Глава 26. На пути к закату

Элион никогда прежде не бывал в Тиаронде. Хотя город был расположен почти что по соседству с Гендивалем, до сих пор дела Тайного Совета приводили Мельнит и ее напарника либо в южные, прибрежные земли Каллисиоры, либо и вовсе в иные края по ту сторону Завес. Молодой чародей, как и большинство его собратьев по ремеслу, был охоч до новых мест и впечатлений, а потому сейчас едва сдерживал любопытство, вместе с Тормоном и Сколлем спускаясь по засыпанной снегом тропе и огибая отрог горы, чтобы попасть на гигантское плато, раскинувшееся у подножия Тиаронда.

Чародей и его спутники ехали верхом, хотя Тормон без особой охоты — что и неудивительно — согласился вновь привести в город своих бесценных сефрийцев. Вороные шли в поводу, а Элион и Тормон ехали на лошадях тех самых гвардейцев, у которых позаимствовали форму. Что до Сколля, он сменил ослицу на гнедую лошадку Элиона, и при этом не обошлось без подначек со стороны молодого чародея, который уже предвкушал вид мальчишки, дрыгающего ногами в первом же встречном сугробе. Тем меньше оказалось у Элиона поводов для веселья, когда с самого начала выяснилось, что гнедая строптивица в руках Сколля смирна как ягненок.

История, которую они собирались, доехав до города, изложить стражникам у ворот, была по сути своей правдива. Госпожи Тулак больше нет на лесопилке, объезжать новых коней лорда Блейда некому, а потому Сколль ведет их назад, в конюшни Священных Пределов. Лорд Блейд послал двоих гвардейцев из своего отряда сопровождать свое бесценное имущество. Элион надеялся, что вид сефрийцев отвлечет внимание стражников от того, что возвращаются в город совсем не те гвардейцы, которые вчера его покинули.

По правую руку от путников катилась бурная река, раздувшаяся от бесконечных дождей, слева высился, ощерясь утесами, почти отвесный отрог. Вершину его укутала облачная пелена. За отрогом, вдоль подножия горы простиралось заснеженное плато, окаймленное с запада рекой; нагорье, располагавшееся на другом берегу реки, давным-давно расчистили и, завезя с равнины плодородную землю, устроили на нем террасы. Над террасами возвышался поросший лесом пик. На востоке плато примыкало к подножию города, а затем, по словам Тормона, исчезало в непроходимом лабиринте скал, расселин и трещин, из которых состоял северо-восточный склон горы.

Элион с легким неодобрением посматривал на этот унылый, безлюдный, продутый всеми ветрами пейзаж. Плато, ровное и гладкое, как столешница, тянулось примерно на милю от городских стен — и вдруг разом обрывалось, точно некий гигант топором отхватил изрядный кусок земли. Эти равнины под городскими стенами занимали фермерские усадьбы — приземистые каменные строения, возведенные с расчетом на постоянный сильный ветер. Скудные поля, раскисшие под бесконечными дождями, сейчас присыпало снегом, но вид у них оттого не стал менее жалкий.

Чародей зябко поежился.

— Знаешь, — сказал он Тормону, — я никогда не мог понять, отчего жители Каллисиоры возвели свою столицу в таком неприглядном безжизненном месте. Наверняка ведь было бы куда разумней построить город на равнинах либо на южном побережье океана — и доступ легче, и земли побогаче, да и морская торговля приносит куда больше прибыли. — Дрожа от холода, Элион теснее запахнул плащ. — К тому же и климат внизу, на равнинах не в пример мягче. Почему же правители этой страны предпочли мерзнуть на краю света, в таком унылом, бесприютном и негостеприимном краю?

Тормон пожал плечами:

— Понятия не имею. Впрочем, я не больно-то верующий, а мои соотечественники в большинстве своем горячие приверженцы Мириаля. Быть может, поскольку наш правитель еще и верховный жрец, столицу и решили разместить там же, где Священный Город, — то есть именно здесь.

В это утро на раскисшем тракте было почти безлюдно. И неудивительно, подумал Элион. Урожай погиб, продавать или покупать на рынке нечего. К чему тратить силы, мокнуть и мерзнуть просто так, за здорово живешь? Местные жители скорее всего сидят сейчас по домам и молятся своему богу, чтобы ниспослал им лучшие времена.

Копыта коней с чавканьем месили дорожную жижу. Около мили дорога тянулась вдоль разлившейся, бурой от глины реки, через которую невдалеке от городских ворот был перекинут каменный мост в три пролета. Ниже по течению за мостом река впадала в широкий грохочущий поток, окаймлявший дальнюю сторону плато. Шумно соединившись к югу от громадных городских ворот, обе реки со стремительным ревом неслись дальше уже как единое целое.

Тормон, которому не терпелось отыскать дочь, едва сдерживал возбуждение. Элион не на шутку опасался, что в таком состоянии торговец может невольно выдать их в разговоре со стражей.

— Куда течет эта река? — спросил он, чтобы отвлечь спутника от навязчивых мыслей.

— На юг, — ответил Тормон. — Она пересекает все плато и с его края низвергается вниз. Посмотрел бы ты, какой там здоровенный водопад! Край плато — почти отвесная стена длиной в добрых две тысячи футов.

— Тогда как же, во имя всего сущего, сюда добираются люди? — резко спросил чародей. Он смутно подозревал, что суровый проницательный торговец в глубине души просто насмехается над ним.

— Нет, Элион, это чистая правда! — вмешался Сколль, храбро бросившись на защиту Тормона. Чародей еще раньше заприметил, что с тех пор, как торговец прикончил на перевале солдата, мальчишка к нему так и льнет, ловя на лету каждое слово. Надо же, подумал Элион, только вчера ночью этот человек чуть не вышиб из парня дух, а нынче вдруг стал для него героем и образцом для подражания. Кто их поймет, этих людей?

— Дальше за водопадом, — продолжал Сколль, — есть место, где в складках скалы проложена узкая тропа. Кое-где она врезается в склон, кое-где уходит туннелем в глубь горы.

— Мальчик прав, — прибавил Тормон. — Это убийственно тяжкий путь, в сто раз хуже, чем окольная дорога через Змеиный Перевал. И там, и там невозможно провести фургон, не имея опыта и крепких коней. Вот почему торговцы, которые добираются-таки до Тиаронда, заламывают такие баснословные цены.

Чародей покачал головой:

— Как я уже сказал, было просто нелепо размещать столицу в таком недоступном месте.

— Не стану спорить. — Они приближались к мосту, который вел в город. — С другой стороны, Тиаронд абсолютно неприступен — разве что враги отрастят крылья. — Он хохотнул, развеселясь этой нехитрой шутке.

Элион вспомнил ак'загаров — и вдруг похолодел.

Новое, только что сшитое платье было чудом портновского мастерства. Глядя на свое отражение в большом, во весь рост зеркале, Серима восхищалась изящным покроем, искусной работой швеи и великолепием дорогих тканей. Она могла бы побиться об заклад, что подобного наряда в Тиаронде еще не видали.

И все это истрачено впустую. На меня.

Отражение в зеркале расплылось и задрожало — глаза Серимы наполнились слезами. Это несправедливо! — подала голос сокровенная частица ее души, прочно похороненная в глубинах прошлого. Теперь она возникла из небытия горестным стоном некрасивой умной девочки, которая слишком хорошо знала, что молодые парни на вечеринках по очереди тащат соломинки и бросают монеты, решая, кто из них должен будет с ней танцевать. Так же хорошо эта девочка понимала, что прыщавые купеческие сыночки неуклюже ухаживают за ней лишь по указке своих алчных родителей, мечтающих наложить лапу на деньги ее отца. Это несправедливо! Почему я не могу быть красивой?

Как?— отозвался насмешливый голос иной, взрослой Серимы, леди Серимы, хладнокровной и безжалостной коммерсантки, возглавлявшей Торговую Ассамблею и Консорциум шахтовладельцев. Как? Тебе нужна еще и красота? Разве не довольно быть самой богатой женщиной за всю историю Каллисиоры? Разве не достаточно того, что ни один человек в Тиаронде не смеет тебе перечить или встать на твоем пути, что все мужчины в этом городе боятся тебя как огня?

Все, кроме одного. Кроме него.

Брось, одернула себя Серима. Тебе пора повзрослеть. Командир Мечей Божьих ничем не отличается от остальных. Он такой же, как все мужчины, — а они все одинаковы. Если ты до сих пор этого не поняла — значит, ты безнадежная дура. Блейд ухаживает за тобой только потому, что ему что-то нужно и уж верно не твои прелести! Скорее всего он искал твоей поддержки в какой-то своей интриге против иерарха…

Отражение в зеркале застыло, точно окаменев. Неправда! Этого не может быть!

Серима не обратила внимания на это хныканье. События последних месяцев, лишенные романтической дымки робких чувств и надежд, предстали вдруг перед ней в совершенно ином, беспощадном свете. С жестокой ясностью она увидела, как Блейд обаянием и лестью подталкивал ее сделать грязную работу — потребовать Великого Жертвоприношения иерарха.

И я попалась на крючок, точно глупая рыба!

Серима стиснула кулаки с такой силой, что если б ее ногти не были по привычке обгрызены, она расцарапала бы себе ладони до крови. Волна бессильного гнева всколыхнулась в ней, но даже сейчас этот гнев был направлен на нее саму, одинокую легковерную дуру, а не на того, кто так ловко сыграл на ее легковерности. Даже теперь она, жалкая влюбленная идиотка, не могла заставить себя возненавидеть его.

Серима окинула взглядом новое платье — изящный покрой, тугой корсет, пышные накрахмаленные юбки. Роскошная золотая парча расшита нитями из чистого золота и крохотными ало сверкающими рубинами — теми, что добывают на принадлежащих ей копях. Серима знала, что портной выбрал именно этот фасон, дабы придать хоть какую-то форму ее безнадежно плоской и пресной фигуре. Опыт не удался. Драгоценности, призванные отвлечь внимание от недостатков хозяйки, лишь сильнее подчеркивали ее плачевное уродство. «Растреклятый наряд, — с горечью подумала Серима, — стоил мне годового дохода целой деревни, а на мне он смотрится как холщовый мешок».

И тут ее терпение лопнуло.

— Марута! — во все горло завопила она. — Марута! Сейчас же иди сюда!

В бешенстве Серима с такой силой дернула за колокольчик, что витой шнурок остался у нее в руках.

— Мириаль всеблагой, что еще у тебя стряслось? — отдуваясь, вопросила старуха. Остановившись на пороге, она театральным жестом схватилась за сердце. — Ты же меня чуть не прикончила! Бегать вверх и вниз по лестницам — это в моем-то возрасте…

Она не успела завершить свою ворчливую тираду. Серима, в три шага преодолев комнату, влепила экономке пощечину — такую увесистую, что на морщинистой щеке проступил быстро покрасневший отпечаток ладони.

Воцарилась мертвая тишина.

— Если ты слишком стара, чтобы бегать по ступенькам, — процедила Серима, — собирай свои вещички — и вон из этого дома! А если ты еще раз посмеешь сказать мне хоть одно дерзкое слово, я велю вывести тебя во двор и высечь перед всей челядью. Поняла?

Марута кивнула, впервые в жизни не в силах вымолвить ни слова. Нижняя губа ее мелко дрожала. Прижав ладонь к щеке, она смотрела на хозяйку жалким взглядом побитой собаки — и от этого взгляда Сериму охватил жгучий стыд. Она знала, что теперь до конца своих дней запомнит глаза Маруты — и будет презирать себя за то, что сделала. Серима поспешно отвернулась от старой экономки.

— Расстегни крючки, — велела она сквозь зубы, — и сними с меня эту мишурную дрянь. Да, и принеси мое старое черное платье.

— Что?! — взвизгнула Марута. — Ты хочешь пойти на церемонию в этом ветхом убожестве? — Старуха, похоже, оправилась на удивление быстро. — Да ведь ты в нем вылитая прислуга! А кстати, о прислуге — все уже ушли в Пределы, кроме твоего драгоценного Пресвела, — ядовито прибавила она, — так что ежели хочешь высечь меня прилюдно, придется тебе подождать до утра. Тоже мне, придумала — высечь…

Серима, впрочем, заметила, что при всем этом ворчании экономка на редкость проворно принялась за дело. Она уже расстегнула крючки парчового платья и, направившись к большому гардеробу, принялась нарочито громко греметь и стучать вешалками. Серима содрала треклятое платье с плеч, выбралась из него и, небрежно скомкав бесценную парчу, швырнула его в угол.

— Леди Серима! — больше по привычке возмутилась Марута. — Разве так обращаются с дорогими и новыми вещами? И между прочим, — добавила она прежде, чем хозяйка успела одернуть ее, — что-то я никак не могу найти твое черное платье. Должно быть, оно в стирке.

От Серимы не ускользнул хитрый блеск в глазах экономки. Не говоря ни слова, она вышла из комнаты и, перегнувшись через лестничные перила, громко позвала:

— Пресвел! Пресвел!

Над головой Серимы послышался торопливый топот бегущих ног, а затем появился и ее помощник — не снизу, как она ожидала, а сверху, с чердака, где размещались комнаты горничных.

— Ты что это делал на чердаке? — удивленно спросила Серима.

— А… э… да вот кухарка в последнее время жаловалась, что из кухни подворовывают по мелочам. Я решил воспользоваться случаем и, пока горничных нет, без шума осмотреть их комнаты.

В другое время Серима только восхитилась бы его расторопностью. Сегодня, когда рана, нанесенная Блейдом ее гордости, была еще свежа, ей и объяснение Пресвела казалось подозрительным… «Нет, устало подумала Серима, — не стоит сейчас задумываться об этом. Я просто не решусь проверять его слова». Если б ей случилось застичь Пресвела к одной из горничных, ей пришлось бы уволить обоих, а она не представляла, как сможет без него жить. Да ведь Пресвел — ее правая рука!

— Госпожа? — От размышлений Сериму отвлек голос Пресвела, как всегда, почтительный и услужливый. — Госпожа, что я могу для тебя сделать?

— О, кое-что. — Серима сделала глубокий вдох, отлично сознавая, что Марута, укрывшись за дверью, ловит каждое их слово. — Спустись вниз, Пресвел, и принеси мне хлыст, которым старшая горничная наказывает своих подчиненных.

— Что?— Глаза Пресвела едва не выскочили из орбит.

— И не вздумай даже ее защищать, — жестко продолжала Серима. — Мне плевать, что Марута уже стара — ей надлежит дать урок. Я предупреждала ее, что случится, если она будет мне дерзить.

— А, так ты желаешь высечь Маруту! Прекрасно! Уже бегу, госпожа!

И Пресвел вприпрыжку помчался вниз по ступеням. Серима смотрела ему вслед, озадаченно хмурясь. Что это на него сегодня нашло? Совсем не похож на себя — расторопного, деловитого, уравновешенного. Может, в этом треклятом доме все сговорились, чтобы свести ее с ума?

Вернувшись в спальню, Серима обнаружила, что ее блеф сработал великолепно. Черное платье было аккуратно разложено на кровати.

— Ладно, ладно, — проворчала Марута. — Твоя взяла. Радуйся. Ступай на самую важную церемонию года в черном, точно старая карга, — мне-то что? Только пусть тебе застегивает платье твой любимчик Пресвел — я и пальцем не шевельну, хоть до смерти забей!

С этими словами экономка удалилась, чрезвычайно довольная тем, что она, как всегда, оставила за собой последнее слово.

Когда Серима натягивала через голову неброское шерстяное платье, в дверях появился Пресвел с плетью в руке.

— Тебе еще нужна плеть, госпожа? — деловито спросил он.

— Нет, — сухо ответила Серима. — Она сыграла свою роль. Оставь ее покуда здесь, Пресвел, и, если ты не против, помоги мне застегнуть платье, а потом можешь вернуться к делу, от которого я тебя отвлекла.

С этими словами она испытующе глянула на Пресвела — не отведет ли глаза, не покраснеет ли, признав за собой вину? Тот, однако, оставался вежлив и невозмутим, как всегда.

— Разумеется, госпожа моя. Я всегда рад тебе помочь. Да, кстати, я заглядывал к девочке. Сейчас она крепко спит, так что тебе не о чем беспокоиться.

По его тону Серима поняла, что помощник упрекает ее за равнодушие к ребенку.

— Что ж, хорошо. Рада это слышать. — Она старательно убрала из голоса даже тень раздражения. — Ты еще не нашел для нее няню?

— Думаю, что нашел, госпожа моя. Мне не хотелось беспокоить тебя в день Великого Жертвоприношения, поэтому я договорился, что она придет к тебе завтра. Это дочь старинного друга нашей семьи — на мой вкус, слишком молода, но ей доводилось ухаживать за целым выводком младших сестер и братьев, так что опыт в этом деле у нее большой. Полагаю, госпожа, она тебе понравится. Девушка очень скромная, нетребовательная, зато трудолюбивая.

Серима бесстрастно кивнула, хотя слово «молодая» прозвучало для нее сигналом тревоги.

— Отлично. Спасибо, Пресвел. Завтра же с утра с ней и увижусь. Нам просто необходимо поскорее подыскать подходящую няню.

Улицы Тиаронда уже опустели. Редких прохожих Мечи Божьи сгоняли в толпу и, окружив, точно овец, направляли на Эспланаду — ждать своей очереди, чтобы пройти через туннель в Пределы. Впрочем, большинство горожан поторопилось отправиться туда загодя — как только распространилась весть о возвращении иерарха. В такой толчее нелегко будет найти удобное место, и потому все стремились оказаться первыми. В обычное время церемонию проводили бы на самой вершине горы, где прихотью природы образовался естественный амфитеатр — кратер давно погасшего вулкана. В центре его стоял Великий Алтарь Мириаля, а вокруг святого места шли каменные террасы, на которых можно было рассадить весь город — и даже малое дитя разглядело бы с любого места все подробности обряда. Сегодня, однако, вершина горы оказалась недоступна из-за бури, да и огромную чашу кратера до краев засыпал снег. В срочном порядке место для обряда подготовили прямо в Священных Пределах, на просторной площади перед Храмом, и хотя в толпе много ворчали по этому поводу, большинство горожан остались довольны: уж лучше потесниться, чем замерзнуть до смерти на вершине горы, ожидая заката, тем более что он в такую непогоду вряд ли будет виден.

Тормон, уже вконец истерзанный волнениями и радостными надеждами, обрадовался, увидев, что городские улицы почти безлюдны. Хотя сефрийцы и были привычны к шумному многолюдью, в Тиаронде нынче царил дух мрачной, безнадежной жестокости, и кони, чуявшие его, нервничали, становились непредсказуемы и небезопасны. Элион в свою очередь от души был рад, что им удалось благополучно миновать стражу у городских ворот.

— Признаться, я сильно сомневался, что они примут наш рассказ за чистую монету, — вклинился в мысли Тормона его голос.

— Они, как видно, слишком взбудоражены предстоящим обрядом, — отозвался торговец с нескрываемым отвращением. — А по-моему, это самое настоящее варварство — из суеверия отнимать человеческую жизнь.

Элион озадаченно глянул на него:

— Но я думал, ты сам хочешь убить иерарха, чтобы отомстить за бедную Канеллу. Еще прошлым вечером ты говорил, что мечтаешь живьем вырвать у него сердце!

— Мечтаю, — мрачно подтвердил Тормон, — и злюсь оттого, что мерзавца принесут в жертву прежде, чем я до него доберусь. Но это другое дело. Он должен умереть в наказание за свои злодейства — а не потому, что кучка выживших из ума болванов вообразила, будто смерть одного человека в некий особый день способна остановить дождь.

Элион пожал плечами:

— Если хочешь знать мое мнение, вся эта страна — сущая клоака варварства и суеверий.

Тормон остро глянул на него. Время от времени его молодой спутник ненароком ронял словцо-другое, намекавшее, что он явился откуда-то из-за пределов Каллисиоры. Торговец круглый год путешествовал вдоль Завес, и ему всегда казалось невозможным, что они отмечают собой границы мира. Тормон ломал голову над этой загадкой, чтобы отвлечься от мыслей о Канелле и Аннас. Для посторонних глаз он должен выглядеть обычным гвардейцем, равнодушно исполняющим свои повседневные обязанности. Никак нельзя допустить, чтобы лицо его отразило бушующие в душе страсти. Поэтому Тормон ловил каждое слово Элиона, выуживая новые намеки на его нездешнее происхождение. Сейчас, впрочем, молодой человек опять заговорил о стражниках, которые расспрашивали их у городских ворот.

— Кажется, они нам поверили, — говорил он. — Все, кроме одного, — тощего, с лицом хорька. Сдается мне, он что-то заподозрил.

— Насчет Барсиля не беспокойтесь, — вполголоса вставил Сколль, ехавший сзади. — Он просто косоглазый, потому и вид у него такой, словно он всех подозревает в смертном грехе. Вчера он должен был сопровождать меня на перевале, но у ворот удрал, чтобы поиграть в кости в сторожке. Он нам хлопот не доставит — слишком боится, что я доложу кому надо о его фокусах.

Элион искоса глянул на мальчика, удивляясь его уверенной речи. Тормон затаенно усмехнулся. Приятно видеть, что парнишка наконец-то пришел в себя.

Когда они наконец добрались до Эспланады, Элион ужаснулся, увидев, что огромная площадь буквально забита сотнями людей. Кто терпеливо, кто с раздражением, но все они ждали, когда наступит их очередь войти в туннель, ведущий в Священные Пределы.

— Благое провидение! — с отчаянием воскликнул он. —

Как же мы пробьемся через эту толпу?

— А зачем? — удивился Тормон. — Вот он, дом Серимы. — Он указал налево. — Самый большой на всей Эспланаде, за высокой стеной. Мы войдем во двор и оставим коней у черного хода. Серима скорее всего уже отправилась на обряд, но если она и дома, бьюсь об заклад, что она на нас не рассердится. В отличие от многих я с ней всегда ладил, а если она решилась приютить Аннас — стало быть, никак не может быть сообщницей иерарха. Впрочем, она всегда терпеть его не могла, так что у нас с ней теперь много общего. Мы без шума проникнем в дом, заберем мою дочку и спокойно покинем Тиаронд, покуда весь город будет глазеть, как приносят в жертву иерарха. Так в чем же проблема?

Элион открыл было рот — и тут же его захлопнул. Только сейчас он сообразил, что они с Тормоном говорят, не понимая друг друга. Торговец, само собой, понятия не имел о том, что в теле иерарха находится разум дракона. Беседуя с Тормоном, Элион старательно изображал себя обычным путником, попавшим на перевале в бурю, и хотя он много рассказывал о своей напарнице Мельнит, которая погибла совсем молодой, чародей ни единым словом не обмолвился ни о Тайном Совете, ни о Гендивале, ни о своей нынешней миссии. Тормон даже не догадывался о существовании Тиришри и — в отличие от Тулак, которую посвятили в суть дела вопреки желанию Элиона, — не мог знать о том, почему его спутник решился на опасное путешествие в город.

Клянусь жизнью.' Он думает, что я проделал весь этот путь только для того, чтобы помочь ему спасти дочку! Элион ужаснулся этой мысли. Что скажет Тормон, когда узнает, что его спутник намерен спасти жизнь убийце Канеллы? И как объяснить ему, что к ним присоединится еще и Вельдан со своим оголтелым дракеном?

Времени оставалось немного. Кое-кто в толпе уже поглядывал с любопытством на двоих гвардейцев и тощего мальчишку, а в особенности на их слишком уж разномастных коней Элион сделал глубокий вдох.

— Тормон, сможешь ли ты мне поверить? Я не вправе об этом просить, потому что уже утаил от тебя много важного…

Лицо Тормона окаменело.

— Это я уже понял, — бесстрастно сказал он.

Элион на миг опешил, ошеломленный таким сообщением.

— Я поступил так не по собственной воле, — солгал он. — Я связан клятвой, которая запрещает мне открывать другим свою истинную сущность, а также много иных сведений. Но сейчас речь идет о других делах, невероятно важных…

— Связанных с тем, что находится по ту сторону Завес? — Судя по тону, вопрос был чисто риторический.

Проклятье! Во имя всех адских бездн, как он догадался?!

— Ладно, — торопливо сказал Элион. — Да, ты прав, только, ради всего святого, пока больше не спрашивай меня ни о чем. Времени у нас все равно не осталось. Слушай же — я не могу допустить, чтобы иерарха принесли в жертву. От этого зависит жизнь одного из моих сотоварищей.

Впервые за все время разговора лицо Тормона отразило его истинные чувства.

— Ты хочешь сказать, что намерен спасти этого ублюдка? — гневно вопросил он.

— Прости, Тормон, но у меня нет другого выхода. Не тревожься, этот замысел вовсе не такой безумный, как кажется. У меня есть план…

— А я-то всю дорогу думал, что ты поехал со мной только дружбы ради — помочь мне вернуть Аннас! — Торговец отвернулся от Элиона. — Что ж, коли так обстоят дела, я не желаю больше иметь ничего общего ни с тобой, ни с твоими вонючими планами. Я заберу Аннас, а потом мы уедем отсюда — сразу и навсегда. Ноги моей больше не будет в Тиаронде!

Он тронул поводья, послав коня вперед, но вдруг обернулся к Элиону.

— Вот еще что. Я, конечно, ни на грош не верю, что тебе удастся провернуть этот безумный замысел… но если все же тебе повезет и ты доживешь до утра — а я, Элион, хотя и зол на тебя, но зла тебе не желаю, — так вот, предупреждаю тебя: берегись Заваля! Это не человек, а ядовитая змея. Плевать ему будет на то, что ты спас его жалкую жизнь. Дай ему только волю — и он использует тебя для своих целей, а потом всадит тебе нож в спину. Будь осторожен!

— Погоди! — воскликнул Элион. Тормон снова осадил коня. — Может, согласишься взять с собой моего коня? Оставьте его возле дома Серимы — вдруг да он мне пригодится? Пускай это будет солдатская лошадь, а гнедую Сколль, если хочет, пусть оставит себе. Пойми — этот конь, оставленный в укромном месте, быть может, спасет мне жизнь!

Торговец пожал плечами:

— Ладно. Слезай и отдай поводья Сколлю… — Он вдруг осекся. — Что будем делать с мальчиком?

— Что хочешь, — равнодушно ответил Элион. — Мне он совершенно точно не нужен.

С этими словами он соскочил наземь и влился в нетерпеливо гудящую толпу, так ни разу и не оглянувшись на своих недавних спутников. Ему было бы нестерпимо увидеть на лице Тормона отвращение. Элион сейчас и сам-то не слишком гордился собой.

Завалю снился сон. Око Мириаля было холодно и тускло, как подернутые пеплом угли, и Голос Его хранил зловещее молчание. В кромешной тьме Святая Святых огромный круг Ока слабо мерцал, свинцово-безжизненный, словно его высекли из низкого пасмурного неба над Тиарондом и поместили в Храме, дабы мучить иерарха.

Охваченный отчаянием, Заваль закрыл глаза, чтобы не видеть это горестное зрелище.

— Отчего Ты не отвечаешь мне? — вскричал он сорванным голосом. — Я принес Тебе весть о Великом Жертвоприношении в Твою честь! О Мириаль, неужто такая весть не ублаготворит Тебя?

Он ждал ответа — и не дождался. Иерарх с силой ударил кулаком по цоколю.

— Все дело во мне? — выкрикнул он. — Неужто я пал в глазах Твоих? Ужели никогда мне не будет дано умилостивить Тебя?

В глубине души Заваль страшился услышать ответ. Если жертвоприношения дракона недостаточно, чтобы умилостивить Бога, это означает лишь одно: Мириаль желает смерти самого Заваля.

Неужели он все-таки ошибся? Он убедил себя, что дракон ниспослан Мириалем в знак того, что Бог снова милостив к нему. Что, если все это время он заблуждался, если смерть торговца и его семьи была бессмысленна? Что, если нынешнее жертвоприношение — тоже ошибка?

Иерарх вынул из ниши в цоколе руку, на которой пылало алым пламенем кольцо, — и бледное мерцание Ока вмиг погасло, словно задули свечу…

И Заваль проснулся уже в иной темноте.

Реальность оказалась еще ужасней сна. Проснувшись, обреченный иерарх оказался лицом к лицу с безжалостной правдой. Он не в Святая Святых, а в тюремной келье, в мрачных стенах Цитадели. Руки и ноги его свободны от пут, но его окружают каменные стены и железные решетки. Ему уже никто не поможет. И в жертву будет принесен вовсе не дракон. На закате солнца на жертвенный костер взойдет он, Заваль. Гиларра облачится в драгоценные одеяния иерарха и возглавит церемонию, на которой соберется весь город. Когда погаснет последний луч солнца, Гиларра лишит жизни бывшего иерарха.

За что, по правде говоря, Заваль не питал к ней зла. Его главной заботой было процветание Каллисиоры в целом, но суффраган больше заботилась об отдельных людях, жалких, скромных и скучных тружениках, которые своими руками создавали благополучие этого края. По вине иерарха в стране царят голод, несчастья, поветрия, и если он не сумел исправить свои ошибки, право и долг Гиларры — занять его место и поступить так, как она сочтет нужным.

Быть может, Мириаль будет доволен ею. Быть может, Око вновь пробудится и заговорит с ней. Быть может, дожди и снег прекратятся, и рассеются тучи, и выйдет солнце, и смерть Заваля, быть может, окажется не напрасна. Быть может, чудеса все-таки существуют.

Все может быть, Заваль. И если ты только захочешь выслушать меня, мы с тобой сотворим собственное чудо.

Иерарх оцепенел. Так давно не звучал у него в голове этот призрачный голос, что он почти убедил себя, будто был одержим лишь иллюзиями смятенного ума. И вновь реальность оказалась куда ужасней, чем его воображение!

Демон вернулся.

На всем долгом и мучительном пути в город, привязанный к тощей лошадиной спине, подпрыгивая и стуча зубами от невыносимой тряски, Этон хранил молчание и не беспокоил иерарха. Подобно человеку, невольно приютившему его, дракон погрузился в бездну непроглядного отчаяния. И лишь когда они оказались в зловещих стенах Цитадели и Заваль погрузился в глубокое забытье, Этон наконец шевельнулся в темнице чужого разума.

Надежда явилась нежданно. Завалю приснился сон — и в этом сне его невежественный разум разрешил загадку, над которой много поколений бился Тайный Совет.

Чародеям давно было известно, что Мириаль — не природный, а искусственный мир, созданный Древними и разделенный Завесами, дабы разные народы и расы не могли смешаться. Известно было также, что в недрах, в самом сердце мира находится сложнейший, опять-таки искусственно созданный разум, который поддерживает мир в его незыблемом состоянии. Ходили также слухи, что существует потаенное место, откуда есть доступ к самому сердцу Мириаля.

Дух Этона воспарил от восторга. Он нашел это место! Все эти годы, сокрытое от Тайного Совета, оно находилось здесь, в краю суеверных дикарей. Восторг в душе дракона смешивался с отвращением. Глупый жрец, именующий себя иерархом Каллисиоры, называл сокровенное место Оком Мириаля и верил, что таким образом беседует со своим варварским божком. В действительности же он все это время владел тайной, которая могла бы спасти от гибели весь мир. Тайной, которую столько веков безуспешно разыскивал весь Совет!

Впрочем, ликовал Этон недолго. Что проку в этом открытии, если он не может поделиться им со своими собратьями? Почти без надежды дракон, в который уже раз, коснулся разума иерарха. Любой ценой он должен добиться того, чтобы этот суеверный глупец прислушался к нему! Если только Этон не отыщет способа спасти этого жалкого человечишку, на закате тайна сердца Мириаля умрет вместе с ними.