жизнь. Как я уже сказала, оно также может изменить и твою. Когда человек впервые попадает туда, он приходит в сильное замешательство. Поэтому ты должен довериться мне. Я буду все время рядом, даже если ты не всегда будешь меня видеть. И обещаю, тебе никто не причинит вреда. Понимаешь, Тодд? Здесь мой дом. И это место, которое ничуть не похоже на то, что ты видел прежде, тоже принадлежит мне.

Пикетт даже не догадывался, что стоит за ее словами, которые изрядно раззадорили его любопытство.

– Словом, не бойся, – еще раз предупредила Катя.

– Хорошо, не буду, – ответил Тодд, пытаясь сообразить, какую игру затевала она на этот раз. Женщина, которая так много знала… Что еще она ему приготовила?

Как уже случалось не раз, Катя прочитала его мысли.

– Это не игра. А если даже и игра, то самая серьезная из тех, что создал Бог.

В ее словах явственно прослеживалась какая‑то снисходительность, но почему?

– Я готов, – заявил Пикетт.

– Через полчаса ты поймешь, какую глупую вещь ты сейчас сказал, – улыбнулась она.

– Почему?

– Потому что к этому никто не может быть готов.

С этими словами она открыла дверь.

Прежде чем искать Тодда, Тэмми необходимо было поесть.

Поэтому, когда Пикетт переступил порог того места, которому было суждено изменить его жизнь, миссис Лоупер находилась на кухне тремя этажами выше и, роясь в холодильнике, поглощала все, что попадалось ей под руку. Холодный цыпленок, картофельный салат, остатки какого‑то китайского блюда.

– Неужто нужно это делать прямо сейчас? – возмутился Зеффер. – Она может появиться в любую минуту.

– Да? Ну и пусть. Я хочу есть, Биллем. Можно сказать, умираю от голода. Можете мне помочь?

– А что ты хочешь?

– Чего‑нибудь сладенького. Тогда я буду в норме.

Порывшись в глубине холодильника, он выудил почти непочатый вишневый пирог, при виде которого Тэмми заворковала, как мамочка над младенцем. На лице Зеффера застыло выражение откровенного недоумения. Но Тэмми была столь голодна, что, кроме еды, ее ничто не заботило. Она уже поднесла кусок пирога ко рту, но не успела положить его на язык, как Зеффер схватил ее за руку.

– Что еще? – возмутилась она.

– Слышишь?

Тэмми прислушалась, но, ничего не услышав, потрясла головой.

– Слушай, – вновь повторил Биллем, и на этот раз женщина поняла, что привлекло его внимание. Окна и двери дома дрожали. Висевшие над раковиной ножи и лопаточки звякали, тарелки в буфете зловеще дребезжали.

Тэмми внезапно изменил аппетит, и она выронила кусок пирога.

– Что это значит? – спросила она у Зеффера.

– Это значит, что сейчас они внизу. – В его голосе ощущался суеверный страх. – Тодд с Катей спустились вниз.

– И что они там делают?

– Лучше тебе этого не знать, – поспешно ответил Зеффер. – Пожалуйста, не спрашивай меня. Умоляю тебя. Нам пора уходить.

Окна тряслись с невообразимой яростью; половицы под ногами скрипели. Казалось, все здание восставало против того, что творилось в его глубинах.

Тэмми подошла к кухонной раковине и, включив кран, ополоснула рот от остатков пищи. Потом, пройдя мимо Виллема, направилась в сторону лестницы, которая находилась в башенке.

– Нет, не туда, – остановил ее Зеффер. – Этот путь безопасней, – указал он на другую дверь.

– Если Тодд сейчас внизу, то я хочу спуститься к нему, – ответила Тэмми.

Из подвала потянуло резким холодом, и Тэмми ощутила странный запах, ничуть не похожий на тот, что был в доме, равно как и на благоухание раскинувшегося за окном сада. Насторожившись, она почувствовала, что у нее зашевелились волосы на затылке.

Обернувшись, женщина вопросительно посмотрела на Зеффера.

– Думаю, мне все же придется тебе рассказать, что происходит внизу, прежде чем ты сделаешь следующий шаг.

За пределами дома призраки в молчании ожидали своего часа. Они тоже услышали, как открылась дверь в комнату, где находилась «Охота». Они знали, что какой‑то счастливый дурак собирается ступить в Страну дьявола, и если бы могли пробраться в дом и проскользнуть в заветную дверь перед его носом, то сделали бы это любой ценой. Но Катя оказалась слишком предусмотрительной. Чтобы защитить себя от такой угрозы, хозяйка вбила в порог каждой из ведущих в дом дверей по пять икон – они могли предать мертвую душу забвению, в случае если та попыталась бы проникнуть внутрь. Поэтому призракам оставалось держаться от дома на почтительном расстоянии, уповая на то, что придет день, когда иконы потеряют свою страшную силу или когда Катя попросту объявит бывшим любовникам и друзьям амнистию и, вырвав иконы из половиц, разрешит гостям вернуться в дом.

А пока они просто ждали, слушая, что происходит в доме, и вспоминая давно минувшие времена, когда им позволялось входить в дом и покидать его по собственному желанию. Какое это было блаженство! Достаточно было ступить на территорию Страны дьявола, чтобы, подобно змеям, сбросить старую кожу. Они приходили туда снова и снова, и волшебная комната восстанавливала их былое очарование, исправно уничтожая изъяны, разглаживая морщины на руках и ногах и возвращая глазам блеск.

Тайна комнаты, разумеется, держалась в секрете от боссов кино, а когда кому‑нибудь из них – Голдвину или Талбергу – совершенно случайно становилось о ней известно, Катя немедленно принимала меры, чтобы заставить любопытствующего держать язык за зубами. О том, что творилось в этом каньоне, никто никому не рассказывал. Гости Кати не обсуждали происходящее там даже друг с другом. Звезды по‑прежнему вели на публике обычную жизнь, а по уик‑эндам приезжали в каньон Холодных Сердец, где, выкурив сигарету с марихуаной или опиумом, спускались взглянуть на «Охоту» в полной уверенности, что она их омолодит.

Это был недолгий период Золотого века, когда цвет Америки жил жизнью, близкой к совершенству, и, сидя в своих дворцах, мечтал о бессмертии. А почему бы и нет? Им казалось, они нашли способ обновления своей красоты, в том случае если она слегка поблекнет. Разве было предосудительным то, что в погоне за внешним совершенством они вступали в связь со сверхъестественным? В конце концов, игра стоила свеч.

Но Золотой век неумолимо клонился к закату, и для большинства звезд это стало оборачиваться безжалостными ударами: морщины, которые им удавалось разгладить, вновь появлялись на их лицах, причем еще глубже, чем прежде; глаза начинали терять былой блеск. Эти люди продолжали посещать Страну дьявола, отчаянно взывая к ее целительной силе, однако время невозможно было повернуть вспять.

Страшные слухи поползли в высших кругах Голливуда. Рассказывали такое, что волосы вставали дыбом. То кто‑то проснулся посреди ночи и обнаружил, что ослеп; то какая‑то красавица, к ужасу своего молодого любовника, прямо на его глазах превратилась в старуху. Страх и гнев охватили представителей Золотого века. Они обвиняли Катю в том, что она предоставила им эту безбожную панацею, требовали позволить им в любое время навещать ее дом и «Охоту». Но хозяйка, разумеется, им отказала. Вскоре это повлекло за собой весьма неприглядные последствия: люди начали появляться в ущелье, когда им заблагорассудится, и, колотя ногами по двери, требовали, чтобы их впустили в дом.

Однако холодное сердце Кати оставалось неумолимым. Понимая, что скоро может оказаться в осаде, Катя наняла людей для круглосуточной охраны дома. Несколько месяцев на протяжении весны и лета 1926 года они с Зеффером жили почти в полной изоляции от общества, отстранившись от друзей, которые все же наведывались к ним в дом (нередко с щедрыми подарками) и умоляли Катю уделить им внимание и дать взглянуть хотя бы одним глазком на «Дьявольскую охоту». За редким исключением она почти всегда им отказывала.

Никто по‑настоящему не понимал, что происходило в подземных глубинах дома. И неудивительно – тайны комнаты оказались не подвластны даже мудрому отцу Сандру, который продал Зефферу плиточный шедевр. Но то, что было не под силу трезвому интеллекту метафизиков, довольно быстро прочувствовала на себе человеческая плоть. Как наркоманы, зависимые от дозы опиума, люди слепо стремились к тому, что избавляло их от душевной боли, даже не задумываясь о том, почему это целебное средство довело их до такого отчаяния.

Они помнили, что когда‑то были счастливы в этом каньоне, что, пребывая в Катином доме и разглядывая сюжеты «Охоты» на изразцовых стенках, которые странным образом перемещались перед их изумленными взорами, они испытывали радость. Разве не следовало из этого, что, вернувшись в каньон и вновь ступив в эту диковинную страну плиточных картинок и иллюзий, они могли вернуть себе былое здоровье и счастье? Однако Катя не позволяла им этого делать и, лишая того единственного, что они так жаждали, заставляла их страдать.

Конечно, она гораздо лучше, чем кто‑либо из ее приближенных, представляла себе природу действия дворца своей мечты. Она знала, что дар исцеления и как следствие острая, почти наркотическая зависимость от него объяснялись пребыванием в Стране дьявола. Однако каким образом это происходило, и сколь быстро могла истощиться магическая сила комнаты, Катя не имела ни малейшего представления. Знала только то, что являлась полноправной ее хозяйкой, поэтому могла по собственному усмотрению решать, кого в нее пускать, а кого – нет.

Стоит ли говорить, что чем больше плачущих визитеров стояло у ворот ее дома и чем больше она получала писем (все более сумбурных по своему содержанию), тем меньше Катя была склонна приглашать в дом тех, кто к ней обращался. Отчасти потому, что опасалась той глубинной зависимости, которую сама породила в этих людях. Отчасти же потому, что сила Страны дьявола могла оказаться не безграничной – и это вызывало у Кати очень большие опасения, потому что она нуждалась в ней так же, как и остальные.

Растрачивая чудодейственную силу комнаты на других, Катя боялась, что к тому времени, когда у нее самой возникнет острая необходимость воспользоваться ее целительным действием, таковая попросту иссякнет. Подобной расточительной щедрости Катя позволить себе не могла: речь шла о собственной жизни и о том, чтобы ее как можно дольше продлить. Нужно было сберегать силу, запертую под замком в подвале дома.

И хотя к тому времени еще ничего страшного не случилось, дела неожиданно приняли неприятный оборот.

Началось это в понедельник, 23 августа 1926 года, когда внезапно скончался Руди Валентино.

За три недели до этого, проскользнув мимо охранников, он умудрился пробраться в каньон Холодных Сердец (перелез через забор, подобно одному своему киногерою, который таким образом залез в комнату возлюбленной) и принялся умолять Катю позволить ему остаться в доме. Жалуясь на плохое самочувствие, Руди утверждал, что поправить его здоровье может только каньон, в котором он был так долго счастлив. Когда же Катя отказала просителю, он взбесился и, перейдя на смесь английского и итальянского, назвал ее эгоистичной стервой, которая забыла, что сама произошла от таких же крестьянских корней, как он сам, и начала строить из себя королеву, хотя на самом деле той в подметки не годилась. В ответ хозяйка сказала, что он не достоин даже такой похвалы, за что получила пощечину, однако в долгу не осталась и ответила ему ударом в два раза сильнее.

Всегда склонный к внезапным эмоциональным переменам, Валентино зарыдал, точно маленький ребенок, и сквозь всхлипывания принялся умолять Катю ради всего святого сжалиться над ним.

– Я умираю, – говорил он, стуча кулаком по животу. – Я чувствую это нутром!

Несмотря на то что Валентино оросил слезами чуть ли не весь ковер, Катя осталась непреклонна. И в конце концов с помощью двух нанятых ею тяжеловесов вышвырнула незваного гостя вон.

Со стороны все выглядело точь‑в‑точь как в наигранной мелодраме, одной из тех, где обычно снимался Руди: «Я умираю. Я умираю». Однако хозяйка каньона недооценила серьезности положения. Предчувствия не обманули Руди: спустя три недели после слезного разговора с Катей Валентино умер, став первым из тех, кто понес жестокую расплату за пребывание в Стране дьявола.

Шумиха, развернувшаяся вокруг его внезапной кончины, скрыла из виду менее значительные несчастные происшествия, которые являлись частью той же самой трагедии. Скоропостижно ушла из жизни восходящая звезда по имени Мириам Акер. Как отмечалось в прессе, причиной ее смерти послужила пневмония. Молодая актриса несколько раз приезжала в каньон в обществе Рамона Наварро. Спустя неделю после ее кончины тяжело заболела, а еще через несколько дней уже стояла одной ногой в могиле другая бывшая гостья каньона, Пола Негри. Ее хрупкое здоровье подорвалось из‑за скорби по Валентино, с которым, как заявляли газеты, ее связывала страстная любовь, однако истинная причина была гораздо менее приглядной. Наряду с прочими Пола оказалась жертвой колдовства «Охоты», и жизнь в ней угасала с каждым днем.

На самом деле число голливудских знаменитостей, которых в последовавшие несколько месяцев постигла внезапная смерть, было невероятно большим. Кроме того, на каждого умершего приходилось по десять – двадцать тех, которые, заболев, сумели выкарабкаться, однако никто из них не смог вернуть себе прежних сил и безукоризненной красоты. Цепь «совпадений» не прошла незаметной ни для поклонников, ни для журналистов. «Смерть прошлась косой по Голливуду, – отмечал журнал "Филм фотоплэй", – после кончины Рудольфа Валентино в могилу стали сходить одна звезда за другой».

В широкой публике оказался весьма популярным слух о своего рода чуме, и его жадно подхватили те категории граждан, которые давно пророчили Голливуду жестокую расплату. У священников, обрушившихся на грешников Нового Содома, сразу нашлись аргументы к самым мрачным проповедям. А публика, которую совсем недавно забавляла коронация актеров на престол Америки, получала почти такое же удовольствие от спектакля низведения их с трона. Пресса на все лады развенчивала голливудскую славу, называя актеров чуть ли не куклами и упирая на их иностранное происхождение. «Их появление в Америке было подобно нашествию крыс, – писали газеты. – Так что же удивительного в том, что они дохнут как мухи?»

Отсиживаясь в своем каньоне, Катя почти не верила в то, что ей удастся выйти из этой переделки сухой, поэтому она укрепила охранявшую ее свиту тремя немецкими овчарками и наняла людей для круглосуточного патрулирования подступов к ущелью как со стороны гор, так и со стороны дорог. Все общество охватила смута. Поговаривали о странном свечении в небе, которое частенько наблюдалось в местах захоронений.

Возросла популярность всякого рода культовых организаций, которые для объяснения происходящего строили собственные теории. Те общества, что придерживались наиболее крайних взглядов, утверждали, будто небесный свет является предупреждением Бога о неминуемости конца света; их лидеры призывали людей готовиться к Апокалипсису. Другие интерпретировали странные явления более оптимистично. Они говорили, что Бог послал на землю своих ангелов, чтобы помочь обрести новую жизнь мертвым душам, которые заблудились в загробном мире. Очевидно, небесные посланники были недовольны тем, что каньон сделался оплотом ада. Хотя призраки мертвых уже являлись в эти края, свечения здесь доселе не наблюдалось. И вправду, как было неоднократно замечено, у подножия хребта появлялись три‑четыре ярких огонька, которые упорно отказывались двигаться в сторону каньона.

Однако для Кати подобные сообщения служили лишним доказательством надежной зашиты рубежей. Никто не мог попасть в ее драгоценный каньон. Таково было ее твердое убеждение.

На самом же деле это чувство безопасности, как и все остальное в пошатнувшейся Катиной жизни, было чистой воды иллюзией.

Однажды вечером гулявшие по саду собаки внезапно зашлись бешеным лаем, когда из темноты показалась фигура Руди Валентино. Смерть ничуть не изменила его облик: кожа, как никогда, была гладкой, волосы, как обычно, уложены в великолепную прическу, одежда, как всегда, с иголочки.

Прежде чем обратиться к Кате, он ей низко поклонился.

– Прошу прощения, – произнес Валентино, – за мое непрошеное вторжение. Знаю, я здесь нежеланный гость. Но, честно говоря, мне некуда больше податься.

В словах Руди не было и намека на плутовство; судя по всему, он говорил чистую правду.

– Я ездил домой, – продолжал он. – Но там ошивается столько народа, что я не чувствую себя как дома. Пожалуйста… прошу тебя… не бойся меня.

– А я и не боюсь, – довольно искренне ответила Катя. – У нас в деревне всегда водились привидения. Мы постоянно их встречали. Моя бабушка, будучи десять лет как мертва, каждый день перед сном напевала мне песни. Но, Руди, давай не будем ходить вокруг да около. Я прекрасно знаю, почему ты сюда явился. Хочешь проникнуть в дом, чтобы взглянуть на «Охоту»?

– Хотя бы одним глазком.

– Нет.

– Пожалуйста.

– Нет! – махнув рукой, отрезала она. – Не хочу об этом больше слышать. Почему бы тебе не вернуться на свою Сицилию?

– В Костелланету.

– Да куда угодно. Уверена, там с радостью встретят призрака своего знаменитого сына.

Повернувшись к призраку спиной, Катя направилась в сторону дома, а он – за ней вслед. На удивление его шаги, хотя и легкие, достаточно громко отбивали ритм по траве.

– Правду о тебе люди говорят. У тебя холодное сердце.

– Тверди, что хочешь, Руди. Только оставь меня в покое.

Он остановился.

– Думаешь, я один? – Его вопрос заставил Катю замедлить шаг. – Скоро они все вернутся сюда. Каждый в свое время. Неважно, сколько ты заведешь и сколько наймешь охранников. Они все равно придут. Твой прекрасный каньон будет наводнен призраками.

– Не говори глупостей, Руди, – бросила она, вновь обернувшись к нему лицом.

– Тебя устроит такая жизнь, Катя? Жизнь узницы в окружении мертвецов? Разве о такой жизни ты мечтала?

– Я не узница. И могу жить, где хочу.

– И оставаться при этом великой звездой? Ну уж нет. Чтобы быть звездой, тебе придется жить здесь, в Голливуде.

– Ну и что?

– То, что днем и ночью ты будешь находиться в обществе. А рядом с тобой днем и ночью будут призраки. Ты не сможешь от нас так просто отделаться.

– Ты все еще говоришь «мы», Руди. Но, кроме тебя, я никого не вижу.

– Остальные придут. Всему свое время. Рано или поздно они найдут сюда дорогу. Ты, верно, уже слышала, что Вирджиния Мэйпл повесилась прошлой ночью? Помнишь Вирджинию? Она была…

– Помню. Но я не знала, что она повесилась. Хотя, честно говоря, мне на это наплевать.

– Она не смогла вынести боли.

– Боли?

– Боли того, что ее отлучили от твоего дома. Она умерла из‑за того, что не смогла попасть в Страну дьявола.

– Это мой дом. И у меня есть полное право приглашать в него тех, кого я захочу.

– Кроме своей особы, как я погляжу, тебя ничего не волнует. Да?

– О, умоляю, Руди. Только избавь меня от своих нотаций. До смерти надоели лекции о самовлюбленности.

– Теперь я смотрю на вещи совсем другими глазами.

– Еще бы. Уверена, что теперь ты жалеешь о каждом миге жизни, который провел в самолюбовании. Но меня это ничуть не касается, тем более сейчас.

Призрак внезапно изменил окраску. Не успела хозяйка и глазом моргнуть, как он покрылся желто‑серыми пятнами; было видно, как: его лицо излучает волны гнева.

– Я сделаю так, что это коснется и тебя, – возвысил он голос, направляясь в ее сторону. – Эгоистичная сучка.

– А знаешь, как тебя называли? – в свою очередь выпалила Катя. – Размазня.

Она знала, что такого удара он не выдержит. Год назад журналист‑аноним из «Чикаго трибьюн», назвавший его «розовой размазней», написал: «Жаль, что этого Родольфо Гульельми, или Рудольфа Валентино, как его теперь величают, не утопили еще в детстве». Руди вызвал обидчика на боксерский ринг, чтобы выяснить, кто на самом деле из них сильнее. Журналист, разумеется, не только не откликнулся на его призыв, но даже не обнаружил своего лица. Однако нанесенный им удар все же достиг цели. Теперь, когда то же оскорбление нанесла ему Катя, Валентино не выдержал. Обуреваемый гневом, он накинулся на женщину и вцепился ей в глотку. Хозяйка была почти уверена, что его нематериальное тело не способно нанести какой‑либо ощутимый вред. Но не тут‑то было! Несмотря на то, что плоть и кровь Валентино превратились в урну пепла, духовная ипостась не утратила собственной силы. Его пальцы, почти как живые, стиснули Катину шею, перекрыв дыхание.

Однако сдаваться она не собиралась. Одной рукой оттолкнув призрака назад, другой Катя царапнула его ногтями по лицу. Из ран полилась кровь, запах которой отдавал гнилым мясом. Лицо Валентино исказилось в таком отвращении, будто он учуял вонь экскрементов. Он невольно ослабил хватку, и Катя, пользуясь его замешательством, тотчас вырвалась из его рук.

Валентино всегда был очень чувствителен к запахам – очевидно, потому что сам вырос в зловонной нищете. Он провел рукой по израненному лбу и щекам и, понюхав пальцы, жутко скривился.

Увидев выражение его лица, Катя громко расхохоталась. Ярость Валентино внезапно потеряла накал. Казалось, так же внезапно он осознал всю глубину несчастья, в которое ввергла его Страна дьявола.

– Что, черт побери, здесь происходит? – послышался из‑за деревьев голос Зеффера.

Не закончив вопроса, он в недоумении уставился на Валентино.

– О Господи Всемогущий! – воскликнул Биллем. Услышав имя Господа, произнесенное всуе, Валентино как истинный католик перекрестился и исчез в темноте.

Злое пророчество Рудольфа Валентино сбылось с удивительной точностью: в последующие несколько недель на каньон Холодных Сердец началось нашествие призраков.

Поначалу ничего ужасного вроде бы не происходило. Только изменился лай койотов; как‑то ночью с розовых кустов были сорваны все цветки, а на следующую ночь – все лепестки с плюща. Затем в ущелье прискакал перепуганный олень, который в ужасе оглядывался на оставшиеся позади заросли. Подобные знаки, как растолковал их Зеффер, призваны были заставить хозяев заключить мир с «непрошеными гостями», иначе последствия могли оказаться трагическими. Эти призраки, как; отмечал, в недоумении озираясь вокруг, Биллем, были отнюдь не эфирного происхождения, и если они состояли из той же субстанции, что и Валентино (чего вполне следовало ожидать), то могли представлять для них с Катей реальную физическую угрозу.

– Они могут нас прикончить, пока мы будем спать, – сказал он ей.

– Валентино не сможет…

– Пусть не Валентино, а кто‑нибудь другой. Среди них немало найдется тех, кто из ненависти вполне способен на такое. Например, Вирджиния Мэйпл. Она всегда питала к тебе зависть. Помнишь? А потом, когда ты кое‑что для нее сделала, взяла да и повесилась.

– Ничего я для нее не делала! Просто позволила поиграть в этой проклятой комнате. Кстати, в той самой, которую ты для нас приобрел.

– Так я и знал, что рано или поздно этим кончится, – закрыв лицо руками, произнес Биллем. – Да, это моя вина. Какой я был глупец, что позволил себе это сделать! Я думал, она тебя просто развлечет.

– А разве это не так? – недоверчиво взглянула на него Катя. – Разве можно это отрицать? «Охота» до сих пор доставляет мне удовольствие. Я обожаю те ощущения, которые у меня возникают, когда я нахожусь рядом с ней и касаюсь этих плиток. Я чувствую себя еще более живой.

Хозяйка двинулась к нему, и в какое‑то мгновение Зеффер подумал, что она вот‑вот одарит его каким‑нибудь знаком внимания – лаской, пощечиной или поцелуем. Он был готов принять от нее все, что бы то ни было, только не безразличие. Однако Катя просто сказала:

– Во всем этом виноват ты, Биллем. И эту проблему должен решать ты.

– Но как? Может, мне удастся отыскать отца Сандру…

– Но он же не сможет забрать плитки назад.

– Интересно почему?

– Потому что я их ему не отдам. Господи, Биллем! С тех пор как ты мне дал ключ от этой комнаты, я посещаю ее каждый божий день. Она вошла в мою кровь и плоть. Потерять ее – все равно что обречь себя на смерть.

– Тогда давай переедем и заберем ее отсюда. Она уже претерпела один переезд. По крайней мере, мы оторвемся от призраков.

– Они будут преследовать нас до тех пор, пока существует «Охота». В конце концов, терпение у них кончится и они нас уничтожат.

Зеффер кивнул. В ее словах заключалась хоть и горькая, но правда.

– Что, скажи ради бога, мы такого сделали? – воскликнул он.

– Все равно исправить уже ничего нельзя, – ответила Катя. – Попробуй съездить в Румынию и найти отца Сандру. Может, он подскажет, как защититься от призраков.

– А где ты будешь жить, пока меня не будет?

– Я останусь здесь. Я не боюсь Руди Валентино, ни живого, ни мертвого. И стерву Вирджинию тоже не боюсь. Если я уеду, они проберутся в комнату.

– Может, в этом нет ничего страшного? Почему бы не предоставить им такую возможность? Мы можем превратить комнату в груду осколков и…

– Нет. Это моя комната. Только моя. Вся до последней плитки.

Эти слова она произнесла с такой яростью, что Биллем вынужден был замолчать. Ничего не говоря, он довольно долго смотрел на Катю, пока она дрожащими пальцами зажигала сигарету. Наконец, набравшись мужества, произнес:

– Ты боишься.

Женщина смотрела в окно с таким видом, будто не слышала Зеффера. А когда заговорила, ее голос сделался столь же нежен, сколь резок был всего минуту назад.

– Я боюсь не мертвых, Биллем, а того, что может случиться со мной, если я потеряю комнату. – Она с гордостью посмотрела на свою ладонь, как будто там было написано ее будущее, но восхищалась она не линиями руки, а гладкостью кожи. – Оставаясь в Стране дьявола, я чувствую себя моложе. Так было со всеми. Моложе, сексуальнее. Но как только этого лишаешься..

– Да. Начинаешь дряхлеть.

– Я не позволю себе одряхлеть. – Лицо Кати осветила легкая улыбка. – Кто знает, может, я даже никогда не умру.

– Не говори глупостей.

– Я серьезно.

– И я тоже. Ты несешь чушь. Что бы ты ни воображала насчет чудесных свойств комнаты, она не сделает тебя бессмертной.

Улыбка по‑прежнему играла на ее лице.

– А разве тебе это не понравилось бы, Биллем?

– Нет.

– Ну, хоть чуточку?

– Сказал же, нет, – замотал он головой – и, понизив голос, добавил: – Ни капли.

– Что ты имеешь в виду?

– А что, как ты думаешь, я имею в виду? Наша жизнь… не стоит того, чтобы жить вечно.

Между ними воцарилась тишина. Она продолжалась две, три, четыре минуты. За окном припустил дождь, забарабанил крупными каплями по оконному стеклу.

– Я найду для тебя отца Сандру, – наконец произнес Биллем. – А если не его, то кого‑нибудь другого, кто знает, как поступать в таких случаях. Я найду решение.

– Ищи, Биллем. А если не найдешь, то лучше не возвращайся.

Date: 2015-09-24; view: 242; Нарушение авторских прав