Призрак Луизы

Две женщины и ребёнок встречаются в ресторане. Ресторан приятный – всюду окна. Женщины уже бывали в нём. Это из‑за света еда здесь выглядит вкусной. Ребёнок – девочка, одетая во всё зелёное, зелёный мохнатый свитер, зелёная футболка, зелёные вельветовые брючки и грязные кроссовки с чёрно‑зелёными шнурками, – сопит носом. Она ещё маленькая, а нос у неё большой. Может, она принюхивается к еде, которую едят за другими столиками. Или нюхает тёплый свет, заливающий всё.

Все её одёжки не подходят друг к другу, общего в них только то, что они зелёные.

– Луиза, – говорит женщина.

– Луиза, – отвечает другая.

Они целуются.

Подходит метрдотель. Он говорит первой женщине:

– Луиза, очень рад вас видеть! И Анна здесь! Какая большая стала. А в прошлый раз была вот такая. Вот такусенькая. – Он складывает большой и указательный пальцы в щепотку, будто берёт соль. Смотрит на другую женщину.

Луиза говорит:

– Это моя подруга, Луиза. Моя лучшая подруга. Ещё со времён лагеря гёрлскаутов. Луиза.

Метрдотель улыбается.

– Да, Луиза. Конечно. Как я мог забыть?

Луиза сидит напротив Луизы. Анна сидит между ними. У неё блокнот с зелёными страницами и зелёный карандаш. Она что‑то рисует, правда, трудно разглядеть, что. Может, дом.

Луиза говорит:

– Извиняюсь, сама знаешь, за кого. День учителя. Бебиситтер отказался в последнюю минуту. А мне столько всего надо тебе рассказать! Ну, ты знаешь, про номер восемь. Ой, мамочки, я, кажется, влюбилась. Ну, не то чтобы влюбилась.

Она сидит напротив окна, и густой мягкий свет льётся прямо на неё. От счастья она кажется кремовой, словно вырезана из куска сливочного масла. Свет любит Луизу, думает другая Луиза. Конечно, любит. А кто нет?

Кое‑что о Луизе. Она не любит спать одна. Говорит, что её кровать чересчур широкая. В ней слишком много места. Приходится подваливаться кому‑нибудь под бок, а то так и будешь всю ночь кататься по постели. Иногда утром она просыпается на полу. Но чаще – с кем‑то рядом.

Когда Анна была поменьше, она спала в кровати Луизы. Но теперь у неё своя комната и своя кровать. Стены в её комнате зелёные. Простыни зелёные. Листы зелёной бумаги с зелёными рисунками развешаны по стенам. На зелёной кровати сидят зелёный плюшевый медведь и зелёная утка. Зелёная лампа светит в зелёном абажуре. Луиза была в этой комнате. Она помогала Луизе делать там ремонт. В солнечных очках красила стены. Эта страсть к зелёному, думает Луиза, это стремление из всего сделать вариации на заданную тему, должно быть, наследственные.

И ещё кое‑что о Луизе. Луиза любит виолончелистов. Уже почти четыре года она спит с виолончелистами. Не с одним и тем же. С разными. Не одновременно, конечно. По очереди. Номер восемь – её нынешний виолончелист. Номера с первого по седьмой все были виолончелистами, хотя отец Анны – нет. Он был ещё до виолончелистов. До в.э. – виолончельной эры. А вообще‑то, по словам Луизы, у виолончелистов меньше сперматозоидов.

Луиза и Луиза раз в неделю обедают вместе. Ходят в хорошие рестораны. Луиза знакома со всеми метрдотелями. Луиза рассказывает Луизе о виолончелистах. Они таинственные. Луиза их ещё не раскусила. Что‑то такое есть в том, как они сидят, расставив ноги и обхватив руками виолончель. Они выглядят солидно, прочно – и располагающе. Как дверь. Она открывается, и ты входишь.

Двери эротичны. Эротично дерево, и смычки с натянутыми на них настоящими волосами. А ещё у виолончелей нет клапанов. Луиза говорит, что клапаны не эротичны.

Луиза занимается пиаром. Собирает деньги на исполнение симфоний – у неё это хорошо получается. Луизе тяжело отказать. Она приглашает богатых людей обедать. Знает, какое они любят вино. Планирует благотворительные аукционы и маскарады. Приводит спонсоров на репетиции симфоний и усаживает их на сцене. А потом возвращается домой с виолончелистом.

Луиза и сама слегка похожа на виолончель. Она смуглая, фигуристая, высокая. У неё длинная шея, а блестящие волосы днём всегда убраны наверх. Луиза думает о том, как виолончелисты распускают их по ночам – медленно, радостно, нежно.

В лагере волосы Луизы расчёсывала Луиза.

Луиза не безупречна. Луиза никогда не стала бы утверждать этого о подруге. У Луизы кривоватые ноги и крошечные ступни. Она носит длинные шелковистые юбки в обтяжку. Никаких брюк, никогда ничего в цветочек. У неё есть такая манера – медленно‑медленно поворачивать голову, чтобы взглянуть на вас. Какая разница, что она кривоногая.

Виолончелисты хотят спать с Луизой потому, что она этого хочет. Они не влюбляются в неё, потому что Луиза не хочет, чтобы они в неё влюблялись. Луиза всегда получает то, что хочет.

Луиза не знает, чего она хочет. Луиза не хочет ничего хотеть.

Луиза и Луиза дружат со времен гёрлскаутского лагеря. Сколько им тогда было? Слишком мало, чтобы надолго уезжать из дома. Они были такие маленькие, что у них ещё не все зубы прорезались. Такие маленькие, что писались в постель от тоски по дому. От одиночества. Луиза спала на верху двухэтажной кровати, над Луизой. Лагерь гёрлскаутов пах мочой. В лагере Луиза и узнала, что у Луизы кривые ноги. Там они менялись одеждой.

А вот и ещё кое‑что о Луизе, один секрет. Луиза единственная, кто о нём знает. Даже виолончелисты не знают. Даже Анна.

У Луизы нет слуха. Луизе нравится наблюдать за Луизой во время концертов. Она так смотрит на музыкантов! Глаза у неё делаются большие, и она перестаёт моргать. На лице улыбка, словно её представили человеку, а она не расслышала его имя. Луиза думает, что Луиза потому и спит с ними, с виолончелистами. Потому что не знает, для чего ещё они нужны. Луиза терпеть не может, когда добро пропадает.

Женщина подходит к их столику взять заказ. Луиза заказывает курицу гриль и фирменный салат, а Луиза берёт лосося с лимонным маслом. Женщина спрашивает Анну, чего она хочет. Анна смотрит на мать.

Луиза говорит:

– Она ест всё, было бы зелёное. Брокколи подойдёт. Зелёный горошек, лимская фасоль, кочанный салат. Лаймовый шербет. Хлебцы. Картофельное пюре.

Женщина смотрит сверху вниз на Анну.

– Посмотрим, что можно сделать, – говорит она.

Анна говорит:

– Картошка не зелёная.

Луиза говорит:

– Подожди – увидишь.

Луиза говорит:

– Был бы у меня ребёнок…

Луиза говорит:

– Но у тебя нет ребёнка. – Луиза говорит это без злобы. Луиза вообще не злая, хотя и не всегда добрая.

Луиза и Анна сверлят друг друга взглядами. Они никогда друг друга не любили. Перед Луизой они вежливы. Унизительно, думает Луиза, ненавидеть кого‑то настолько младше себя. Дочку подруги. Нет чтобы взять и пожалеть. Девчонка ведь без отца. И потом, она скоро вырастет. Груди. Прыщи. Мальчики. Увидит свои детские снимки, будет стесняться. Она ведь коротышка и одета, как киблеровский эльф[40]. Она даже читать ещё не умеет!

Луиза говорит:

– По крайней мере, это проще, чем в прошлый раз. Когда она только собачий корм ела.

Анна говорит:

– Когда я была собакой…

Луиза, ненавидя себя, говорит:

– Никогда ты не была собакой.

Анна говорит:

– Откуда ты знаешь?

Луиза говорит:

– Я была рядом, когда ты родилась. Когда твоя мама была беременна. Я знаю тебя вот с таких пор. – Она стискивает кончики пальцев, как раньше метрдотель, только плотнее.

Анна говорит:

– Это было ещё раньше. Когда я была собакой.

Луиза говорит:

– Эй, вы, хватит ссориться. Луиза, Анна была собакой, когда ты уезжала. В Париж. Помнишь?

– Хорошо, – говорит Луиза. – Анна была собакой, когда я уехала в Париж.

Луиза работает в турагентстве. Устраивает групповые поездки для пожилых граждан. Туры для старушек. В Лас‑Вегас, Рим, Белиз, круизы по Карибам. Она часто ездит сама и останавливается в трёхзвёздочных отелях. Пытается представить себя старухой. Чего бы ей тогда хотелось.

Мужья этих женщин, как правило, в домах престарелых, или на кладбище, или нашли кого помоложе. Старухи спят в комнатах по двое. Им нравятся отели со шведским столом, сауной, чистыми наволочками, от которых так хорошо пахнет, шоколадками на подушках, упругими матрасами. Иногда Луиза воображает, что она старая и просыпается утром в чужой стране, при незнакомой погоде, в иностранной кровати. А рядом спит Луиза.

Прошлой ночью Луиза проснулась. Было три часа. На полу возле её кровати лежал мужчина. Он был голый. Он лежал на спине, глядя в потолок, его глаза были открыты, и рот открыт, но совершенно беззвучен. Мужчина был лыс. Ни ресниц, ни волос на ногах и руках. Он был крупный – не толстый, но плотный. Вот именно, плотный. Трудно сказать, сколько ему лет. Было темно, но Луизе показалось, что он не обрезан.

– Что вы тут делаете? – громко спросила она у него.

Человека больше не было. Она включила свет. Заглянула под кровать. Она нашла его в ванной: он распластался на потолке, лицом вниз, его руки и ноги были прижаты к потолку, висел только пенис, – видимо, единственная часть его тела, на которую действовала гравитация. Теперь мужчина стал меньше. Точно сдулся. Она не испугалась. Она разозлилась.

– Что вы здесь делаете? – сказала она. Он не ответил. Прекрасно, подумала она. И пошла в кухню за веником. Когда она вернулась, он исчез. Она снова заглянула под кровать, но на этот раз он исчез окончательно. Она заглянула во все комнаты, проверила, заперта ли дверь. Заперта.

По её рукам побежали мурашки. Ей стало холодно. Наполнив горячей водой грелку, она забралась в постель. Свет выключать не стала и заснула сидя. Проснувшись утром, она решила бы, что это был сон, если бы не веник у неё в руках.

Женщина приносит еду. Анна получает тарелочку с зелёным горошком, шариками брюссельской капусты и листовой капустой. Картофельное пюре и хлеб. На зелёной тарелке. Луиза достаёт из сумки флакончик зелёной пищевой краски. Добавляет три капли в картошку.

– Помешай, – велит она Анне.

Анна перемешивает пюре, пока оно не приобретает ядовито‑зелёный цвет. Луиза добавляет немного зелёной краски в масло и мажет его на хлеб.

– Когда я была собакой, – говорит Анна, – я жила в доме с бассейном. А в гостиной там было дерево. Оно росло прямо сквозь потолок. На дереве я спала. Но плавать в бассейне мне не разрешали. Я была слишком косматая.

– У меня завёлся призрак, – говорит Луиза. Она не уверена, что хотела это сказать. Но если Анне позволено вспоминать свою собачью жизнь, то почему ей, Луизе, нельзя упомянуть своего призрака?

– Я думаю, это призрак. Он был в моей спальне.

Анна говорит:

– Когда я была собакой, я кусала призраков.

Луиза говорит:

– Анна, помолчи немного. Ешь свою зелёную еду, пока она не остыла. Луиза, ты о чём? Я думала, что у тебя божьи коровки.

– Это было давно, – говорит Луиза. В прошлом месяце она проснулась оттого, что по углам её комнаты шептались люди. Мёртвые листья ползали по её лицу. Стены её комнаты были живые. Они вздыхали и роняли красные капли. «Что?» – сказала она, и ей в рот заползла божья коровка, горькая, как мыло. Пол трещал под её ногами, как красный целлофан. Она открыла окна. Она выметала божьих коровок веником. Собирала их пылесосом. Новые влетали в окна, лезли в дымоход. Она три дня не жила дома. Когда она вернулась, божьи коровки исчезли – в основном, – но она до сих пор находит их в своих туфлях, в складках белья, в мисках и фужерах, между страницами книг.

До того были мотыльки. До мотыльков – опоссум. Он нагадил ей на кровать и шипел на неё, когда она загнала его в угол в кладовке. Она позвонила в приют для животных, приехал человек в джинсовой куртке и толстых перчатках и выстрелил в него дротиком со снотворным. Опоссум чихнул и закрыл глаза. Человек поднял его за хвост. Постоял так с минуту. Может, ждал, что она их сфотографирует. Человека с опоссумом. Она потянула носом воздух. Он не женат. Она не ощущала ничего, кроме запаха опоссума.

– Как он сюда попал? – спросила Луиза.

– А вы давно тут живёте? – спросил мужчина. Коробки с посудой и книгами Луизы ещё стояли одна на другой вдоль стен в комнатах нижнего этажа. Материн обеденный стол ещё не был собран. Он лежал на полу, задрав к потолку культи ампутированных ног.

– Два месяца, – сказала Луиза.

– Ну, он‑то, наверное, поселился тут раньше, – сказал мужчина из приюта. Теперь он держал опоссума, как младенца. – Где‑нибудь в стене или на чердаке. Может, в дымоходе. Санта‑Когтяус. Ха. – Он хохотнул собственной шутке. – Усекли?

– Уберите его из моего дома, – сказала Луиза.

– Вашего дома! – сказал мужчина. Он протянул ей опоссума, как будто предлагал передумать. – А знаете, что он думал? Он думал, что это был его дом.

– А теперь мой, – ответила Луиза.

Луиза говорит:

– Призрак? Луиза, это кто‑то знакомый? С твоей мамой всё в порядке?

– С мамой? – говорит Луиза. – Это была не мама. Это был голый мужик. Я его в жизни не видела.

– Насколько голый? – спрашивает Анна. – Чуть‑чуть или совсем?

– Без сопливых обойдёмся, – говорит Луиза.

– Он был зелёный? – спрашивает Анна.

– Может, ты с ним дружила в старших классах, – говорит Луиза. – Или вы с ним были когда‑то любовниками. Может, он недавно погиб или попал в ужасную аварию. Он был в крови? Говорил что‑нибудь? Может, он хочет предостеречь о чём‑то?

– Ничего он не говорил, – говорит Луиза. – А потом исчез. Сначала съёжился, потом испарился.

Луиза вздрагивает, и Луиза тоже. Ей впервые становится страшно. Призрак голого мужчины левитировал над её ванной. Он мог быть кем угодно. Может, пока она спала, он летал над её кроватью. Прямо над её носом, смотрел, как она спит. Придётся ей отныне спать с веником.

– Может, он не вернётся, – говорит Луиза, и Луиза кивает. А если вернётся? Кого тогда звать? Того грубияна в толстых перчатках?

Женщина снова подходит к их столику.

– Что‑нибудь на десерт? – спрашивает она. – Кофе?

– Если бы у вас завёлся призрак, – спрашивает Луиза, – как бы вы от него избавились?

Луиза пинает Луизу под столом.

Женщина на минуту задумывается.

– Сходила бы к психиатру, – говорит она. – Попросила бы какое‑нибудь лекарство. Кофе?

Но Анне пора на кувырки. Она учится стоять на голове. Падать, ничего себе не сломав. Луиза просит женщину упаковать недоеденное зелёное пюре, а сама заворачивает в салфетку булочки и кладёт их в сумку вместе с пакетиками сахара.

Из ресторана они выходят все вместе, Луиза впереди. За её спиной Анна шепчет что‑то Луизе.

– Луиза? – говорит Луиза.

– Что? – говорит Луиза, оборачиваясь.

– Иди за мной следом, – говорит Анна. – Ты не можешь идти первой.

– Давай сюда, будем разговаривать, – говорит Луиза, подманивая её рукой. – Анна, скажи «спасибо».

Анна ничего не говорит. Она медленно шагает впереди, и они тоже замедляют шаг.

– Так что мне делать? – спрашивает Луиза.

– С призраком? Не знаю. А он симпатичный? Может, он залезет к тебе в постель. Может, это твой демонический любовник.

– Да ну тебя, – говорит Луиза. – Фу.

Луиза говорит:

– Извини. Тебе надо позвонить матери.

– Когда у меня были проблемы с божьими коровками, – говорит Луиза, – она сказала, что они уйдут, если спеть им детскую песенку. Божья коровка, улети на небо.

– Ну, – говорит Луиза, – они же ушли, разве нет?

– Да, но сначала ушла я, – говорит Луиза.

– Может быть, он жил в доме до тебя. Может, его тело под полом твоей спальни или в какой‑нибудь стене.

– Прямо как опоссум, – говорит Луиза. – Может, это Санта‑Клаус.

Мать Луизы живёт в общине престарелых через два штата от неё. Луиза привела в порядок её подвал и гараж, сдала на хранение мебель, продала дом. Так хотела мать. Вырученные от продажи деньги она отдала Луизе, чтобы та купила дом для себя. Но приезжать в её новый дом она не хочет. Не хочет, чтобы Луиза отправляла её отдыхать за границу. Иногда притворяется, что не узнаёт Луизу, когда та звонит. А может, и правда не узнаёт. Может, поэтому клиентки Луизы и путешествуют. Осядь на одном месте, и обленишься. Станешь забывать, что надо принять ванну, или имя собственной дочери.

Когда путешествуешь, то всё всегда новое. Не знаешь языка – ничего страшного. Никто и не рассчитывает, что ты будешь понимать каждое слово. Можно каждый день носить одну и ту же одежду, на других путешественников произведёт впечатление твоя экономность. Когда просыпаешься, то не сразу понимаешь, где ты. И неудивительно.

– Привет, мам, – говорит Луиза, когда мать поднимает трубку.

– Кто это? – отвечает мать.

– Луиза, – отвечает Луиза.

– Ах да, – говорит мать. – Луиза, как хорошо, что ты позвонила.

Повисает неловкая пауза, потом мать говорит:

– Если ты звонишь потому, что сегодня твой день рождения, то извини. Я забыла.

– Сегодня не мой день рождения, – говорит Луиза. – Мам, помнишь божьих коровок?

– О, да, – говорит мать. – Ты присылала мне фотографии. Очень милые.

– У меня призрак, – говорит Луиза, – и я подумала, может, ты знаешь, как от него избавиться.

– Призрак! – говорит мать. – Это, случайно, не твой отец?

– Нет! – говорит Луиза. – Мам, этот призрак без одежды. Он голый, и я видела его совсем недолго, а потом он исчез, а потом я снова нашла его в ванне. Ну, почти в ванне.

– А ты уверена, что это призрак? – говорит мать.

– Да, абсолютно, – отвечает Луиза.

– И это не твой отец?

– Нет, это не папа. Он ни на кого из моих знакомых не похож.

Её мать говорит:

– Муж Люси – ты её не знаешь, – муж миссис Питерсон умер две ночи тому назад. Это случайно не толстый коротышка с такими противными усами? Смуглый?

– Это не мистер Питерсон, – говорит Луиза.

– Ты спрашивала его, что ему нужно?

– Мам, какая мне разница, что ему нужно, – говорит Луиза. – Мне нужно, чтобы его не было.

– Ну, – говорит мать. – Попробуй горячую воду с солью. Вымой полы. Потом натри их лимонным маслом, чтобы не осталось полос. Окна тоже помой. Выстирай всё постельное бельё и выбей все ковры. Простыни на кровати выверни наизнанку. И всю свою одежду на плечиках тоже. Прибери в ванной.

– Наизнанку, – говорит Луиза.

– Наизнанку, – отвечает мать. – Это их путает.

– По‑моему, он и так уже запутался. В том, что касается одежды, во всяком случае. Ты уверена, что это поможет?

– Абсолютно, – говорит мать. – У нас тут сплошь сверхъестественные явления. Не сразу и поймёшь, кто живой, а кто мёртвый. Если уборка не поможет, попробуй развесить чеснок на верёвочках. Привидения терпеть его не могут. Или наоборот. В общем, то ли одно, то ли другое, то ли любят, то ли нет. А что ещё нового? Когда приедешь меня навестить?

– Я сегодня обедала с Луизой, – говорит Луиза.

– Ты ещё не избавилась от воображаемых друзей? – говорит мать.

– Мам, ты же знаешь Луизу. Помнишь? Летний лагерь? Колледж? У неё ещё дочка маленькая, Анна? Луиза?

– Разумеется, я помню Луизу, – говорит её мать. – Свою собственную дочь. Какая вы грубиянка. – Она кладёт трубку.

Соль, думает Луиза. Соль и горячая вода. Надо бы всё это записать. Может, послать матери магнитофон. Она опускается на кухонный пол и плачет. Тоже солёная вода в своём роде. Потом отмывает полы, выбивает половики, стирает простыни и пододеяльники. Стирает одежду, а потом развешивает её на плечиках наизнанку. Она работает, а призрак тем временем лежит под её кроватью, высунувшись наполовину. Ноги и гениталии укоризненно торчат в ее сторону. Луиза трёт пол вокруг него. Вокруг этого. Его.

Луизе кажется, что она брезглива. Боится трогать призрака. Со злости она хватается за веник. Тычет им в мясистое бедро, призрак шипит под кроватью, как рассерженная кошка. Она отскакивает назад, и он исчезает. Но спать она ложится на диване в гостиной. И нигде не гасит свет.

– Ну? – говорит Луиза.

– Он не ушёл, – говорит Луиза. Она только что вернулась домой с работы. – Я только не знаю, где он. Может, на чердаке. Или стоит у меня за спиной, пока я говорю с тобой по телефону, а когда я поворачиваюсь, он исчезает. Запрыгивает назад в зеркало или куда там ещё он прячется. Я могу в любую минуту завизжать. А когда ты приедешь, всё уже будет кончено.

– Дорогая, – говорит Луиза. – Я уверена, он тебя не обидит.

– Он на меня шипел, – говорит Луиза.

– Просто взял и зашипел, или ты что‑то сначала сделала? – говорит Луиза. – Чайники тоже шипят. Когда вода вскипает.

– А как насчёт змей? – говорит Луиза. – По‑моему, он шипел скорее как змея, чем как чайник.

– Пригласи священника, пусть придёт и выгонит его. Если ты католичка. Или сходи в библиотеку. Может, у них есть книга «Экзорцизм для «чайников». Придёшь сегодня на симфонию? У меня есть лишние билеты.

– У тебя всегда есть лишние билеты, – говорит Луиза.

– Да, но тебе это пойдёт на пользу, – говорит Луиза. – К тому же мы с тобой два дня уже не виделись.

– Сегодня вечером не могу, – говорит Луиза. – Как насчёт завтра?

– Ну, ладно, – говорит Луиза. – А ты ему Библию пробовала читать?

– Какую часть?

– Как насчёт той, где рассказывается, кто кого родил? Она звучит церемонно, – говорит Луиза.

– А вдруг он решит, что я флиртую? Парень на заправке сказал мне сегодня: если я увижу духа, нужно плюнуть на пол и сказать: «Во имя Господа, чего ты хочешь?»

– Ты уже пробовала?

– Мне что‑то не хочется плевать на пол, – говорит Луиза. – Я его только что отмыла. А вдруг он хочет чего‑нибудь жуткого, например, мои глаза? Или чтобы я кого‑нибудь убила?

– Ну, – говорит Луиза, – тогда смотря кого.

Луиза идёт обедать со своим женатым любовником. После обеда они поедут в какой‑нибудь мотель и займутся любовью. Потом он примет душ и отправится домой, а она проведёт ночь в мотеле. Это экономия в стиле Луизы. Она помогает Луизе чувствовать себя чуть более добродетельной. Призрак будет один дома.

Луиза не рассказывает Луизе о своём любовнике. Он принадлежит ей, и своей жене, разумеется. Чем тут ещё делиться? С ним она познакомилась на работе. До него был другой любовник, тоже женатый. Ей хочется верить, что это прихоть судьбы, вроде кривых ног или привычки спать с виолончелистами. Но это, скорее всего, личный изъян, вроде музыкальной глухоты или отказа от всякой еды, кроме зелёной.

Вот что Луиза сказала бы Луизе, если бы решила рассказать. Я просто беру его взаймы – я не хочу, чтобы он бросал свою жену. Я рада, что он женат. Пусть кто‑нибудь другой о нём заботится. Всё дело в его запахе – в запахе женатого мужчины. Я по запаху чувствую, когда в комнату входит мужчина, счастливый в браке, и, по‑моему, они меня тоже чувствуют. Их жёны тоже – вот почему он принимает душ, уходя от меня.

Но Луиза не говорит Луизе о своих любовниках. Не хочет, чтобы той показалось, будто она соревнуется с её виолончелистами.

– О чём ты думаешь? – говорит её любовник. От вина у него покраснели зубы.

Это от вины их так развозит. Вина делает их такими нежными, думает Луиза.

– Ты веришь в призраков? – спрашивает она.

Её любовник смеётся.

– Конечно нет.

Будь он её мужем, они каждую ночь спали бы в одной постели. И если бы она проснулась и увидела призрак, то разбудила бы мужа. Они оба увидели бы призрак. И разделили бы ответственность. Она стала бы частью их брака, частью всего того, чего у них нет (и не может быть) сейчас, вроде совместного завтрака, или отпуска на лыжном курорте, или ссор из‑за зубной пасты. А то, может, он стал бы её винить. Если она сейчас скажет ему, что видела голого мужчину в своей спальне, он может сказать, что она сама виновата.

– И я нет, – говорит Луиза. – Но если бы ты поверил в призрака. Потому что сам его видел. Что бы ты сделал? Как от него избавился?

Её любовник ненадолго задумывается.

– Я не стал бы от него избавляться, – говорит он. – Я брал бы деньги за вход. Стал бы знаменитым. Меня показали бы у Опры[41]. Про меня бы сняли фильм. Все ведь хотят увидеть призрака.

– А если такая проблема, – говорит Луиза. – К примеру: что, если призрак голый?

Её любовник говорит:

– Да, это проблема. Разве что этим призраком будешь ты. Тогда я бы не возражал, чтобы ты ходила голой всё время.

Но Луизе не спится в комнате мотеля. Её любовник уехал домой, в дом без привидений, к жене, которая не знает о Луизе. Луиза для неё так же нереальна, как привидение. Луиза не спит и думает о своём призраке. Темнота не тёмная, думает она, и здесь, в комнате мотеля, что‑то есть. Что‑то, оставшееся от её любовника. Что‑то касается её лица. Что‑то горькое у неё во рту. В комнате за стеной кто‑то ходит взад и вперёд. Где‑то плачет ребёнок или кричит кот.

Она одевается и едет домой. Ей надо узнать, там ли ещё её призрак, или рецепт матери сработал. Она жалеет, что не попыталась его сфотографировать.

Она осматривает весь дом. Снимает одежду с плечиков в шкафу, выворачивает и вешает обратно. Призрака нигде нет. Она не может его найти. Она даже заглядывает в дымоход.

Призрак лежит, свернувшись, в ящике с её нижним бельём. Он лежит лицом вниз, раскинув расслабленные руки. Он без одежды и весь покрыт пушком, как детёныш обезьяны.

Луиза с облегчением плюёт на пол.

– Во имя Господа, – говорит она, – чего ты хочешь?

Призрак ничего не говорит. Он лежит, маленький, волосатый и заброшенный, ничком в её нижнем белье. Может, он не лучше её знает, чего хочет.

– Одежда? – говорит Луиза. – Хочешь, чтобы я нашла тебе одежду? Было бы проще, если бы ты оставался одного размера.

Призрак молчит.

– Ладно, – говорит Луиза. – Подумай. Потом дашь мне знать. – Она задвигает ящик.

Анна лежит в своей зелёной постели. Горит зелёный свет. Луиза и бебиситтер сидят в гостиной, пока Луиза разговаривает с Анной.

– Когда я была собакой, – говорит Анна, – я ела розы, и сырое мясо, и борщ. И носила шёлковые платья.

– Когда ты была собакой, – слышит Луиза голос Луизы, – у тебя были большие шелковистые уши, четыре широкие лапы и длинный шелковистый хвост, и ты носила шёлковый ошейник и шёлковое платье с дырочкой для хвоста.

– Зелёное платье, – говорит Анна. – Я умела видеть в темноте.

– Спокойной ночи, моя зелёная девочка, – говорит Луиза, – спокойной ночи, спокойной ночи.

Луиза заходит в гостиную.

– Разве Луиза не прелесть, – говорит она, прислоняясь к креслу Луизы и глядя в зеркало. – Мы обе. Луиза и Луиза, Луиза и Луиза. Все четверо.

– «Зеркальце, зеркальце, молви скорей, – говорит бебиситтер, – какая Луиза всех милей?» – Бебиситтер Патрик не позволяет Луизе ему платить. Он берёт билетами на симфонии. Он играет на классической гитаре и сочиняет музыку. Луиза и Луиза с удовольствием послушали бы его сочинения, но он стесняется им играть. Иногда он берёт гитару с собой, поиграть для Анны. Он показывает ей простые аккорды.

– Как твой призрак? – говорит Луиза. – У Луизы есть призрак, – объясняет она Патрику.

– Уменьшился, – говорит Луиза. – Зарос. – Вообще‑то Луизе не нравится Патрик. Во‑первых, он влюблён в Луизу. Луизу смущают безнадежные взгляды, которые он бросает на Луизу. Поди, ещё и любовные песни ей пишет. Дружит с Анной. Как будто это ему поможет.

– Чеснок пробовала? – говорит Луиза. – На пол плевала? А святую воду? В библиотеку ходила?

– Да, – врёт Луиза.

– А как насчёт кантри? – говорит Патрик. – Джонни Кэш, Пэтси Клайн, Хэнк Уильямс?

– Кантри? – говорит Луиза. – Это что, вроде святой воды?

– Я что‑то об этом читал, – говорит Патрик. – В «Нью сайентист»[42], или в журнале «Гитара», или у Марты Стюарт[43]. Что‑то насчёт высоты тона, частот. Считается, что йодли тоже помогают. Если подумать, в этом есть смысл.

– Я думала о лагере, – говорит Луиза Луизе. – Помнишь, вожатые рассказывали нам истории о привидениях?

– Ага, – говорит Луиза. – И ещё фонарями всякие штуки делали. Ты будила меня среди ночи, чтобы я пошла с тобой в туалет. Одна идти боялась.

– Я не боялась, – говорит Луиза. – Это ты боялась.

Во время исполнения симфонии Луиза смотрит на виолончелистов, а Луиза смотрит на Луизу. Виолончелисты смотрят на дирижёра и время от времени бросают взгляды мимо него, на Луизу. Луиза чувствует, как они пялятся на Луизу. Музыка проникает повсюду, как свет, и, как свет, она любит Луизу. Луиза не знает, откуда она это знает, – просто чувствует, как музыка льнёт к Луизе, проникает в её красивые ушки, протискивается меж губ, собирается в волосах и впадинке между ног. И что проку от этого Луизе, думает Луиза? Виолончелисты могли бы с таким же успехом играть на ложках или на отбойных молотках.

Хотя это может быть не совсем правда. Пусть у Луизы нет слуха, но как она объясняла Луизе, это не значит, будто она не любит музыку. Она чувствует её костями и где‑то позади челюсти. От неё чешется и зудит. Это как кроссворд. Луиза пытается его разгадать, а рядом с ней Луиза пытается разгадать Луизу.

Музыка прекращается, и начинается, и прекращается снова. В перерыве Луиза и Луиза хлопают, потом зажигается свет, и Луиза говорит:

– Я много думала. Об одной вещи. Я хочу ещё ребёнка.

– Как ребёнка? – говорит Луиза, поражённая. – Ещё одного, вроде Анны?

– Не знаю, – говорит Луиза. – Просто ещё ребёнка. И тебе тоже надо родить. Тогда мы будем вместе ходить на курсы Ламаз[44]. Ты назовёшь свою дочку в честь меня, а я свою – в честь тебя. Правда, здорово?

– Анна будет ревновать, – говорит Луиза.

– Наверное, тогда я буду счастлива, – говорит Луиза. – Я была такая счастливая, когда Анна была малюткой. Всё было таким вкусным, даже воздух. Мне даже нравилось быть беременной.

Луиза говорит:

– А сейчас ты разве не счастлива?

Луиза говорит:

– Конечно, счастлива. Но разве ты не понимаешь, о чём я? Что значит – быть вот так счастливой?

– Вроде понимаю, – говорит Луиза. – Это когда мы были маленькими. В лагере гёрлскаутов.

– Ага, – говорит Луиза. – Именно. Только сначала тебе придётся избавиться от призраков. По‑моему, они негигиеничные. Могу познакомить с приятным мужчиной. Виолончелистом. Уровень сперматозоидов не слишком, зато сам очень славный.

– Какой номер? – говорит Луиза.

– Только без предубеждения, – говорит Луиза. – Ты его не встречала. И лучше не думай о нём как о номере. Я тебе его покажу. Да, и номер восемь тоже. Ты обязательно должна познакомиться с моим красавцем, номером восемь. Надо нам пообедать вместе, и я тебе о нём расскажу. Он сражён. Я его сразила.

Луиза идёт в туалет, а Луиза остаётся на месте. Она думает о призраке. Почему ей нельзя иметь и призрака, и ребёнка? Почему она всегда должна что‑то отдавать? Почему другие не могут поделиться?

И вообще, зачем Луизе другой ребёнок? Что, если он возненавидит Луизу так же, как Анна? Что, если он тоже раньше был собакой? Что, если её ребёнок возненавидит Луизу?

Когда музыканты возвращаются на сцену, Луиза наклоняется и шепчет Луизе:

– Вон он. Тот, с большими ладонями, справа.

Луизе непонятно, о ком именно говорит Луиза. У них у всех большие ладони. И на которого ей глазеть? На приятного виолончелиста, о котором ей лучше не думать как о номере? На номер восемь? Она приглядывается. С того места, где сидит Луиза, все виолончелисты кажутся красивыми. Какие они хрупкие, думает она, в своих строгих чёрных костюмах, как они позволяют музыке стекать по струнам и уходить меж пальцев. Какая беспечность. Ничего нельзя выпускать из рук.

Виолончелистов на сцене шестеро. Возможно, Луиза спала с каждым из них. Луиза думает: если бы я оказалась с ними в постели, с любым из них, то узнала бы, какие они на вкус, что любят и как. Я узнала бы, кто из них какой номер. Но они не узнали бы меня.

Призрак снова вырос. Стал колючим. Ощетинился короткими волосками. Они рыжевато‑коричневые и колкие на вид. Луиза думает, что сейчас к нему лучше не прикасаться. Всю ночь он снуёт туда и сюда у её кровати, по‑змеиному скользя на брюхе. Пальцами рук он впивается в доски пола, потом толкается пальцами ног. Его рот постоянно раскрыт, как будто он глотает воздух.

Луиза идёт в кухню. Открывает банку консервированной кукурузы, банку груш, финики. Кладёт всё это на тарелку и ставит перед призраком. Он проползает мимо. Может, он, как Анна, – разборчивый. Луиза не знает, что ему нужно. Луиза отказывается снова спать в гостиной. В конце концов, это её спальня. Она лежит без сна и слушает, как призрак всю ночь напролёт ползает туда‑сюда вдоль кровати, шурша по натёртым полам.

Наутро призрак оказывается в шкафу: стоит на голове, прислонившись к стенке. Хватит, думает она и едет в торговый центр, где покупает целую стопку дисков. Пэтси Клайн, Эммилу Харрис, Хэнк Уильямс, Джонни Кэш, Лайл Ловет. Она спрашивает продавца, есть ли у них йодли, но он молод и толку от него чуть.

– Ничего, – говорит она. – Я возьму эти.

Пока он прокатывает её кредитку, она говорит:

– Подождите. А вы призрака когда‑нибудь видели?

– А это, дамочка, не ваше дело, – говорит он. – Но если бы увидел, то заставил бы его показать, где он зарыл свое сокровище. Тогда я откопал бы его клад, и стал богатым, и не продавал бы вам сейчас это дерьмовое кантри. Конечно, если сокровище не проклято.

– А если никакого клада не окажется? – говорит Луиза.

– Тогда я засунул бы этого призрака в бутылку и сдал в музей, – говорит пацанёнок. – Живой настоящий призрак. Наверняка денег стоит. Купил бы себе мотоцикл и рванул в Калифорнию. И писал бы свою музыку, без всяких грёбаных йодлей.

Призраку, похоже, нравится Пэтси Клайн. Он, конечно, ничего такого не говорит. Но и не исчезает. Он выходит из шкафа. Ложится на пол, так что Луизе приходится его обходить. Он стал толще, плотнее. Может, при жизни он был фанатом Пэтси Клайн. Волосы на его теле поднимаются и мягко колышутся, точно их перебирает ветерок.

Джонни Кэш нравится им обоим. Луиза довольна – теперь у них есть что‑то общее.

«I’m onto Jackson! – поёт Луиза. – You big talken man»[45].

Ночью звонит телефон. Луиза садится в постели.

– Что? – говорит она. – Ты что‑то сказал?

Где она, в отеле? Она быстро приходит в себя. Призрак опять лежит под кроватью, высунув наружу руку, будто останавливает какое‑то спальное такси. Луиза снимает трубку.

– Номер восемь только что сказал мне очень странное, – говорит Луиза. – Ты пробовала кантри‑музыку?

– Да, – говорит Луиза. – Но без толку. Ему, кажется, понравилось.

– Уже легче, – говорит Луиза. – Что ты делаешь в пятницу?

– Работаю, – говорит Луиза. – А потом не знаю. Может, возьму в прокате фильм или ещё что. Хочешь зайти, посмотреть призрака?

– Я хочу привести кое‑кого, – говорит Луиза. – После репетиции. Виолончелисты тоже хотят его увидеть. Вообще‑то, они хотят для него сыграть. Всё сложно. Приготовишь нам чего? Например, спагетти. Ну, ещё какой‑нибудь салат, хлеба чесночного. Я принесу вино.

– Сколько виолончелистов? – говорит Луиза.

– Восемь, – говорит Луиза. – И Патрик занят. Так что я могу привести Анну. В образовательных целях. Твой призрак всё ещё голый?

– Да, – говорит Луиза. – Но ничего. Он оброс шерстью. Можешь сказать ей, что это собака. Так чего ждать?

– Всё зависит от призрака, – говорит Луиза. – Если ему понравятся виолончелисты, он уйдёт с одним из них. Залезет в какую‑нибудь виолончель. Говорят, для музыки это очень хорошо. И для призраков тоже. Они как маленькие рыбки, которые живут на больших рыбах. Прилипалы. Номер восемь как раз мне это объясняет. Он сказал, что инструменты с привидениями – не просто инструменты. У них как будто есть душа. Музыкант больше не играет на инструменте. Он – или она – играет на духе.

– Не знаю, как он туда поместится, – говорит Луиза. – Он довольно большой. Не всегда, правда.

Луиза говорит:

– По‑видимому, виолончели внутри куда больше, чем кажутся снаружи. И потом, тебе‑то он всё равно не нужен.

– Да вроде нет, – говорит Луиза.

– Если слух разойдётся, музыканты начнут стучать в твою дверь с утра до ночи и с ночи до утра, – говорит Луиза. – И попытаются его украсть. Никому не говори.

Глория и Мери приходят навестить Луизу на работе. Через неделю они с группой уезжают в Грецию. Объездят все острова. Вместе с Луизой они заказывали отели, экскурсии, автобусы и паспорта. Луиза им нравится. Они рассказывают ей о своих сыновьях, показывают фото. Они считают, что ей надо выйти замуж и родить ребёнка.

Луиза говорит:

– Кто‑нибудь из вас видел призрак?

Глория трясёт головой. Мери говорит:

– Дорогая моя, да постоянно, пока не выросла. Это наследственное, призраки и всё такое. Сейчас, конечно, вижу их меньше. Зрение уже не то.

– И что вы с ними делаете? – говорит Луиза.

– Да ничего, – говорит Мери. – На хлеб их не намажешь, поговорить с ними – вряд ли, да и денег на них не заработаешь.

– Я однажды баловалась со спиритической доской, – говорит Глория. – С другими девчонками. Мы спросили, за кого выйдем замуж, и она назвала имена. Я забыла какие. По‑моему, она не угадала. Потом мы испугались. Мы спросили, с кем мы говорим, и она написала З‑Е‑В‑С. А потом пошла какая‑то мешанина из букв. Чушь.

– А как насчёт музыки? – говорит Луиза.

– Я люблю музыку, – говорит Глория. – Иногда плачу, если песня хорошая. Раз я видела выступление Фрэнка Синатры. Ничего особенного.

– Музыка потревожит привидение, – говорит Мэри. – Одна музыка их пробуждает. Другая успокаивает. Мы раньше ловили духов в скрипку моего брата. Это как рыбу удить или собирать светлячков в банку. Но мама всегда говорила, чтобы мы их не трогали.

– У меня есть призрак, – сознаётся Луиза.

– Ты не могла бы кое‑что у него спросить? – говорит Глория. – На что похожа смерть? Я всегда хочу побольше узнать о том месте, куда отправляюсь. Я‑то не против перемены мест, но хочется знать, как там будет. Иметь какое‑то представление.

Луиза спрашивает призрака, но он ничего не говорит. Может, он уже не помнит, что такое жизнь. Может, забыл язык. Он просто лежит на полу в спальне, на спине, раздвинув ноги, и смотрит на неё так, как будто увидел что‑то особенное. Или, может, думает об Англии.

Луиза готовит спагетти. Луиза разговаривает по телефону с поставщиками.

– Значит, по‑вашему, мы мало заказали шампанского, – говорит она. – Я знаю, что это гала‑концерт, но я не хочу, чтобы гости надрались. Просто пусть будут чуть навеселе. Весёлые люди легче подписывают чеки. А от пьяных мне никакого толку. Сколько ещё, по‑вашему, нам нужно?

Анна сидит на полу в кухне и наблюдает, как Луиза режет помидоры.

– Приготовь мне что‑то зелёное, – говорит она.

– Съешь свой карандаш, – говорит Луиза. – У твоей мамы не будет времени готовить зелёную еду, когда появится второй ребёнок. Придётся тебе есть обычную еду, как все, или жевать траву, как коровы.

– Я сама буду себе готовить зелёную еду, – говорит Анна.

– У тебя будет сестрёнка или братик, – говорит Луиза. – Придётся тебе следить за своим поведением. Отвечать за свои поступки. Делиться своей комнатой и игрушками – не только простыми, но и зелёными тоже.

– Не будет у меня никакой сестры, – говорит Анна. – У меня будет собака.

– Ты ведь знаешь, как это бывает, а? – говорит Луиза, сталкивая капающие соком помидоры в кастрюлю. – Мужчина и женщина влюбляются, целуются, и у женщины получается ребёнок. Сначала она толстеет, потом едет в больницу. Домой возвращается с ребёнком.

– Всё ты врёшь, – говорит Анна. – Мужчина и женщина вместе идут в приют. Выбирают собаку. Приводят её домой и кормят детской едой. И потом однажды у собаки выпадает вся шерсть, и она становится розовой. И она учится говорить, и носит одежду. И ей дают новое имя, не собачье. Ей дают детское имя, а собачье забирают.

– Как хочешь, – говорит Луиза. – У меня тоже будет ребёнок. И у него будет такое же имя, как у твоей мамы и у меня. Луиза. И ребёнка твоей мамы будут звать так же. И только ты одна будешь Анной.

– Моё собачье имя было Луиза, – говорит Анна. – Но тебе нельзя так меня называть.

Луиза входит в кухню.

– Хватит с меня поставщиков, – говорит она. – Ну, и где оно?

– Что где? – говорит Луиза.

– Ну, оно самое, – говорит Луиза, – ты знаешь что.

– Я его сегодня не видела, – говорит Луиза. – Может, ничего и не получится. Может, он захочет остаться здесь. – Она весь день не выключала радио, настроенное на волну кантри. Может, призрак поймёт намёк и спрячется где‑нибудь, пока все не уйдут.

Приезжают виолончелисты. Семеро мужчин и одна женщина. Луиза даже не пытается запомнить, кто из них кто. Женщина высокая и худая. У неё длинные руки и длинный нос. Она съедает три тарелки спагетти. Виолончелисты говорят друг с другом. Они не говорят о призраке. Они говорят о музыке. Ругают акустику. Хвалят спагетти Луизы. Луиза только улыбается. Она смотрит на женщину‑виолончелистку, видит, как рассматривает её Луиза. Луиза пожимает плечами, кивает. Она поднимает вверх пятерню.

Луиза и виолончелисты, похоже, чувствуют себя как дома. Поддразнивают друг друга. Рассказывают анекдоты. Знают ли они? Говорят ли они о Луизе? Хвалятся ли? Сравнивают впечатления? Как они могут знать Луизу лучше, чем Луиза знает её? Внезапно Луиза чувствует, что это вовсе не её дом. Он принадлежит Луизе и виолончелистам. Это их призрак, а не её. Они здесь живут. После обеда они останутся, а она уйдёт.

Луиза помнит, что номер пятый любит импортное кино. У него золотые рыбки. И потрясающее чувство юмора, как говорила Луиза.

Луиза встаёт и идёт на кухню, чтобы принести ещё вина, а Луизу оставляет с виолончелистами. Сосед по столу говорит Луизе:

– У вас очень красивые глаза. Мне кажется, я видел вас как‑то в зрительном зале.

– Возможно, – говорит Луиза.

– Луиза только о вас и рассказывает, – говорит виолончелист. Он молод, ему лет двадцать пять или двадцать четыре. Луиза спрашивает себя, не тот ли это, с большими руками. У него тоже красивые глаза. Она говорит ему об этом.

– Луиза не всё обо мне знает, – кокетничает Луиза.

Анна прячется под столом. Она рычит и притворяется, что хочет укусить виолончелиста. Он знает Анну. Они все к ней привыкли. Наверное, даже считают её милой. Дают ей кусочки брокколи, салат.

Гостиная полна виолончелей в чёрных футлярах – точь‑в‑точь саркофаги на колёсиках. Саркофаски. Коляски для мёртвых младенцев. После обеда виолончелисты несут стулья в гостиную. Там они достают виолончели и настраивают их. Анна протискивается между виолончелями, виснет на спинках стульев. Дом наполняется звуками.

Луиза и Луиза сидят в холле на стульях и смотрят внутрь. Говорить они не могут. Слишком шумно. Луиза открывает сумочку, вытаскивает пакетик берушей. Даёт две Анне, две Луизе, две оставляет себе. Луиза вставляет беруши. Теперь виолончели звучат как из‑под земли, как будто они играют в подземном озере или в пещере. Луиза ёрзает.

Виолончелисты играют почти час. Когда они делают перерыв, Луиза ощущает такую ломоту во всём теле, как будто виолончелисты всё это время швыряли в неё комочки звука. Она почти удивлена, что на её руках нет синяков.

Виолончелисты идут на улицу покурить. Луиза отводит Луизу в сторону.

– Скажи мне прямо сейчас, если никакого призрака у тебя нет, – говорит она. – Я отправлю их по домам. Честное слово, я не буду сердиться.

– Призрак есть, – говорит Луиза. – Правда. – Но она и не старается, чтобы это прозвучало убедительно. Вот чего Луиза не знает: Луиза сунула в свой шкаф плеер. Поставила на повтор диск Пэтси Клайн и приглушила звук.

Луиза говорит:

– Он разговаривал с тобой за обедом. Что ты думаешь?

– Кто? – говорит Луиза. – Он? Он очень милый.

Луиза вздыхает.

– Ага. Я тоже думаю, что он очень милый.

Виолончелисты возвращаются в дом. Молодой виолончелист в очках и с большими руками смотрит на них обеих и улыбается им широкой радостной улыбкой. Может, они курили не сигареты.

Анна заснула в чьём‑то футляре, похожая на крупную зелёную горошину в гробу.

Луиза пытается представить виолончелистов без одежды. Она пытается представить, как они, голые, трахают Луизу. Нет, Луизу, её саму. Который из них номер четыре? Вон тот, с бородой? Номер четвёртый, вспомнила она, любит, чтобы Луиза сидела на нём и подпрыгивала, как мяч. Она делает всю работу, а он размахивает руками. Дирижирует. Луиза считает, что это забавно.

Луиза представляет всех виолончелистов голыми в одной постели. Себя в постели с ними. Сначала тот, с бородой. Ложись на спину, приказывает она ему. Закрой глаза. Не двигайся. Я тут главная. Я дирижирую. Ещё один, с тощими ногами и выпученным животом. Молодой с чёрными кудрями, который так нагибается над своей виолончелью, что того гляди провалится внутрь. Который флиртовал с ней. Давай, командует она одному виолончелисту. Давай, командует другому. Что делать с женщиной, она не знает. Номер пять. Она даже не знает, как взяться за одежду пятой виолончелистки. Номер пять сидит на краю кровати, сунув ладони под ягодицы. Она ещё в лифчике и трусиках.

На мгновение Луиза задумывается о трусиках. На них мелкие цветочки. Барвинки. Номер пять хочет сказать Луизе, что именно ей делать. Но Луиза занята – выясняет, чем заняты остальные. Чей‑то рот присосался к её груди. Кто‑то тянет её за волосы. В руках у неё чей‑то член, другой трётся об её промежность. Члены повсюду. В очередь, в очередь, думает Луиза. Имейте терпение.

Номер пять достала из трусов виолончель. И играет на ней тихую грустную мелодию. Это отвлекает. Это совсем не сексуально. Другой виолончелист встаёт на постели и начинает прыгать вверх‑вниз. Скоро к нему присоединяются и другие. Кровать скрипит и стонет, а женщина пиликает всё быстрее. Перестань, думает Луиза, ты же разбудишь призрака.

– Чёрт! – говорит Луиза (она выдернула затычки из ушей Луизы, бросила их ей на колени). – Вон он, под твоим стулом. Гляди. Луиза, у тебя и правда есть призрак.

Виолончелисты не смотрят. Сидят, как воды в рот набрали. Только трахают пальцами свои виолончели, заставляют их стонать, соблазняют призрака йодлями, Пэтси Клайн, похоронными маршами, целыми городами из музыки, обещают ему, что он будет музыку есть, музыку пить и в музыку одеваться. Прежде Луиза ничего подобного не слыхала. Музыка звучит как колыбельная, потом как стая волков, потом как бойня, а потом она звучит, как комната в мотеле, где женатый мужчина говорит «я люблю тебя» и в то же время льётся вода из душа. У неё ломит зубы и колотится сердце.

Звук похож на зелёный цвет. Анна просыпается. Она садится в футляре, зажимая ладонями уши.

Слишком громко, думает Луиза. Соседи будут жаловаться. Она нагибается и видит призрака, который лежит под её стулом, маленький и симпатичный, как собачонка. Ой, бедняжка, думает она. Не дай себя одурачить. Не верь этим «ля‑ля‑ля». Обещаний не исполнят.

Но с призраком что‑то происходит. Он дрожит, крутится, разевает рот. Он выползает из‑под стула. Шерсть спадает с него и аккуратной кучкой остаётся лежать на полу. Сильными красивыми руками он тащит себя по полу, а ногами стрижёт, как пловец. Он хочет стать другим, бросить её и уйти. Луиза вытаскивает из уха вторую затычку. Протягивает их обе призраку.

– Останься, – говорит она вслух, – останься здесь, со мной и настоящей Пэтси Клайн. Не уходи. – Она не слышит своего голоса. Виолончели ревут, как пленённые львы и языки пламени. Луиза открывает рот, чтобы заговорить громче, но призрак уходит. Ну и ладно, ну и чеши отсюда. Плевать.

Луиза и Луиза и Анна смотрят, как призрак влезает в виолончель. Он подтягивается, стряхивая с себя воздух, как капли. Он уменьшается. Истончается. Он просачивается в виолончель, словно вода в землю. Остальные виолончелисты замолкают. Тот, который поймал призрака Луизы, играет гамму.

– Вот, – говорит он. Луиза не слышит никакой разницы, но остальные виолончелисты вздыхают.

Её духа поймал бородач. Он держится за свою виолончель так, точно боится, что у неё вот‑вот отрастут ноги и она убежит. Вид у него, как будто он открыл Америку. Он играет что‑то ещё. Какую‑то старую песню, думает Луиза, красивую старую песню, и ей хочется плакать. Она снова вставляет в уши затычки. Играя, виолончелист смотрит на Луизу и улыбается. За тобой должок, думает она.

Но остаётся не он, а молодой виолончелист, тот, который сказал, что у Луизы красивые глаза. Луиза сама не знает, как это произошло. Она не уверена, что ей достался правильный виолончелист. Она не уверена, что призрак влез в правильную виолончель. Но виолончелисты уже упаковывают свои инструменты, благодарят её и уезжают, оставив полную раковину грязной посуды, которую Луизе придётся перемыть.

Младший виолончелист всё ещё сидит в её гостиной.

– Я думал, он достанется мне, – говорит он. – Я был уверен, что духа заиграю я.

– Я ухожу, – говорит Луиза. Но не уходит.

– Спокойной ночи, – говорит Луиза.

– Тебя подбросить? – говорит Луиза виолончелисту.

Он говорит:

– Наверное, я ещё задержусь. Вдруг здесь найдется еще один призрак Если Луиза не возражает.

Луиза пожимает плечами.

– Спокойной ночи, – говорит она Луизе.

– Что ж, – говорит Луиза, – спокойной ночи. – Она поднимает Анну, которая уснула на кушетке. Анну дух не впечатлил. Он был не собака и не зелёный.

– Спокойной ночи, – говорит виолончелист, и дверь за Луизой и Анной захлопывается.

Луиза втягивает носом воздух. Он не женат, это не тот запах. Но что‑то он ей напоминает.

– Как тебя зовут? – спрашивает она, но прежде, чем он успевает ответить, вставляет затычки в уши. Они занимаются любовью в стенном шкафу, потом в ванне, а потом он лежит на полу в спальне и Луиза сидит на нём верхом. Чтобы изгнать духа, думает Луиза. Горячее только брюссельская капуста в соусе чили.

Губы виолончелиста двигаются, когда он кончает. Похоже, он повторяет «Луиза, Луиза», но она не оскорбляет его уверенностью. Может, он произносит её имя.

Она поощрительно кивает.

– Всё правильно, – говорит она. – Луиза.

Виолончелист засыпает на полу. Луиза набрасывает на него одеяло. Смотрит, как он дышит. Давненько она не наблюдала за спящим мужчиной. Она принимает душ и перемывает посуду. Убирает стулья из гостиной. Достаёт конверт и поднимает с пола горстку волос призрака. Кладёт их в конверт, остальное сметает. Вытаскивает из ушей затычки, но не выбрасывает их.

Утром виолончелист печёт ей блинчики. Он сидит за столом, а она стоит. Она подходит и нюхает его шею. Теперь она узнаёт его запах. Он пахнет Луизой. Жжёный сахар, апельсиновый сок и тальк. Она понимает, что совершила страшную ошибку.

Луиза в ярости. Луиза не знала, что Луиза умеет сердиться. Луиза бросает трубку, когда звонит Луиза Луиза приезжает к ней домой, но никто не подходит к двери. Хотя Луиза видит в окне Анну.

Луиза пишет письмо Луизе. «Прости меня, – пишет она. – Мне следовало знать. Почему ты мне не сказала? Он меня не любит. Просто он был пьян. Может, он запутался. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Не обязательно прямо сейчас. Скажи мне, что я должна сделать».

Внизу страницы она приписала: «P.S. Я не беременна».

Три недели спустя, Луиза водит компанию спонсоров по сцене. Все только что пообедали. Выпили вина. Она обращает их внимание на архитектурные детали, ряды дорогих прожекторов. Она стоит спиной к зрительному залу. Она разговаривает, она показывает наверх, она делает шаг назад, в пустоту. Она падает со сцены.

Мужчина – юрист – звонит Луизе на работу. Сначала она думает, что это, наверное, её мать упала. Юрист объясняет. Умерла Луиза. Сломала шею.

Пока Луиза старается осознать новость, юрист, мистер Бостик, говорит что‑то ещё. Луиза теперь опекун Анны.

– Подождите, подождите, – говорит Луиза. – Что вы говорите? Луиза в больнице? Я должна присмотреть за Анной?

Нет, говорит мистер Бостик. Луиза умерла.

– Луиза хотела, чтобы, в случае её смерти, вы удочерили её ребёнка, Анну Гири. Я полагал, что моя клиентка, Луиза Гири, обсудила это с вами. Родственников у неё не осталось. Луиза говорила мне, что вы – её семья.

– Но я же переспала с её виолончелистом, – говорит Луиза. – Я не хотела. Я просто не поняла, какой он был номер. Я не знала его имени. Я и сейчас не знаю. Луиза на меня так злится.

Но Луиза больше не злится на Луизу. Или, наоборот, теперь она будет злиться на неё всегда.

Луиза забирает Анну из школы. Анна сидит на стуле в школьном кабинете. Она не смотрит, когда Луиза открывает дверь. Луиза подходит и останавливается перед ней. Она смотрит на Анну сверху вниз и думает: вот всё, что осталось от Луизы. Всё, что у меня теперь есть. Маленькая девочка, которая ест только зелёное, которая раньше была собакой.

– Пойдём, Анна, – говорит Луиза. – Теперь ты будешь жить у меня.

Луиза и Анна живут вместе уже неделю. На работе Луиза избегает своего женатого любовника. Она не знает, как ему всё объяснить. Сначала призрак, теперь маленькая девочка. С комнатами в мотелях покончено.

Луиза и Анна приходят на похороны Луизы и бросают комочки грязи на Луизин гроб. Анна мечет свой резко, словно в цель. Луиза слишком крепко сжимает свой. Когда она отпускает его, под ногтями грязь. Она засовывает палец в рот.

Все виолончелисты тоже пришли. Без виолончелей они выглядят обрубленными, мелкими, как дети. Анна в зелёном похоронном костюме выглядит старше, чем они. Она нехотя держит Луизу за руку. Луиза пообещала Анне завести собаку. Так что теперь уж точно никаких мотелей. Придётся купить дом побольше, думает Луиза, с задним двором. Она продаст свой дом и дом Луизы, а деньги положит в опекунский фонд для Анны. Так она поступила с деньгами матери, так полагается поступать с деньгами родственников.

Пока священник продолжает говорить, номер восемь ложится на землю возле могилы. Виолончелисты подхватывают его с двух сторон и снова ставят на ноги. Луиза видит, что у него течёт из носа. На неё он не смотрит и нос не вытирает. Когда двое виолончелистов уводят его прочь, на его штанах сзади виден отпечаток могильной земли.

Патрик тоже пришёл. У него красные глаза. Он приветственно машет ладонью, увидев Анну, но не подходит. Горе заразно – он предпочитает держаться подальше.

Виолончелистка, номер пятый, подходит к Луизе после похорон. Она обнимает Луизу, Анну. Рассказывает, что организован мемориальный концерт. На него собирают деньги. Один из концертных залов, поменьше, будет назван именем Луизы Гири. Луиза соглашается, что Луиза была бы довольна. Они с Анной уезжают прежде, чем другие виолончелисты успевают сказать, как они сожалеют и как им будет не хватать Луизы.

Вечером Луиза звонит матери и говорит ей, что Луиза умерла.

– Солнышко, – говорит её мать. – Как мне жаль. Такая хорошая девочка. Мне так нравилось слушать, как она смеётся.

– Она на меня злилась, – говорит Луиза. – Её дочь, Анна, живёт теперь у меня.

– А что с её отцом? – спрашивает мать. – Ты избавилась от того привидения? По‑моему, это как‑то нехорошо – поселить ребёнка в одном доме с призраком.

– Призрак ушёл, – говорит Луиза.

На линии раздаётся щелчок.

– Нас подслушивают, – говорит мать. – Молчи – нас могут записывать. Перезвони мне с другого телефона.

Анна входит в комнату. Встаёт за спиной Луизы. Она говорит:

– Я хочу жить с папой.

– Пора спать, – говорит Луиза. Ей хочется снять одежду, в которой она ходила на похороны, и лечь в постель. – Поговорим об этом утром.

Анна чистит зубы и надевает зелёную пижаму. Она не хочет, чтобы Луиза ей читала. Стакан воды ей тоже не нужен. Луиза говорит:

– Когда я была собакой…

Анна говорит:

– Ты никогда не была собакой… – и натягивает на голову одеяло, не зелёное, и больше ничего не говорит.

Мистер Бостик знает, кто отец Анны.

– Он ничего не знает об Анне, – говорит он Луизе. – Его зовут Джордж Кэндл, живёт он в Орегоне. Женат, двое детей. У него есть фирма – то ли производство органических продуктов, то ли строительство.

– По‑моему, для Анны будет лучше, если она будет жить с одним из родителей, – говорит Луиза. – Легче. С тем, кто знает хоть что‑то о детях. Я для этого не гожусь.

Мистер Бостик соглашается связаться с отцом Анны.

– Возможно, он даже не признается, что был знаком с Луизой, – говорит он. – Может, и не захочет.

– Скажите ему, что она замечательный ребёнок, – говорит Луиза. – Скажите, что она очень похожа на Луизу.

В конце концов Джордж Кэндл приезжает и забирает Анну. Луиза заказывает ему билеты на самолёт и номер в отеле. В обратный рейс на Портленд она заказывает два билета – для Анны и её отца – и убеждается, что Анна будет сидеть у окна.

– Орегон тебе понравится, – говорит она Анне. – Он зелёный.

– Думаешь, ты умнее меня, – говорит Анна. – Думаешь, ты всё обо мне знаешь. Когда я была собакой, то была в десять раз умнее тебя. Я узнавала своих друзей по запаху. Я знаю то, чего ты не знаешь.

Но не говорит что. Луиза не спрашивает.

Джордж Кэндл плачет, когда видит свою дочь. Он почти такой же волосатый, как призрак. Луиза чувствует запах его брака. И спрашивает себя, что, интересно, чувствует Анна.

– Я так любил твою мать, – говорит Джордж Кэндл Анне. – Она была совсем особенная. Прекрасная душа.

Они идут на Луизину могилу. Трава на ней зеленее, чем вокруг. Видно, где её наложили поверх, как экслибрис. Луиза мгновенно представляет собственные похороны, свою могилу и своего женатого любовника рядом. Она знает, что сразу после он пойдёт домой и примет душ. Если вообще придёт на похороны.

Дом без Анны кажется непривычно пустым. Луиза не ожидала, что будет скучать по ней. Теперь у Луизы нет ни лучшей подруги, ни призрака, ни даже приёмной бывшей собаки. Её любовник дома, с женой, дуется, а теперь и Джордж Кэндл летит домой к своей жене. Как она примет Анну? Может, Анна будет немного скучать по Луизе.

Той ночью Луиза видит сон, в котором Луиза без конца падает со сцены. Падает, падает и падает. И понемногу рассыпается на части. Крошечные кусочки отлетают от неё. Она вся состоит из божьих коровок.

Анна приходит и садится на кровать Луизы. Она волосатее, чем была, когда жила с Луизой.

– Ты не собака, – говорит Луиза.

Анна скалит на Луизу мелкие острые зубки. В руках у неё кусочек охры.

– Мир сверхъестественного обладает определёнными характеристиками, – говорит Анна. – Его можно опознать по цвету, зелёному, и по текстуре, ворсистой. Таковы его внешние качества. В мире сверхъестественного всё становится липким, но ты никогда не доходишь до внутренней сути вещей, Луиза. Ты знала, что Джордж Кэндл – вервольф? Остерегайся волосатых мужчин, Луиза. Или я хотела сказать – женатых? К числу прочих аспектов зелёного мира принадлежат музыка и запах.

Анна стягивает с себя штаны и садится на корточки. Она писает на постель, пуская длинную едкую струю, от которой у Луизы слезятся глаза.

Луиза просыпается в слезах.

– Луиза, – шепчет Луиза. – Пожалуйста, приди и полежи у меня на полу. Пожалуйста, приди и напугай меня. Я включу тебе Пэтси Клайн и расчешу волосы. Пожалуйста, не уходи.

Она не спит три ночи. Слушает Пэтси Клайн. Не отходит от телефона – вдруг Луиза сможет позвонить. Не было такого, чтобы Луиза не звонила, да ещё так долго. Если Луиза её не простила, то пусть приходит и будет злым привидением. Пусть бьёт посуду и заставляет розетки кровоточить. Пусть посылает Луизе дурные сны. Луиза с благодарностью примет и то, и другое, и третье. Вся одежда Луизы висит на вешалках невывернутая. Луиза повсюду расставляет горшочки с цветами, вазочки с конфетами и шоколадом. Она звонит матери, чтобы узнать, как вызвать духа, но мать отказывается говорить. Линию могут прослушивать. Пусть Луиза приедет, тогда она объяснит ей лично.

Луиза в том же платье, которое надевала на похороны. Она сидит на балконе. Громадные фотографии Луизы висят над сценой. Влиятельные люди поднимаются на сцену и рассказывают забавные истории о Луизе. Оркестранты говорят о Луизе. О её очаровании, красоте, о её любви к музыке. Луиза смотрит в театральный бинокль на виолончелистов. Вот он, молодой, номер восемь, из‑за которого случилась беда. Вот бородатый виолончелист, который поймал духа. Она рассматривает его виолончель. Её призрак резво бегает вверх и вниз по грифу. Он обвивается вокруг струн, свешивается головой вниз с колков.

Она долго вглядывается в лицо номера пять. Почему ты, думает Луиза. Если она хотела спать с женщиной, то почему с тобой? Может, ты рассказывала ей смешные анекдоты? Может, вы вместе ходили по магазинам за тряпками? Когда ты видела её голой, замечала ли ты, что у неё кривые ноги? Считала ли ты её красивой?

Виолончелист рядом с номером пять очень осторожно держит свою виолончель. Пальцами он проводит сверху вниз по струнам так, словно они покрылись пылью, а он её смахивает. Луиза вглядывается через бинокль. Внутри его виолончели что‑то есть. Что‑то маленькое и бесцветное смотрит на неё из‑за струн. Луиза смотрит на Луизу, а потом как рыбка ныряет в f‑образную щель.

Они в лесу. Костёр почти догорел. Ночь. Все маленькие девочки лежат в спальных мешках. Они почистили зубы, пополоскали рты, умылись водой из чайника, застегнули молнии спальников.

Вожатая по имени Чарли говорит:

– Я призрак с чёрным глазом, я призрак с чёрным глазом.

Чарли подставляет к своему подбородку фонарик. Её глаза превращаются в чёрные дыры. Рот зияет, луч фонаря просвечивает сквозь зубы. Её тень пожирает ствол поваленного дерева, на котором Чарли сидит.

Днём Чарли учит верховой езде. Она не намного старше Луизы и Луизы. Она хорошенькая и иногда позволяет им ездить на лошади без седла. Но это дневная Чарли. Ночная Чарли сидит ближе всех к костру. Ночная Чарли рассказывает истории.

– Ты боишься? – говорит Луиза.

– Нет, – говорит Луиза.

Они держатся за руки. Они не глядят друг на друга. Они не сводят глаз с Чарли.

Луиза говорит:

– А ты боишься?

– Нет, – говорит Луиза. – Не боюсь, пока ты рядом.

Date: 2015-09-26; view: 398; Нарушение авторских прав