Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Часть первая. По поводу всех, кто перечислен ниже, могу только сказать, что без них не было бы этой книги





Благодарности

По поводу всех, кто перечислен ниже, могу только сказать, что без них не было бы этой книги. Вот те люди, которым я сердечно благодарен:

Грир Кессел Хендрикс

Хезер Нили

Ли, Фред и Стейси Чбоски

Робби Томпсон

Кристофер Маккуорри

Маргарет Меринг

Стюарт Стерн

Кейт Дегенхарт

Марк Макклейн Уилсон

Дэвид Уилкокс

Кейт Уорд

Тим Перелл

Джек Хорнер

Эдуардо Бранифф

 

И наконец…

доктор Эрл Ройм, написавший прекрасное стихотворение,

и Патрик Комо, неточно запомнивший его в возрасте 14 лет.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

25 августа 1991 г.

Дорогой друг!

Обращаюсь к тебе потому, что она сказала: ты способен выслушать и понять, да к тому же ты не пытался перепихнуться кое с кем тогда на тусовке, хотя мог бы. Не старайся, пожалуйста, вычислить, кто она такая, а то, чего доброго, вычислишь и меня, а мне это ни к чему. Людей я буду называть вымышленными именами или описательно, чтоб ты меня не определил. С этой же целью не указываю обратный адрес. Без всякой задней мысли. Честно.

Просто мне нужно убедиться, что где-то есть человек, который способен выслушать и понять, да к тому же не стремится трахнуть все, что движется, хотя мог бы. Короче, я надеюсь, что такие люди существуют.

Мне кажется, ты лучше других сумеешь понять, поскольку ты, по-моему, живая душа и ценишь все, что за этим стоит. По крайней мере, очень надеюсь, потому как другие обращаются к тебе за поддержкой и дружбой, вот и все. По крайней мере, так я слышал.

Ну вот, теперь про мою жизнь. Чтобы ты понимал: живу я и весело, и тоскливо — сам до сих пор не разобрался, как такое возможно.

Убеждаю себя, что дошел до такого состояния из-за своих родичей, и в особенности после того, как мой друг Майкл весной прошлого года ни с того ни с сего перестал ходить в школу и с нами по трансляции заговорил голос мистера Уона.

— Мальчики и девочки, с прискорбием сообщаю о кончине одного из учащихся нашей школы. В пятницу на общем собрании состоится панихида по Майклу Добсону.

Уж не знаю, как по школе разносятся слухи и почему они так часто подтверждаются. Вроде бы дело было в столовой. Точно не помню. Дейв поглядел сквозь свои нелепые очечки да и говорит: Майкл покончил с собой. Его мамаша играла в бридж у кого-то из соседей, и они услышали выстрел.

Что со мной было потом — точно не помню, только мой старший брат примчался в кабинет директора и говорит: не раскисай. А потом обнял меня за плечи и говорит: возьми себя в руки, пока отец домой не пришел. Мы с братом отправились в «Макдональдс», он взял нам картофель фри и стал меня учить играть в пинбол. Даже пошутил, что, мол, благодаря мне уроки промотал, а сам такой: не помогу ли я ему с «шевроле-камаро»? Наверно, на меня смотреть тошно было — раньше мне на пушечный выстрел не разрешалось подходить к его «камаро».

Школьные психологи вызвали к себе тех ребят (раз-два и обчелся), которые реально хорошо относились к Майклу, и попросили каждого сказать несколько слов. Опасались, как видно, что кто-нибудь сотворит над собой нечто подобное, а сами, похоже, дергались, один все время бороду теребил.

Бриджет — она малость чокнутая — сказала, что да, она тоже готова покончить с собой, когда по телевизору реклама начинается. Это на полном серьезе; психологи тут же выпали в осадок. А Карл — безобидный парнишка — сказал, что очень расстроился, но сам никогда бы не смог лишить себя жизни: это грех.

Бородатый опросил всю группу, а под конец и до меня добрался:

— А ты что думаешь, Чарли?

Вот удивительно: я с этим кренделем никогда раньше не сталкивался, потому как он «специалист», так откуда, спрашивается, он мое имя узнал? На мне даже беджика не было, какие в день открытых дверей нацепляют.

— Ну, я думаю вот что: Майкл был хорошим парнем, а почему он так поступил — непонятно. Мне, конечно, сейчас тяжело, но хуже всего — быть в неведении.

Сейчас перечитываю — я такими словами никогда в жизни не излагал. И уж тем более в этом кабинете, когда ревмя ревел. Как начал реветь, так и не останавливался.

Психолог такой: подозреваю, что у Майкла возникали «проблемы в семье», а поделиться было не с кем. В результате он, вероятно, оказался в полном одиночестве и покончил с собой.

Тут я как с цепи сорвался: стал орать этому психологу, что Майкл всегда мог поделиться со мной. У меня началась форменная истерика. Чтобы только меня успокоить, он стал плести, что имел в виду «поделиться с кем-нибудь из взрослых»: с учителем, с психологом. Но меня такими штуками не проймешь, и вскоре к зданию нашей школы подкатил на «камаро» мой брат и меня забрал.

С того дня и до самых каникул учителя меня не дергали и даже завышали оценки, хоть я и не стал умнее. На самом деле я их всех, похоже, нервировал.

Похороны Майкла получились странные: его отец ни слезинки не проронил. А через три месяца ушел из семьи. Во всяком случае, Дейв открытым текстом в столовке так и сказал. Я иногда об этом задумываюсь. Вот интересно: что делалось у Майкла в доме за ужином, перед теликом? Никакой записки он не оставил — ну, или предки ее заныкали. Может, и правда были у них «проблемы в семье». Я без понятия. Если б знать, может, не так бы тоскливо было. Может, прояснилось бы хоть что-нибудь, пусть неутешительное.

Одно знаю точно: мне из-за этого приходит в голову, что у меня, наверно, тоже «проблемы в семье», но у других, как я понимаю, еще покруче проблемы. Типа того, как мою сестру бросил самый первый ее парень — переметнулся к другой — и сестра все выходные плакала.

Папа ей тогда сказал: «Есть люди, которым гораздо тяжелей».

А мама ничего не сказала. Через месяц сестра с новым парнем познакомилась, опять стала быструю музыку гонять. Отец, как всегда, на работе занят. А мама — по дому. А брат всю дорогу возился со своим «камаро». То есть всю весну, а как лето началось — уехал учиться. Он играет в американский футбол за сборную Пенсильванского университета, ему нельзя в отстающих числиться, иначе к играм не допускают, и за лето ему нужно было выровнять баллы.

В семье у нас, по-моему, любимчика нет. Нас трое детей, я самый младший. Мой брат — самый старший. Он классный футболист и машину свою обожает. В серединке — моя сестра, очень симпатичная, парней строит. Я теперь учусь на «отлично», как и сестра, поэтому меня никто не долбает.

Мама перед теликом вечно плачет. Отец много работает, человек он правильный. Моя тетя Хелен говорила, что папу гордыня спасет от кризиса среднего возраста. До меня совсем недавно дошло, что она имела в виду: ему уже сорок стукнуло, а перемен никаких.

Тетю Хелен я любил больше всех на свете. Она была маминой сестрой. Училась в свое время на «отлично», книжки мне давала читать. Папа говорил, что до такого чтива я еще не дорос, но мне нравилось; он, бывало, пожмет плечами и отстанет.

Последние годы своей жизни тетя Хелен провела у нас в доме, потому что с ней приключилось что-то жуткое. От меня скрывали, что с ней произошло, хоть я и расспрашивал. Когда мне было лет семь, я перестал допытываться, но до этого приставал, как все дети, а тетя Хелен — в слезы.

Тут-то отец и залепил мне пощечину. «Будешь знать, как тетю Хелен доводить!» Я вовсе не хотел ее доводить и прикусил язык. Тетя Хелен сказала отцу, чтобы не смел при ней поднимать на меня руку, а он такой: это мой дом, что хочу, то и делаю. Мама промолчала, брат с сестрой тоже.

Больше я ничего не помню, потому что разревелся, и отец велел маме увести меня с глаз долой. А много позже мама, хватив белого вина, рассказала мне, что случилось с ее сестрой. Действительно, многим приходится куда хуже, чем мне. Это точно.

Сейчас буду ложиться спать. Поздно уже. Вон сколько накатал — а тебе читать. Почему я вообще взялся тебе писать: завтра впервые пойду в другую школу, где только старшие классы, и у меня мандраж.

Счастливо.

Чарли

7 сентября 1991 г.

Дорогой друг!

Быть старшеклассником мне не понравилось. Столовка называется «Центр питания», вообще уже. Уроки углубленного английского вместе со мной посещает эта девочка Сьюзен. В средней школе прикольная девчонка была. Фильмами увлекалась, а ее брат, Фрэнк, записывал ей клевую музыку, и Сьюзен нам приносила записи. Но за лето ей сняли брекеты, она подросла, сиськи появились. Теперь на переменах кривляется, как дурочка, особенно если парни рядом трутся. Я считаю, это печально, да и сама Сьюзен ходит как в воду опущенная. Если честно, она вообще делает вид, что в упор не видит меня на углубленном английском, а в коридоре даже не здоровается.

На той беседе с психологами, когда Майкла обсуждали, Сьюзен выболтала, что Майкл ей однажды сказал, будто она самая красивая девочка на свете, хотя у нее тогда брекеты были и все такое. А потом он ей предложил дружить — у нас в школе это было серьезно. В старших классах говорят «встречаться». Они с ним целовались, фильмы обсуждали, и она без него ужасно затосковала, потому что он был ей лучшим другом.

Это, между прочим, удивительно, потому что у нас в школе мальчишки и девчонки не дружили. А Майкл и Сьюзен подружились. Типа как мы с тетей Хелен. Ой, извини. Примерно как мы с тетей Хелен. Это нам на той неделе объясняли. И еще особые случаи пунктуации.

В школе я обычно никуда не лезу, и обратил на меня внимание, похоже, только один парень, Шон. Подкараулил меня после физкультуры и начал сыпать какими-то детскими угрозами, что, мол, устроит мне «головомойку» — это когда тебя окунают головой в унитаз, нажимают на слив, и у тебя волосы кругами плавают. Он, кстати, тоже выглядел как в воду опущенный, о чем я ему и сообщил. Тут он взбесился, полез ко мне с кулаками, а я тогда вспомнил, чему меня брат учил. Брат у меня дерется просто классно.

«Меть в колени, шею и глаза».

Так и я сделал. Врезал этому типу от души. А потом сам же разревелся. И сестре пришлось уйти с уроков — она в самом сильном классе учится, — чтобы отвезти меня домой. Вызывали меня к директору, но даже от занятий не отстранили, ничего такого, потому что кое-кто из ребят успел сказать мистеру Смоллу, из-за чего началась драка.

— Шон сам нарывался. Это была самооборона.

Что верно, то верно. Только я не понял, с чего это Шон ко мне полез. Я ведь ему ничего не сделал. Да и росту во мне — метр с кепкой. Честно. Шон, как видно, не подозревал, что я махаться умею. Я еще его пожалел. Может, и зря. Но я подумал, что у меня еще будет возможность его отбуцкать, если он станет мстить тому парню, который мистеру Смоллу про него сказал, но Шон мстить не стал. В общем, историю эту спустили на тормозах.

Некоторые ребята в коридоре на меня косятся, потому что я, во-первых, не обклеил картинками свой шкафчик, а во-вторых, отметелил Шона, а потом сам же слезу пустил. Это у меня, наверно, эмоции через край.

Дома мне одиноко, потому что сестра, она у нас самая старшая, вечно занята. Брат тоже занят, он в футбол играет за Университет штата Пенсильвания. После сборов тренер сказал, что берет его во второй состав, а когда он освоится, поставит его в основной.

Отец мечтает, чтобы он стал профи и выступал за «Питсбург стилерс». Мама не нарадуется, что он учится бесплатно, потому как моя сестра в футбол не играет, а за двоих платить нашей семье слишком накладно. Из-за этого мама требует, чтобы я вкалывал ради получения академической стипендии.

Значит, буду вкалывать, все равно пока ни с кем здесь не подружился. Вообще-то, я рассчитывал, что моим другом станет парень, который директору сказал правду, но тот, наверно, просто по доброте это сделал.

Счастливо.

Чарли

11 сентября 1991 г.

Дорогой друг!

Времени в обрез, потому что учитель углубленного английского задал нам прочесть одно произведение, а я люблю читать два раза подряд. Называется, между прочим, «Убить пересмешника». [1] Если ты не читал, очень рекомендую, книга интересная. Нам каждый раз задают по нескольку глав, но я так читать не привык. Я сразу половину проглотил.

Короче, хочу тебе рассказать, что видел по телику брата. Я не особенно люблю спортивные передачи, но тут случай особый. Мама сразу заплакала, отец обнял ее за плечи, а сестра заулыбалась, что удивительно, ведь они с братом грызутся как кошка с собакой.

Но моего брата как-никак показывали по телевизору, и на сегодняшний день это был самый клевый момент за две недели моей учебы в старшей школе. Я по нему ужасно скучаю, что удивительно, ведь мы с ним почти не общались, пока он жил дома. А если честно, то и сейчас не общаемся.

Я мог бы тебе сказать, на какой позиции он играет, но, как уже говорил, хочу сохранить анонимность. Надеюсь, ты понимаешь.

Счастливо.

Чарли

16 сентября 1991 г.

Дорогой друг!

Дочитал «Убить пересмешника». Теперь это моя самая любимая книга. Правда, я всякий раз так думаю, пока не прочту следующую. Учитель предложил мне во внеучебное время говорить ему «Билл» и дал почитать еще одну книжку. Он говорит, у меня есть чувство языка и большие способности к восприятию текста; задал мне написать сочинение по книге «Убить пересмешника».

Я упомянул это маме, а она спрашивает, почему же Билл не порекомендовал мне перейти в другой поток, где занимаются ребята из десятого или одиннадцатого класса. Со слов Билла я ей объяснил, что уроки там примерно такие же, как у нас, только произведения более сложные и я от этого ничего не выиграю. Мама сказала: «Не знаю, не знаю» — и обещала подойти к нему в день открытых дверей. А пока что припахала меня помыть посуду, ей в помощь; пришлось согласиться.

На самом деле я терпеть не могу посуду мыть. Я бы вообще ел руками прямо с бумажной салфетки, но сестра говорит, это плохо для окружающей среды. У нас в школе она состоит в клубе «День Земли» — там и с парнями знакомится.

Они с нее пылинки сдувают, непонятно, за какие заслуги; ну, может, потому, что она такая симпатичная. А она их за людей не считает.

Особенно достается одному. Как зовут — не скажу. Но внешность описать могу. Волосы очень хорошие, каштановые, длинные, стянуты в пучок. Думаю, он пожалеет, когда будет оглядываться на прожитые годы. Для моей сестры он всю дорогу записывает кассетные сборники, и все тематические. Например, «Осенние листья». Понапихал туда Smiths. Даже обложку сам оформил. Тут как-то взял напрокат фильм, мы сели смотреть, а как только за ним закрылась дверь, сестра отдала кассету мне.

«Хочешь, Чарли, — забирай».

Ну я и взял, но мне было не по себе — он же для нее старался. Тем не менее послушал. До чего мне понравилось! В особенности одна песня, называется «Asleep» — советую тебе тоже послушать. Рассказал сестре. А через неделю она мне спасибо сказала, потому как этот парень стал ее спрашивать про сборник, и она слово в слово повторила, что я сказал про «Asleep», и он прямо растаял оттого, что она так прониклась. Когда у меня появится девушка, я, надо думать, в грязь лицом не ударю.

Что-то я уклоняюсь от темы. Мой учитель, Билл, мне на это указывал: я, типа, пишу, как говорю. Думаю, по этой причине он и задал мне сочинение на тему «Пересмешника».

Тот парень, который запал на мою сестру, всегда уважительно обращается к нашим родителям. Мама его за это очень полюбила. А отец считает его «мягкотелым». Наверно, потому моя сестра его и гнобит.

Как-то раз, к примеру, наговорила ему всяких гадостей за то, что он лет в пятнадцать или около того не поставил на место хулигана, который терроризировал весь класс. Если честно, я тогда хотел фильм посмотреть, который он принес, и не особо вслушивался в их разборки. Они всю дорогу грызутся, ну, думаю, хоть для разнообразия фильм посмотрю, так и тут никакого разнообразия — сиквел и сиквел.

Короче, она парня долбала четыре сцены подряд, минут десять в общей сложности, и у него слезы хлынули. В три ручья. Оборачиваюсь, а сестра тычет в меня пальцем:

— Смотри. Даже Чарли поставил на место своего обидчика. Смотри.

Парня в краску бросило. Уставился на меня. Затем на нее. А потом замахнулся да и влепил ей пощечину. Не по-детски. Я так и застыл, глазам своим не поверил. Кто бы мог подумать! Этот мальчик, который записывал тематические сборники и сам разрисовывал обложки, влепил моей сестре пощечину — и тут же успокоился.

Но что самое странное: моя сестра никак не отреагировала. Только посмотрела на него спокойным взглядом. Просто уму непостижимо. Моя сестра, которая бесится, если ты ешь какого-нибудь не такого тунца, позволила себя ударить и ничего не сказала. Наоборот, притихла, смягчилась. Попросила меня выйти, что я и сделал. А когда парень ушел, она сказала, что они с ним «встречаются» и что маме с папой ничего знать не нужно.

Думаю, он поставил на место свою обидчицу. Думаю, это логично.

В те выходные моя сестра уделила этому парню гораздо больше времени, чем раньше. И смеялись они больше обычного. В пятницу вечером я взялся читать новую книгу, но у меня башка устала, и я решил телик включить. Спускаюсь в цокольный этаж, а там моя сестра с этим парнем, голые.

Он сверху, у нее ноги раздвинуты во всю ширину дивана. Она на меня шепотом заорала:

— Пошел вон, извращенец.

Ну я и ушел. А на другой день мы всей семьей смотрели, как мой брат играет в футбол. И сестра пригласила этого парня. В котором часу он накануне от нее ушел, неизвестно. А тут сидят, за ручки держатся как ни в чем не бывало. И парень этот говорит, что школьная команда без моего брата совсем разваливается. Папа его поблагодарил. А после его ухода сказал, что этот юноша повзрослел и стал вполне достойным молодым человеком. Мама промолчала. А сестра на меня зыркнула, чтоб не проболтался. В общем, все как-то утряслось.

— Да. Вполне.

Больше ей нечего было сказать. А я представил, как этот парень у себя дома сидит за уроками, а на уме у него — моя сестра, голая. Представил, как они смотрят футбол, который им по барабану, и держатся за руки. Представил, как этот парень блюет в кустах на какой-то вечеринке. А моя сестра это терпит.

И мне от них обоих стало тошно.

Счастливо.

Чарли

18 сентября 1991 г.

Дорогой друг!

Я тебе не рассказывал, что хожу на уроки труда? Ну вот, хожу на уроки труда, и это мой любимый предмет, не считая углубленного английского. Вчера вечером написал сочинение по роману «Убить пересмешника», а сегодня утром сдал его Биллу. Договорились встретиться завтра на большой перемене и обсудить.

К чему я веду: на уроки труда ходит один парень, которого зовут «Никак». Честное слово. Все зовут его «Никак». До чего прикольный парень. Имя «Никак» тянется за ним со средней школы — так его дразнили. Сейчас он, по-моему, в выпускном классе. Ребята сперва говорили ему «Патти», хотя его полное имя — Патрик. И «Никак» не вытерпел. «Послушайте, вы, либо, — говорит, — зовите меня Патрик, либо никак».

Ну, они и заладили: «Никак». И кличка приросла. В то время он только-только переехал в наш район, потому что его отец женился на какой-то здешней тетке. Пожалуй, я больше не буду заключать имя Никак в кавычки, чтобы не отвлекаться и не нарушать поток мысли. Надеюсь, ты не против. Если возникнет путаница, я объясню, что к чему.

Так вот, на уроке труда Никак начал потешно изображать учителя, мистера Кэллагана. Еще и бакенбарды себе пририсовал восковым карандашом. Умереть — не встать. Когда мистер Кэллаган увидел, как Никак изгаляется у шлифовального станка, он даже рассмеялся, потому что сценка получилась не обидная, а просто смешная. Жаль, ты не видел. После отъезда брата я ни разу так не хохотал. Мой брат прикольно рассказывал анекдоты про поляков, что, конечно, нехорошо, но я старался не думать, что это про поляков, а слушал только юмор. До чего потешно.

Да, между прочим: сестра потребовала назад сборник «Осенние листья». Крутит его теперь с утра до вечера.

Счастливо.

Чарли

29 сентября 1991 г.

Дорогой друг!

За последние две недели много чего накопилось, хочу рассказать. Есть хорошие новости, но есть и плохие. Опять же, не понимаю, почему только так и бывает.

Прежде всего: за сочинение по книге «Убить пересмешника» Билл поставил мне тройку. Говорит, у меня рыхлая структура предложений. Теперь пытаюсь с этим бороться. Еще он сказал, что нужно использовать литературные слова, которые обсуждаются на уроках: например, «пышнотелый», «предубежденность». Я бы и рад их сюда вставить, но, по-моему, это будет совсем не к месту.

Если честно, я вообще не понимаю, где они будут к месту. Это не означает, что их вовсе не нужно знать. Знать их нужно, обязательно. Просто я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил «пышнотелый» или «предубежденность». Включая учителей. Зачем же притягивать за уши непонятные слова, которые даже произносить неловко? Не знаю.

Такое же чувство у меня бывает по отношению к кинозвездам, на которых неловко смотреть. Деньжищ у них — не меньше миллиона, а их все тянет в кино сниматься. Взрывают плохих парней. Орут на своих сыщиков. Дают интервью журналам. В особенности одна есть «звезда» — когда вижу ее фотографии, ничего, кроме жалости, не испытываю: никто ее в грош не ставит, но все равно интервью берут. И все интервью — как под копирку.

Вначале журналист сообщает, что именно они заказали в каком-то там ресторане. «Лакомясь китайским куриным салатом, N говорила о любви». И на всех обложках пишется одно и то же: «Со своим новым фильмом / телепрограммой / альбомом N достиг(-ла) вершин славы и успеха».

По мне, лучше, когда звезды в своих интервью стремятся показать, будто они такие, как все, но, если честно, я подозреваю, что это все туфта. Знать бы только, кто ее гонит. Не понимаю, почему эти журналы расходятся такими тиражами. Не понимаю, почему дамочки, ожидая приема у стоматолога, от них не отрываются. В позапрошлую субботу слышал такой разговор:

— Ты смотрела этот фильм? — Указывает на обложку.

— А как же. Мы с Гарольдом ходили.

— И как тебе?

— Она — прелесть.

— Да-да. Очень мила.

— Ой, я такой рецепт списала!

— Диетический?

— Угу.

— Сможешь мне завтра передать?

— Нет, завтра не смогу. Ты попроси Майка, чтобы он по факсу Гарольду переслал, договорились?

— Хорошо.

Потом эти дамочки завели речь как раз о той актрисе, про которую я только что тебе говорил, и начали возмущаться:

— Я считаю, это позор.

— Ты читала интервью в «Уютном доме»?

— Пару месяцев назад?

— Угу.

— Позор.

— А в «Космополитен» читала?

— Нет.

— Господи, практически слово в слово.

— Не понимаю, за что к ней столько внимания.

Оттого что одной из этих дамочек была моя мама, мне вдвойне грустно, потому что мама у меня — красавица. И постоянно сидит на диете. Иногда и папа говорит, что она красавица, но она не слышит. Кстати, мой отец — образцовый муж. Только прагматик.

От зубного мама повезла меня на кладбище, где у нее похоронено множество родственников. Папа не любит ездить на кладбище, у него там мурашки по телу. А я ничего, езжу, потому что там моя тетя Хелен похоронена. Из двоих сестер мама всегда была красивая, а тетя Хелен — на втором месте. И никогда на диете не сидела. Тетя Хелен была «пышнотелой». Ого, получилось!

Когда тетю Хелен просили с нами посидеть и потом, уже переехав к нам в семью, она не загоняла нас спать и разрешала посмотреть «Субботним вечером в прямом эфире», [2] когда предки уходили в гости, чтобы там выпить и поиграть в настольные игры. Помню, в раннем детстве я засыпал под «Корабль любви» и «Остров фантазий», а брат с сестрой и тетя Хелен смотрели дальше. В детстве у меня никогда не получалось бороться со сном, а жаль, потому что брат с сестрой иногда вспоминают те моменты. Может, и грустно, что остались одни воспоминания. А может, и не грустно. Может, все дело в том, что мы любили тетю Хелен (а я — больше всех) и радовались, когда нас оставляли на нее.

Не буду перечислять, что мне запомнилось из телесериалов, вспомню только один эпизод, он как раз в тему и, по-моему, так или иначе зацепит любого. А поскольку я тебя не знаю, мне, наверно, стоит написать о том, что может и тебя зацепить.

Сидели мы всей семьей перед телевизором, смотрели последнюю серию «Чертовой службы в госпитале МЭШ» — никогда ее не забуду, хоть и был тогда совсем шкетом. Мама лила слезы. Сестра лила слезы. Брат из последних сил крепился, чтобы не заплакать. А отец во время одной из последних сцен вышел, чтобы сделать бутерброд. Не помню, что там происходило на экране, я тогда был слишком мал, но папа никогда раньше не выходил за бутербродами, разве что во время рекламы, да и тогда все больше маму просил. Я побежал за ним в кухню и вижу: папа делает бутерброд… а сам слезами обливается. Еще сильней, чем мама. Я обалдел. Сделал он бутер, убрал в холодильник продукты, перестал плакать, утер глаза — и тут заметил меня. Подошел, похлопал по плечу и говорит: «Это будет наш с тобой секрет, ладно, дружище?» — «Ладно», — отвечаю. Тогда папа подхватил меня свободной рукой, отнес в комнату, где у нас стоял телевизор, и я до конца серии просидел у него на коленях. Потом он снова взял меня на руки, выключил телик, обернулся.

И объявил:

— Это был великий сериал.

Мама сказала:

— Самый лучший.

А сестра спросила:

— Сколько же лет его показывали?

И брат ей ответил:

— Девять лет, дуреха.

А сестра ему:

— Сам ты… дурень.

И папа сказал:

— А ну, прекратите.

А мама сказала:

— Слушайтесь папу.

Брат ничего не сказал.

Сестра тоже.

А через много лет я обнаружил, что мой брат ошибался.

Я пошел в библиотеку проверить кое-какие цифры и узнал, что серия, которую мы смотрели, побила все рекорды по числу зрителей за всю историю телевидения, и это меня поразило: мне казалось, ее смотрели только мы впятером.

Понимаешь… многие ребята из школы терпеть не могут своих предков. Кое-кого дома бьют. Кое-кого застукали за неблаговидными делишками. Кое-кого используют для показухи, как наградные ленты или золотые звездочки, чтобы только соседям нос утереть. А некоторые просто хотели напиться втихаря.

У меня лично все не так: пусть я отца с матерью не всегда понимаю, а иногда и жалею, но я их очень сильно люблю. Мама ездит на кладбище, чтобы проведать своих родных. Папа на кухне, во время «Чертовой службы в госпитале МЭШ», [3] не удержался от слез и доверил мне свой секрет, а потом посадил к себе на колени и еще тогда назвал меня «дружище».

Между прочим, у меня только одна пломба, и стоматолог требует, чтобы я пользовался зубной нитью, но мне себя не заставить.

Счастливо.

Чарли

6 октября 1991 г.

Дорогой друг!

Мне дико стыдно. На днях пошел на футбольный матч старшеклассников, а зачем — сам не знаю. В средней школе мы с Майклом иногда ходили вместе, хотя компании у нас не было. Просто нужно было куда-то податься в пятницу, не все же перед теликом сидеть. Иногда мы там встречали Сьюзен, и они с Майклом брались за руки.

Но тут я пошел один, потому что Майкла больше нет, Сьюзен теперь водится с другими парнями, а Бриджет, как и прежде, чокнутая, а Карл по настоянию матери перевелся в католическую школу, а Дейв, тот, что в нелепых очечках, куда-то переехал. Я в основном за зрителями наблюдал: кто в кого втюрился, кто от нечего делать пришел, и вдруг я увидел парня, про которого уже тебе рассказывал. Помнишь, есть такой Никак? Никак тоже был на футболе и один из немногих, не считая взрослых, следил за игрой. Реально следил за игрой. Подбадривал игроков.

— Давай, Брэд! — (Это наш квотербек.)

Я обычно в сторонке держусь, но Никак, похоже, такой парень, к которому можно запросто подвалить на футболе, хотя ты на три года младше и компанией не обзавелся.

— Эй, мы с тобой на труд вместе ходим!

До чего приветливый человек.

— Я — Чарли, — говорю и даже не особо стушевался.

— Я — Патрик. А это Сэм.

И показывает на миленькую девушку, которая тут же сидит. Она мне помахала.

— Привет, Чарли.

Они оба стали предлагать мне сесть с ними, и, похоже, искренне, так что я сел рядом. Слушал, что выкрикивает Никак. Слушал, как он комментирует ход игры. И сделал вывод, что в футболе он рубит — будь здоров. Почти как мой брат. Пожалуй, дальше я не буду говорить «Никак» — буду называть его Патриком, тем более что он сам так представился, да и Сэм его так зовет.

У Сэм, между прочим, каштановые волосы и очень-очень красивые зеленые глаза. Такого неброского зеленого цвета. Я бы мог и раньше это упомянуть, но на стадионе такое освещение, что там все цвета как бы размыты. Вот когда мы с ними пошли в «Биг-бой» и Сэм с Патриком стали курить без продыху, я ее разглядел как следует. Что мне понравилось: Патрик и Сэм не стали обмениваться только им понятными шуточками, которые могли бы меня поставить в тупик. Наоборот. Они начали меня расспрашивать:

— Сколько тебе лет, Чарли?

— Пятнадцать.

— Кем ты хочешь стать?

— Еще не решил.

— Какая твоя любимая группа?

— Наверно, Smiths — мне у них нравится песня «Asleep», но точно сказать не могу — я другие их песни плохо знаю.

— А какой твой любимый фильм?

— Не знаю. По мне, все фильмы одинаковы.

— А какая твоя любимая книга?

— «По эту сторону рая» Скотта Фицджеральда. [4]

— Почему?

— Потому что я ее только что прочел.

Тут они рассмеялись — поняли, что я не выпендриваюсь, а серьезно говорю.

Затем они мне рассказали о своих любимых вещах, и мы замолчали. Я съел кусок пирога с тыквой, потому как официантка сказала, что это сезонное блюдо, а Патрик и Сэм еще покурили.

Понаблюдал я за ними: им вместе хорошо. Еще как хорошо. И хотя Сэм выглядит шикарно и сама такая милая, она стала первой девушкой, которую я задумал пригласить на свидание, когда машиной обзаведусь, и неважно, что у нее парень есть, даже такой классный, как Патрик.

— Вы давно встречаетесь? — спрашиваю.

А они хохочут. Реально хохочут.

— Что смешного? — спрашиваю.

— Мы — брат и сестра, — отвечает Патрик сквозь смех.

— Но вы, — говорю, — совсем непохожи.

Тогда Сэм объяснила, что они на самом-то деле сводные брат и сестра: отец Патрика женился на матери Сэм. Я от радости чуть с ума не сошел, потому что всерьез задумал когда-нибудь пригласить Сэм на свидание. Честно. Она такая хорошая.

Стыдно, конечно, но той ночью мне приснился нелепый сон. Мы были с Сэм. Голые. И она раздвинула ноги на всю ширину дивана. Я проснулся. Никогда в жизни мне не было так клево. Но и неловко тоже, потому как я без спросу разглядывал ее голую. Наверно, мне нужно признаться в этом Сэм — надеюсь, это не помешает нам в будущем обмениваться шуточками, понятными только нам двоим. Здорово, если бы у меня снова была дружба. По мне, это даже лучше, чем свидание.

Счастливо.

Чарли

14 октября 1991 г.

Дорогой друг!

Ты знаешь, что такое «мастурбация»? Наверняка знаешь, ты ведь старше меня. Но на всякий случай объясняю. Мастурбация — это когда возбуждаешь свои половые органы, пока не достигнешь оргазма. Супер!

Я даже подумал, что в кино и в сериалах, когда говорят «перерыв на кофе», герои, возможно, используют это время для мастурбации. Хотя нет, тогда работоспособность снизится.

Шутка. На самом деле ничего я такого не подумал. Просто хотел тебя развеселить. Но «супер» — это я серьезно.

Я признался Сэм, что видел тот сон, когда мы с ней голышом лежали на диване, и до того мне стало паршиво, что я заплакал; а она что, как ты думаешь? Посмеялась. Причем не гнусно, нет. А по-доброму, тепло. Сказала, что я — чудо. И еще сказала: это нормально, что она мне приснилась. У меня сразу слезы высохли. А Сэм спросила, как она выглядела в моем сне, и я ей ответил: «Изумительно». Тогда она посмотрела на меня в упор.

— Чарли, тебе не приходило в голову, что по возрасту ты мне не подходишь? Тебе это понятно?

— Понятно.

— Я не хочу, чтобы ты понапрасну обо мне мечтал.

— Не буду. Это просто сон.

Тут Сэм меня обняла, и мне стало не по себе, потому что у нас в семье никогда особо не любили обниматься, разве что тетя Хелен. Но в следующий миг я втянул запах духов Сэм, почувствовал близость ее тела. И отступил назад.

— Сэм, я не виноват, что о тебе мечтаю.

Она молча на меня посмотрела, покачала головой. Затем положила руку мне на плечо и повела по коридору. А навстречу нам Патрик — они с ним иногда уроки мотают. Курить бегают.

— У Чарли ко мне чарлианские чувства, Патрик.

— Серьезно?

— Я с этим борюсь. — Это я поспешил обставиться, а они засмеялись.

Патрик попросил Сэм отойти, она так и сделала, а он мне кое-что объяснил, чтобы я понимал, как общаться с другими девушками и не мечтать попусту о Сэм.

— Чарли, тебе кто-нибудь рассказывал, как строятся отношения?

— Да вроде нет.

— Ты пойми: есть определенные правила, хочешь не хочешь, а надо их соблюдать. Сечешь?

— Вроде да.

— Так вот. Возьмем, к примеру, девчонок. Откуда они узнают, как вести себя с парнями: приглядываются к своим мамашам, журнальчики читают, всякое такое.

Прикинул я насчет матерей, журнальчиков, всякого такого — и задергался: неужели ТВ тоже сюда относится?

— Ну нет, в кино девушки сплошь и рядом западают на каких-то придурков или еще того хуже. В жизни все не так просто. Им подавай того, кто ставит перед ними цель.

— Цель?

— Ну да. Понимаешь, девчонке всегда хочется парня переделать. И она выбирает для себя конкретный образец, по которому сверяет свои действия. Начинает, к примеру, играть роль мамы. А если мама вокруг тебя не суетится, не заставляет прибираться в комнате, зачем такая нужна? И где бы ты был, если бы мама вокруг тебя не суетилась и не заставляла прибираться? Мама каждому нужна. И сама это знает. Ты для нее — цель жизни. Понял?

— Ага, — говорю, хотя сам ни черта не понял. Ну, то есть понял ровно столько, чтобы сказать «ага» и при этом не соврать.

— Вся штука в том, что девчонка обычно считает, будто парня можно перевоспитать. Но что характерно: если бы она и впрямь сумела его перевоспитать, то потеряла бы к нему всякий интерес. Цели-то не останется. Девчонкам постоянно требуется время на обдумывание новых подходов, вот и все. Одна быстро сообразит. Другая не сразу. Третья — никогда. Я бы на этом не зацикливался.

А я-то, похоже, зациклился. Наш разговор у меня из головы не идет. Смотрю, как в коридорах парочки за руки держатся, и стараюсь представить, что для этого нужно. А на школьных дискотеках сижу где-нибудь сзади и отбиваю ритм ногой, а сам думаю, сколько из этих парочек танцует «под свою музыку». В коридорах вижу, что у девчонок на плечи наброшены пиджаки парней, и размышляю на тему собственности. И еще пытаюсь для себя решить, бывают ли по-настоящему счастливые люди. Хочется верить, что бывают. Реально хочется.

Билл заметил, что я наблюдаю за другими, и после урока спросил, о чем мои мысли, и я ему стал рассказывать. Он слушал, кивал, реагировал, пусть и без слов. Когда я умолк, у него на лбу было написано: «серьезный разговор».

— Ты всегда так много размышляешь, Чарли?

— Разве это плохо? — Я просто хотел, чтобы хоть кто-нибудь сказал мне правду.

— Само по себе — неплохо. Просто люди зачастую уходят в свои мысли, чтобы не погружаться в жизнь.

— Это плохо?

— Это плохо.

— Ну, я-то, по-моему, погружаюсь. Или вы так не думаете?

— Вот, например, ты когда-нибудь танцуешь?

— Да я не умею.

— А свидания назначаешь?

— Во-первых, у меня машины нет, а если б и была, нужно еще права получить, а мне всего пятнадцать, и вообще у меня девушек знакомых нет, кроме Сэм, но я ей по возрасту не подхожу, ей бы пришлось всю дорогу за рулем сидеть, а это, я считаю, неправильно.

Билл только улыбнулся и стал дальше расспрашивать. Мало-помалу добрался до «проблем в семье». Тогда я ему рассказал, как тот парень, который сборники записывает, влепил моей сестре пощечину, — сестра просила только маме с папой ничего не говорить, так что Биллу, я подумал, можно. Выслушал он с самым серьезным видом, а потом сказал одну фразу, которую я, наверно, до самых каникул помнить буду, а может, и дольше.

— Чарли, мы принимаем такую любовь, какой, с нашей точки зрения, заслуживаем.

Я прямо остолбенел. Билл похлопал меня по плечу и дал еще одну книгу. Сказал, что все образуется.

Из школы я обычно возвращаюсь пешком, с чувством выполненного долга. В будущем это даст мне право сказать своим детям, что в школу я ходил пешком, как мои дед с бабушкой «в старые добрые времена». Удивительно: сам даже ни разу на свидании не был, а так далеко загадываю, но смысл в этом есть. На школьном автобусе домой можно добраться на час быстрее, чем на своих двоих, но, когда на улице ясно и прохладно, как сегодня, проветриться очень даже неплохо.

Прихожу домой — сестра сидит на стуле. Перед ней стоят мама с папой. И я сразу понял, что Билл позвонил нашим предкам и все выложил. До чего же мне стало паршиво. Что я натворил.

Сестра плачет. Мама как в рот воды набрала. Разглагольствует только отец. Мол, он категорически запрещает моей сестре встречаться с парнем, который поднял на нее руку, и сегодня же поговорит с его родителями. Сестра твердит, что сама виновата, довела его, но папа счел, что это не оправдание.

Сестра прямо захлебывается:

— Я все равно его люблю!

Никогда еще не видел, чтобы она так истерила.

— Это неправда.

— Ненавижу тебя!

— Это неправда.

Папе иногда удается сохранять полное хладнокровие.

— Он — вся моя жизнь.

— Больше ни про кого таких вещей не говори. Даже про меня.

Это мама голос подала. Она у нас высказывается редко, но метко, и в связи с этим я кое-что должен пояснить насчет нашей семьи. Если уж мама открыла рот, то всегда одержит верх. Вот и теперь так вышло. У сестры тут же слезы высохли.

Папа — в кои веки — поцеловал ее в лоб. А потом сел в свой «олдсмобиль» и умчался. До меня дошло, что он поехал к родителям того парня. Мне их даже жалко стало, родителей его. Потому что мой папа никому спуску не дает. Никому.

Мама пошла на кухню, чтобы сестре приготовить что-нибудь вкусненькое, а сестра ко мне повернулась:

— Ненавижу тебя.

Она сказала это не сгоряча, как отцу. А на полном серьезе. Честное слово.

— А я, — говорю, — тебя люблю.

Что еще на это можно ответить?

— Ты дебил, ясно? С рождения. Все говорят, что ты дебил.

— Я над собой работаю.

Пошел к себе в комнату, дверь затворил поплотнее, голову подушкой накрыл и стал ждать, когда тишина расставит все по местам.

К слову сказать, ты, наверно, интересуешься насчет моего отца. Поколачивал ли он нас в детстве, а может, и потом? Я почему догадался про твой интерес к этому вопросу: Билл тоже полюбопытствовал, когда я ему рассказал про того парня и мою сестру. Так вот, если хочешь знать: никогда. Пальцем не тронул ни брата, ни сестру. А мне от него досталось только один раз, когда я довел до слез тетю Хелен. Зато когда мы все успокоились, он опустился передо мной на колени и сказал, что в детстве его избивал отчим, а потому в студенческие годы, когда наша мама забеременела моим старшим братом, папа решил, что никогда не поднимет руку на своих детей. А сейчас нарушил свой зарок и не может себе этого простить. Реально, он был сам не свой. Переживал. Сказал, что больше такое не повторится. И слово свое держит.

Хотя наказать может по всей строгости.

Счастливо.

Чарли

15 октября 1991 г.

Дорогой друг!

Кажется, в последнем письме я забыл упомянуть, что про мастурбацию рассказал мне Патрик. Кажется, не сказал и о том, часто ли этим занимаюсь. Да, постоянно. На картинки смотреть не люблю. Просто закрываю глаза и представляю себе какую-нибудь незнакомку. И стараюсь не стыдиться. Про Сэм я в это время не думаю. Никогда. Это для меня важный момент, потому что я очень обрадовался, когда она сказала «чарлианские чувства», — как будто у нас с ней появилась шутка, понятная только двоим.

А однажды вечером я так устыдился, что пообещал Богу больше этим не заниматься. Попробовал использовать одеяло, но от него только саднило, попробовал использовать подушку, но от подушки тоже саднило, так что я вернулся к привычному способу. Родители мне особой набожности не привили, так как их обоих в свое время запихнули в католическую школу, но я в Бога верую. Просто никогда не называю Его по имени — ну, ты понимаешь. Надеюсь, я Его все же не сильно прогневал.

Между прочим, отец тогда и вправду серьезно поговорил с предками того парня. Его мамаша вышла из себя и разоралась на сына. Папаша молчал. Мой отец старался не переходить на личности. Не стал им пенять, что они воспитали сына «подонком», ничего такого.

У него была единственная цель: заручиться их поддержкой, чтобы отвадить этого перца от моей сестры. Когда вопрос был решен, он оставил их разбираться со своими семейными делами, а сам поехал разбираться со своими. По крайней мере, так он выразился.

Я задал папе один-единственный вопрос: есть ли у того парня проблемы в семье? Ну, бьют ли его родители. Папа ответил, что это меня не касается. Потому что ответа сам не знал — ни о чем их не спрашивал и считал, что это к делу не относится.

— Не у каждого есть душещипательная история, Чарли, а если даже есть, это не оправдание.

Больше он ничего не сказал. И пошел смотреть телевизор.

Сестра до сих пор на меня злится, но папа сказал, что я поступил правильно. Хотелось бы верить, но иногда трудно определить.

Счастливо.

Чарли

28 октября 1991 г.

Дорогой друг!

Извини, две недели тебе не писал: я старался, говоря словами Билла, «погружаться в жизнь». Вот странно: иногда я читаю книгу и представляю себя на месте героев. Пишу письма — а потом дня два разбираюсь, к чему пришел в этих письмах. Сам не знаю, хорошо это или плохо. Но так или иначе, стараюсь погружаться.

К слову, та книга, которую дал мне почитать Билл, называется «Питер Пэн», [5] автор — Дж. М. Барри. Я знаю, про что ты подумал. Про мультик о Питере Пэне и пропавших детях. На самом деле книга намного интереснее. Здесь главное — этот мальчик, который не хочет взрослеть, а когда повзрослела Венди, он расценил это как предательство. По крайней мере, я именно так это понимаю. Наверно, Билл хочет, чтобы эта книга стала для меня уроком, только каким?

Но есть и хорошая новость: книгу я закончил и, поскольку в ней все выдумано, ни разу не вообразил себя на месте героев. То есть я и книжку читал, и погружался в жизнь.

Чтобы хорошенько погрузиться в жизнь, стараюсь посещать разные школьные мероприятия. Во всякие там кружки по интересам записываться уже поздно, но есть и другие возможности. Например, футбольный матч и дискотека по случаю встречи выпускников, а что у меня девушки нет, это ничего.

Сам я наверняка не стану приезжать в школу на встречи однокашников, но почему бы не приколоться? Нашел я на трибунах, где обычно, Патрика и Сэм и начал изображать долгожданную встречу по прошествии года, хотя мы с ними виделись на большой перемене, когда я ел свой апельсин, а они курили.

— Патрик, ты ли это? И Сэм здесь… сколько лет, сколько зим. Кто выигрывает? Господи, как меня достал этот колледж. Препод на выходные задал прочесть двадцать семь книг, а моя девушка требует, чтобы я ей ко вторнику изготовил транспаранты для митинга протеста. Пусть правительство знает, что мы шутить не намерены. Отец пропадает в гольф-клубе, мать — на теннисном корте. Надо будет нам с вами как-нибудь потусоваться. К сожалению, у меня времени в обрез: нужно еще заехать за сестрой на курсы психической саморегуляции. Она добилась значительных успехов. Рад был повидаться.

Сказал — и отошел. Купил в киоске на стадионе три коробки начос [6] и диетическую колу для Сэм. Вернулся на трибуну, сел, вручил им по коробке начос, а Сэм еще и диетическую колу. И Сэм улыбнулась. Все-таки она классная: когда я прикалываюсь, она никогда не говорит, что я чокнутый. Патрик тоже ничего такого не говорит, но тут он был слишком увлечен игрой и все время кричал что-то Брэду, квотербеку.

Сэм рассказала, что после матча они поедут к друзьям на вечеринку. Спросила, не хочу ли я присоединиться, и я сказал, что конечно хочу, потому как на вечеринке никогда еще не был. Правда, видел у нас дома, как это происходит.

Мои предки уехали в Огайо к какой-то дальней родственнице то ли на свадьбу, то ли на похороны, сейчас уже не помню. За старшего оставили моего брата. Ему тогда было шестнадцать. Он, не будь дураком, воспользовался случаем и закатил вечеринку: пиво там и все такое. Мне велели сидеть у себя в комнате и не высовываться, но я был даже рад: в моей комнате сгрузили верхнюю одежду, и я не преминул обшарить все карманы. Каждые минут десять ко мне заваливались подвыпившие ребята и девушки — видно, искали укромное место. Но как только меня замечали, сразу ретировались. Все, кроме одной парочки.

Эти двое (мне потом рассказали, что ребята они заметные и по уши влюблены) ввалились ко мне и спрашивают: не возражаю ли я, если они тут побудут. Не возражаю, говорю, мне-то что, так они дверь закрыли и начали целоваться. Взасос. Потом парень залез ей под блузку, и она стала сопротивляться:

— Нет, Дейв.

— Почему?

— Здесь мальчик.

— Ну и что?

А сам так и лезет ей под блузку, и чем больше она отнекивалась, тем настырнее он ее тискал. Через пару минут она уже не сопротивлялась, он стянул с нее блузу, и она осталась в белом кружевном лифчике. Я прямо не знал, куда деваться. Очень скоро он и лифчик с нее сдернул и начал целовать ей грудь. А потом залез ей в брюки, и она застонала. По-моему, оба напились вдрабадан. Он хотел и брюки с нее стянуть, но она заплакала, тогда он за свою ширинку взялся. Спустил брюки и трусы до колен.

— Умоляю, Дейв. Не надо.

А он знай нашептывает ей, какая она красивая и все такое, вложил ей в ладони свой член и начал двигаться туда-сюда. Я бы и рад описать это более деликатно, чтобы не прибегать к таким словам, как «член», но что было, то было.

Потом он пригнул ей голову, и девчонка стала целовать его член. А сама все еще плакала. Но вскоре умолкла, потому что он засунул член ей в рот — в такой позе не больно поплачешь. Дальше я не смотрел — боялся, что меня вырвет, но они не унимались, а потом кое-что еще стали делать, и она все время повторяла «нет». Я даже уши заткнул, но все равно слышал.

Пришла моя сестра, принесла мне чипсы, застукала парня с девчонкой, и они прекратили. Моя сестра готова была сквозь землю провалиться, та девушка — тем более. А парню хоть бы что. Он в разговоры не вступал. Когда они вышли, сестра меня спрашивает:

— Они тебя видели?

— Конечно. Они сами ко мне напросились.

— Почему ты их не остановил?

— Откуда я знал, чем они тут занимаются?

— Извращенец, — бросила напоследок сестра и вылетела из комнаты, и чипсы с собой забрала.

Я рассказал эту историю Патрику и Сэм; они помолчали. Затем Сэм сказала, что когда-то встречалась с Дейвом, пока не увлеклась панк-роком, а Патрик добавил, что наслышан о той вечеринке. Это меня не удивило, потому что те события, можно сказать, обросли легендами. По крайней мере, я в этом не раз убеждался, когда рассказывал ребятам, кто мой старший брат.

Когда приехали полицейские, брат спал на крыше дома. До сих пор неизвестно, как он туда попал. Моя сестра обжималась в кладовке с каким-то парнем из выпускного класса. Сама она тогда была в девятом. За многими ребятами приехали родители, многие девчонки плакали и блевали. Парни в большинстве своем к этому времени успели свалить. У брата были жуткие неприятности, а с сестрой родители провели «серьезную беседу» на предмет дурного влияния. В общем, все утряслось.

Парень по имени Дейв в этом году заканчивает школу. Играет в футбольной команде. На длинных пасах. Я застал окончание матча, когда Дейв поймал тачдаун, посланный Брэдом. Наша школа одержала победу. Но у меня не шла из головы та вечеринка. Сперва я помалкивал, а потом не выдержал и спросил у Сэм:

— Он ее изнасиловал, да?

Она только кивнула. Я так и не понял: она переживала или просто знала больше моего?

— Надо кому-нибудь сказать, ты согласна?

На этот раз Сэм помотала головой. Потом она мне объяснила, через что нужно пройти, чтобы это доказать, особенно если дело касается школьников, которые к тому же на виду и до сих пор влюблены.

На другой день была дискотека. Я увидел, как они танцуют. Дейв и его девушка. И пришел в дикую ярость. Даже сам испугался. Хотел подскочить к Дейву и со всей силы надавать ему по морде, как мог бы надавать Шону. Спасибо, Сэм удержала: приобняла меня за плечи, как она одна умеет. Успокоила меня, и это к лучшему, потому как я бы окончательно с катушек сорвался, если бы накинулся с кулаками на Дейва, а девчонка бы за него вступилась — по любви.

Короче, я тогда придумал другую месть: спустить Дейву шины. Сэм показала мне его тачку.

В пятницу вечером, после футбольного матча, посвященного встрече выпускников, я испытал такие ощущения, которые, наверно, никогда не сумею описать; скажу только, что погода стояла теплая. Сэм и Патрик посадили меня в ее пикап, и мы поехали на вечеринку. Я сидел посредине. Сэм любит свой пикап — думаю, потому, что он напоминает ей об отце. А те ощущения, которые я упомянул, возникли у меня тогда, когда Сэм попросила Патрика найти какую-то радиостанцию. А он все время попадал на рекламу. Раз за разом. И еще на какую-то пошлую любовную песню, в которой все время повторялось «беби». И снова на рекламу. В конце концов он нашел потрясную песню, про одного парня, и мы все трое замолчали.

Сэм отбивала пальцами ритм по баранке. Патрик высунул руку в окно и дирижировал. А я просто сидел между ними. Песня кончилась, и я высказался:

— Я бесконечен.

Тут Сэм и Патрик уставились на меня, как на пророка. Это из-за того, что песня была суперская и мы ее очень внимательно слушали. Пять минут были прожиты не напрасно, и мы по-хорошему ощутили юность. Я потом купил эту пластинку и мог бы тебе ее назвать, но, если честно, эффект будет совсем не такой, как при поездке в пикапе на первую в жизни вечеринку, когда сидишь между двумя клевыми ребятами, а на улице начинается дождик.

Приехали мы по нужному адресу, и Патрик постучался условным стуком. Я бы при желании мог повторить, а описать не берусь. Дверь слегка приоткрылась: оттуда выглянул этот парень, у которого волосы вьются мелким бесом.

— Патрик, он же Патти, он же Никак?

— Здорово, Боб.

Дверь распахнулась, старые друзья обнялись. Потом Сэм и Боб тоже обнялись. Сэм заговорила:

— Это наш друг, Чарли.

Ты не поверишь. Боб и меня обнял! Пока мы вешали куртки, Сэм мне шепнула, что Боб сегодня «обдолбанный в задницу». Вынужден цитировать дословно, хотя это и бранные слова.

Вечеринка проходила в подвальном помещении. Там было накурено, ребята оказались намного старше меня. Две девчонки хвастались друг перед дружкой своими татуировками и пупочным пирсингом. Выпускной класс, решил я.

Один парень, Фриц, объедался бисквитами «твинкиз» с кремовой начинкой. Его подруга что-то талдычила о правах женщин, а он повторял: «Верно, малышка».

Сэм и Патрик закурили. Боб, услышав звонок, поднялся в кухню, а потом вернулся с банками пива «Милуоки бест» по числу присутствующих и с двумя вновь прибывшими. Одна из них, Мэгги, сразу объявила, что ей нужно в туалет. А вторым был Брэд, квотербек команды старшеклассников. Собственной персоной!

Не знаю, что меня так зацепило, но, когда ты до этого видел человека только в коридоре или на поле, приятно убедиться, что это реальное лицо.

Ко мне все отнеслись приветливо, стали расспрашивать что да как. Наверно, это потому, что я среди них оказался самым младшим и они хотели, чтобы я поскорей освоился, раз уж от пива отказался. Мне лет в двенадцать брат как-то дал пиво попробовать — гадость. Но я по этому поводу не комплексую.

Ребята спрашивали, в каком я классе, кем хочу стать.

— Я только в девятом, пока не решил.

Огляделся — и не увидел ни Сэм с Патриком, ни Брэда. Тут Боб стал разносить угощения.

— Шоколадный кекс?

— Давай. Спасибо.

На самом деле я жутко проголодался, ведь Сэм с Патриком обычно после футбола ведут меня в «Биг-бой», я уж привык. Съел я ломтик шоколадного кекса: вкус малость непривычный, но кекс — он и есть кекс, мне понравился. Хотя с какой-то пропиткой непривычной. Ты ведь старше меня — понимаешь, наверно, что это была за пропитка.

Через полчаса комната стала от меня уплывать. Разговорился я с одной из тех девчонок, что с пупочным пирсингом, и она замелькала передо мной, как на экране. Я заморгал, огляделся, и музыка потекла тяжелой струей, как вода.

По лестнице к нам спустилась Сэм, увидела меня и обернулась к Бобу:

— Ты что, сдурел?

— Успокойся, Сэм. Ему нравится. Не веришь — спроси.

— Как самочувствие, Чарли?

— Легкое.

— Убедилась?

На самом деле Боб выглядел каким-то дерганым; мне потом сказали, что его одолела жесткая паранойя.

Сэм присела рядом со мной и взяла за руку; рука у меня была холодная.

— Ты что-нибудь видишь, Чарли?

— Легкость.

— Тебе хорошо?

— Ага.

— Пить хочешь?

— Ага.

— Что тебе принести?

— Молочный коктейль.

Все, кроме Сэм, грохнули со смеху.

— Да он кайф словил!

— Кушать хочешь, Чарли?

— Ага.

— Что тебе принести?

— Молочный коктейль.

Тут они заржали так, будто я удачно сострил. Тогда Сэм потянула меня за руку и удержала на шатком полу.

— Пошли. Будет тебе молочный коктейль.

Уже в дверях она повернулась к Бобу:

— Скотина ты редкостная.

Боб только хохотнул. Сэм под конец тоже посмеялась. А я радовался, что всем хорошо.

Поднялись мы с Сэм в кухню, она включила свет. Ого! Такой яркий, что даже не верилось.

Знаешь, как в кино бывает: сидишь на дневном сеансе, а когда выходишь на улицу, не можешь поверить, что там до сих пор светлынь. Откуда ни возьмись, появились мороженое, молоко и блендер. Я спросил, где туалет, и Сэм, как у себя дома, направила меня за угол. Думаю, они с Патриком частенько здесь тусовались, когда Боб еще учился в школе.

Выхожу я из туалета и слышу какое-то шевеление в комнате, где наши куртки были свалены. Открываю дверь — и вижу: Патрик целуется с Брэдом. Вроде как украдкой. Услышали они, как я дверь открыл, обернулись. Первым заговорил Патрик:

— Это ты, Чарли?

— Сэм обещала мне молочный коктейль.

— Откуда здесь этот мелкий? — Брэд не на шутку психанул, причем совсем не так, как Боб.

— Это мой друг. Не волнуйся.

Патрик вывел меня из комнаты, прикрыл за собой дверь. Положил руки мне на плечи, посмотрел в упор:

— Брэд не хочет, чтобы об этом стало известно.

— Почему?

— Боится.

— Чего?

— Ну, он… постой-ка… ты что, кайф словил?

— Эти, внизу, тоже так говорят. Сэм обещала мне молочный коктейль.

Патрик едва не прыснул.

— Послушай меня, Чарли. Брэд не хочет огласки. Пообещай, что никому не скажешь. Это будет наш маленький секрет, хорошо?

— Хорошо.

— Вот спасибо.

С этими словами Патрик развернулся и нырнул обратно в комнату. До меня донеслись приглушенные голоса, Брэд, похоже, вконец распсиховался, а я решил, что это не мое дело, и вернулся на кухню.

Должен сказать, в жизни не пробовал такого молочного коктейля. Это была такая вкуснотища, что мне аж страшно стало.

Перед уходом Сэм поставила для меня парочку своих любимых песен. Одна называлась «Черный дрозд». Вторая — «М. Л. К.». Обе суперские. Я потому уточняю названия, что впоследствии, на ясную голову, оценил эти песни по-настоящему.

Перед уходом произошел еще один примечательный эпизод. Патрик спустился к нам вниз. Брэд, по-моему, свалил. И Патрик заулыбался. Боб начал его подкалывать, что он, мол, неровно дышит к нашему квотербеку. Патрик еще шире заулыбался. Пожалуй, таким улыбчивым я его никогда еще не видел. Затем Патрик ткнул пальцем в мою сторону и сказал Бобу так:

— Это что-то с чем-то, да?

Боб кивнул. А Патрик — никогда не забуду — добавил:

— Тихоня наш.

Боб не просто кивнул, а головой затряс. И все, кто был в комнате, покивали. А я задергался, совсем как Боб, но Патрик мне особо дергаться не дал. Подсел ко мне.

— Разуваем глаза и смотрим. Что видим — помалкиваем. И мотаем на ус.

А я-то и не подозревал, что у ребят были на мой счет хоть какие-то мысли. Не подозревал, что они вообще смотрели в мою сторону.

Во время моей первой настоящей вечеринки, сидя на полу в подвале между Сэм и Патриком, я вдруг вспомнил, что Сэм представила меня Бобу как своего друга. И еще вспомнил, что Патрик точно так же сказал про меня Брэду. И у меня потекли слезы. Никто на меня не косился, как на придурка. И я не стал сдерживаться.

Боб взял себе пиво, попросил всех сделать то же самое и поднял тост:

— За Чарли.

И вся тусовка хором повторила:

— За Чарли.

Не знаю, почему им такое пришло в голову, но для меня это был не пустой звук.

Главное, что среди них была Сэм. Это главное.

Я бы мог тебе в подробностях рассказать и про дискотеку, но сейчас мне уже кажется, что самое клевое было — как я Дейву шины спустил. Нет, сперва я, конечно, хотел потанцевать, как Билл советовал, но мне обычно нравятся те песни, под которые не потанцуешь, так что хватило меня ненадолго. Естественно, Сэм в платье выглядела обалденно, только я старался ее не замечать, чтобы ничего такого в голову не лезло.

Зато я другое заметил: Брэд с Патриком даже словом не перекинулись, потому что Брэд танцевал только с Нэнси, которая в группе поддержки зажигает, — она его девушка. Заметил я и еще кое-что: к моей сестре прилепился тот субъект, с которым ей запретили общаться, хотя из дому ее забирал совершенно другой парень.

С дискотеки мы уезжали в пикапе Сэм. Теперь за рулем был Патрик. На подъезде к туннелю Форт-Питт Сэм попросила его тормознуть у обочины. Я не понял, зачем это нужно. А Сэм в одном бальном платье перебралась в кузов пикапа. Знаком показала Патрику, что можно ехать, и он расплылся в улыбке. Они, наверно, и раньше такое проделывали.

Короче, Патрик разогнался, а перед самым въездом в туннель Сэм выпрямилась в полный рост, и на ветру ее платье забилось океанскими волнами. Внутри туннеля все звуки канули в пустоту, и тогда из магнитолы понеслась песня. Изумительная песня под названием «Landslide». Когда мы вынырнули из туннеля, Сэм издала невообразимый клич — перед нами открылся центр города. Здания в огнях и прочие удивительные вещи. Сэм в кузове села и засмеялась. Патрик тоже засмеялся. И я засмеялся.

В этот миг, клянусь, мы были бесконечны.

Счастливо.

Чарли

Date: 2015-09-22; view: 345; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию