Рене Декарт. [Об основах человеческого познания]

[Об основах человеческого познания]

[О методе познания]

Всякая наука есть достоверное и очевидное познание, и тот, кто сомневается во многих вещах, не более сведущ, чем тот, кто о них никогда не думал, но при этом первый кажется более несведущим, чем последний, если о некото­рых вещах он составил ложное мнение; поэтому лучше не заниматься вовсе, чем заниматься предметами настолько трудными, что, будучи не в состоянии отличить в них истинное от ложного, мы вынуждены допускать сомни­тельное в качестве достоверного, ибо в этих случаях на­дежда на приумножение знания не так велика, как риск его убавления. И таким образом, этим положением мы от­вергаем все те познания, которые являются лишь правдо­подобными, и считаем, что следует доверять познаниям только совершенно выверенным, в которых невозможно усомниться. <…>

Надо заметить, что мы приходим к познанию вещей двумя путями, а именно посредством опыта или дедукции. Вдобавок следует заметить, что опыт­ные данные о вещах часто бывают обманчивыми, дедук­ция же, или чистый вывод одного из другого, хотя и может быть оставлена без внимания, если она неочевидна, но ни­когда не может быть неверно произведена разумом, даже крайне малорассудительным. И мне кажутся малополез­ными для данного случая те узы диалектиков, с помощью которых они рассчитывают управлять человеческим рас­судком, хотя я не отрицаю, что эти же средства весьма пригодны для других нужд. Действительно, любое заблуж­дение, в которое могут впасть люди (я говорю о них, а не о животных), никогда не проистекает из неверного вывода, но только из того, что они полагаются на некоторые малопонятные данные опыта или выносят суждения опро­метчиво и безосновательно. <…>

Кроме того, напомним, что никогда не следует смеши­вать вообще никакие предположения с нашими суждения­ми об истине вещей. Это замечание имеет немаловажное значение: ведь нет более веской причины, почему в обще­принятой философии еще не найдено ничего столь оче­видного и достоверного, что не могло бы привести к спору, чем та, что ученые, не довольствуясь познанием вещей ясных и достоверных, сперва осмелились высказаться и о вещах темных и неведомых, которых они коснулись по­средством только правдоподобных предположений; затем они сами мало-помалу прониклись полным доверием к ним и, без разбора смешиваяих с вещами истинными и очевид­ными, в конце концов не смогли заключить ничего, что не казалось бы зависимым от какого-либо положения такого рода и потому не было бы недостоверным.

Но чтобы далее нам не впасть в то же самое заблужде­ние, рассмотрим здесь все действия нашего разума, по­средством которых мы можем прийти к познанию вещей без всякой боязни обмана, и допустим только два, а имен­но интуицию и дедукцию.

Под интуицией я подразумеваю не зыбкое свидетель­ство чувств и не обманчивое суждение неправильно сла­гающего воображения, а понимание... ясного и внимательного ума, настолько легкое и отчетливое, что не остается совершенно никакого сомнения относительно того, что мы разумеем, или, что то же самое, несомненное понимание ясного и внимательного ума, которое порож­дается одним лишь светом разума и является более прос­тым, а значит, и более достоверным, чем сама дедукция, хотя она и не может быть произведена человеком непра­вильно, как мы отмечали ранее. Таким образом каждый может усмотреть умом, что он существует, что он мыслит, что треугольник ограничен только тремя линиями, а шар — единственной поверхностью и тому подобные ве­щи, которые гораздо более многочисленны, чем замечает большинство людей, так как они считают недостойным обращать ум на столь легкие вещи. <…>

Впрочем, может возникнуть сомнение, почему к интуиции мы добавили здесь другой способ познания, заключаю­щийся в дедукции, посредством которой мы постигаем все то, что с необходимостью выводится из некоторых дру­гих достоверно известных вещей. Но это нужно было сде­лать именно так, поскольку очень многие вещи, хотя сами по себе они не являются очевидными, познаются досто­верно, если только они выводятся из истинных и извест­ных принципов посредством постоянного и нигде не пре­рывающегося движения мысли, ясно усматривающей каж­дую отдельную вещь; точно так же мы узнаем, что послед­нее звено какой-либо длинной цепи соединено с первым, хотя мы и не можем обозреть одним взором глаз всех промежуточных звеньев, от которых зависит это соедине­ние, — узнаем, если только мы просмотрели их последова­тельно и помнили, что каждое из них, от первого до послед­него, соединено с соседним. Итак, мы отличаем здесь ин­туицию ума от достоверной дедукции потому, что в послед­ней обнаруживается движение, или некая последователь­ность, чего нет в первой, и, далее, потому, что для дедук­ции не требуется наличной очевидности, как для интуи­ции, но она, скорее, некоторым образом заимствует свою достоверность у памяти. Вследствие этого можно сказать, что именно те положения, которые непосредственно выво­дятся из первых принципов, познаются в зависимости от различного их рассмотрения то посредством интуиции, то посредством дедукции, сами же первые принципы — только посредством интуиции, и, напротив, отдаленные следствия — только посредством дедукции.

Эти два пути являются самыми верными путями к зна­нию, иум не должен допускать их больше — все другие надо отвергать, как подозрительные и ведущие к заблуж­дениям; однако это не мешает нам поверить, что те вещи, которые были открыты по наитию, более достоверны, чем любое познание, поскольку вера в них, как и всякая вера в загадочные вещи, является действием не ума, а воли, и, если бы она имела основания в разуме, их прежде всего можно и нужно было бы отыскивать тем или другим из уже названных путей, как мы, быть может, когда-нибудь покажем более обстоятельно.

<…>

Для разыскания истины вещей необходим метод.

Смертными владеет любопытство настолько слепое, что часто они ведут свои умы по неизведанным путям без всякого основания для надежды, но только для того, чтобы проверить, не лежит ли там то, чего они ищут; как если бы кто загорелся настолько безрассудным желанием найти сокровище, что беспрерывно бродил бы по дорогам, высматривая, не найдет ли он случайно какое-нибудь сокро­вище, потерянное путником. Точно так же упражняются почти все химики, большинство геометров и немало фило­софов; я, правда, не отрицаю, что они иногда блуждают до такой степени удачно, что находят нечто истинное, однако я признаю по этой причине не то, что они более усердны, а лишь то, что они более удачливы. Но гораздо лучше ни­когда не думать об отыскании истины какой бы то ни было вещи, чем делать это без метода: ведь совершенно несом­ненно, что вследствие беспорядочных занятий такого рода и неясных размышлений рассеивается естественный свет и ослепляются умы; и у всех тех, кто привык таким обра­зом бродить во мраке, настолько ослабляется острота зрения, что впоследствии они не могут переносить яркого света; это подтверждается и на опыте, так как очень часто мы видим, что те, кто никогда не утруждал себя науками, судят о встречающихся вещах гораздо более основательно и ясно, чем те, кто все свое время проводил в школах. Под методом же я разумею достоверные и легкие правила, строго соблюдая которые человек никогда не примет ни­чего ложного за истинное и, не затрачивая напрасно ни­какого усилия ума, но постоянно шаг за шагом приумно­жая знание, придет к истинному познанию всего того, что он будет способен познать.

Здесь же следует отметить два пункта: не принимать безусловно ничего ложного за истинное и достигать позна­ния всех вещей, ибо если мы не знаем какую-либо вещь из тех, которые мы можем знать, то лишь потому, что мы никогда не замечали никакого пути, который вел бы нас к такому познанию, или потому, что мы впали в противоположное заблуждение. Но если метод правильно объяс­няет, каким образом следует пользоваться интуицией ума, чтобы не впасть в заблуждение, противное истине, и ка­ким образом следует отыскивать дедуктивные выводы, чтобы прийти к познанию всех вещей, то, мне кажется, для того чтобы он был совершенным, не нужно ничего дру­гого, поскольку невозможно приобрести никакого знания, кроме как посредством интуиции ума или дедукции, как уже было сказано раньше. Ведь он не может простирать­ся и до того, чтобы указывать, каким образом следует совершать эти действия, ибо они являются первичными и самыми простыми из всех, так что, если бы наш разум не мог пользоваться ими уже раньше, он не воспринял бы никаких предписаний самого метода, сколь бы легки они ни были. Другие же действия ума, которыми диалектика силится управлять с помощью этих двух первых, здесь бесполезны, или, скорее, их нужно отнести к числу пре­пятствий, так как невозможно прибавить к чистому свету разума ничего, что бы некоторым образом его не помрачило.

<…>

Подобно тому как обилие законов нередко дает повод к оправданию пороков и государство лучше управляется, если законов немного, но они строго соблюдаются, так и вместо большого числа правил, составляющих логику, я заключил, что было бы достаточно четырех следующих, лишь бы только я принял твердое решение постоянно соблюдать их без единого отступления.

Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.

Второе – делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье – располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

И последнее – делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено.

Те длинные цепи выводов, сплошь простых и легких, которыми геометры обычно пользуются, чтобы дойти до своих наиболее трудных доказательств, дали мне возможность представить себе, что и все вещи, которые могут стать для людей предметом знания, находятся между собой в такой же последовательности. Таким образом, если воздерживаться от того, чтобы принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и всегда соблюдать порядок, в каком следует выводить одно из другого, то не может существовать истин ни столь отдаленных, чтобы они были недостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть. Мне не составило большого труда отыскать то, с чего следовало начать, так как я уже знал, что начинать надо с простейшего и легко познаваемого.