Яшмовые врата киамо‑ко

– Сарима, – позвала младшая сестра. – Просыпайся. К нам гости, а я не знаю, готовить на ужин курицу или нет. У нас их так мало осталось. Если теперь приготовить, потом яиц может не хватить. Ты как считаешь?

Вдовствующая арджиканская княгиня застонала.

– И стоило меня будить ради такой мелочи? Неужели сама решить не могла?

– Я‑то могла, – сварливо отозвалась сестра. – А вот когда кончатся яйца, без завтрака останешься ты.

– Ах, Шестая, голубушка, не слушай меня, я еще не проснулась, – сказала Сарима. – Ну, что за гости? Опять какой‑нибудь старик с гнилым ртом и рассказами об охоте пятидесятилетней давности? Зачем мы их только пускаем?

– Нет, это женщина. В некотором роде.

– В некотором роде? – Сарима села в кровати. В зеркале отразилось все еще красивое лицо, белое, как молочный пудинг, но уже заплывающее жиром, который, подчиняясь закону тяготения, тут же обвис дряблыми складками. – Не ожидала от тебя, Шестая. Пусть мы уже не стыдливые девицы, как раньше. Но то, что ты младшая из нас и все еще можешь найти у себя талию, не повод издеваться над другими.

Сестра надулась.

– Ну хорошо, просто женщина. Так готовить курицу или нет? Если да, то пойду скажу Четвертой, и начнем готовить. А то ведь так до ночи без ужина просидим.

– Нет, пусть лучше будут сыр, фрукты, хлеб и рыба. У нас ведь она еще в колодце не перевелась?

Рыба не перевелась. Шестая повернулась было идти, но тут вспомнила.

– Я тебе чашку чая принесла. Вон там, на тумбочке.

– Спасибо. Ну а теперь скажи, только без шуток, – какая она собой, наша гостья?

– Зеленая, худая и страшная, старше нас всех. В черном платье, как старая монтия, только все‑таки помоложе. На вид ей лет тридцать, может, чуть больше. Она не представилась.

– Зеленая, говоришь? Какая прелесть!

– Прелесть – не совсем то слово, которое приходит на ум.

– Так она что, на самом деле зеленая? Не зеленая от ревности или, там, от злости?

– Уж не знаю, от чего она позеленела, может, и от ревности, но только зеленая – это точно. Как трава.

– Надо же! Ну раз она в черном платье, то надену‑ка я белое. Для разнообразия. Она одна?

– Она приехала с караваном, который мы видели вчера в долине, и привела с собой звериную компанию: овчарку, рой пчел, нескольких ворон и маленькую обезьянку. И с ней еще какой‑то мальчишка.

– И что она собирается со всем этим делать зимой в горах?

– Сама спроси. – Шестая сморщила носик. – У меня от нее мурашки по коже.

– Да у тебя от всего мурашки по коже. Когда будет ужин?

– В полвосьмого. Эта страшила мне весь аппетит отбила. Исчерпав слова отвращения, Шестая ушла, а Сарима еще долго пила чай, лежа в постели. Перед сном сестра развела ей огонь в камине и задернула занавески, но теперь Сарима раздвинула их и выглянула во двор. С тех пор как арджиканцы разогнали Водный совет и укрепили замок, планировка Киамо‑Ко почти не изменилась. По форме он напоминал букву «П»: центральный зал, от которого вдоль круто спускавшегося дворика тянулись вперед два боковых крыла. По углам замка, опираясь на естественные возвышения горы, высились башни. Когда шел дождь, вода бежала по мощенному камнем двору, вытекала из‑под резных дубовых ворот, покрытых яшмовыми плитами, и струилась вниз мимо деревенских домиков, ютившихся вблизи крепостных стен. Сейчас, вечером, двор был сер, холоден и усыпан пучками соломы и опавшими листьями. Светились окна в мастерской старого сапожника, и из трубы, отчаянно нуждавшейся в ремонте, как и Все в этом ветхом замке, шел дым. Сарима предвкушала, как проведет гостью в главный дом. Только ей, арджиканской княгине, принадлежала честь приглашать гостей в свои покои.

Помывшись, Сарима надела белое платье со сборками и то прелестное ожерелье, подарок мужа, которое, как послание с того света, прибыло через несколько месяцев после Трагедии. Восхищаясь, как удачно сидят на ней инкрустированные драгоценными камнями пластинки ожерелья, Сарима по привычке уронила несколько слезинок. Если окажется, что она слишком хорошо одета для этой бродяжки, можно будет прикрыть ожерелье платком. Главное – чувствовать его на себе. Не успели высохнуть слезы‑, как Сарима уже напевала песенку, готовясь встретить нежданную гостью.

Прежде чем спуститься, она заглянула в комнаты к детям. Они были взбудоражены незнакомыми лицами. Сыновьям‑погодкам Иржи и Манеку было двенадцать и одиннадцать лет; они уже почти доросли до того возраста, когда начнут рваться прочь из этого гнезда ядовитых голубок. Иржи был слабохарактерным плаксой, зато Манек – настоящий разбойник. Отпустить их вместе с племенем на летнее кочевье значило обречь детей на верную погибель: слишком много было других претендентов на престол. Поэтому Сарима держала сыновей при себе.

Девятилетняя длинноногая дочурка Нор еще не избавилась от привычки сосать большой палец и просилась посидеть у мамы на коленках перед сном. Одетая в вечернее платье Сарима хотела было ее пристыдить, но сжалилась и опустилась на край кровати. Нор смешно картавила – говорила «игьять в пьятки» вместо «играть в прятки» – и заводила дружбу с камешками, свечками, даже травинками, которые против всякой логики росли из трещин между камнями вокруг окна. Вздохнув и потеревшись об ожерелье, Нор доверительно сказала:

– Знаешь, мама, а там мальчик приехал. Мы с ним играли около мельницы.

– Он тоже зеленый?

– Нет, обыкновенный. Только очень толстый. И сильный. Манек стал кидать в него камни, чтобы посмотреть, далеко ли они отскочат, а он даже не заплакал. Может, толстым не так больно?

– Вряд ли. Как его зовут?

– Лир. Странное имя, правда?

– Да, не здешнее. А как зовут его маму?

– Не знаю, и, по‑моему, она ему не мама. Иржи назвал его приблудным, но Лир сказал, что ему все равно. Он хороший.

Нор потянулась пальцем ко рту, а другой рукой стала ощупывать нарядное платье Сари мы.

– Манек заставил его снять штаны, чтобы доказать, что он под ними не зеленый.

– Фу, как стыдно! – сказала Сарима, но не смогла удержаться от вопроса: – И что?

– Ничего особенного. – Нор зарылась лицом в материнскую шею и тут же чихнула от пудры, которой Сарима посылала складки под подбородком, чтобы они не терлись друг о друга. – Обычная висюлька, как у всех мальчишек. Меньше, чем у Манека и Иржи. Не зеленая. Мне было так скучно, что я почти не смотрела.

– И правильно. Вы очень грубо поступили.

– Это же не я заставила его спустить штаны, а Манек.

– Ладно, хватит об этом. Давай я лучше расскажу тебе сказку на ночь. Только короткую, учти: мне скоро спускаться. Про что ты хочешь послушать?

– Про лисят и ведьму.

Сарима в меньших подробностях, чем обычно, отбарабанила историю о том, как злая колдунья похитила трех лисят, посадила их в клетку и стала откармливать, чтобы запечь с сыром; как пошла доставать огонь с солнца, а когда, уставшая, вернулась с огнем, лисята придумали хитрость: стали петь колыбельную и усыпили ее. Когда же рука ведьмы разжалась, солнечный огонь растопил дверь клетки, и лисята выбежали из пещеры. Они стали плакать и жаловаться матушке‑луне. Тогда луна разозлилась на ведьму, спустилась и закрыла собой вход в пешеру.

– Там злая ведьма навсегда и осталась, – закончила Сарима обычной присказкой.

– И не вылезла? – сквозь сон задала Нор свой обычный вопрос.

– Пока что нет, – сказала Сарима, поцеловала дочурку, слегка укусила ее за руку, от чего обе захихикали, и погасила свет.

От княжеских покоев в главный зал вела витая лестница без перил, прижимавшаяся то к одной стене, го, за поворотом, к другой. Сарима спускалась с достоинством и самообладанием: белое платье плавно покачивалось, ожерелье переливалось мягкими цветами, на лице застыла осторожная приветливая улыбка…

…Пока, дойдя до лестничной площадки, она не увидела гостью, сидевшую на скамье в углу и внимательно смотревшую на нее.

Спускаясь под изучающим взглядом по последнему пролету, Сарима вдруг ощутила и ту неискренность, с которой носила траур по Фьеро, и свою утраченную красоту, и выступающую челюсть, и полноту, и глупость своего положения, где с ней считались только собственные дети и, нехотя, младшие сестры, и призрачную власть, которой она прикрывала свой страх перед настоящим, будущим и даже прошлым.

– Добрый вечер, – вымученно произнесла она.

– Сарима – это вы? – сказала женщина, поднимаясь и выпятив острый подбородок.

– Говорят, я. – Сарима мысленно похвалила себя, что надела ожерелье: оно стало щитом, защищавшим сердце от этого острого подбородка. – Да, я Сарима, хозяйка Киамо‑Ко. Добро пожаловать в мою обитель. Откуда вы и как вас величать?

– Оттуда, откуда ветер дует, а имен у меня столько, что всех не перечислишь.

– Что ж, мое почтение, – как можно спокойнее сказала Сарима. – Но ведь нам все равно нужно как‑то вас звать, так что, если не хотите сказать своего имени, будем звать вас тетушкой. Не хотите ли отужинать с нами? Еду скоро подадут.

– Я не сяду за стол, пока мы не поговорим. Я ни минуты не хочу обманом оставаться под вашей крышей – уж лучше мне лежать на дне морском. Мы учились вместе с вашим мужем. Я знаю о вас лет двенадцать, наверное.

– Ах да, конечно! – Все вдруг встало на свои места, и старые, драгоценные подробности из жизни покойного супруга закрутились в голове. – Фьеро рассказывал о вас и вашей сестре. Нессароза, да? Так ее зовут. И о восхитительной Глинде, в которую, кажется, он был немножко влюблен, и о тех двух странных шаловливых мальчиках, и об Эврике, и о храбром маленьком Боке. Жаль, что я была далеко от Фьеро в те счастливые дни. Знаете, я ведь и сама мечтала учиться в Шизском университете, но на стипендию мне не хватило бы ума, а семья не могла позволить себе платить за обучение. Как мило с вашей стороны к нам заглянуть! Наверное, я бы догадалась, кто вы. Цвет вашей кожи… Ведь больше в целом мире ни у кого такой нет, правда? Или я слишком отстала от жизни.

– Только у меня, – подтвердила гостья. – Но прежде чем мы продолжим обмен бессмысленными вежливостями, я бы хотела вам кое‑что сказать. Сарима, это я виновата в смерти вашего мужа.

– О, вы не единственная, – перебила княгиня. – У нас тут каждый норовит обвинить себя в смерти принца. Это что‑то вроде национального спорта. Возможность вместе погоревать – люди в этом что‑то находят.

Гостья судорожно сжала пальцы, как будто пытаясь пробраться сквозь предубеждения Саримы.

– Я могу рассказать вам подробности, я затем и пришла…

– Только если я захочу их выслушать, а уж слушать или нет – мое право. Это мой дом, и здесь я решаю, что мне слушать.

– Вы должны меня выслушать, должны… чтобы простить, – взмолилась женщина, поворачиваясь то так, то эдак, как будто невидимая ноша лежала у нее на плечах.

Сарима почувствовала, что ее загоняют в угол в собственном доме. Еще будет время обдумать эти неожиданные признания. Когда она захочет. Не раньше. Княгиня напомнила себе, кто здесь хозяйка. А хозяйкам приличествует радушие.

– Если я правильно помню, – сказала Сарима, лихорадочно роясь в памяти, – вы та самая… ну конечно, Фьеро рассказывал… та самая Эльфаба, которая не верит в душу. А раз так, то зачем вам мое прошение? Я вижу, вы устали – сюда нельзя добраться, не выбившись из сил. Вам нужно поесть и выспаться, а потом, где‑нибудь на следующей недельке, поговорим.

Она взяла Эльфабу за руку и повела через высокие покосившиеся дубовые двери в обеденный зал.

– Я сохраню ваше имя в тайне, если хотите, – сказала Сарима и воскликнула: – Смотрите, кто к нам приехал! Тетушка гостья!

Сестры уже собрались у стола, голодные и любопытные. Четвертая помешивала половником суп, Шестая блистала воинственно‑красным платьем, близнецы Вторая и Третья набожно смотрели в молитвенные карточки, Пятая курила и пускала кольца дыма к блюду с желтой безглазой рыбой, которую они выловили из колодца.

– Радуйтесь, сестры, давняя подруга Фьеро прибыла к нам, чтобы порадовать своими воспоминаниями. Прошу любить и жаловать так же, как меня.

Не слишком удачные слова – сестры не то что не любили, а открыто презирали Сариму. И надо было ей выйти замуж за того, кто погиб молодым и обрек их всех на тяготы и забвение?

Эльфаба ела жадно. Она не проронила ни слова во время еды и даже не подняла взгляд от тарелки. Видимо, догадалась Сарима, ее приучили не разговаривать за столом. Так что когда впоследствии Эльфаба рассказала про монастырь, она ничуть не удивилась.

Потом они прошли в музыкальную комнату, где пили дорогой херес под звуки неуверенного ноктюрна, который играла Шестая. Гостья совсем раскисла, а сестры, наоборот, приободрились. Сарима вздохнула. Единственное, что пока можно было определенно сказать о Эльфабе, – это что та старше ее. Возможно, пожив здесь немного, Эльфаба выйдет из апатии и согласится выслушать, насколько тяжела жизнь вдовствующей княгини. Как чудесно было бы пообщаться с ней вместо надоевших сестер.

Прошла неделя. Решив, что пора бы Эльфабе уже и пообвыкнуть, Сарима поручила Третьей:

– Передай, пожалуйста, тетушке гостье, что завтра я хотела бы поговорить с ней за чаем, часиков в одиннадцать, в Солнечной комнате.

Всю неделю Эльфаба не находила себе покоя. Днями она расхаживала по двору, стуча каблуками по камням; руки ее были вечно согнуты, пальцы сжимались и разжимались. Сариме приезд сверстницы явно пошел на пользу: теперь она чувствовала себя сильнее, чем прежде. Сестры осуждали ее гостеприимство, но горные тропы уже занесло снегом, и нельзя же было в такое время выставить гостью за порог. Собираясь в диванной, где они вязали ненавистные серые варежки в подарок какому‑нибудь несчастному на Лурлиниаду, сестры только и делали, что перемывали косточки Эльфабе. Она больна, говорили старые девы, скучна, неполноценна (хуже нас, добавляли они про себя, теша самолюбие), проклята. А этот толстый увалень – сын он ей, родственник или просто слуга? За спиной Саримы сестры называли эту непонятную женщину, поселившуюся в каменном сарае, тетушкой ведьмой и вспоминали древние байки про Кембрийскую ведьму, которые особенно любили в Кельских горах.

Но еще любопытнее сестер был Манек, младший сын Саримы. Однажды утром, когда трое мальчиков писали с крепостной стены (а бедняжка Нор притворялась, что эта игра совершенно ее не интересует), Манек спросил:

– А что будет, если пописать на тетушку? Она закричит?

– И превратит тебя в жабу, – сказал Лир.

– Нет, я в смысле – ей будет больно? Такое впечатление, что она до смерти боится воды. Она хоть пьет ее?

– По‑моему, нет, – предположил Лир, который никогда особо не присматривался. – А когда стирает, то трет одежду щетками. Нет, лучше не надо на нее писать.

– А зачем ей пчелы и мартышка? Они что, волшебные?

– Ага.

– И в чем их волшебство?

– Не знаю.

Мальчики отступили от края стены, и к ним подбежала Нор.

– А у меня волшебный прутик, – похвасталась она и показала коричневую веточку. – Из ведьминой метлы.

– Метла тоже волшебная? – спросил Манек у Лира. – А то! Пол вмиг подметает.

– Может, она и разговаривать умеет? Что она тебе говорит?

Ребята смотрели на Лира с таким любопытством, что тот покраснел от смущения.

– Это секрет.

– А если мы тебя сейчас со стены сбросим – все равно секрет?

– Как это сбросите? – оторопел Лир.

– А вот так. Или ты рассказываешь, или мы тебя сбрасываем, выбирай.

– Вы что, сдурели? Не надо меня сбрасывать!

– Если метла и правда волшебная, она прилетит и спасет тебя. И потом, ты такой толстый, что даже не ушибешься. Отскочишь и запрыгаешь, как мячик.

Иржи и Нор невольно захихикали, живо представив себе эту картину.

– Мы всего‑то хотим знать, что тебе говорит метла, – с широкой улыбкой продолжал Манек. – Так что лучше скажи. А то ведь сбросим.

– Ты ведешь себя невежливо, он же гость, – важно сказала Нор. – Пойдемте лучше в кладовую к мышкам, будем с ними дружить.

– Пошли. Только сначала его спихнем.

– Не на‑а‑адо, – захныкала Нор. – Какие вы все‑таки злюки. Может, метла и не волшебная вовсе, а. Лир?

Но Лир уже потерял охоту разговаривать.

Манек скинул ногой со стены камушек. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он упал.

Лир побледнел и вытянул руки по швам, как обвиняемый на трибунале.

– Она вам так просто это не спустит! Она вам покажет!

– Вряд ли, – сказал Манек и шагнул к нему. – Ей все равно. Она свою мартышку больше любит, чем тебя. Она даже не заметит, что ты разбился.

Лир всхлипнул. Хотя он только что вместе с остальными писал со стены, на его мешковатых штанах расплылось темное пятно.

– Глянь, Иржи, – окликнул Манек старшего брата. – Даже разговаривать с нами и то нормально не может. Сбросим – не много потеряем. Ну‑ка признавайся. Что тебе наболтала метла?

– Она… – шепотом выдавил Лир. – Сказала… Что вы все умрете.

– Всего‑то? – беззаботно спросил Манек. – Эка удивил! Все когда‑нибудь умрут. Это мы и без нее знали.

– Правда? – недоверчиво спросил Лир, для которого это стало открытием.

– Да ладно, оставь его, – сказал брату Иржи. – Пойдем лучше поймаем мышей в кладовой, отрежем им хвост и выколем глаза волшебным прутиком Нор.

– Нет! – взвизгнула Нор, но Иржи уже выхватил у нее прутик и вместе с Манеком вразвалку пошел вниз по лестнице. Лир тяжело вздохнул, оправил на себе одежду и, как обреченный гном на изумрудных приисках, поплелся за своими мучителями. Нор постояла в оскорбленной позе с гордо сложенными на груди руками и подрагивающим от возмущения подбородком, потом плюнула через парапет и, почувствовав себя отмщенной, побежала догонять мальчишек.

Поздним утром Шестая привела гостью в Солнечную комнату и с ехидной ухмылкой поставила на стол, покрытый выцветшей скатертью, блюдо с маленькими и твердыми, как камень, печеньями. Сарима уже сидела здесь, готовая к разговору.

– Вы прожили с нами уже неделю и, надеюсь, останетесь еще, – сказала княгиня, пока Шестая наливала им кофе, сваренный из горького корешка. – Дорогу на север замело снегом, путь в долину закрыт. Зимы у нас суровые, а мы, хоть и справляемся своими силами, всегда рады новым людям. Добавить молока? Я ведь даже не знаю ваших… м‑м… дальнейших планов. После того как вы решите, что пробыли здесь достаточно.

– Говорят, в горах есть пещеры, – тихо сказала Эльфаба, будто беседовала сама с собой. – Я несколько лет прожила в монастыре неподалеку от Изумрудного города. Иногда к нам приезжали важные гости, и хоть многие из нас были связаны обетом молчания, новости все равно просачивались. Кто‑то рассказывал об отшельнических кельях. Вот я и подумала тогда, что, покончив с делами, облюбую себе какую‑нибудь пещеру и…

– …И устроитесь в ней жить, – подхватила Сарима, словно для здешних женщин это было таким же обычным занятием, как выходить замуж и рожать детей. – Некоторые действительно так поступают. Например, на западном склоне Разбитой Бутыли – это одна из вершин неподалеку – вот уже несколько лет обитает один отшельник, пытаясь приблизиться к самой простой форме существования.

– Жизнь без слов, – сказала Эльфаба, рассматривая чашку с кофе, но не притрагиваясь к нему.

– Говорят, он совершенно забыл об элементарной гигиене, – сказала Сарима. – Учитывая, как пахнут мальчишки, если пару недель не помоются, это должно здорово отпугивать хищников.

– Я не рассчитывала надолго здесь задержаться, – сказала Эльфаба, по‑птичьи склонив голову и пристально взглянув на Сариму.

«Берегись, – предупредила себя Сарима, хотя ей скорее нравилась эта странная женщина. – Она переводит разговор на свою тему. Так не пойдет».

Тем временем Эльфаба продолжала:

– Я думала, что проведу здесь ночь или две, от силы три, а потом найду себе пристанище где‑нибудь поблизости и там перезимую. Я строила планы не по тому календарю. Мне казалось, что зима здесь начинается тогда же, как в Шизе и Изумрудном городе, но оказывается, у вас тут все на полтора месяца раньше.

– Осень – да, а весна, увы, позже, – сказала Сарима. Она сняла ноги со скамеечки и твердо поставила их на пол, показывая, что переходит к серьезному разговору. – Ну а теперь, дорогая моя Эльфаба, я должна вам кое‑что сказать.

– И я вам, – начала гостья, но хозяйка ее опередила.

– Вы, наверное, сочтете меня дикаркой, невежей – и будете правы. Да, выбрав меня еще девочкой на роль будущей княгини, мне наняли воспитательницу из Гилликина, чтобы она учила нас с сестрами правильно пользоваться пером, чернилами и столовыми приборами. Да, позже я стала читать. Но все мои представления об этикете ограничены тем, чему научил меня Фьеро, вернувшись из университета. Наверняка я поступаю неуклюже. У вас есть все основания смеяться за моей спиной…

– Я не из смешливых, – отрезала Эльфаба.

– Возможно. Но даже при всем своем невежестве и ограниченности, при том, что растили меня, выдав замуж семилетней девочкой, я умею мыслить и наблюдать и привыкла доверять своим суждениям. Так что позвольте сперва высказаться мне. Времени у нас предостаточно, а здесь так светло и приятно – сиди себе да разговаривай, не правда ли? Мое любимое местечко. Ну так вот. У меня сложилось впечатление, что вы приехали сюда, чтобы… как бы это сказать… покончить с каким‑то неприятным делом. Не смотрите на меня с таким удивлением – у вас очень характерный вид, вид человека, которого гнетет тяжелая ноша. Он мне очень хорошо знаком, вот уже сколько лет я наблюдаю его у сестер, когда те любезно объясняют все причины, по которым ненавидят меня. – Сарима улыбнулась собственной шутке. – Вы хотите сбросить свой груз, кинуть его к моим ногам или даже взвалить на мои плечи. Всплакнете чуток, попрощаетесь и уйдете. После чего оставите этот мир.

– Вовсе нет! – попыталась возразить Эльфаба.

– Нет‑нет, именно так, даже если вы сами пока этого не понимаете. Вас ничего не будет связывать с жизнью. Но я знаю, что готова выслушать, а чего нет, и вы, тетушка гостья, сами сказали, о чем собираетесь мне поведать. При первой встрече вы заявили, что считаете себя повинной в гибели Фьеро.

– Я…

– Пожалуйста, помолчите. Это мой дом, а в доме у себя я привыкла слушать только то, что хочу.

– Но я…

– Даже не пытайтесь.

– Да не хочу я ничего на вас взваливать, Сарима! Наоборот, я пытаюсь снять груз с вашей души. Вы больше и выше меня, поэтому вправе простить, а прощение – оно ведь помогает не только прощенному, но и прощающему.

– Я прощу вам замечание о моем размере, так и быть, – сказала Сарима. – Но больше я не желаю ничего об этом слышать. Такое чувство, будто вы специально хотите сделать мне больно – может, вы даже не отдаете себе в этом отчет. Вы как будто пытаетесь за что‑то наказать меня. Вероятно, за то, что я была не лучшей женой для Фьеро. Вы хотите сделать мне больно и обманываете себя, будто мне это как‑то поможет.

– Знаете ли вы хотя бы, как он погиб?

– Я знаю, что его убили, а тело так и не нашли, – выпалила Сарима, на миг поддавшись напору Эльфабы. – Я знаю, что это случилось в любовном гнездышке. Не знаю и знать не хочу имени убийцы, но я столько слышала про подлого сэра Чафри, что почти уверена…

– Про сэра Чафри?!

– Довольно! Ни слова больше! У меня есть для вас предложение, тетушка гостья, от которого вы вряд ли откажетесь. Вы с мальчиком можете поселиться в юго‑восточной башне. Там есть пара просторных круглых комнат с высокими потолками и хорошим освещением. Из главного зала наверх ведет отдельная лестница: вы не будете беспокоить моих сестер, а они не будут донимать вас. Все равно вам нельзя зимовать в холодном сарае. Я видела вашего мальчика: он такой бледный и съеженный – наверняка постоянно мерзнет. Я пущу вас в башню, но на одном условии – чтобы ни слова больше от вас не слышала ни о моем муже, ни о том, как он умер. Эльфаба в ужасе смотрела на княгиню.

– Я вынуждена принять ваши условия, – смирилась она. – По крайней мере пока. Но потом, вот увидите, мы станем такими близкими подругами, что вы передумаете. Я уверена, вам нужно это выслушать и обсудить. Я не могу уйти и оставить вас, пока не получу…

– Достаточно. Попросите привратника перенести ваши вещи в башню. Идемте, я покажу. Но вы совсем не притронулись к кофе!

Сарима подозрительно посмотрела на Эльфабу и после неловкого молчания ласково продолжила:

– Пойдемте. Тепло‑то вам точно нужно. Мы знаем по себе.

Предложенная комната сразу приглянулась Эльфабе. Подобно жилищу всякой порядочной ведьмы из детской сказки, стены здесь суживались кверху, повторяя изнутри форму башни. Единственное широкое окно смотрело на восток, прочь от ветра, поэтому его можно было открывать без страха оказаться тут же занесенной снегом. Из окна строем часовых виднелась гряда горных вершин, фиолетово‑черных на рассвете, белевших по мере того, как солнце поднималось, и становившихся золотисто‑розовыми к закату. Иногда с них, гулко потрясая замок, сходили лавины.

Зима уже полностью вступила в свои нрава. Эльфаба вскоре уяснила, что выходить из башни стоит только по особой нужде и то лишь туда, где лучше натоплено. Помимо Саримы никто из обитателей замка ее не интересовал. Княгиня стремя детьми жила в западном крыле, а ее пятеро сестер – в восточном. Сестер звали только по номерам – со Второй по Шестую, – если у них когда‑то и были имена, то теперь об этом никто и не вспоминал. По праву обиженных (брак Саримы с арджиканеким князем запрещал сестрам выходить замуж) они заняли лучшие спальни в замке, оставив, правда, Сариме Солнечную комнату. Где проводил ночь Лир, Эльфаба не знала, но каждое утро мальчик появлялся у нее, чтобы сменить свои лохмотья. Он же приносил ей горячий шоколад.

Близилась Лурлиниада, и из чуланов были извлечены старые украшения, с которых почти полностью облезла позолота. Дети весь день развешивали под потолком игрушки, достаточно низко, чтобы неосторожный взрослый стукнулся о них головой. Манек и Иржи раздобыли пилу и без разрешения отправились за ворота разыскивать подходящую ель. Нор осталась вместе с Лиром и принялась обследовать пустовавшую комнату тетушки ведьмы. Она нашла листы бумаги, на которых тут же намалевала сцены из местной жизни. Лир сказал, – что не умеет рисовать, и куда‑то ушел – видимо, чтобы не попадаться на глаза Манеку и Иржи. Все было тихо в замке, пока вдруг внизу, на кухне, не загромыхали медные кастрюли. Нор побежала смотреть. Вскоре из своего убежища появился и Лир.

Виновником переполоха оказался Чистри. Он как полоумный носился по кухне и забрался на висящую над столом вешалку для посуды, а сестры, пекшие имбирное печенье, кидали в него кусками теста.

– Как он сюда попал? – удивилась Нор.

– Заберите его отсюда! Лир, позови его! – крикнула Вторая, хотя у Лира было не больше влияния на обезьянку, чем у сестер.

Чистри перескочил на шкаф, оттуда – на другой, с сухофруктами, где, открыв верхний ящик, нашел драгоценный запас изюма и начал пригоршнями запихивать его себе в рот.

– Несите скорее лестницу из коридора, – крикнула Шестая двум сестрам. Когда стремянку притащили, проказник уже снова качался на вешалке над столом, кружась на ней, как на карусели.

Тогда решили пойти на хитрость. Четвертая отрезала кусок дыни и положила его в миску на столе, а Третья и Пятая сняли фартуки, приготовившись прыгнуть на обезьянку, когда та спустится. Чистри, свесившись с вешалки, жадно рассматривал новое лакомство, когда дверь распахнулась, и в кухню ворвалась Эльфаба.

– Что происходит, что за шум? – воскликнула она. – Вы свои мысли‑то слышите?

И тут же увидела Чистри, внезапно понурого и виноватого, и сестер, изготовившихся ловить его белыми от муки фартуками.

– Это еще что такое?! – вскричала она.

– Не надо кричать, – холодно заметила Вторая, но фартук опустила.

– Что здесь происходит? – уже спокойнее повторила Эльфаба. – Что вам сделал несчастный зверек? У вас вид как у моего Килиджоя – будто вы его растерзать готовы. Аж побелели от злости.

– Скорее от муки, – сказала Пятая, и сестры захихикали.

– Бездушные дикарки! Чистри, иди сюда. Иди, кому говорят! Хорошо, что вы не замужем, а то нарожали бы на свет новых варваров. Не смейте трогать обезьянку, слышите? Как он вообще выбрался из моей комнаты? Дверь была закрыта, я разговаривала с вашей сестрой в Солнечной комнате.

– Ой. – Нор вдруг вспомнила. – Тетушка, простите, пожалуйста. Это мы, наверное…

– Вы? – Эльфаба обернулась и пристально посмотрела на девочку, как будто впервые ее заметила. – Зачем вы влезли в мою спальню?

От ее взгляда Нор отпрянула и вжалась в дверь погреба.

– За бумагой, – пролепетала она и в отчаянной попытке исправиться добавила: – Я нарисовала всем картинки – хотите покажу? Пойдемте.

Эльфаба с обезьянкой на руках проследовала за девочкой в коридор, где гуляли сквозняки и кружили листьями бумаги, раскиданными но каменному полу. Сестры тоже вышли, держась на безопасном расстоянии.

– Это моя бумага, – очень тихо сказала Эльфаба после долгого молчания. – Я не разрешала тебе ее брать. Видишь, здесь даже слова написаны. Ты хоть знаешь, что такое слова?

– Конечно, знаю! – презрительно сказана Нор. – Что ж я, по‑вашему, совсем дурочка?

– Не трогай больше мои вещи, – сказала Эльфаба и, подобрав листки, взбежала по лестнице. Было слышно, как за ней хлопнула дверь.

– Ну, пострелята, кто хочет помочь нам лепить печенья? – спросила Вторая, довольная, что все обошлось. – А коридор‑то как наряжен! Вот Принелла с Лурлиной обрадуются!

Лир и Нор вернулись на кухню и стали лепить из теста человечков, ворон, обезьянок и собак. Вот только пчелы не получались, они были слишком маленькие. Потом пришли Иржи и Манек, запорошенные снегом и усыпанные зелеными иголками. Мальчики присоединились клепке, но стали делать неприличные фигурки, над которыми громко смеялись, но младшим не показывали, а прямо сырыми засовывали в рот, чем всем надоели.

Как только дети проснулись, то первым делом побежали вниз проверять, приходили ли ночью Лурлина с Принеллой. В главном зале стояла плетеная корзина с золотисто‑зеленой ленточкой (эту корзину и эту ленточку они видели вот уже много лет), а в корзине лежали три цветные коробочки. В каждой были апельсин, кукла, несколько мраморных шариков и печенье в виде мышки.

– А где моя? – спросил Лир.

– Не знаю, твоего имени нигде нет, – сказал Иржи. – Вот видишь, написано «Иржи», «Манек», «Нор». Твою Принелла, наверное, оставила в твоем прежнем доме. Где у тебя дом?

– Не зна‑аю, – захныкал Лир.

– Хочешь я дам тебе хвостик моей мышки, – щедро предложила Нор. – Но только хвостик. Для этого ты должен сказать: «Дай мне, пожалуйста, хвостик своей мышки».

– Дай мне, пожалуйста, хвостик своей мышки, – сквозь всхлипывания невнятно произнес Лир.

– …И я обещаю во всем тебя слушаться.

Лир повторил. Наконец вручение хвостика состоялось. От стыда Лир не упомянул никому из взрослых, что Принелла его забыла, а Сарима с сестрами этого даже не заметили.

Эльфаба не показывалась на глаза, передав через Лира, что болеет, хочет несколько дней провести в одиночестве и просит не беспокоить ее ни посещениями, ни едой, ни шумом.

Поэтому когда Сарима ушла в часовню помянуть мужа, сестры и дети принялись горланить праздничные песни во весь голос.

Через несколько недель, когда дети сражались в снежки на улице, а Сарима готовила на кухне какую‑то лекарственную настойку, Эльфаба покинула наконец свою спальню, тихо спустилась по лестнице и постучалась в диванную, где сидели сестры. С плохо скрываемой неприязнью они сделали вид, что рады видеть гостью. Серебряный поднос с бутылками спиртного на столе, дорогой самоцвет, который привезли аж из Гилликина, лучший красный ковер на полу, два пылающих камина по обеим сторонам комнаты – если бы их предупредили, они бы встретили Эльфабу хоть чуточку скромнее. Теперь же Четвертая едва успела спрятать под подушками кожаную книгу, которую читала вслух, – откровенный роман о бедной девушке, окруженной толпой красавцев‑ухажеров. Книга досталась им в подарок от Фьеро – его лучший и единственный подарок свояченицам.

– Не хотите ли ячменной воды с лимоном? – спросила Шестая, вечная слуга до самой смерти или, если повезет, до упокоения остальных сестер.

– Пожалуй, – сказана Эльфаба.

– Да вы садитесь – вон туда, там очень уютненько.

Эльфаба явно не заботилась о том, чтобы ей было «уютненько», но села, куда показали, прямая и чужая в этой увешанной коврами комнате. Она отпила крохотный глоток из предложенного стакана, как будто подозревала в нем подмешанную отраву.

– Хочу извиниться за то, что наговорила вам во время того происшествия с Чистри, – сказала она. – Я вела себя непростительно. На меня будто какое‑то помрачение нашло.

– Вот‑вот, оно самое… – начала Пятая, но остальные перебили ее.

– Ах, да что вы, не волнуйтесь, ничего страшного, иногда и не такое находит…

– Все это очень сложно, – сказала Эльфаба с заметным усилием. – Я не один год прожила в безмолвии и все еще не привыкла к тому, как… громко иногда бывает вокруг. К тому же у вас совсем другая страна, другая культура.

– Мы, арджиканцы, издревле славимся тем, что легко находим общий язык с другими народами, – похвасталась Вторая. – Мы одинаково свободно чувствуем себя и с нашими южными соседями, голодранцами‑скроулянами, и с утонченными жителями Изумрудного города.

При этом она, правда, забыла упомянуть, что ни одна из сестер еще ни разу не покидала Винкуса.

– Угощайтесь, – предложила Третья, подвинув Эльфабе блюдо с фруктами из марципанов.

– Нет, спасибо, – ответила та. – Я хотела кое о чем вас расспросить. Это касается Саримы.

Они насторожились.

– Мы с ней много беседуем, но я заметила, что всякий раз, когда разговор заходит о ее покойном муже, которого, как вы понимаете, я тоже знала, она отказывается меня слушать.

– Ах, все это было так ужасно, – сказала Вторая.

– Настоящая трагедия, – поддакнула Третья.

– Для Саримы, – добавила Четвертая.

– Для нас, – поправила Пятая.

– Тетушка гостья, не хотите ли добавить немного апельсинового ликера к ячменной воде? Большая редкость – его привезли с солнечных склонов Малых Кельских гор.

– Разве что капельку, – сказала Эльфаба, но не притронулась к стакану. Опершись локтями о колени, она нагнулась вперед, ближе к сестрам, и попросила: – Расскажите, пожалуйста, как она узнала о смерти Фьеро?

Наступило молчание. Сестры, не решаясь взглянуть ни на Эльфабу, ни друг на дружку, разглаживали складки на своих платьях. Наконец Вторая произнесла:

– О, этот страшный день! Как больно его вспоминать…

Остальные сестры устроились поудобнее, слегка повернувшись к гостье. Эльфаба пару раз мигнула, как одна из своих ворон.

Вторая рассказывала просто, отстранен но, без всяких эмоций. Как только сошел зимний снег, в Киамо‑Ко приехал арджиканский купец, деловой партнер Фьеро. Он попросил встречи с Саримой и настоял, чтобы сестры на ней присутствовали и поддержали княгиню, потому что он привез горестное известие. Купец поведал, что, когда он в клубе встречал с друзьями Лурлиниаду, ему принесли анонимную записку, в которой сообщалось, что Фьеро убит. Там же прилагался адрес – сомнительный район города, вдали отжилыхдомов. Купец нанял пару громил и вместе с ними выбил дверь какого‑то склада. Вверху, под крышей, была потайная комнатка – очевидно, место убийства (купец рассказывал об этом спокойно, видимо, чтобы передать Сариме хоть сколько‑то мужества). Повсюду были следы борьбы и большие пятна местами еще не засохшей крови. Тела нигде не было. Так его потом и не нашли.

Эльфаба печально кивнула.

– Около года, – продолжала Вторая, – наша дорогая сестра отказывалась верить, что Фьеро убит. Мы бы не удивились письму с требованиями выкупа. Но время шло, к следующей Лурлиниаде от него по‑прежнему не было никаких известий. Пришлось смириться с неизбежным. К тому же народ устал от неопределенности и требовал правителя. Предложили нового вожака, и до сих пор он хорошо справляется. Когда Иржи достигнет совершеннолетия, он может потребовать власть по праву наследника, если осмелится, но пока он смелостью не блещет. Манек – тот бы точно поборолся, но он второй по старшинству.

– А как, по мнению Саримы, погиб Фьеро? – спросила Эльфаба.

Теперь, когда самая тяжелая часть истории была рассказана, сестры оживились и заговорили наперебой. Оказалось, Сарима давно подозревала, что Фьеро крутит роман со старой университетской подругой Глиндой, гилликинской девушкой небывалой красоты.

– Прямо уж небывалой? – хмыкнула Эльфаба.

– Он нам все уши прожужжал о том, как она мила, очаровательна и необыкновенна…

– Разве Фьеро стал бы так ее расхваливать, тем более жене, будь Глинда его любовницей?

– Мужчины, – назидательно сказала Вторая, – хитры и жестоки, как все мы прекрасно знаем. Разве есть уловка лучше, чем открыто восхищаться красотой другой женщины. Сариме не в чем было его упрекнуть: Фьеро оставался образцовым мужем…

– Холодным, невнимательным и раздраженным, – вставила Третья.

– Совсем не похожим на героев романа, – добавила Четвертая.

– Если, конечно, читать романы, – сказала Пятая.

– Чего мы не делаем, – завершила Шестая и откусила кусок от марципановой груши.

– И Сарима полагает, что ее муж встречался с этой… этой…

– Обольстительницей, – подсказала Вторая. – Вы ведь ее знали, не правда ли? Вы ведь вместе учились в Шизе?

– Да, мы были знакомы, – сказала Эльфаба прежде, чем успела себя остановить. Ей было сложно уследить за всеми этими голосами с разных сторон. – Мы уже много лет не виделись.

– Так что Сариме все ясно как божий день. Глинда эта была и, насколько я знаю, остается замужем за богатым стариком, сэром Чафри. Он, видно, заподозрил что‑то неладное, начал следить за ней и выяснил, что происходит. После чего нанял бандитов и приказал им прикончить ублюдка. В смысле, несчастного Фьеро. Разве не логично?

– Очень даже, – медленно проговорила Эльфаба. – Но есть ли какие‑нибудь доказательства?

– Ровным счетом никаких, – сказала Четвертая. – Если бы они нашлись, семейная честь потребовала бы кровной мести, то есть убийства сэра Чафри, а на его жизнь, насколько нам известно, еще никто не посягал. Нет, это всего лишь догадка, но догадка, в которую твердо верит Сарима.

– И не хочет слышать никаких других, – сказала Шестая.

– Имеет право, – добавила Пятая.

– Безусловно, – подтвердила Третья.

– Как и на все остальное, – грустно заметила Вторая. – Сами посудите: если бы вашего мужа убили, разве не легче вам было бы думать, что он сам это заслужил? Хотя бы немножко?

– Нет, – сказала Эльфаба.

– Вот и мы так считаем, – согласилась Вторая, – но Сарима рассуждает иначе.

– Ну а вы? – спросила Эльфаба, опустив глаза и рассматривая узоры на ковре: кроваво‑красные ромбы с колючими краями, диковинных зверей и листья аканта. – Вы‑то что думаете?

– Мы‑то? Вряд ли мы думаем одинаково, – сказала Вторая. – Разумно предположить, что Фьеро тайком от нас был вовлечен в какую‑то опасную политическую игру в Изумрудном городе.

– Он уезжал туда на месяц, а остался на четыре, – поддакнула Четвертая.

– А что, он интересовался политикой? – спросила Эльфаба.

– Он был арджиканским князем, – напомнила Пятая. – У князей свои мотивы, нам непонятные. Само положение обязывало его иметь собственное мнение о множестве вещей, которые не должны были нас волновать.

– Поддерживал ли он Гудвина? – спросила Эльфаба.

– То есть участвовал ли в его программах? В… погромах? Сначала против квадлинов, потом против Зверей? – уточнила Третья. – Вы, кажется, удивлены, что мы в курсе событий. Вы думали, мы совсем изолированы от остальной страны?

– Наш край далек, это правда, – сказала Вторая. – Но земля слухами полнится. Иной раз к нам наведываются путники, мы их кормим и расспрашиваем. Мы знаем, что жизнь в Озе не сахар.

– Гудвин – тиран, – сказала Четвертая.

– Наш дом – наша крепость, – в один голос с ней сказала Пятая. – Хорошо, что мы от всего этого в стороне. Хотя бы здесь можно оставаться человеком.

Обе сестры улыбнулись.

– Да, но как, по‑вашему, Фьеро относился к Гудвину? – настойчивее спросила Эльфаба.

– Он нам не докладывал, – отрезала Вторая. – Пресвятая Лурлина, он же был князь, я уж не говорю мужчина, а мы – молоденькие, сидящие у него на шее свояченицы. Неужели вы всерьез полагаете, тетушка, что он бы стал поверять нам свои тайны? Может, они с Гудвином были закадычными друзьями, откуда нам знать? Фьеро регулярно бывал во дворце – как без этого? Он представлял пусть маленький, но народ. Что он там во дворце делал, нам неведомо. Однако мы не считаем, что Фьеро пал жертвой ревнивого мужа, что бы там Сарима ни говорила. Мы думаем, его вовлекли в политическую борьбу или, может, он кого‑нибудь предал. Он был красавец, – вздохнула Вторая. – Мы никогда этого не отрицали. Но еще он всегда был слишком замкнут и увлечен делом. Вряд ли он завел с кем‑нибудь роман.

Едва заметным жестом – приосанившись и расправив плечи, – Вторая показала, на чем основано ее мнение. Как Фьеро мог поддаться на чары какой‑то там Глинды, когда он устоял перед сестрами своей жены?

– Но, – тихо спросила Эльфаба, – неужели вы и вправду думаете, что он вмешался в политическую игру? Что он кого‑то предал?

– А иначе почему тело до сих пор не нашли? – спросила в ответ Вторая. – Если его убили из ревности, то какой был резон скрывать труп? Может, он и не умер на самом деле? Может, его схватили и пытали? Нет, наш опыт подсказывает, что здесь пахнет не любовным, а политическим вероломством. Но вы так побледнели. Шестая, скорее воды!

– Нет‑нет, не надо, – натужно сказала Эльфаба. – Все дело в том, что… Никогда не разберешь… Хотите я расскажу вам то немногое, что мне известно? А вы, может, потом передадите это Сариме? – Она заторопилась. – Я увидела Фьеро…

Но вдруг нежданно‑негаданно в сестрах проснулась семейная солидарность.

– Дорогая тетушка гостья, – важно сказала Вторая. – Сестра строго‑настрого наказала нам следить, чтобы вы не расстраивали себя рассказами о Фьеро и о трагических обстоятельствах его гибели. – Вторая говорила с очевидным трудом, ей явно не терпелось услышать историю Эльфабы; животы у сестер буквально урчали от голода, но долг – или страх – перед Саримой взяли верх. – Нет, – повторила Вторая. – Боюсь, нам непозволительно проявлять излишний интерес. Мы не станем слушать и передавать княгине ваши слова.

Пришлось Эльфабе смириться.

– Ладно, ладно, – повторяла она, понурившись. – В другой раз. Когда вы все будете готовы. Понимаете, ей это необходимо, это избавит ее от столького горя…

– Прощайте, до следующей встречи, – хором сказали сестры и выпроводили Эльфабу за дверь, исполнив свой долг по отношению к старшей сестре, чтоб ей пусто было.

Лед коростой выступил на крышах, зарылся под черепицы, и теперь со всех потолков в замке капала вода. Эльфаба стала носить островерхую шляпу, чтобы уберечься от случайных сосулек. От сырости у ворон на клювах и лапах образовался какой‑то грибок. Сестры закончили читать роман, дружно вздохнули – вот ведь жизнь! – и принялись читать его сначала, как делали вот уже восемь лет. Снизу, из долины, дул сильный ветер, и временами казалось, будто снег не падает, а поднимается. Это приводило детей в восторг.

Одним таким хмурым днем Сарима завернулась в шерстяные кофты и, чтобы развеять скуку, пошла бродить по пустым пыльным комнатам. В одной из них она нашла узкую лестницу, ведущую наверх – видимо, в какой‑то чулан на чердаке – Сарима плохо представляла себе пространственное устройство замка. Она поднялась и сквозь грубую решетку увидела знакомую фигуру, которая согнулась над огромной книгой, раскрытой на плотницком столе. Эльфабу.

Сарима кашлянула, чтобы не испугать ее. Эльфаба обернулась, удивленная, но не слишком.

– Вот и вас что‑то сюда привлекло, – сказала она. – Странно, правда?

– А, это книги. Я совсем про них забыла. – Сарима плохо читала, и книги всегда вызывали у нее чувство неполноценности. – Я даже не знаю, о чем они. Столько всяких слов… И не лень кому‑то было их писать.

– Вот это – древняя география, – сказала Эльфаба. – А тут – сборник договоров между арджиканскими родами – наверняка найдутся вожди, которые многое бы отдали, чтоб их заполучить. Если они, конечно, не устарели. Вот несколько учебников из Шиза, я тоже по ним училась. По этой «Биологии», например.

– А вон та огромная, с багряными листами, исписанными серебряными чернилами? Дорогая, должно быть…

– Эта? Я нашла ее на самом дне шкафа. По‑моему, это «Гримуатика».

Эльфаба провела рукой вдоль страницы – зеленая волна по пурпурному пергаменту.

– Красивое слово для красивой книги. Но что оно значит?

– Насколько я понимаю, – сказала Эльфаба, – это что‑то вроде энциклопедии обо всем: о магии и мире духов, о видимом и невидимом, о прошлом и будущем. Ее почти невозможно читать: я выхватываю по одной строчке то тут, то там. Смотрите: она не дается глазу.

Эльфаба показала на абзац рукописного текста. Сарима пригляделась и ахнула. Буквы, словно живые, поплыли, меняя форму. Страница будто хотела что‑то показать, но потом передумала, и буквы сползлись в одну серебристую кучу, точно в муравейник.

Эльфаба перевернула страницу.

– Вот этот раздел – бестиарий, свод знаний обо всех живых существах.

На странице были аккуратные рисунки Кого‑то, фигурой и крыльями отдаленно напоминающего ангела. Вокруг располагались подробные примечания, повествующие убористым почерком об аэродинамических аспектах святости. Рисунки показывали, как движутся крылья у ангела, улыбающегося похотливой улыбкой.

– Тут еще приведен какой‑то рецепт, – сказала Эльфаба и прочитала: – «О черных яблоках, возбуждающих жадность смертельную».

– Ах да, теперь вспомнила! Я ведь сама положила эту книгу в шкаф, – сказала Сарима. – И как только я могла забыть? Хотя книги – они такие, о них так быстро забываешь, правда же?

Глаза Эльфабы вспыхнули.

– Как, Сарима? Как она сюда попала? Пожалуйста, расскажите.

Хозяйка Киамо‑Ко смутилась, покраснела, попыталась открыть окно и, убедившись, что оно намертво вмерзло в раму, грузно села на ящик. Давным‑давно, начала она, еще в те времена, когда все были молоды и стройны, Фьеро с соплеменниками ушли на охоту в Тысячелетние степи, а Сарима, сославшись на головную боль, осталась одна‑одинешенька в замке. Тут раздался звонок у ворот.

– Кто же это был? – не выдержала Эльфаба. – Мадам Кашмери? Кембрийская ведьма?

– Нет, никакая не мадам. Это пришел старик в рваном плаще и представился волшебником, хотя по виду – обычный сумасшедший. Он попросил поесть и помыться, а потом сказал, что хочет подарить мне в награду вот эту книгу. Я пыталась объяснить, что мне как хозяйке замка некогда читать всякие там книжки, но он настоял.

Сарима плотнее завернулась в кофты и провела пальцем по стопке пыльных книг.

– Он рассказал мне удивительную историю и уговорил принять подарок. Он сказал, это книга знаний из другого мира, но там за ней охотятся, поэтому он принес ее сюда в надежде хорошенько спрятать.

– Глупости, – возразила Эльфаба. – Если бы это и правда была книга из другого мира, я не разобрала бы ни слова, а так я кое‑что понимаю.

– Ну, это волшебная книга, – сказала Сарима. – Я ведь, знаете, поверила старику. Он сказал, между нашими мирами гораздо больше общего, чем кажется, и что в нашем мире есть отголоски его мира, а в его – нашего; что они как будто выплескиваются друг в друга. Старичок был с виду добрый и немного рассеянный, с длинной, косматой, совсем почти белой бородой, и пахло от него чесноком и сметаной.

– Что неоспоримо доказывает его прибытие из другого мира.

– Не смейтесь, – сухо сказала Сарима. – Вы спросили, я и отвечаю. Он сказал, эта книга слишком сильна, чтобы ее уничтожить, но слишком опасна для того, другого, мира, чтобы ее хранить. Так что он каким‑то волшебным способом проник к нам и принес книгу сюда.

– Почему именно сюда? Киамо‑Ко воззвал к нему своей прелестью, и он не смог устоять?

– С одной стороны, Киамо‑Ко – это крепость, с другой – одно из самых отдаленных мест в стране. Так рассуждал старик, и я с ним полностью согласна. И какая мне разница: одной книгой больше, одной меньше. Он хотел ее оставить, я и исполнила его желание. Мы затащили книгу сюда и положили вместе с остальными, потом он благословил меня и ушел по Хромой тропе. Я никому и не говорила про это.

– Вы действительно думаете, что старик был волшебником? – спросила Эльфаба. – И что книга написана… в Ином мире? Вы вообще верите в другие миры?

– Я и в этот мир не очень‑то верю, – сказала Сарима, – а он существует. Так какая разница другим мирам, верю я в них или нет? Вы вот разве не верите?

– Пыталась, когда была маленькой, В невнятный, бесформенный мир спасения, в Иную землю – но сколько ни старалась я ее себе представить, все впустую. Теперь мне кажется, что другой мир – это мы сами, живущие неведомой нам жизнью, как отражение в зеркале. От одной мысли голова идет кругом.

– В общем, кем бы он ни был – волшебником из другого мира, сумасшедшим из этого или кем‑то еще, – а человек он хороший.

– Может, кто из роялистов? – предположила Эльфаба. – Давний последователь регента Пасториуса, мечтающий о дворцовом перевороте и пробуждении Озмы Типпетариус, принес сюда древний лурлинистский трактат, чтобы, когда придет время, забрать его обратно?

– Вам везде мерещатся заговоры, – сказала Сарима. – Я знаю только, что это был очень древний старик, наверняка странствующий волшебник, пришедший, судя по акценту, издалека. И если он хотел схоронить свою драгоценную книгу, то выбрал самое подходящее место. Книга лежала здесь уже лет десять, не меньше, и никто ничего о ней не знал.

– Можно я возьму ее почитать?

– Да пожалуйста! Старик не запрещал ее читать, а я тогда и не умела. Но вы только посмотрите на этого изумительного, ангела. Неужели один его вид не пробуждает в вас веру в Иную землю? В загробный мир?

– Загробного мира нам только не хватает, – фыркнула Эльфаба, захлопнув книгу. – Из нашей юдоли скорби в новую.

Как‑то утром, когда Шестая в очередной раз начала и тут же бросила чему‑то учить детей, Иржи предложил играть в прятки. Стали тянуть жребий, кому водить, и он пал на Нор, так что пришлось ей закрыть глаза и считать. Когда ей наскучило, она громко выкрикнула: «Сто!» и пошла искать.

Первым она осалила Лира. Он мог часами пропадать невесть где, но специально прятаться не умел. Вместе они пошли искать остальных и обнаружили Иржи в Солнечной комнате, где он притаился на корточках за бархатным пологом, свешивающимся с перекладины, на которой сидело чучело грифона.

Но Манека, чемпиона по пряткам, они нигде не могли найти: ни в кухне, ни в музыкальной комнате, ни в башнях. Исчерпав все возможности, дети осмелились даже спуститься в сырой подвал.

– Здесь есть подземные ходы, которые ведут прямиком в ад, – сказал Иржи.

– Как? Где? Зачем? – наперебой стали спрашивать Нор и Лир.

– Не знаю, они ведь тайные. Можете сами спросить у тети Шестой. Демонам в аду хотелось пить, а здесь когда‑то размещался Водный совет, вот они и прорыли сюда ходы за водой.

– Смотри, Лир, колодец! – сказала Нор.

Посреди низкой подвальной комнаты, поблескивая капельками воды на камнях, стоял невысокий колодец с деревянной крышкой и простым механизмом с грузом и цепью, чтобы сдвигать крышку в сторону. Дети без труда открыли его.

– Здесь, – сказал Иржи, – ловят рыбу. Никто толком не знает, что внизу: подземное озеро или путь прямиком в ад.

Он посветил в колодец свечой, и холодные белые отблески заиграли на поверхности черной воды.

– Тетя Шестая говорит, здесь водится золотой карп, – сказала Нор. – Она его один раз видела. Огромная такая рыбина. Тетя сначала подумала, что это всплыл какой‑то медный чайник, пока не заметила глаза.

– Может, это и был медный чайник, – сказал Лир. – У чайников нет глаз, – резонно возразила Нор.

– Манека‑то хоть здесь нет? – спросил Иржи. – Эй, Манек, – крикнул он в колодец, но только эхо ответило ему из мокрой черноты.

– Может, он нашел тайный ход в ад? – предположил Лир.

Иржи задвинул крышку.

– Сами его там ищите, – сказал он. – Мне надоело.

Как это часто бывает, на детей ни с того ни с сего напал страх, и они стремглав понеслись к выходу из темного подвала. Четвертая отчитала их за шум.

Наконец Манека нашли возле двери в комнату тетушки гостьи. Он смотрел в щель между досками.

– Тс‑с, – сказал он, оглянувшись.

Нор подбежала и осалила его.

– Попался!

– Тс‑с! – настойчивее повторил брат.

Они стали по очереди смотреть в щель. Тетушка, водя пальцем по странице, что‑то неразборчиво бормотала. На тумбочке рядом с ней с заметным беспокойством сидел Чистри.

– Что происходит? – спросила Нор.

– Обезьяну учат разговаривать, – сказал Манек.

– Покажите! – попросил Лир.

– Скажи «дух», – говорила тетушка обезьяне. – Ну, скажи: «дух».

Чистри скривил рот, будто обдумывая предложение.

– На свете все едино, – сказала тетушка обезьяне, а может быть, себе. – Стихии одинаковы, связи те же. Камень помнит, вода память держит, воздух хранит прошлое, а в огне оно возрождается, как птица феникс. Звери и звери состоят из одинаковых начал. Вспомни, как надо разговаривать, Чистри! Да, ты зверь, но Звери – твои ближайшие родственники, черт тебя дери. Скажи «дух»!

Обезьянка поковырялась в шерсти, выловила блоху и отправила ее в рот.

– Ду‑ух, – пропела тетушка. – Скажи «дух». В тебе есть Дух, я знаю. Ну! «Дух»!

– Ух, – выдавил Чистри.

Дети чуть не проломили дверь, пытаясь разглядеть, как смеется, пляшет и поет тетушка, прижимая к себе обезьянку.

– Дух, ну, Чистри, дух! У тебя почти получилось. Дух! Скажи «дух»!

– Ух, ух, ух, – продолжал ухать Чистри, не особо удивившийся своей новой способности. – Фух.

Килиджой встрепенулся отзвуков незнакомого голоса.

– Дух, – повторила тетушка.

– Хух, – терпеливо ответил Чистри. – Тух. Пух. Ух‑ух‑ух. Пух фух ух ух нюх.

– Дух, – сказала тетушка. – Ах, дорогой мой Чистри, мы на практике докажем правоту профессора Дилламонда. Все мы устроены одинаково, надо только пристально взглянуть, чтобы увидеть. Его труды не прошли напрасно. Дух, мой дружок, дух!

– Плюх, – сказал Чистри.

Дети не выдержали. С громким хохотом они побежали вниз по ступеням, потом к себе в комнату и еще долго смеялись в подушки.

Ни матери, ни тетям они не стали рассказывать об увиденном, боясь, как бы те не запретили тетушке гостье учить обезьянку разговаривать. Чем умнее станет Чистри, решили они, тем интереснее будет с ним играть.

В один погожий зимний день, когда казалось, что если они не выберутся из замка, то умрут со скуки, Сарима предложила пойти на каток. Сестры согласились, достали ржавеющие коньки, которые привез им Фьеро из Изумрудного города, напекли карамельных печений, налили в термосы горячий шоколад и даже украсили одежду зелеными и желтыми ленточками, как будто пришла вторая Лурлиниада. Сарима надела теплое коричневое платье с пушистым воротником, а детей облачила в дополнительные штаны и свитера. Даже Эльфаба, в толстом фиолетовом плаще, арджиканских сапогах на козьем меху и варежках, с метлой под мышкой присоединилась к остальным. Вслед за ней, волоча корзину, с сушеными абрикосами, шел Чистри. Процессию замыкали сестры в скромных мужских шубах.

Они спустились к замерзшему пруду рядом с замком. Крестьяне расчистили его и превратили в серебристую гладь, изрезанную причудливой коньковой вязью и окруженную мягкой снежной подушкой для тех, кто вдруг забудет притормозить или развернуться. В ярком солнечном свете на фоне синего неба снежными аистами и ледяными грифонами вырисовывались величественные горные вершины. Каток был уже заполнен визжащей детворой и мечущимися подростками, которые поминутно врезались друг в дружку и падали в неприличных позах. Медленно и важно двигались по льду взрослые. Завидев владельцев замка, деревенская толпа притихла – но дети есть дети, и тишина надолго не задержалась.

Отчаянно боясь упасть, Сарима грузно ступила на лед, но вскоре в ней проснулись прежние навыки: сначала один размашистый шаг, потом другой – и вот она уже катилась среди крестьян и их детей. Рядом, держась за руки, гурьбой ехали сестры. Эльфаба напоминала своих ворон: колени вывернуты, руки шумно машут темными складками плаща, хватаясь за воздух.

Когда взрослые накатались (а дети еще только разогревались), Эльфаба, Сарима и сестры уселись на медвежьих шкурах, заботливо расстеленных для них крестьянами.

– Летом, прежде чем мужчинам уходить на охоту, а мальчишкам – в горы пасти коз и овец, мы разводим огромный костер, зажариваем свиней, выставляем пиво и приглашаем здешних жителей на праздник. Ну и конечно, ворота замка открыты для них, если в округе появится какой‑нибудь горный лев или злой медведь: народ пережидает у нас, пока охотники выследят и убьют зверя или он сам уберется восвояси. – Сарима самодовольно улыбнулась, потом фыркнула. – Ну и видок у вас был, тетушка, в этом плаще с метлой под мышкой.

– Лир говорит, это волшебная метла, – сказала подъехавшая Нор и бросила в Сариму пригоршню сухого рассыпчатого снега. Эльфаба дернулась и подняла воротник, защищаясь от разлетевшихся морозных брызг. Нор злорадно захихикала и укатила прочь.

– Ну‑ка расскажите, что это еще за волшебная метла, – сказала Сарима.

– Я не говорила, что она волшебная. Мне дала ее старая настоятельница, матушка Якль. Она взяла меня под свое крыло и, когда приходила в себя, давала мне наставления.

– Наставления? – переспросила Сарима.

– Она говорила, что метла – ключ к моей судьбе. Видно, имела в виду участь домохозяйки.

– Нашего полку прибыло, – зевнула Сарима.

– За все время в монастыре я так и не смогла понять матушку Якль, – сказала Эльфаба. – Кто она: выжившая из ума старуха или мудрая пророчица.

Увидев, что ее уже не слушают, она замолчала.

Скоро вернулась Нор и плюхнулась матери на колени.

– Эти мальчики такие гадкие, – пожаловалась она. – Расскажи мне сказку, мама.

– Да, с ними бывает сложно, – согласилась Сарима. – О чем же тебе рассказать? Может, о том, как ты родилась?

– Фу, не надо! – Нор состроила гримасу. – Лучше настоящую сказку. Про лисят и ведьму.

Сарима стала было возражать, зная, что дети считают ведьмой Эльфабу, но дочь заупрямилась, и пришлось уступить. Эльфаба прислушалась. Отец объяснял ей нравственные законы, няня сплетничала, Несса хныкала, но никто и никогда не рассказывал ей сказок. Она пододвинулась к Сариме, чтобы лучше слышать.

Сарима рассказывала без особого артистизма, но у Эльфабы все равно мороз прошел по коже, когда она услышала заключительное: «Там злая ведьма навсегда и осталась».

– И не вылезла? – с лукавым блеском в глазах задала Нор ритуальный вопрос.

– Пока что нет, – сказала Сарима и подалась вперед, делая вид, что хочет укусить дочку за шею. Нор взвизгнула, вскочила и побежала к мальчишкам.

– По‑моему, вредно, пусть даже в сказках, предполагать, будто злу тоже уготована загробная жизнь, – сказала Эльфаба. – Сама идея глупая. А уж угрожать адом за зло и обещать счастливую Иную землю за добро – просто стыдно.

– Не надо об этом, – сказала Сарима. – Там меня ждет Фьеро.

– На том свете? – недоверчиво переспросила Эльфаба.

– Вам лишь бы высмеять все и обругать, – продолжала княгиня. – Мне жаль ту загробную страну, в которую вы попадете. Сразу нагоните на всех тоску, как вы умеете.

– Она ненормальная, – авторитетно сказал Манек. – Любой дурак знает, что животных нельзя научить разговаривать.

Они играли в пустующей летней конюшне, прыгая из‑под крыши в сено и поднимая брызги снега, который искрился в тусклом свете.

– Тогда что она, по‑твоему, делает с Чистри? – спросил Иржи. – Раз ты такой умный.

– Учит повторять слова, как попугая, – сказал Манек.

– А по‑моему, она волшебница, – сказала Нор.

– У тебя все кругом волшебное, – презрительно фыркнул Манек. – Одно слово, девчонка.

– Потому что правда волшебное, – ответила Нор и обиженно отодвинулась от брата.

– Ты тоже думаешь, что она волшебница? – спросил Манек Лира. – Она все‑таки твоя мама.

– Неправда, она моя тетя, – поправил Лир.

– Это нам она тетя, а тебе мама, – не уступал Манек.

– Знаю! – сказал Иржи, пытаясь отвлечь остальных разговором, лишь бы больше не прыгать. – Лир – брат Чистри. Он был таким же, а потом тетушка научила его разговаривать. Ты – заколдованная обезьяна, Лир!

– Никакая я не обезьяна, – возмутился Лир. – И вовсе я не заколдованный.

– Вот мы сейчас и проверим, – сказал Манек. – Сегодня ведь тетушка пьет кофе с мамой? Тогда пойдемте и спросим Чистри. Заодно посмотрим, чему он научился.

Они взбежали по винтовой лестнице к комнате ведьмы. Ее действительно не было. Чистри грыз орехи, Килиджой спал у камина, ворча во сне, пчелы без устали пели. Ни насекомые, ни пес детей не занимали: даже Л ир потерял интерес к собаке, когда оказался в компании ребят, – зато Чистри был всеобщим любимцем.

– Mа‑аленький, хоро‑ошенький, – принялась звать его Нор. – Иди сюда. Иди к тете Нор.

Чистри недоверчиво поглядел на нее, но потом, помогая себе руками, перебежал через комнату и прыгнул ей на руки, проверил ее уши – нет ли в них угощения – и из‑за плеча посмотрел на мальчиков.

– Скажи‑ка, Чистри, правда ли, что тетушка ведьма – волшебница? – спросила Нор. – Расскажи нам про нее.

– Ее нее? – вопросительно отозвался Чистри и наморщил лоб.

– Тебя заколдовали? – спросил Манек.

– Вали брали крали, – ответила обезьянка.

– Кто брал? Что крал? Как тебя в мальчика превратить? – спросил Иржи. – Есть какой‑нибудь способ?

– Способ носом, – объяснил Чистри. – Сосен возим лосем. Осень просим.

– Что же нам делать‑то? – огорчилась Нор, поглаживая обезьянку. – Как перехитрить ведьму?

– Дьму тьму, – рассудил Чистри.

– Очень интересно, – сказал Иржи. – То есть помочь мы тебе не можем?

– Да он сам не понимает, что говорит, – послышался сзади Эльфабин голос. – Ба, какие гости! И без приглашения.

– Здравствуйте, тетушка, – заискивающе сказали дети. – Смотрите, Чистри разговаривает. Он заколдован, да?

– Просто повторяет чужие слова, – сказала Эльфаба и приблизилась к детям. – Не лезьте к нему. И вообще вам сюда нельзя.

– Простите, – сказали они и вышли.

Потом, в детской, они катались по кроватям и хохотали, пока слезы не потекли из глаз. Они и не сами не знали почему. Видимо, от сознания, что легко отделались. Надрывая животы, дети решили, что больше не боятся тетушку ведьму.

Наступила весна, и на смену снегу пришел дождь. Дети подолгу играли в прятки в ожидании, когда можно будет пойти погулять. Одним утром водила Нор. Она легко находила Манека: всякий раз его выдавал прятав