Губернаторы Вайоминга

Уэйд Уолс сидел на диване и барабанил пальцами по колену, время от времени поднимая взгляд на лица покойных политиков, изображения которых висели на стенах. Политики производили тягостное впечатление. Многие фотографии были подписаны, например: «Моему старому приятелю Монти Хампу». В гостиной неприятно пахло крашеной кожей и тленом.

Роуни принесла тарелку с крекерами и сыром. Ренти опустила крекер в бокал с вином.

— Еда здесь до невозможности безвкусная.

— В Слоупе можно найти мексиканскую, — заметила Роуни. — Тебе, наверное, ее не хватает.

— Да там все ненастоящее. Нет, я хочу pozole rojo[16]и салат из свежих плодов кактуса нопали. Хочу окорок индейки с поджаренным перцем. Боже мой, как я всего этого хочу!

В начале десятого вернулся Шай.

Уолс никогда еще не видел рубашки, скроенной хуже: намеренно кривые швы, зеленые и оранжевые полосы по диагонали.

Ренти, увидев зятя, как всегда опешила: приятный, с длинными ногами, тонкие красивые черты лица, небольшая щетина. Он почти не глядел на нее. Ренти олицетворяла собой все, что ему не нравилось в женщинах.

— Где ты пропадал, Шай? — спросила Роуни. — Уэйд тебя весь день ждет. Мы за ним в город ездили.

— Честно говоря, Роуни, я и рассчитывал, что ты его встретишь. Мне нужно было съездить в Северную Дакоту. Мы протестовали против отстрела луговых собачек. Ты бы видела — тридцать парней стреляют в собачек, и еще тридцать держат нас.

Он соврал. Эти две ночи он провел в резервации Уинд-Ривер с очень юной девочкой из племени шошонов. Жили они в хижине, к которой нужно было идти мимо горных лилий, цветущих у подножья заснеженной горы. Снег таял, и прозрачная вода бежала ручейками по камням и меж ними. Шай пробирался сквозь заросли, сквозь тучи комаров и мошек, растревоженных их появлением. Он весь был в следах комариных укусов. Девочка мало говорила, лишь отмахивалась от насекомых. У Шая с собой была аэрозоль от комаров, которую он носил для Роуни. Он протянул ее девочке. Та отказалась, мотнув головой. Его безудержно тянуло к ней. Сейчас ему было не до гостя. Сначала его охватил стыд, потом захотелось вернуться к девочке.

— Как долетел? — поинтересовался Шай у Уэйда Уолса.

— Ничего. Правда, потряхивало. В горах вечная беда с турбулентностью. Полчаса кружили над денверским аэропортом. Это была самая неприятная часть полета.

Его глиняное лицо затвердело, слова вылетали из него, как монетки из таксофона.

— Надеюсь, других неудобств у тебя не возникло.

Шай зашел на кухню. Роуни как раз доставала из холодильника очередную бутылку вина.

— У нас еда какая-нибудь есть? — спросил он у жены, не глядя на нее.

— Томатный суп. Консервированный. И мясо буйвола в морозильнике. По поводу мяса мы уже поговорили.

— С кем? С Уэйдом?

— С кем же еще?

— Черт. И что ты ему сказала?

Шай взял у нее бутылку, вогнал штопор в пробку и вытащил ее. За эти шестнадцать лет он, наверное, открыл тысячу бутылок для Роуни. Или даже две тысячи.

— Я сказала, что ты сказал, что мясо буйвола — это совсем другое дело и далеко не говядина.

Наклонившись вперед, Роуни оперлась о барную стойку. Эта поза подчеркивала размеры ее широкого зада. Ногти на руках были покрыты розовым лаком и подстрижены ровно, на французский манер.

— А он?

— Ой, он был непреклонен. Сказал: «Все фермеры едят мясо», или что-то в этом роде. Прямо как учитель, все время следит за тобой и поправляет. Это последний раз, когда я терплю его в доме. Можешь и дальше заниматься всякими глупостями, но Уэйд будет останавливаться в мотеле. Боже, как я устала.

— Мы еще поговорим об этом. Пожалуй, с ним действительно непросто. Разогрей мне немного супа и пару тостов. В общем, что сделаешь, то и съем. Нас сегодня вечером не будет. Не хочешь виски?

Виски могло бы помочь справиться со всеми этими сложностями.

— Нет, я вино пью. Делай что хочешь. Только сам. Я иду спать.

Роуни вскинула руки, вытащила из волос заколки и встряхнула головой — в комнате тут же отчетливо запахло розами, даже он почуял этот запах. Она наполнила свой бокал. Она боялась темноты, и потому спала со светом. А вино, объяснила она, помогает заснуть.

Проводя ночи с той девочкой, Шай получал удовольствие еще и от глубокой беспробудной темноты, в которой у него разыгрывалось воображение, в которой приглушалось предчувствие разоблачения и наказания.

Из большой комнаты донесся едва слышный голос Ренти, она разговаривала с кем-то по телефону. Свояченица рассмеялась, хотя ее смех был больше похож на гавканье.

— Какое обвинение тебе предъявили? — спросил Уэйд Уолс, когда Шай вошел в гостиную, успев перед этим сменить костюм из грубой ткани на черные брюки и толстовку с капюшоном.

— Чего? — не понял Шай.

Он терпеть не мог пить суп из кружки.

— Неужели никого не задержали? И с кем ты туда ездил? С Лигой по защите луговых собачек?

— Нет. Я вообще в другом месте был. И гребаные луговые собачки тут ни при чем. Это мои личные дела.

— Послушай, — попытался было урезонить его Уолс.

— Не хочу я об этом говорить. Сказано — это мои личные дела.

Ему снова было двенадцать, он опять был возбужден, но ничего не делал, просто наблюдал за происходящим. Непросто это. Шай стал ребенком, а девочка — взрослой женщиной. Они терлись друг о друга, и это одновременно отталкивало его и возбуждало.

Его дела с Уэйдом Уолсом, о которых Шай никогда особенно не задумывался и которые не считал чем-то особенным, помогали ему уравновесить для себя добро и зло. Он вовсе не разучился вести фермерское хозяйство, он этого просто никогда не умел.

План был простой — открыть ворота и заманить коров на шоссе, разбросав обмазанные патокой листы пластика. Уэйд Уолс вытащил из кармана стопку небольших желтых карточек и тонкий маркер. Он сел за столик в гостиной и принялся писать на них печатными буквами: «ФЕРМЕРЫ, ПРОЧЬ ОТ ФЕДЕРАЛЬНОЙ КОРМУШКИ! ПРЕКРАТИТЕ ЗАХВАТ ОБЩЕСТВЕННЫХ ЗЕМЕЛЬ! НЕТ КОРОВАМ НА НАШЕЙ ЗЕМЛЕ! КОВБОИ, ИЩИТЕ СЕБЕ ДРУГОЕ ЗАНЯТИЕ!» Дописав фразу на очередной карточке, он тут же убирал ее в рюкзак.

— Я тут все гляжу на эти фотографии, — сказал Уолс, продолжая писать. — Каждый раз, когда приезжаю, хочу тебя спросить. Понимаешь, я никогда столько старинных фотографий сразу не видел. Кто это? — ткнул он пальцем в чье-то лицо над корявой подписью. Рука его отражалась в стекле.

— Губернаторы. Губернаторы Вайоминга. Роуни хотела снять фотографии, когда мы поженились, но они всю жизнь тут висели. Мой дедушка был членом законодательного собрания штата и всю жизнь за ними гонялся, не останавливаясь ни перед чем, как слепая собака в лавке мясника.

— Своего рода галерея политиков-жуликов.

— Да, пожалуй. Вот Док Озборн, первый губернатор от Демократической партии. В семидесятые годы девятнадцатого века толпа линчевала Джорджа Пэррота по прозвищу Большой Нос. Док нашел труп, содрал с него кожу, выдубил ее и сшил себе сумку для медицинских инструментов, а еще сапоги. Потом надел эти сапоги на инаугурацию. С тех пор демократы изменились.

— Боже мой, — ужаснулся Уэйд Уолс. — А это кто?

Из овальной рамки на них высокомерно глядел очередной губернатор. Правда, стекло треснуло, исказив черты его лица.

— Кажется, два законодателя спорили по поводу билля о воде, дело было давным-давно. И один из них разбил фотографию о голову другого со словами «не хочу висеть на одной стене с этим придурком».

Он показал на фотографию бородатого человека, на которой были следы от пуль.

— А это демократ из Канзаса, назначенный на пост губернатора президентом Кливлендом. Тебе губернатор Мунлайт, наверное, понравился бы — он ненавидел крупные ранчо и злорадствовал, когда зимой тысяча восемьсот восемьдесят шестого года многие прогорели. Он ратовал за мелкие хозяйства на берегах рек. Эти жалкие сто шестьдесят акров всегда оставались головной болью для уроженцев востока.

— Ты только посмотри на этого идиота, — кивнул Уолс.

Изображенный на фотографии был запечатлен вверх ногами, во время прыжка, а внизу, под ним, человек шестьдесят растягивали большой кусок ткани. Все они были в ковбойских шляпах и стояли с открытыми ртами, задрав головы и глядя на прыгуна. Его черный костюм помялся, а начищенные ботинки блестели на солнце.

— Как на батуте прыгает, — добавил Уолс.

— Это губернатор Эмерсон.

— А зачем он это делает? Или в старом добром Вайоминге голоса избирателей получают только дурачась?

— Да, скорее всего, это избиратели… Я понимаю, что это значит, но объяснить не могу.

— Да ничего это не значит. Человек дурью мается, на все готов, лишь бы его выбрали. Я согласен с Роуни. Выбросить надо эти фотографии.

— Ну, не все же они были дураками. Попадались среди них и хорошие люди.

Уэйд Уолс фыркнул.

— Ладно, — не стал спорить он. — Может, ты лучше расскажешь мне про мясо в морозильнике?

— Не буду я ничего рассказывать. Тебя не касается, что мы едим.

А вот это он зря.

— Я уже говорил твоей милой женушке: меня это еще как касается. Мы пытаемся закрыть ранчо, на которых держат коров. И ты — часть нашего движения. Ты вообще представляешь, какой шум поднимется, если выяснится, что один из наших соратников ест мясо?

— Да брось ты. Давай-ка лучше уточним все детали нашего сегодняшнего дела.

Уолс развернул свою нарисованную от руки карту с тщательно вычерченными линиями оград и границ между частными владениями, государственными землями и землями штата. Шаю понадобилась минута, чтобы все понять.

— Уэйд, — сказал он. — Но это же совсем близко от меня.

— Знаю. Своего рода проверка на прочность. Ты всегда можешь отказаться.

— Послушай, я не стану вредить своим соседям, и мне неважно, что у них там — волки или трава.

Уэйд Уолс откинулся на спинку стула, ничего не сказав.

— И потом, какой смысл резать ограду там, где их владения граничат с общественными землями? Черт побери, коровы просто окажутся на общественных землях. Или наоборот. Смотря где они будут изначально.

— Важна не столько логика действия, сколько сам факт, — спокойно объяснил Уэйд. Вечно ему все приходится разъяснять.

— Наверное, я недостаточно умен для всего этого, — ответил Шай. — Но мне не улыбается резать ограду моих соседей.

— Ты достаточно умен, — заверил его Уэйд Уолс, натягивая черную куртку.