Философия в духовной культуре общества

К. Поппер

КАКОЙ МНЕ ВИДИТСЯ ФИЛОСОФИЯ

VI

В этом разделе я перечислю некоторые взгляды на философию и философскую деятельность, которые обычно считаются для нее характерными, но лично мне кажутся неудовлетворительными. Раздел можно назвать: “Какой я не вижу философию”.

1. Я не вижу философию решающей лингвистические головоломки, хотя уяснение смысла высказываний порой является ее необходимой предварительной задачей.

2. Я не вижу философию как ряд произведений искусства, как впечатляющее, оригинальное изображение мира или умный и необычный способ его описания. Мне кажется, подобная трактовка философии является неуважением к великим философам. Великие философы не занимались эстетическими проблемами. Они не занимались построением умных систем. Их. как и всех великих ученых, прежде всего интересовали поиски истины, поиски правильного решения подлинных проблем. Я считаю историю философии существенной частью истории поисков истины и отвергаю ее чисто эстетическую трактовку, несмотря на значимость красоты не только для философии, но и для науки в целом.

Я сторонник интеллектуальной смелости. Мы не можем одновременно заниматься поисками истины и быть интеллектуальными трусами. Стремящийся к истине должен осмелиться быть мудрецом — он должен осмелиться быть революционером в сфере мышления.

3. Продолжительная история создания философских систем не видится мне таким интеллектуальным построением, в котором использованы все возможные идеи, а истина может возникнуть в качестве побочного продукта. Мне кажется, мы будем несправедливы к подлинно великим философам прошлого, если хоть на миг усомнимся, что каждый из них отказался бы от своих, пусть и блестящих, взглядов, убедившись, что они ни на шаг не приближают его к истине (именно так и следует поступать.) (Между прочим, именно поэтому я не считаю настоящими философами Фихте и Гегеля: я не верю в их увлеченность истиной.)

4. Я не вижу философию пытающейся прояснять, анализировать или “эксплицировать” понятия, слова или языки.

Понятия и слова являются только средством для формулирования утверждений, предположений и теорий. Сами по себе понятия и слова не могут быть истинными; они просто употребляются в человеческом языке для описания и доказательства. Наша задача должна заключаться не в анализе значений слов, а в поиске интересных и важных истин, т.е. в поиске правильных теорий.

5. Я не считаю философию средством для обретения ума.

6. Я не считаю философию особого рода интеллектуальной терапией (Витгенштейн), помогающей людям выйти из философских затруднений. По моему мнению, Витгенштейн (в своей последней работе) не показал мухе, как вылезти из мухоловки. В этой неспособной выбраться из мухоловки мухе я вижу поразительный автопортрет самого Витгенштейна (своим примером Витгенштейн подтверждает теорию Витгенштейна так же, как Фрейд — теорию Фрейда).

7. Я не представляю философию занимающейся изучением вопроса о том, как точнее и правильнее выразить ту или иную мысль. Сами по себе точность и правильность мысли не являются интеллектуальными ценностями, и мы не должны стремиться к большей точности и правильности, чем требует конкретная проблема.

8. Точно так же я не считаю философию средством построения основания или концептуальной структуры для решения проблем ближайшего или отдаленного будущего. Так думал Джон Локк. Он хотел написать работу по этике, считая необходимым предварительно разработать соответствующий концептуальный аппарат.

Его “Эссе” целиком состоит из предварительных разработок, а английская философия с той поры погрязла в предварительных рассуждениях (не считая нескольких исключений, например некоторых политических работ Юма).

9. Я также не считаю философию выражением духа времени. Это гегелевская идея, не выдерживающая критики. Действительно, в философии, как и в науке в целом, существует мода. Однако настоящий искатель истины не будет следовать моде: он будет в ней сомневаться и даже ей противостоять.

VII

Все люди — философы. Даже если они не осознают собственных философских проблем, они по меньшей мере имеют философские предрассудки. Большинство таких предрассудков — это принимаемые на веру теории, усвоенные из интеллектуального окружения или через традиции.

Поскольку почти все эти теории не принимаются сознательно, они являются предрассудком в том смысле, что не рассматриваются людьми критически, несмотря на чрезвычайную значимость многих из этих теорий для людей практической деятельности, а также для жизни в целом. Тот факт, что эти широко распространенные и влиятельные теории нуждаются в критическом рассмотрении, является аргументом в пользу профессиональной философии.

Подобные теории являются ненадежной исходной точкой для всех наук, в том числе и для философии. Все философии должны исходить из сомнительных, а порой и пагубных взглядов, относящихся к области некритичного здравого смысла. Их цель — просвещенный, критический здравый смысл: приближение к истине с наименьшим пагубным воздействием на человеческую жизнь.

VIII

Позвольте привести несколько примеров распространенных философских предрассудков.

Существует чрезвычайно влиятельное философское представление о том, что во всех случающихся бедах этого мира (в том, что нам очень не нравится) всегда кто-нибудь виноват: обязательно существует некто, намеренно совершивший этот поступок. Это очень древнее представление. Согласно Гомеру, причиной всех бедствий, пережитых троянцами, были гнев и зависть богов, а виновником несчастий Одиссея — Посейдон. Позднее христианство считало источником зла дьявола. Вульгарный марксизм объяснял, что приходу социализма и воцарению рая на земле препятствует заговор жадных капиталистов.

Теория, считающая войну, нищету и безработицу результатом чьих-либо преступных намерений или злого умысла, относится к области здравого смысла, но в ней отсутствует критическое осмысление происходящего. Такую некритичную теорию, относящуюся к области здравого смысла, я назвал теорией общественного заговора. (Ее можно даже назвать теорией мирового заговора: вспомним посылаемые Зевсом молнии.) Она получила широкое распространение, а в форме вечных поисков козла отпущения нередко вдохновляла политическую борьбу, принося множество тяжких страданий.

Одна из способностей теории общественного заговора состоит в том, что эта теория подталкивает к действию настоящих заговорщиков. Но, как показывают критические исследования, заговорщики не достигают намеченных ими целей. Ленин, придерживавшийся теории общественного заговора, сам был заговорщиком, как Гитлер и Муссолини. Но ленинские идеи не реализовались в России так же, как идеи Муссолини и Гитлера не реализовались в Италии и Германии.

Все заговорщики устраивают заговоры потому, что некритически принимают теорию общественного заговора.

Скромным, однако существенным философским вкладом может стать рассмотрение ошибочных моментов теории общественного заговора. Более того, этот вклад повлечет за собой дальнейшие позитивные изменения, например, осознание социальной значимости непреднамеренных последствий человеческих действии, а также предположение о том, что задачей теории общественных наук должен стать поиск общественных отношений, являющихся причиной таких непреднамеренных последствий.

Возьмем проблему войн. Даже такой критически настроенный философ, как Бертран Рассел, считал, что войны объясняются сугубо психологическими причинами — в частности, человеческой агрессивностью. Не отрицая существования агрессивности, я удивлен, что Рассел не заметил, что причиной большинства последних войн явилась не столько собственная агрессивность, сколько страх перед агрессией извне. Это были либо идеологические войны, вызванные боязнью захвата власти заговорщиками, либо войны, которых никто не хотел, но которые были вызваны страхом перед той или иной объективно сложившейся ситуацией. Примером является обоюдный страх агрессии, приводящий к гонке вооружений, а затем и к войне, например к превентивной войне, которую пропагандировал (справедливо), боясь появления водородной бомбы в России, даже такой противник воин и агрессии, как Рассел. (Никто не хотел водородной бомбы; она появилась из-за боязни ее монополизации Гитлером.)

Приведем другой пример философского предрассудка. Существует ошибочное представление о том, что мнение человека всегда определяется его личными интересами. Это учение, которое можно охарактеризовать как выродившуюся форму учения Юма о том, что разум является и должен являться рабом страстей, обычно не применяют к самому себе (в отличие от Юма, учившего скромности и скептицизму по отношению к возможностям разума, в том числе и нашего собственного), однако всегда применяют к тем, чье мнение отличается от нашего. Это мешает нам терпеливо выслушивать противоположные мнения и относиться к ним серьезно, поскольку мы начинаем объяснять их личными интересами другого человека. Это препятствует разумной дискуссии, приводит к вырождению природной любознательности, стремления к поиску истины. Важный вопрос “Какова сущность данного явления?” заменяется в этом случае другим, значительно менее важным вопросом: “Что тебе выгодно? Каковы твои скрытые мотивы?” Это мешает нам учиться у людей с иными взглядами и способствует распаду единства человечества, единства, основанного на общности разума.

Еще одним философским предрассудком является чрезвычайно влиятельный в наше время тезис о том, что конструктивная дискуссия возможна только между людьми со сходными основополагающими взглядами. В рамках этой пагубной догмы любая конструктивная или критическая дискуссия по каким-либо фундаментальным проблемам считается невозможной, поэтому следствия подобных взглядов так же негативны, как и следствия упомянутых выше доктрин.<…>

X

Я считаю, что философия не должна, да и не может, отрываться от науки. Исторически вся западная наука вышла из философских воззрений древних греков на мировой порядок. Общими предками всех ученых и всех философов являются Гомер, Гесиод и досократики.

Их внимание прежде всего было направлено на строение вселенной и поиски нашего места в ней, включая проблему возможности ее познания (которая до сих пор остается ключевой для всей философии). Именно критическое осмысление науки, ее открытий и методов продолжает оставаться центральным моментом философского исследования даже после того, как наука отделилась от философии. По моему мнению, “Математические начала натуральной философии” Ньютона стали величайшим событием, ознаменовавшим величайший интеллектуальный переворот в истории человечества. Их появление свидетельствовало о совершении мечты двухтысячелетней давности, о зрелости науки и о ее отделении от философии. Однако при этом сам Ньютон, как и все великие ученые, оставался философом; он оставался критически настроенным мыслителем и исследователем, скептически относящимся к собственным воззрениям. Вот что он написал в письме к Бентли (25 февраля 1693 г.) по поводу своей теории дальнодействия:

“Мысль о том, что гравитация является природным, неотъемлемым, сущностным свойством материи, позволяющим одному телу воздействовать на другое на расстоянии... кажется мне настолько абсурдной, что я уверен, что ни один из разбирающихся в философии людей никогда не согласится с ней”.

Именно его собственная теория дальнодействия привела его к скептицизму и мистицизму. Он утверждал, что все значительно отдаленные друг от друга области пространства могут моментально непосредственно воздействовать друг на друга благодаря одновременному и вездесущему присутствию единого для всех религий Бога. Таким образом, попытка разрешить проблему дальнодействия привела Ньютона к созданию мистической теории, рассматривающей пространство в качестве Божественного сенсориума. Создав эту теорию, соединившую критическую умозрительную философию с умозрительной религией, он вышел за пределы науки.

Известно, что Эйнштейн руководствовался аналогичными мотивами.

XI

Я признаю, что в рамках философии существуют некоторые чрезвычайно тонкие и вместе с тем наиболее важные проблемы, занимающие естественное и единственно подходящее для них место в академической философии, например проблемы математической логики или, говоря шире, философии математики. Я поражен удивительным прогрессом, происшедшим в этой области на протяжении нашего столетия.

Но поскольку речь идет об академической философии вообще, я обеспокоен влиянием тех, кого Беркли назвал “мелкими философами”. Бесспорно, критика является источником жизненной силы философии. Однако в ней следует избегать мелочного педантизма. Мелкая критика мелких вопросов без осмысления великих проблем космологии, человеческого познания, этики и политической философии и без серьезных, упорных попыток их разрешить кажется мне губительной. Похоже, любая печатная строка, допускающая неправильное толкование, становится основанием для написания очередной критической философской статьи. Мы наблюдаем изобилие схоластических рассуждений в худшем смысле этого слова, все великие идеи тонут в потоке слов. В то же время многие редакторы журналов в качестве доказательства смелости и оригинальности мышления нередко допускают на их страницы самонадеянность и грубость, в прошлом почти не встречавшиеся в философской литературе.

Я считаю, что каждый интеллектуал должен осознавать привилегированность собственной позиции. Его долг— писать как можно проще, понятнее и вежливее. Никогда не следует забывать ни о великих вечных проблемах, стоящих перед человечеством и требующих нового, смелого, но и терпеливого мышления, ни о сократовской мудрости, сознающей, сколь мало она знает. Я думаю, что наряду с борьбой против мелких философов и их мелких проблем главной задачей философии являются критические размышления об устройстве вселенной, о нашем месте в мире, а также о наших познавательных возможностях и способности творить добро и зло.

XII

Мне хочется завершить свою статью несколькими философскими рассуждениями явно неакадемического характера.

Одному из астронавтов, участвовавших в первом полете на Луну, приписывают простое, но мудрое высказывание, сделанное по возвращении на Землю (цитирую по памяти): “За свою жизнь мне удалось повидать другие планеты, однако я всегда стремился на Землю”. Это не просто мудрость, но философская мудрость. Мы не знаем, как вышло, что мы живем на этой прекрасной маленькой планете, или почему для того. чтобы быть прекрасной, ей нужно быть обитаемой. Однако мы существуем именно здесь, и у нас достаточно оснований для удивления и благодарности. Все это похоже на чудо. Наука может сообщить нам лишь то, что во вселенной практически нет материи, а там, где она есть, она пребывает в хаотическом, подвижном состоянии и непригодна для жизни. Конечно, не исключается возможность существования и других обитаемых планет. Однако если НАУГАД выбрать точку в пространстве, то вероятность обнаружения в ней тела, на котором есть жизнь (вычисленная при помощи методов нашей сомнительной космологии), будет равна нулю или почти нулю. Таким образом, жизнь — это редкость, она драгоценна. Мы склонны забывать этот факт. расценивая жизнь дешево, может быть, в силу беспечности, а может быть, потому, что наша прекрасная Земля все же несколько перенаселена.

Все люди — философы в силу того, что занимают ту или иную позицию по отношению к жизни и смерти. Есть люди, которые дешево ценят жизнь, потому что она конечна. Они не догадываются использовать противоположный аргумент: став бесконечной, жизнь утратит свою ценность. Именно постоянный страх ее потерять помогает острее ощутить ценность жизни.

Путь в философию. Антология. М., 2001. С.127—136.

Date: 2015-09-22; view: 488; Нарушение авторских прав