Вызывает Запад

Уже далеко за полночь, лампы дневного света то и дело моргают. Расслабляемся, оторвавшись от работы над графикой. Деннис гоняет софтовый «блю‑бокс»[100]через PDP‑10, нащупывая подходящие линии.

Сегодня мы висим вчетвером: Деннис, Гарет, Комптон и я. Деннис у нас самый старый, вот‑вот тридцатник стукнет. Под настроение мы зовем его Дед: он пару раз уже сгонял во Вьетнам и обратно. Комптон выпускался из Калифорнийского университета в Дэвисе. Гарет, наверное, уже лет десять как программирует. А мне восемнадцать, но все зовут меня Малышом. Я торчу в институте с двенадцати лет.

– Сколько звонков, парни? – спрашивает Комптон.

– Три, – говорит Деннис, будто наша затея ему уже опостылела.

– Двадцать, – говорит Гарет.

– Восемь, – говорю я.

Комптон бросает на меня удивленный взгляд.

– А Малыш‑то разговаривает! – поражается он.

И то верно, чаще за меня говорят мои программы.

Так уж заведено – с тех самых пор, как в далеком шестьдесят восьмом я забрался в подвальный этаж института. Я прогуливал школу, обычный сопляк в коротких штанишках и с разбитыми очками на носу. Компьютер выплевывал длинную змею телетайпной ленты, и ребята за пультом разрешили мне посмотреть. А на следующее утро нашли меня спящим на институтском крыльце. «Эй, вы гляньте, это ж Малыш!»

Теперь я сижу здесь битые сутки, каждый божий день, – по правде говоря, я лучший программист, какой у них только есть, это ведь я прописал все патчи для нашего «блю‑бокса».

Трубку берут с девятого звонка, и Комптон хлопает меня по плечу, склоняется над микрофоном и мурлычет скороговоркой, чтобы не спугнуть человека на другом конце линии:

– Привет! Только не вешайте трубку, с вами говорит Комптон.

– Что, извините?

– Говорит Комптон, кто на связи?

– Это телефон‑автомат.

– Не вешайте трубку.

– Но это телефон‑автомат, сэр.

– Кто говорит?

– А какой номер вам нужен?

– Я попал в Нью‑Йорк, правильно?

– Послушайте, мне сейчас некогда…

– Вы находитесь вблизи от Всемирного торгового центра?

– Да, приятель, но я…

– Не вешайте трубку.

– Вы, должно быть, ошиблись номером.

Связь оборвана. Комптон тычет в клавиатуру, оживает «быстрый набор», и трубку снимают на тринадцатом звонке.

– Пожалуйста, не вешайте трубку. Я звоню из Калифорнии.

– Чего?

– Вы случайно не стоите рядом с Всемирным торговым центром?

– Поцелуй меня в зад.

Мы слышим сдавленный смех – и трубка падает на рычаг. Комптон пулеметной очередью набирает шесть цифр, ждет.

– Здравствуйте, сэр!

– Да?

– Сэр, вы находитесь в городе Нью‑Йорке, в центре?

– А кто говорит?

– Поднимите голову к небу, если вам не трудно.

– Очень смешно, ха‑ха.

Линия опять отрубается.

– Здравствуйте, мэм.

– Боюсь, вы набрали неверный номер.

– Алло! Только не вешайте трубку.

– Извините, сэр, но мне нужно спешить.

– Прошу прощения…

– Перезвоните оператору, пожалуйста.

– Да чтоб меня! – говорит Комптон, когда она отключается.

Мы начинаем соображать, не пора ли сворачиваться, чтобы вернуться к прерванным трудам. Сейчас то ли четыре, то ли пять часов утра, скоро вылезет солнце. Думаю, захоти мы, можно было бы разойтись по домам и славно всхрапнуть на подушках, вместо того чтобы каждому завалиться под свой стол, как тут принято. Коробки из пиццерии под головой, спальные мешки вперемешку с проводами.

Но Комптон упрямо жмет клавишу ввода.

Мы сплошь и рядом развлекаемся таким образом: запускаем «блю‑бокс», чтобы дозвониться до службы «Набери‑Диск» в Лондоне,[101]например, или узнать прогноз погоды у милой девушки в Мельбурне, или послушать «говорящие часы» в Токио, или набрать номер телефонной будки на Шетландских островах – просто хохмы ради, чтобы снять напряг после долгих часов программирования. Мы петляем, заметаем следы, громоздим соединения, направляем и перенаправляем вызовы, чтобы никто не сумел нас накрыть. Проникаем в систему по коду 800,[102]чтобы не пришлось бросать монетку: «Хертц», «Эйвис»,[103] «Сони» и даже армейский вербовочный пункт в Виргинии. Гарет хохотал как безумный: его комиссовали после Вьетнама с определением «4F».[104]Даже Деннис, не снимавший футболку Смерть идет с Запада с той поры, как сам вернулся с войны, веселился на всю катушку.

Как‑то ночью нечем было заняться, так что мы взломали базу секретных кодов для срочного доступа к президенту, а потом набрали номер Белого дома. Мы провели звонок через Москву, просто по приколу. Деннис говорит: «У меня срочное сообщение для президента» – и выпаливает кодовую фразу. «Минутку, сэр», – говорит телефонистка. Мы чуть штаны не обмочили. Прошли еще двух операторов, нас вот‑вот должны были соединить с самим Никсоном, только Деннис чего‑то струхнул и говорит парню: «Передайте президенту, у нас в Пало‑Альто кончилась туалетная бумага». От смеха мы едва не полопались, хотя потом еще долго шугались при стуке в дверь. В итоге обратили это в шутку: парень, доставлявший нам пиццу, получил кодовое имя «Секретный агент Номер Один».

Этой ночью Комптон получил сообщение по каналам ARPANET: оно появилось на круглосуточной доске объявлений со ссылкой на Ассошиэйтед Пресс. Сперва мы глазам своим не поверили – что за дела, какой‑то парень разгуливает по проволоке над Нью‑Йорком? – но затем Комптон связался с оператором, представился электриком, тянущим магистраль телефонных автоматов, и потребовал выдать ему номера будок по соседству со зданиями Всемирного торгового центра. Идет проверка аварийных систем, сказал он. Мы забили номера в машину, протащили по системе и сделали ставки на то, упадет этот крендель или нет. Проще не придумаешь.

Сигналы скачут в компьютере – такой многочастотный писк, будто авангардная пьеса для флейты, – и с девятого звонка кто‑то снимает все‑таки трубку.

– Э, типа. Алё.

– Вы находитесь рядом со Всемирным торговым центром, сэр?

– Алё! Чё ваще?..

– Это не розыгрыш. Ты рядом со Всемирной Торговлей?

– Да тут просто телефон звонил, чувак. Я просто‑просто трубку взял.

Явный нью‑йоркский говорок, молодой хрипловатый голос, словно парень только что выкурил одну за другой целую пачку сигарет.

– Понятно, – кивает Комптон, – но тебе видны башни? С того места, где ты сейчас стоишь? Там, наверху, кто‑нибудь есть?

– А кто говорит?

– Наверху есть кто‑нибудь?

– Да я прямо щас на него гляжу.

– Ты чего делаешь?

– Гляжу на него.

– Обалдеть! Тебе его видно?

– Да я на него смотрю уже двадцать минут, чувак, а то и больше. А ты, это?.. Тут телефон звонил, так я…

– Он его видит!

Комптон в восторге хлопает ладонями по крышке стола, хватает карманный чехол для инструментов и швыряет через весь зал. Его длинные волосы пляшут, скрывая довольное лицо. Гарет танцует жигу у стола с распечатками, а Деннис подскакивает ко мне и, схватив в «стальной зажим», елозит костяшками пальцев мне по затылку, дескать, в принципе, плевать он на все хотел, но рад видеть нас счастливыми, – будто он до сих пор армейский сержант или вроде того.

– Говорил я вам! – орет Комптон.

– А кто звонит‑то? – спрашивает неизвестный.

– Обалдеть!

– Да кто, на хрен, звонит?!

– А он все еще на канате?

– Что происходит, ваще? Это чё там, типа прикол?

– Он еще наверху?

– Да он гуляет уже минут двадцать, двадцать пять!

– Просто стоит там?

– Да!

– Он просто стоит? В воздухе?

– Ага, развлекается своей дубиной. Подбрасывает в руках.

– Посередине каната?

– Не, ближе к концу.

– У самого края?

– Да не особо. Довольно близко.

– Ну, на глаз. Пять ярдов? Десять ярдов? Он уверенно стоит?

– Точно приклеенный. А кто хочет знать? Имя у тебя есть?

– Комптон. А твое?

– Хосе.

– Хосе? Клёво. ¿Qué onda, amigo? [105]

– Чего?

– ¿Qué onda, carnal? [106]

– Я не болтаю по‑испански, чувак.

Комптон жмет кнопку отключения микрофона и бьет Гарета по плечу:

– Как тебе этот красавец?

– Главное, не упусти его.

– Мне встречались пункты из вопросника SAT,[107]которые были разумнее этого идиота.

– Не дай ему бросить трубку, умник!

Склонившись над пультом, Комптон снова врубает микрофон.

– Ты можешь рассказать, что там творится, Хосе?

– Чё тебе рассказать, чувак?

– Опиши, что происходит.

– Во, блин… Ну, стоит он на верхотуре…

– И что?

– Да ничё. Просто стоит.

– И?

– А ты откуда звонишь, ваще?

– Из Калифорнии.

– Эй, я серьезно.

– Я тоже серьезно.

– Ты мозги мне пудришь, да?

– Нет.

– Это какой‑то розыгрыш, чувак?

– Никаких розыгрышей, Хосе.

– Нас чё, по ящику показывают? Мы в телике, что ли?

– Нет тут у нас телика. У нас компьютер.

– Чё?

– Это сложно объяснить, Хосе.

– По‑твоему, я типа с компьютером разговариваю?

– Не бери в голову, чувак.

– Чё за фигня? Это чё, «Скрытая камера»? Ты щас на меня смотришь, так? Меня показывают?

– Где показывают, Хосе?

– В телешоу. Хорош уже, я вас всех раскусил. Тут где‑то камера спрятана. Давай признавайся, чувак. Взаправду. Я обожаю твое шоу, чувак! Обожаю!

– Никакое это не шоу.

– Это чё выходит, ты Аллен Фунт,[108]чувак?

– Что?

– Где твои камеры? Не вижу никаких камер… Эй, чувак, так ты засел в Вулворт‑билдинге, что ли? Это ты вон там? Эге‑гей!

– Говорю же тебе, Хосе, я звоню из Калифорнии.

– Выходит, я с компьютером говорю?

– Типа того.

– Ты, значит, в Калифорнии… Народ! Эй, люди!

Он орет во всю глотку, развернув трубку к толпе, и мы слышим гомон множества голосов и свист ветра, и я догадываюсь, что Хосе стоит в одной из тех уличных будок, заклеенных полуголыми девицами и всем прочим, и до нас доносится вой далеких сирен, их зычные высокие стоны, и женский смех, и какие‑то глухие выкрики, и автомобильные гудки, и вопли продавца жареных орешков, и бурчание какого‑то парня, дескать, у него неподходящий объектив, нужен другой угол обзора, и какой‑то другой мужик кричит: «Только не упади!»

– Народ! – надрывается Хосе. – У меня в трубке этот псих, он из Калифорнии, прикиньте!.. Эй, ты еще здесь?

– Здесь, Хосе. Он все еще наверху?

– А ты чё, выходит, дружбан ему, что ли?

– Нет.

– А откуда знаешь? Это ж ты звонил.

– Сложно объяснить. Мы играем с телефонной сетью. Взломали систему… Чувак, он еще наверху? Мне от тебя больше ничего не нужно.

Хосе снова убирает трубку от лица, его голос теряется в уличном шуме.

– Откуда ты звонишь? – кричит он.

– Из Пало‑Альто.

– Без шуток?

– Честное слово, Хосе.

– Он говорит, этот парень из Пало‑Альто! Как его звать?

– Комптон.

– Парня зовут Комптон! Ага, Комп‑тон! Да. Да. Погодь секунду. Эй, чувак, тут один парень хочет знать, Комптон – и дальше чё? Фамилию его знаешь?

– Нет‑нет, это меня зовут Комптон.

– А его как зовут, чувак, как его зовут?

– Хосе, ты можешь просто сказать, что там происходит?

– Подкинь мне того дерьма, на котором вы торчите, ладно? Балдеете там, да? Ты точно его дружбан? Эй! Слышьте! У меня тут один приколист висит, из Калифорнии. Говорит, этот мужик из Пало‑Альто. Канатоходец живет в Пало‑Альто!

– Хосе, Хосе! Прошу тебя, хоть секунду меня послушай, о’кей?

– Плохо слышно. Как его звать, ты говоришь?

– Да не знаю я!

– Связь совсем хреновая. Тормозной какой‑то, ничего не разобрать, чего он там плетет, чувак. Компьютеры и прочее дерьмо. Ух, ни фига себе! Ни фига!..

– Что там, что?

– Лопни мои глаза…

– Да что там? Алло!

– Нет!

– Хосе! Ты еще тут?

– Гос‑споди…

– Алло, ты меня слышишь?

– Исус и Мария…

– Алло!

– Даже не верится.

– Хосе!

– Да тут я, никуда не делся. Он только что подпрыгнул. Чувак, ты это видел?

– Что он сделал?

– Он типа подпрыгнул. Это ж рехнуться можно!

– Он спрыгнул?

– Нет!

– Упал с каната?

– Нет, чувак.

– Он погиб?

– Да ни фига!

– А что тогда?

– Он перескочил с одной ноги на другую! Он одет в черное, чувак. Даже отсюда видно. Он все еще наверху! Этот мужик, он что‑то с чем‑то! Вот блин! Я уж решил, каюк ему! А он встал на ногу, скакнул, а второй ногой… Ох, чувак!

– Он подпрыгнул?

– Точняк!

– Как зайчики прыгают?

– Не, типа как «ножницы»… Он просто… Чувак! Держите меня. Ох, чувак. Держите меня, пятеро. Он такие финты выделывал… На канате, чувак!

– Балдеж.

– И не говори, чувак, самому не верится. Он чё, гимнаст какой‑то? Похоже, он вроде как танцует. Может, он танцор? Слышь, чувак, твой дружбан танцор?

– Он мне вовсе не друг, Хосе.

– Богом клянусь, он точно привязан к чему‑то или типа того. Привязан к канату. Спорим, привязан. Он там, наверху, и вдруг вертит «ножницы»! Охренеть можно.

– Хосе, послушай меня. Мы тут с ребятами как раз заключили пари. Как этот парень выглядит?

– Он держится, чувак, он держится.

– Тебе его хорошо видно?

– Да какое там! Точно муравей. Это ж какая высотища. Но он точно подпрыгнул. Весь в черном, уж ноги‑то видно.

– А ветер дует?

– He‑а. Духота как в заднице.

– Ветра точно нет?

– Там, наверху, должен быть. Господи Исусе! Он же, типа, на самой верхотуре. Уж не знаю, как они собираются снимать его оттуда. Фараонов нагнали аж тыщу. Полным‑полно.

– А?

– Копов полно, говорю. Так и кишат наверху. С обеих сторон.

– Они пытаются втащить его назад?

– Не, он слишком далеко. Теперь он просто стоит. Держит свою палку. Да быть этого не может! Нет!..

– Что? Что там, Хосе?

– Он присел, согнулся и присел. Ты зацени!

– А?

– Ну, типа он встал на колени.

– Он что сделал?

– Теперь уже сидит, чувак.

– То есть, как это – сидит?

– Сидит на своем канате. Да этот парень ненормальный!

– Хосе?

– Ты глянь, ты глянь!

– Алло!

Тишина, в динамиках только прерывистое дыхание.

– Хосе. Эй, амиго! Хосе? Друг мой…

– Быть не может.

Комптон вплотную прижимается к компьютеру, касается микрофона губами:

– Хосе, дружище? Ты меня слышишь? Хосе, ты еще там?

– Что за хрень…

– Хосе.

– Я не прикалываюсь…

– Что?

– Он уже лежит.

– На канате?

– Да, на долбаном канате.

– И?..

– Он подложил под себя ногу. Глядит в небо. Это все так… странно.

– А дубина?

– Чего?

– Ну, шест?

– Положил себе на брюхо, чувак. Ваще нереально.

– И просто лежит там?

– Ага.

– Типа, он решил вздремнуть?

– Чего?

– У него там сиеста?

– Ты чего мне мозги полощешь, чувак?

– Я не… что? Конечно, нет, Хосе. Ничего такого. Нет.

Наступает долгая тишина, словно Хосе сам перенесся наверх, оказался рядом с канатоходцем.

– Хосе? Эй. Алло. Хосе? Как он намерен вернуться, Хосе? Хосе… То есть, если он лежит на канате, как он собирается подняться? Ты уверен, что он лежит? Хосе! Ты здесь?

– Ты чё, думаешь, я лапшу тебе вешаю?

– Нет! Просто хочу разговор поддержать.

– Вот и растолкуй, чувак. Ты щас в Калифорнии?

– Да, чувак.

– Докажи.

– А как я тебе…

Комптон опять вырубает микрофон:

– Принесите мне кто‑нибудь чашу цикуты.

– Найди другого, – говорит Гарет. – Скажи, пусть передаст трубку.

– Тому, кто хотя бы читать умеет.

– Парня зовут Хосе, а он даже по‑испански не говорит!

Комптон снова утыкается в микрофон:

– Сделай мне одолжение, Хосе. Ты можешь передать трубку дальше?

– На кой хрен?

– Мы тут эксперимент проводим.

– Ты ведь из Калифорнии звонишь? Без брехни? Ты решил, что я тормоз? Так ты решил, да?

– Дай трубку еще кому‑нибудь, лады?

– Чё вдруг? – говорит Хосе и, наверное, снова убирает телефонную трубку от лица; вокруг него толпа, слышно, как все охают и ахают. Чуть погодя он роняет трубку вообще, и та раскачивается взад‑вперед: Хосе что‑то непонятное тараторит, и его голос то стихает вовсе, то крепнет, разносимый ветром.

– Кто‑то хочет поболтать с этим кексом? Воображает, будто звонит из Калифорнии!

– Хосе! Просто позови еще кого‑нибудь, будь другом!

Похоже, трубка успокаивается на своем проводе, голоса обретают устойчивость, а на их фоне воют сирены, кто‑то вопит о хот‑догах, и вся эта сцена яркой картинкой всплывает в моем сознании: запруженный людьми перекресток, намертво вставший поток транспорта, вытянутые шеи и телефонная трубка, которая болтается у коленей Хосе.

– Ох, я ума не приложу, чувак! – говорит он. – Какой‑то калифорнийский хрен с бугра. Даже не знаю. Думаю, он хочет, чтобы ты ему что‑то сказал. Ага. Насчет того, типа, что происходит. Ты хочешь?..

– Эй, Хосе! Хосе! Отдай этому парню трубку, Хосе.

Через секунду‑другую он опять берет трубку:

– Тут один мужик хочет потрещать с тобой.

– Слава тебе господи.

– Алло, – говорит очень низкий мужской голос.

– Привет, меня зовут Комптон. Мы здесь, в Калифорнии…

– Привет, Комптон.

– Будьте любезны, опишите для нас происходящее.

– Ну, прямо сейчас это не просто.

– Почему же?

– Случилось нечто ужасное.

– А?

– Он упал.

– Он что?

– Расшибся насмерть об асфальт. Тут сейчас такая суета. Вы слышите звук сирен? Слышно его? Прислушайтесь.

– Мало что слышно.

– Копы носятся по улице. Так и снуют вокруг, тут их полно.

– Хосе? Хосе? Это ведь ты? Там кто‑то упал?

– Он рухнул прямо тут. У меня под ногами. Все в кровище и дерьме.

– Кто говорит? Это ты, Хосе?

– Послушай сирены, чувак.

– Отдай кому‑нибудь трубку.

– Тут вся улица в его мозгах.

– Прикалываешься, да?

– Чувак, это просто кошмар.

Трубка падает на рычаг, соединение вырубается, и Комптон обводит нас выпученными глазами.

– Думаете, он погиб?

– Нет, конечно.

– Это был Хосе! – уверен Гарет.

– Голос‑то другой.

– Ничего подобного. Это точно Хосе, он подкалывал нас. И как только додумался.

– Набери еще раз номер!

– Ну, даже не знаю. Может, и правда. А вдруг он упал?

– Звони!

– Ты не получишь ни цента, – кричит Комптон, – пока я не буду знать наверняка!

– Ой, да ладно тебе, – говорит Гарет.

– Парни! – говорит Деннис.

– Мы должны услышать по телефону. Пари есть пари.

– Парни!

– Ты вечно не платишь по счетам, признайся.

– Набери номер еще раз.

– Парни, у нас полно работы, – говорит Деннис. – Думаю, сегодня мы еще успеем добить тот патч.

Хлопает меня по плечу и задорно переспрашивает:

– Верно, Малыш?

– Сегодня уже завтра, – поправляет его Гарет.

– А что, если он все‑таки упал?

– Ничего подобного. Это выходки Хосе, говорят тебе.

– Линия занята!

– Так звони по другой!

– Загляни в ARPANET, парень.

– Башкой думай.

– Звони в другой телефон‑автомат!

– Набирай по очереди.

– Невероятно, но все линии заняты.

– Так освободи их.

– Я не господь бог.

– Так тащи его сюда, приятель.

– Ты соображаешь, брат? Они звонят наперебой!

Деннис перешагивает через стопку коробок из пиццерии, проходит мимо печатной машины, хлопает ладонью по корпусу PDP‑10, а затем стучит себя в грудь кулаком, прямо в надпись Смерть идет с Запада.

– Работаем, парни!

– Ох, да брось ты, Деннис.

– Уже пять часов утра!

– Нет, давайте все выясним.

– Дело не терпит, парни. Пора работать.

В конце концов, компания принадлежит Деннису, и это он раздает наличные каждую неделю. Впрочем, я не припомню, чтобы кто‑то из нас покупал хоть что‑нибудь, кроме комиксов да свежих номеров «Роллинг Стоун». Все остальное выдает Деннис, даже зубные щетки в уборной в подвальном этаже. Всему, что было важно знать, его научили во Вьетнаме. Деннис часто нам повторяет, что только закладывает фундамент, лепит свой маленький ксерокс с «Ксерокса». Свои деньги он зарабатывает на заказах из Пентагона, но, в принципе, его куда больше интересует технология передачи файлов по кабелю.

И века не пройдет, как ARPANET начнут встраивать прямо в головы, уверяет он. У каждого из нас в основании черепа окажется маленький компьютерный чип, с помощью которого мы сможем отправлять друг другу сообщения на электронные доски объявлений – просто силой мысли. Сплошное электричество, говорит он. Фарадей. Эйнштейн. Эдисон. Уилт Чемберлен[109]будущего.

Такая мысль мне по душе. Это круто. Это возможно. Если идеи Денниса когда‑нибудь осуществятся, люди и думать забудут про телефонные линии. Нам никто не верит, но это чистая правда. Когда‑нибудь будет достаточно подумать – и желание исполнится. Выключить свет – и лампа сразу гаснет. Сварить кофе – и автомат оживает.

– Брось, мужик, потерпи хоть пять минуточек.

– Договорились, – соглашается Деннис. – Еще пять минут. Не больше.

– Эй, у нас все фреймы залинкованы? – спрашивает Гарет.

– А как же.

– Попробуй вон оттуда.

– Если есть сигнал, будет и звонок.

– Давай, Малыш, тащи туда свою задницу. Запускай «блю‑бокс».

– Ловись, рыбка!

Свой первый детекторный приемник я собрал в семь лет. Немного проволоки, бритвенное лезвие, огрызок карандаша, наушник, пустая картонка из‑под туалетной бумаги. Множество слоев алюминиевой фольги и пластика в качестве конденсатора, все крепится на одном‑единственном винтике. Без батареек. Схему взял из комикса про Супермена. Приемник ловил всего одну станцию, но это было неважно. Я забирался под одеяло и слушал его по ночам. За стенкой ссорились предки, они вечно заводились с пол‑оборота. Вмиг переключались со смеха на слезы и обратно. Когда станция прощалась со слушателями, я прикрывал наушник ладонью и впитывал щелчки.

Только потом, уже собрав другое радио, я выяснил, что антенну можно сунуть в рот. Тогда и прием получше, и посторонние шумы не так донимают.

Знаете, когда корпишь над программой, происходит то же самое: мир вокруг уменьшается и застывает. Забываешь обо всем. Попадаешь в особую зону, где оглянуться назад уже не получится. Звуки и свет подталкивают тебя вперед. Набираешь скорость, несешься все дальше и дальше. Переменные выстраиваются самым благоприятным образом. Звук закачивается внутрь через воронку, как взрыв наоборот. Все сближается, стремясь в единственную точку. И неважно, над чем ты ломаешь голову – над программой распознавания речи, или шахматным симулятором, или над вертолетным радаром по заказу «Боинга»; единственное, что тебя заботит, это следующая строка программы, которая уже спешит к тебе. В хороший день они бегут тысячами, эти строчки. В плохой день не получается понять, где именно они сбили строй.

Мне по жизни не очень‑то везет, хотя я не жалуюсь, тут уж ничего не попишешь. Но на этот раз я устанавливаю связь за рекордные пару минут.

– Стою на Кортленд‑стрит, – говорит женщина на другом конце.

Я разворачиваюсь в кресле и потрясаю в воздухе кулаком:

– Есть!

– У Малыша есть контакт.

– Малыш!

– Подожди, я сам с ней поговорю.

– Прошу прощения? – говорит она.

У меня под ногами разбросаны куски пиццы и пустые бутылки из‑под содовой. Парни спешат ко мне, пинают их ногами, из одной коробки улепетывает испуганный таракан. Я подключил к компьютеру двойной микрофон: пенопластовые кружки вырезаны из упаковочного материала, стойка согнута из проволочной вешалки. Мой микрофон крайне чувствителен, у него низкий уровень искажений, я сам его сделал, просто две маленькие пластины с небольшим зазором, изолированные. Динамики тоже самопальные, я сотворил их из радиоотбросов.

– Вы гляньте только, – говорит Комптон, щелкая пальцем по большим пенопластовым кружкам моего микрофона.

– Прошу прощения? – повторяет женщина.

– Это вы меня извините. Привет, меня зовут Комптон, – говорит он, выдавливая меня с кресла.

– Здравствуйте, Колин.

– Он все еще там, наверху?

– На нем черный комбинезон.

– Говорил же вам, он не падал.

– Ну, не совсем рабочий комбинезон. Скорее, спортивный костюм с треугольным вырезом по горлу. Расклешенные брючины. Он держится с достоинством и чрезвычайно уравновешен.

– Что, простите?

– Вот провалиться мне, – говорит Гарет. – «Уравновешен»? Она живая? Откуда вообще берутся такие слова?

– Заткнись, – говорит Комптон, снова поворачиваясь к микрофону. – Мэм? Алло! Там, наверху, только один человек, правильно?

– Ну, какие‑то помощники у него должны быть.

– То есть?

– Ну, невозможно же перебросить канат с одной башни на другую. Я хочу сказать – в одиночку. У него, должно быть, целая команда.

– Вы еще кого‑то видите?

– Только полицейских.

– И давно он наверху?

– Приблизительно сорок три минуты, – отвечает она.

– «Приблизительно»?

– Я вышла из подземки в семь пятьдесят.

– А, хорошо.

– И он едва успел начать.

– О'кей. Я понял.

Комптон старается одной рукой прикрыть оба микрофона, но в итоге сдается и, отвернувшись к нам, просто крутит пальцем у виска.

– Благодарю вас за помощь.

– Мне не сложно, – говорит она. – Ой.

– Вы еще тут? Алло.

– Вот, он опять пошел. Снова переходит на другую сторону.

– А сколько всего было переходов?

– Сейчас уже в шестой или в седьмой раз. Только теперь он что‑то торопится. Очень‑очень торопится.

– Он что, бежит по канату?

На заднем плане слышен всплеск аплодисментов, и Комптон отстраняется от микрофона, чуть поворачивается в кресле.

– Эти чертовы штуки похожи на леденцы, – говорит он.

Склонившись к микрофону, делает вид, что облизывает его.

– Похоже, там у вас вечеринка что надо, мэм. Сколько народу собралось?

– Только на этом углу, ну, должно быть, шесть или семь сотен человек, а то и больше.

– Как вы думаете, он еще долго будет ходить по канату?

– Ох, ничего себе!

– Что это было?

– Ну, просто я опаздываю.

– Задержитесь еще хоть на минутку, прошу вас.

– Хорошо, но я ведь не смогу весь день стоять и разговаривать…

– А что делают копы?

– Полицейские расположились вдоль всей крыши. Думаю, они хотят заманить его обратно. Ммм… – умолкает она.

– Что? Алло!

Тишина.

– Что происходит? – тревожится Комптон.

– Ну, два вертолета прилетели. Только очень уж они близко.

– Совсем близко?

– Надеюсь, они не сдуют его с каната.

– И насколько они близки?

– Что‑то около семидесяти ярдов. Но не больше сотни. Все, теперь уже улетают. Боже мой.

– Что там?

– Ну, полицейский вертолет отлетел подальше.

– Так?

– Силы небесные…

– А теперь?

– Сейчас, в эту самую секунду, он машет рукой. Склонился над проволокой, удерживает шест на колене. Точнее, на бедре. На правом бедре.

– Серьезно?

– И он машет рукой.

– Откуда вы знаете?

– По‑моему, это называется «салютовать».

– Что делать?

– Ну, приветствовать публику. Он опустился на проволоку, балансирует, убрал одну руку с шеста, и он, в общем, да, он нам салютует.

– Как вы разглядели?

– Вот я и попалась, – говорит она.

– Что? С вами все в порядке? Леди?

– Нет‑нет, все хорошо.

– Вы еще с нами? Алло!

– Прошу прощения?

– Как вам удалось так ясно его рассмотреть?

– Стекла.

– А?

– Я наблюдаю за ним сквозь стекла. Мне сложно сразу держать и стекла, и трубку. Подождите секундочку, пожалуйста.

– «Сквозь стекла»? – недоумевает Деннис.

– У вас при себе бинокль? – спрашивает Комптон. – Алло. Алло! У вас бинокль?

– Да, да, театральный бинокль.

– Иди ты! – восторгается Гарет.

– Я вчера была на выступлении Мараковой.[110]В АТБ. И забыла вернуть его. Бинокль то есть. Кстати говоря, она великолепна. Они танцевали с Барышниковым.[111]

– Алло. Алло!

– В сумочке. Бинокль всю ночь пролежал в моей сумочке. Такой удачный конфуз.

– «Конфуз»? – радуется Гарет. – Эта дамочка жжет!

– Захлопни пасть, – командует Комптон, прикрывая микрофон. – Вам видно его лицо, мэм?

– Минутку, пожалуйста.

– Где теперь вертолет?

– О, далеко.

– А этот парень, он по‑прежнему салютует?

– Одну минуточку, пожалуйста.

Похоже, она убирает телефонную трубку от лица, какое‑то время мы слышим лишь веселое гудение толпы, смешанные в кучу крики и хлопки, и мне вдруг уже ничего не хочется знать, только бы она вернулась к нам, забудьте про канатоходца, я хочу услышать эту женщину с биноклем, ее глубокий голос, эти забавные интонации в слове конфуз. Мне думается, она не особо молода, но это не так уж важно, дело не в моем влечении, не в этом смысле. Я не запал на нее, ничего подобного. У меня в жизни не было подружки; ну и что, обходился же до сих пор. Мне просто нравится звук ее голоса. И потом, это ведь я до нее дозвонился.

Кажется, ей лет тридцать пять или даже больше, у нее изящная шея и юбка‑карандаш, но, кто знает, ей может быть все сорок, или сорок пять, она может быть даже старше, волосы уложены лаком, а в сумочке болтается запасная пара вставных челюстей. Как ни крути, она, сдается мне, настоящая красавица.

Деннис отступил в самый угол, качает головой и улыбается. Комптон водит по столу пальцем, Гарет пытается не захохотать. А мне хочется одного: чтоб они выметались с моего рабочего места. Хватит уже пользоваться моими вещами, я имею полное право на собственное оборудование.

– Спроси, как она там оказалась, – шепчу я.

– Малыш снова заговорил!

– Ты в порядке, Малыш?

– Просто спроси ее.

– Не будь занудой, – рекомендует Комптон.

Он откидывается на спинку и смеется, прикрывает мой микрофон обеими руками и начинает подпрыгивать в кресле. Топает по полу, и коробки из‑под пиццы разлетаются в стороны.

– Извините, – говорит женщина. – На линии какие‑то помехи.

– Спроси, сколько ей лет. Давай же, спрашивай.

– Заткнись, Малыш.

– Сам ты заткни… Заткнись, Комптон.

Комптон щелкает меня по лбу.

– Делай, как Малыш говорит!

– Ну, давай, просто спроси ее.

– Американская конституция гарантирует право удовлетворять похоть.

Гарет наконец ржет в полный голос, и Комптон снова зависает над микрофоном:

– Вы все еще с нами, мэм?

– На связи, – говорит она.

– Наш парень все еще салютует?

– Нет, теперь он стоит на проволоке. Полисмены тянутся к нему. С края крыши.

– А вертолет?

– Даже не видать.

– Наш зайка больше не скачет?

– Извините?

– Этот парень, он подпрыгивал на канате, как зайчик. Больше не прыгает?

– Этого я не видела. Нет, он не прыгал. Какой еще зайчик?

– С одной ноги на другую, типа того.

– Он настоящий артист.

Гарет прыскает в кулак.

– Вы меня записываете?

– Нет‑нет‑нет, честное слово.

– Я слышу голоса на заднем плане.

– Мы в Калифорнии. Все в полном порядке, даже не беспокойтесь. Мы занимаемся компьютерами.

– Только не надо меня записывать.

– И в мыслях не имели. А вы молодец.

– Такие вещи запрещены законом.

– Разумеется.

– Так или иначе, мне давно следует…

– Еще немножко, – говорю я, сгибаясь над столом через плечо Комптона.

Комптон отпихивает меня, не оборачиваясь, и спрашивает, не нервничает ли канатоходец. Женщина на том конце провода не торопится с ответом, словно обсасывает саму идею и не спешит проглотить.

– Что ж, он выглядит вполне спокойным. Вернее, его тело. Оно исполнено спокойствия.

– Значит, его лица вам не видно?

– Не то чтобы нет…

Она начинает гаснуть, словно не желает больше разговаривать, блекнет на горизонте, но мне так хочется, чтобы она осталась, даже не знаю почему, у меня такое чувство, будто она приходится мне родной тетей или вроде того, будто мы знакомы много лет, и это, конечно, невозможно, но мне уже на все плевать, и я хватаю микрофон, разворачиваю в сторону от Комптона и говорю:

– Вы работаете в одном из этих зданий, мэм?

Комптон запрокидывает голову, чтобы опять захохотать, Гарет хватает меня за промежность, и я одними губами говорю ему: «Козел».

– Ну да, я библиотекарь.

– Правда?

– «Хоук, Браун и Вуд». В справочном отделе.

– Как вас зовут?

– На пятьдесят девятом этаже.

– Ваше имя?

– Право, я даже не уверена, стоит ли мне…

– Я не хотел вас смутить.

– Нет, нет.

– Меня зовут Сэм. Я работаю в исследовательском центре. Сэм Питерс. Мы занимаемся компьютерами. Я программист.

– Понятно.

– Мне восемнадцать лет.

– Поздравляю! – смеется она.

Наверное, ей слышно, как я заливаюсь краской на своем конце линии. Гарет складывается пополам, так ему смешно.

– Сейбл Сенаторе, – произносит она наконец мягким, текучим голосом.

– Сейбл?

– Совершенно верно.

– Могу ли я спросить?..

– Да?

– Сколько вам лет?

Снова молчание.

Парни корчатся от смеха, но у нее такой милый голос, что мне не хочется вешать трубку. Я пытаюсь вообразить ее себе – там, под этими высокими башнями, с обращенным к небу лицом, с театральным биноклем на цепочке, как она готовится вернуться к работе, в какой‑то адвокатской конторе с деревянными панелями стен и с кофейными кружками.

– Сейчас половина девятого утра, – говорит она.

– Простите?

– Как правило, свидания назначают на более поздний час.

– Извините, пожалуйста.

– Что ж, мне двадцать девять лет, Сэм. Старовата для вас.

– О.

Ну точно: Гарет сразу давай ковылять по залу, будто он согнутый годами старик с палочкой, Комптон издает пещерное уханье, и даже Деннис придвигается ближе, чтобы шепнуть мне: «Любовничек».

Затем Комптон отодвигает меня от стола, лопоча что‑то про свое пари и про то, что ему обязательно надо все выяснить.

– Где он, Сейбл? Где он сейчас?

– Это снова Колин?

– Комптон.

– Он стоит почти у самой Южной башни.

– А каково расстояние от одной башни до другой?

– Сложно сказать. Где‑то пара сотен… О, вот это скорость!

Вокруг нее страшный шум, и свист, и улюлюканье, и восторженные вопли, словно все срывается вдруг с петель, скатывается в один снежный ком, и я думаю о тысячах зрителей, сошедших с поездов и автобусов, впервые представляю их себе и жалею, что там нет меня, рядом с ней, и у меня слабеют колени.

– Он снова улегся? – спрашивает Комптон.

– Нет‑нет, ни в коем случае. Он закончил.

– Он свернул выступление?

– Просто ушел с каната. Снова салютовал, помахал рукой и сошел с каната на крышу. Очень быстро. Убежал, можно сказать.

– Все кончено?

– Блин.

– Я выиграл! – ликует Гарет.

– Только не это. Он закончил? Вы уверены? Это все?

– Полиция встречает его на краю крыши. Они забрали у него шест. Вы только послушайте.

– Он закончил? Алло? Вы меня слышите?

Рядом с телефонной трубкой ревут аплодисменты, радостно кричат люди, множество людей. Комптон выглядит расстроенным, а Гарет крутит перед ним пальцами, словно отсчитывая купюры. Я приникаю ближе к микрофону.

– Сейбл, – начинаю я.

– Ну вот, – говорит она, – теперь мне действительно пора.

– Прежде чем вы уйдете…

– Это Сэмюэль?

– Разрешите задать вам личный вопрос?

– Ну, полагаю, вы уже его задали.

– Вы не оставите мне номер своего телефона? – спрашиваю я.

Она смеется, ничего не отвечает.

– Вы замужем?

Новый смешок, с ноткой сожаления.

– Простите, – говорю я.

– Нет.

– Что вы сказали?

Я никак не могу сообразить, на что она ответила «нет»: на просьбу оставить свой телефон, или на вопрос о замужестве, или, может, сразу на все, но затем она тихо смеется, и этот смешок гаснет в общем гвалте толпы.

Комптон роется в кармане, выгребая деньги. Пятидолларовую бумажку он толкает по столу к Гарету.

– Мне тут подумалось…

– Правда, Сэм, мне нужно бежать.

– Я не какой‑нибудь урод.

– Позвольте откланяться.

Раздаются гудки. Я поднимаю голову: Гарет и Комптон откровенно на меня таращатся.

– «Откланяться»! – ликует Гарет. – Вот тебе! «Уравновешенный»!

– Заткнись, ладно?

– «Конфуз»!

– Умолкни, зараза.

– Наш мальчик обиделся!

– Кое‑кто влюбился, – с ухмылкой говорит Комптон.

– Да я просто подкалывал ее. Дурачился.

– «Позвольте откланяться»!

– «Не оставите ли телефончик»?!

– Захлопни рот.

– Эй. Не злите Малыша.

Я подхожу к аппарату и вновь жму клавишу набора, но гудки следуют друг за другом, трубку никто не берет. На лице у Комптона странное выражение, словно он видит меня в первый раз, будто мы с ним едва знакомы, но я плевать на это хотел. Набираю снова: телефон продолжает звонить. Я воображаю, как Сейбл отходит от будки, идет по улице, заходит в одну из башен Всемирного торгового центра, поднимается на пятьдесят девятый этаж, кругом сплошь деревянные панели да полки с папками для бумаг, она говорит «Привет!» адвокатам, усаживается за свой стол, закладывает за ухо карандаш.

– Как называлась та адвокатская фирма?

– «Позвольте откланяться», – говорит Гарет.

– Лучше выкинь из головы, – советует Деннис. Он стоит рядом с моим столом в своей футболке, волосы взлохмачены.

– Она уже не вернется, – говорит Комптон.

– Отчего ты так уверен?

– Женская интуиция, – фыркает он.

– Пора бы нам заняться тем патчем, – говорит Деннис. – За дело!

– Нет уж, дудки, – говорит Комптон. – Я сваливаю домой. Не спал уже год.

– Сэм? Что скажешь?

Это он про ту программу, из Пентагона. Мы подписывали бумагу о неразглашении. Довольно простая задачка. Любой ребенок справится – это я так думаю. Всего‑то дел: берешь программу радара, вбиваешь в нее силу гравитации, может, еще добавляешь какие‑то вращательные дифференциалы – и сразу понятно, где приземлится тот или иной снаряд.

– Малыш?

Когда включаются сразу много компьютеров, комната начинает гудеть. Это не просто «белый шум». Это такой особенный гул, от которого начинает казаться, что на самом деле ты – почва под небом, синий гул, звучащий вверху и вокруг тебя, но если на нем сосредоточиться, он станет слишком громким и надоедливым, а тебя самого сделает крошечной песчинкой. Ты запечатан, закупорен им: проводами, трубами, неустанным бегом электронов, да только на самом деле никакого движения нет, абсолютно никакого.

Я отхожу к окну. Это подвальная амбразура, в которую не заглядывает солнце. Вот чего я никак не могу взять в толк: на кой вставлять окна в подвалах? Однажды я пытался его открыть, но рама даже не шелохнулась.

Могу поспорить, снаружи уже рассвело.

– Позвольте откланяться! – говорит Гарет.

Нестерпимо хочется пересечь комнату и ударить его, со всей силы, по‑настоящему ударить, сделать ему больно, – но я сдерживаюсь.

Усаживаюсь за пульт, жму клавишу выхода, «N», потом «Y», выхожу из «блю‑бокса». Хватит на сегодня телефонных развлекух. Открываю интерфейс программирования, ввожу свой пароль: samus17. Мы уже шесть месяцев корпим над этим проектом, а Пентагон потратил на него годы. Случись новая война, моя программа пойдет в ход – это уж точно.

Я поворачиваюсь взглянуть на Денниса. Уже сгорбился над своим пультом.

Программа загружается. Слышно, как щелкает.

В работе над новой программой есть свой кайф. Это классно. И довольно просто. Можно забыть об отце с матерью, вообще обо всем. На столе перед тобой раскидывается целая страна. Америка. Ты первооткрыватель, тебе открыты все пути. Программирование – это связь, доступ, шлюзы. Это как командная игра в шепот: если хоть кто‑то ошибется, придется вернуться и все начинать сначала.