Глава 2. Тодд плыл в какой‑то темной пустоте, не чувствуя своего тела, которое, казалось, жило собственной независимой жизнью

– Эй, малыш?

Тодд плыл в какой‑то темной пустоте, не чувствуя своего тела, которое, казалось, жило собственной независимой жизнью.

– Малыш, слышишь меня?

Несмотря на царивший вокруг мрак, Тодду было чрезвычайно приятно. Мир, в котором он пребывал, был лишен как людей, так и зверей. Вокруг не крутились алчные акулы, жаждущие поживиться его плотью. Если не считать обратившегося к нему голоса, Тодд отстранился от всего мирского и находил в этом состоянии блаженство.

– Слышишь меня, малыш? Если слышишь, пошевели пальцем.

Тодд знал, что это маленькая хитрость. Ловушка, чтобы опять заманить его в тот мир, где он когда‑то жил, дышал и был несчастлив. Но он не желал туда возвращаться. Очень уж он казался хрупким, этот мир, слишком хрупким и слишком ярким. Тодду хотелось продолжать парить в пустынном мраке.

– Малыш… очнись. Это Донни.

Донни? Такого не может быть. Неужели это его старший брат Донни? Тот самый, с которым Тодд не общался уже несколько месяцев. И зачем, собственно говоря, ему вздумалось вытаскивать Тодда из такого приятного укрытия? Но, с другой стороны, если это не Донни, то кто еще? Никто, кроме Донни, не называл его малышом.

Тодд ощутил легкое волнение. Донни, слава богу, жил в Техасе. Что его могло сюда привести?

– Поговори со мной, малыш.

Тодд с большой неохотой попытался извлечь из себя нечто вроде ответа, но, когда открыл рот, с его губ сорвался такой глухой звук, точно он доносился с другой планеты.

– Донни?

– Ну, здорово! Должен сказать, что очень рад твоему возвращению на грешную землю.

Тодд почувствовал прикосновение его руки – ощущение такое же слабое и отдаленное, как и голос брата.

– Ты заставил нас слегка потрепыхаться.

– Почему… здесь… так темно? – спросил Тодд. – Попроси кого‑нибудь включить свет.

– Все будет хорошо, приятель.

– Донни. Пожалуйста. Включи свет.

– Он включен, малыш. Все дело в том, что лицо у тебя забинтовано. Но с тобой все будет хорошо.

Лицо забинтовано…

Память постепенно стала возвращаться к Тодду. Он вспомнил события последних дней. Вспомнил, что собирался лечь под нож доктора Берроуза, который должен был подвергнуть его большой операции.

Последнее, что запечатлелось у него в памяти, были слова хирурга, который попросил его сосчитать в обратном порядке от десяти до одного. Считая и одновременно разглядывая улыбающееся лицо Берроуза, олицетворявшее само спокойствие, Тодд пытался угадать, какую работу произвел над своей внешностью доктор. Несомненно, в первую очередь изменения претерпел нос. А также морщинки вокруг глаз, которые…

– Вы считаете, Тодд? – осведомился Берроуз.

– Десять, девять, восемь…

Должно быть, потом шло семь. Но этого Тодд уже не помнил. Лекарства увлекли его в своего рода райский утолок, опустошенный и мрачный.

Теперь же он возвратился из этого странного, лишенного сновидений места. С ним рядом находился Донни, который прибыл из Техаса. Но почему? И почему – бинты? Зачем? Берроуз ничего не говорил о бинтах.

– У меня во рту пересохло, – шепнул Тодд.

– Погоди, парень, я мигом, – ласково ответил Донни. – Сейчас позову медсестру.

– Я был бы не прочь взбодриться… глоточком водки.

Донни тихонько прыснул.

– Попробуем организовать.

Тодд слышал, как брат встал и пошел к двери кликнуть сестру. Сознание в любую минуту могло его покинуть, и он ощущал, как вновь проваливается в пустоту, из которой его только что вытащил голос Донни, но теперь она не казалась ему такой благостной и приятной, как несколько минут назад. Тоддом овладело беспокойство; он пытался уцепиться за реальный мир, по крайней мере, до тех пор, пока не выяснит, что с ним произошло.

– Где ты? – крикнул он брату. – Донни? Куда ты подевался?

Раздались поспешные шаги в его направлении.

– Я здесь, малыш. – Донни говорил таким ласковым тоном, какого Тодд никогда прежде от брата не слышал.

– Берроуз не говорил мне, что будет вот так.

– Тебе не стоит волноваться, правда‑правда, – ответил Донни. Хотя Тодд и находился в полусознательном состоянии, он все же был способен отличить ложь от правды.

– Ты не слишком хороший актер, – произнес он.

– Только для семейного просмотра, – увернулся от ответа Донни, сжав руку Тодда. – Шучу.

– Да… да… – Едва он произнес это, как его переносицу пронзил приступ боли, которая распространилась в обе стороны по всему лицу и мгновенно переросла в мучительную агонию. – Господи! – задыхаясь, выпалил он. – Господи, избавь меня от этого.

Он почувствовал, как рука Донни покинула его; похоже, брат бросился в коридор, потому что оттуда донесся его громкий, исполненный отчаяния крик:

– Кто‑нибудь сюда! На помощь! Господи! Скорей!

Голос Донни несколько унял волну страха. Тодд поднял руку к лицу, но бинты обвивали его голову так туго и плотно, словно были к ней приклеены. Он стал жадно глотать ртом воздух. Ему казалось, он умрет, если сию же минуту не сорвет со своего лица проклятую повязку. Задыхаясь, Тодд принялся сдирать ее ногтями. Ему позарез нужен был воздух.

– Воздуха мне, господи, воздуха. Пожалуйста!

Медсестра схватила Тодда за руки, пытаясь их удержать, но боль была столь нестерпимой, что пробудила в пациенте невероятную мощь, которой женщина не смогла противостоять. Пробравшись пальцами под бинтовую повязку, Тодд с силой ее потянул.

В голове мелькнул свет, но Тодд понимал, что этот свет проник к нему вовсе не из внешнего мира. Мозг был не в силах справиться с охватившим человека ужасом, который, словно разразившийся внутри черепа гром, рвался наружу. Кровь молотом стучала в ушах у Тодда. Тело, будто в припадке, вертелось и билось на кровати.

– Спасибо, сестра. Я займусь им сам.

Неожиданно чьи‑то руки, которые оказались сильнее рук медсестры, крепко сжали его кисти. Ласково, но в то же время уверенно они отстранили пальцы Тодда от лица, и тотчас сквозь собственные вопли Пикетт услышал голос доктора Берроуза.

– Тодд? – окликнул тот. – Все идет хорошо. Только, прошу вас, успокойтесь. Позвольте мне объяснить, что произошло. Вам совершенно незачем волноваться.

Он говорил с Тоддом спокойным, ровным и монотонным голосом – так обыкновенно обращается к пациентам гипнотизер. Пока он повторял разными словами, что все будет хорошо, Тодду ничего не оставалось делать, кроме как глубоко‑глубоко дышать, – ведь доктор крепко прижал его руки к кровати.

Спустя несколько секунд яркие вспышки света в голове стали постепенно отступать, шум в ушах поутих. Охвативший Тодда испуг начал сдавать позиции.

– Вот и славно, – произнес наконец доктор Берроуз, когда приступ миновал. – Видите, как все хорошо и замечательно. А теперь давайте заменим вам подушку. Сестра Кэрин, будьте так любезны, принесите мистеру Пикетту хорошую свежую подушку.

Ни на секунду не прекращая своего монотонного монолога, он ласково приподнял верхнюю часть тела Тодда, который тотчас лишился всей силы сопротивления, потому что сопротивляться уже не было надобности, оставалось лишь молча подчиниться заботе доктора.

– Что… со мной… произошло? – наконец вымолвил Тодд.

– Для начала давайте устроимся поудобней на кровати, – произнес Берроуз, – а потом уже обо всем поговорим.

Тодд ощутил, как сестра сменила под ним подушку, после чего доктор Берроуз опустил его голову с той же осторожностью, что и приподнял.

– Вот так. Теперь удобнее? – спросил Берроуз.

Лишившись поддержки его ласковых рук, Тодд внезапно почувствовал себя осиротелым, словно ребенок, которого неожиданно оставили родители.

– Я хочу, чтобы вы немного отдохнули, – продолжал Берроуз. – А после того как вы немного поспите, мы поговорим.

– Нет… – сказал Тодд.

– С вами будет рядом ваш брат Дональд.

– Я здесь, Тодд.

– Я хочу поговорить сейчас, не откладывая. Сейчас. Донни! Задержи его.

– Хорошо, малыш, – произнес Донни тоном человека, который отвечает за свои слова. – Доктор Берроуз, не уходите. Прежде ответьте на его вопрос, док.

– Ну что ж, как говорится, дело прежде всего, – начал тот. – Если вы волнуетесь насчет своих глаз, уверяю, с ними все в полном порядке. Повязку вам придется носить, только пока не заживут веки.

– Но вы мне не говорили, что я проснусь в темноте, – возразил Тодд.

– Да, не говорил, – согласился Берроуз, – потому что операция прошла не совсем так, как мы планировали. Но если вы помните, я вам объяснял, что по ходу дела почти всегда приходится кое‑что изменять. Жаль, что меня не было рядом, когда вы проснулись.

Теперь, успокоившись, Тодд вспомнил, что в докторе его что‑то раздражало. Прежде всего, его голос: фальшивый basso profundo, с помощью которого тот тщательно старался скрыть свою изначально женственную стать и подчеркнуть атлетические пропорции тела – разумеется, искусственно созданного тела. Доктор являл собой ходячую рекламу собственного ремесла. Ему стукнуло по меньшей мере пятьдесят пять, но кожа у него была гладкая, как у ребенка, руки и грудь – накачанные, как у культуриста, а талия тонкая, как у стриптизерши.

– Просто скажите мне правду, – настаивал Тодд. – Что случилось? Я уже взрослый мальчик и смогу с этим справиться.

Наступила гнетущая тишина. Тодд ждал.

– У нас появились незначительные осложнения в связи с вашей операцией, – наконец признал доктор. – Вот и все. Я все уже объяснил вашему брату. У вас нет совершенно никакого повода для волнений. Просто вам придется несколько дольше…

– Какого рода осложнения?

– Думаю, пока не следует об этом говорить, Тодд.

– А я так не думаю, – отрезал Тодд. – Черт побери, в конце концов, это мое лицо. И я должен знать. Скажите же мне наконец, что происходит. Только не надо юлить. Я этого не люблю.

– Скажите ему, док, – тихо, но твердо произнес Донни. Прежде чем ответить, доктор глубоко вздохнул.

– Вы помните, – наконец заговорил он своим неестественным голосом, – во время предварительной консультации я вас предупреждал, что в редких случаях у пациентов возникает непредвиденная реакция на химические препараты. Боюсь, это имело место в вашем случае. Возникло критическое положение, как я уже говорил, совершенно непредсказуемое, что, очевидно, явилось реакцией организма на аллерген. Однако я нисколько не верю в то, что это может повлечь за собой далеко идущие последствия. Вы вполне здоровый человек. Мы надеемся на довольно быструю регенерацию эпидермиса…

– Что, черт возьми, это значит?

– То, что твоя кожа скоро зарастет, – раздался голос Донни, который своим протяжным техасским наречием внес теплую струю в разыгрываемый хладнокровный фарс.

– О чем вы говорите?

– О результате примененной нами процедуры. Я вам говорил об этом во время нашей предварительной беседы. Кроме того, это описано в литературе, которую я вам дал…

– Я ее не читал, – признался Тодд. – Я доверял вам.

– …Операции, которые мы применяем, можно сравнить с контролируемым процессом химического горения, в результате чего подвергаются изменениям соединительная ткань, или дерма, и эпидермис. В течение ближайших сорока восьми часов поврежденная старая кожа отторгается и естественным путем образуется новая, здоровая кожа с прекрасными характеристиками. Пациент становится, словно только что родившийся младе…

– Расскажите ему все, – на этот раз медоточивые излияния доктора прервал Донни; судя по его тону, он весь кипел от гнева. – А если не расскажете сами, это сделаю я. – И, не оставляя Берроузу выбора, добавил: – После операции ты отключился, малыш. Впал в кому. На целых три дня. Вот почему они послали за мной. Испугались. Я пытался переправить тебя в приличную клинику, но эта сучка Максин – так, кажется, ее зовут? – мне не позволила. Сказала, что ты должен остаться здесь. Сказала, будто боится, что пресса пронюхает насчет твоей операции.

– Мы прекрасно сможем позаботиться о мистере Пикетте сами, – заметил Берроуз. – Во всей Калифорнии вы не найдете больницы, которая предоставила бы ему лучший уход.

– Возможно, – согласился Донни. – Но мне думается, что он быстрее поправился бы в Сидар‑Синае.

– Я нахожу глубоко возмутительным то, на что вы намекаете, – начал было Берроуз.

– Да заткнитесь же вы наконец! – вяло отмахнулся от него Донни. – Все ваши возмущения не стоят обезьяньей задницы. Меня интересует сейчас только состояние брата. Я хочу, чтобы он поправился и выбрался отсюда.

– И как я сказал…

– Именно, как вы сказали. Послушайте, не могли бы вы вместе с сестрой Кэрин на несколько минут удалиться? Я хочу переговорить с братом с глазу на глаз.

Берроуз больше не пытался оправдываться, и Тодд знал почему. Нетрудно было представить лицо Донни, которое так же, как у младшего брата, в минуты гнева багровело, а глаза становились холоднее льда. Очевидно, Берроуз счел за лучшее ретироваться, и был совершенно прав.

– Я хочу вытащить тебя отсюда, малыш, – заговорил Донни, когда медицинский персонал удалился из палаты. – Я не доверяю этим людям. Теперь, когда их здесь нет, я могу тебе это сказать. Они кусок дерьма.

– Прежде чем что‑то предпринять, мне нужно поговорить с Максин.

– На кой черт тебе это? Я доверяю ей еще меньше, чем всем этим говнюкам.

Наступила долгая пауза. Тодд знал, что услышит дальше, и поэтому молча ждал.

– Теперь вот что я тебе скажу, – произнес Донни, – ты сделал наиглупейшую вещь в своей жизни. Более идиотской затеи я представить себе не могу. Черт тебя дернул пойти на эту проклятую подтяжку лица! Господи, даже не знаю, каким словом это называть. Мама хоть знает?

– Нет. Как ближайшего родственника я указал тебя. Думал, ты поймешь.

– Не могу сказать, что я тебя понимаю. Все это чушь собачья. Чистейший идиотизм. И я завтра же уезжаю в Техас.

– Так скоро?

– В четверг в восемь утра мне нужно быть в суде. Линда пытается лишить меня уик‑эндов с Донни‑младшим. Если я не появлюсь в суде, ее адвокат настроит против меня судью. Я встречался с ним пару раз, и он мне не понравился. Поэтому мне придется сказать тебе «прости‑прощай» и покинуть тебя, как бы мне ни хотелось здесь остаться. Кстати, я могу позвонить маме и…

– Нет‑нет, Донни. Пожалуйста, не делай этого. Я не хочу ее видеть здесь. – Тодд вслепую нащупал и схватил руку Донни. – Со мной все будет хорошо. Тебе незачем волноваться. Со мной все будет хорошо.

– Ну ладно, ладно. Я все понял. Я не буду звонить маме. Тем более что самое страшное позади. Я в этом уверен. Но послушай меня, тебе нужно выбираться из этой чертовщины. Нужно найти приличную клинику.

– Боюсь, об этом может узнать пресса. Если Максин считает…

– Ты разве не слышал, что я тебе говорил? – неожиданно взорвался Донни. – Этой сучке я не доверяю. Она всегда была себе на уме. Кроме собственной выгоды, ее ничто не интересует!

– Только не надо кричать.

– А что мне остается делать? Знаешь, о чем я думал все эти семьдесят два часа, пока сидел у твоей кровати? Я думал, как рассказать маме о том, что ты помер в результате какой‑то пластической чертовщины, которую сотворил со своей сраной физиономией. – И немного переведя дух, добавил: – Господи, если бы отец был жив… он бы сгорел со стыда.

– Ладно, Донни. Ты меня убедил. Я засранец.

– Вокруг тебя толпы лизоблюдов. Неужели никто из них не мог дать тебе дельный совет? Меня воротит от всего этого. Я имею в виду этих людей. Ломают передо мной какую‑то комедию – сначала говорят одно, потом другое. А ты тем временем чуть не отдал концы. Да разве они могут дать прямой ответ? Как же! Не дождешься от этих засранцев! – Донни на мгновение умолк, чтобы набрать воздуха для очередного залпа негодования. – Что с тобой происходит, малыш? Лет десять назад ты лопнул бы со смеху, если бы тебе предложили «немножко подтянуть лицо».

Отстранившись от руки Донни, Тодд сделал глубокий скорбный вздох.

– Это трудно объяснить, – признался он, – но мне нужно как‑то удержаться наверху. Меня вытесняют более молодые парни…

– Ну и пусть. Зачем тебе там оставаться? Почему не уйти тихо? Ты взял от славы все, что можно. И даже больше. Неужели тебе этого мало? Чего еще ты хочешь? Зачем затеял все это дерьмо?

– Затем, что такая жизнь мне по душе, Донни. Я люблю славу. Люблю деньги.

– Черт возьми, сколько же тебе еще нужно денег? – фыркнул Донни. – Ты заработал больше, чем сможешь потратить, если…

– Только не говори мне о том, что у меня есть, а чего нет. Ты даже понятия не имеешь, сколько стоит эта жизнь. Во что выливается содержание домов и оплата налогов. – Внезапно он прекратил свою защитную речь и, сменив тактику, перешел в наступление: – Во всяком случае, я что‑то не припомню, чтобы ты жаловался…

– Постой, – перебил Донни, очевидно догадавшийся, куда клонит его брат и чем это может закончиться, однако Тодд останавливаться не собирался.

– …Когда я посылал тебе денег.

– Не надо, не начинай.

– А почему? Ты тут сидишь и распинаешься о том, какой я засранец, но ты никогда не отказывался от моих денег, когда я тебе их подкидывал. И так было всегда. Кто оплачивал твои судебные издержки в последний раз? Кто выкупал закладную на дом, в котором вы с Линдой в очередной раз начинали новую жизнь? Кто платил за ваши ошибки?

Вопрос повис в воздухе без ответа.

– Все это так мерзко! – тихо произнес Донни. – Я приехал сюда…

– …Чтобы узнать, жив я или мертв.

– …Чтобы позаботиться о тебе.

– Что‑то раньше ты никогда этого не делал, – напрямик резанул Тодд. – Разве нет? За все эти годы ты ни разу не приехал навестить меня.

– Меня тут не ждали.

– Тебя всегда ждали. А не приезжал ты только потому, что чертовски мне завидовал. Ну, скажи честно, между нами, разве я не прав? Признайся хоть раз в жизни, что тебя распирала зависть, поэтому сама возможность навестить меня казалась невыносимой.

– Знаешь что? Я не желаю этого больше слышать, – заявил Донни.

– Мне следовало высказать тебе все это много лет назад.

– Я ухожу.

– Валяй. Ты вдоволь позлорадствовал. Теперь отправляйся и расскажи всем, какой засранец у тебя брат.

– Не собираюсь я этого делать, – возразил Донни. – Что бы ты ни делал, ты все равно останешься мне братом. Но я не могу помочь тебе, когда ты окружил себя…

– … Лизоблюдами. Ну да. Ты это уже говорил.

Тодд услышал, что Донни встал и шаркающей походкой направился к двери.

– Что ты делаешь? – осведомился Тодд.

– Ухожу. Как и обещал. С тобой все будет хорошо. Этот гомик Берроуз будет тщательно тебя опекать.

– И даже не обнимешь меня на прощание?

– В другой раз. Когда ты мне будешь больше нравиться, – отозвался Донни.

– И когда же это? – крикнул ему вдогонку Тодд. Но вместо ответа услышал лишь собственный голос, эхом отразившийся от противоположной стенки.