Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Власть меча 5 page– Как тебя зовут? – неожиданно спросил Манфред. Она взглянула на него, малиново покраснела и уставилась в землю. – Сара, – ответила она шепотом.
* * *
Лотар застегнул чистую рубашку. – Дай мне десять шиллингов, – приказал он. – Нам перережут горло, если кто‑нибудь узнает, что у нас столько денег, – проворчал Хендрик. – Ты тратишь мое время. – Это единственное, чего у нас навалом. Когда Лотар вошел во вращающуюся дверь, в баре на углу было всего три человека, включая бармена. – Тихо сегодня вечером, – заметил Лотар, заказывая пиво, и бармен хмыкнул. Это был невзрачный человек, невысокий, седой, в очках со стальной оправой. – Налей и себе, – предложил Лотар, и выражение лица бармена изменилось. – Спасибо. Налью‑ка я себе джина. Он налил себе из особой бутылки, спрятанной под прилавком. Оба знали, что в бутылке подцвеченная вода, а серебряный шиллинг отправится прямо в карман бармена. – Твое здоровье! Бармен наклонился над прилавком, готовый проявить дружелюбие за шиллинг и возможность заработать еще. Они поболтали, согласились, что времена трудные и становится все трудней, что очень нужен дождь и что виновато во всем правительство. – Давно ты в городе? Я тебя раньше не видел. – Один день, да и то слишком долго, – сказал Лотар. – Я не расслышал, как тебя звать. Лотар назвался, и бармен впервые проявил искренний интерес. – Эй! – обратился он к другим посетителям бара. – Знаете, кто это? Лотар Деларей! Помните объявления о награде во время войны? Это он разбил сердца красношеим. – «Красношеими» презрительно называли только что приехавших в Африку англичан, потому что у них шеи краснели от солнца. – Это он взорвал поезд у Гемсбокфонтейна. Восторг присутствующих был так велик, что один из них даже заказал пиво, правда, благоразумно ограничившись в своей щедрости только Лотаром. – Я ищу работу, – сказал Лотар, когда все уже были друзьями. Они рассмеялись. – Я слышал, что на шахте Х’ани есть работа, – настаивал Лотар. – Я бы знал, если б там была работа, – заверил его бармен. – Водители с шахты заходят сюда каждую неделю. – Замолвишь за меня словечко перед ними? – Я сделаю лучше. Приходи в понедельник, познакомлю тебя с Джерардом Фьюри, главным водителем. Он мой хороший приятель. И знает обо всем, что там происходит. Лотар уходил хорошим парнем, принятым во внутренний круг завсегдатаев бара на углу, а когда четыре дня спустя вернулся, бармен его приветствовал. – Фьюри здесь, – сказал он Лотару. – Сидит в том конце у стойки. Когда всех обслужу, познакомлю вас. Бар был наполовину пуст, и у Лотара была возможность разглядеть шофера. Мужчина средних лет, крепкий, но пузатый – сказывались многие часы за рулем. Он облысел, но отрастил слева над ухом длинные волосы, а потом зачесал их на лысину и закрепил бриллиантином. Грубый и шумный; у него и его товарищей был вид людей, только что выполнивших трудное задание. Он не походил на человека, которого можно запугать, но Лотар еще окончательно не решил, как к нему подступиться. Бармен поманил его. – Познакомься с моим добрым другом. Они обменялись рукопожатием, и Фьюри попытался превратить это в состязание, но Лотар ожидал чего‑то подобного, поэтому прихватил только пальцы, а не ладонь целиком и Фьюри не смог продемонстрировать всю свою силу. Они смотрели в глаза друг другу, пока шофер не поморщился и не попытался отнять руку. Лотар позволил. – Давай выпьем. Я угощаю. Лотар теперь чувствовал себя более уверенно: этот парень не так уж крут, а когда бармен сказал, кто такой Лотар, и изложил приукрашенную историю некоторых его военных подвигов, манера держаться Фьюри стала почти почтительной и заискивающей. – Слушай, парень. – Он отвел Лотара в сторону и понизил голос. – Эрик говорил, ты ищешь работу на шахте Х’ани. Забудь об этом. Точно говорю. Туда уже больше года не брали ни одного нового человека. – Да, – мрачно кивнул Лотар. – После того как я спрашивал Эрика о работе, я кое‑что узнал о шахте Х’ани. Жалко тебя. Дело дрянь. Шофер выглядел встревоженным. – О чем ты говоришь, парень? Что значит – дело дрянь? – Да я думал, ты знаешь. – Лотара, казалось, изумило невежество собеседника. – Они собираются в августе закрыть шахту. Прекратить работы. И всех уволить. – Боже, нет! – В глазах Фьюри мелькнул страх. – Это неправда, не может быть! Фьюри оказался трусливым, доверчивым и внушаемым. Лотар почувствовал мрачное удовлетворение. – Прости, но всегда лучше знать правду, верно? – Кто тебе это сказал? Фьюри пришел в ужас. Он каждую неделю проезжал мимо лагеря у железной дороги. И видел легионы безработных. – Я встречаюсь с женщиной, которая работает у Абрахама Абрахамса. Этот юрист ведет в Виндхуке все дела шахты. Так вот, она видела письма миссис Кортни из Кейптауна. Сомнений нет. Шахту закроют. Они не могут продать бриллианты. Никто их не покупает, даже в Лондоне и Нью‑Йорке. – Боже мой, что же делать? – прошептал Фьюри. – У меня жена больная и шестеро детей. Клянусь Иисусом, мои дети умрут с голоду! – Ну, такому, как ты, не страшно. Ручаюсь, ты приберег пару сотен фунтов. Тебе ничего не грозит. Но Фьюри покачал головой. – Ну, если у тебя нет сбережений, стоит отложить несколько фунтов, пока не наступил август и тебя не уволили. – Но как? Что я могу отложить, если у меня жена и шестеро детей? – безнадежно спросил Фьюри. – Сейчас объясню. – Лотар по‑дружески взял его за руку. – Пошли отсюда. Только куплю бутылку бренди. Поищем место, где можно спокойно потолковать. Когда на следующее утро Лотар вернулся в лагерь, солнце уже взошло. Они с Фьюри опустошили бутылку и проговорили всю ночь. Предложение Лотара заинтересовало шофера, но он боялся и сомневался. Лотару пришлось долго все объяснять и убеждать его в каждой мелочи, особенно подчеркивая, что сам Фьюри остается в полной безопасности. – Никто тебя не заподозрит. Даю честное слово. Даже если что‑то пойдет не так, ты будешь защищен. Но у нас все получится. Лотар использовал все свои возможности убеждения и страшно устал. Вернувшись в лагерь, он присел рядом с Хендриком. – Кофе? – спросил он и рыгнул, чувствуя во рту вкус перегара. – Кончился, – покачал головой Хендрик. – Где Манфред? Хендрик показал подбородком. Манфред сидел под колючим кустом в дальнем конце лагеря. Девочка Сара была с ним рядом; почти соприкасаясь головами, они разглядывали старую газету. Манфред что‑то писал на полях угольком из костра. – Мэнни учит ее читать и писать, – объяснил Хендрик. Лотар хмыкнул и потер покрасневшие глаза. От бренди болела голова. – Что ж, – сказал он. – Человек у нас есть. – Ага! – улыбнулся Хендрик. – Теперь понадобятся лошади.
* * *
Железнодорожный вагон когда‑то принадлежал Сесилю Родсу и компании «Алмазы Де Бирс». Сантэн Кортни купила его за малую часть той цены, в которую ей встала бы покупка нового вагона, и это приносило ей глубокое удовлетворение. Она по‑прежнему оставалась француженкой и знала цену су и франку. Она выписала из Парижа молодого декоратора, чтобы он отделал вагон в стиле ар деко, который еще не вышел из моды, и декоратор оправдал каждый пенни своего гонорара. Сантэн осмотрела салон, упорядоченные линии обстановки, взглянула на капризных нимф, поддерживавших бронзовые светильники, на рисунки Обри Бердслея, искусно выложенные на панелях из легкой древесины, и вспомнила, что декоратор с его длинными летящими волосами, декадентскими провалами глаз и лицом прекрасного, скучающего и циничного фавна вначале показался ей гомосексуалистом. Это первое впечатление оказалось весьма далеким от истины, что она с радостью поняла на круглой кровати, которую он установил в главной спальне вагона. Она улыбнулась воспоминанию и тут же сдержала улыбку, заметив, что Шаса наблюдает за ней. – Знаешь, мама, иногда мне кажется, что я могу узнать, о чем ты думаешь, просто поглядев тебе в глаза. Иногда он говорил ужасно обескураживающие вещи! Сантэн была уверена, что за последнюю неделю он подрос на дюйм. – Очень надеюсь, что это только кажется. – Она вздрогнула. – Здесь холодно. – Декоратор за огромные деньги установил в салоне рефрижератор, охлаждавший воздух. – Выключи эту штуку. Сантэн встала из‑за стола и через стеклянную матовую дверь вышла на балкон вагона; ее окутал горячий воздух пустыни, ветер прижал юбку к узким мальчишеским бедрам. Она подняла лицо к солнцу и позволила ветру растрепать ее короткие кудри. – Который час? – спросила она с закрытыми глазами и запрокинутым лицом. Шаса, вышедший вслед за ней, оперся на перила балкона и взглянул на свои наручные часы. – Через десять минут пересечем реку Оранжевую, если машинист не выбился из расписания. – Никогда не чувствую себя дома, пока не перееду Оранжевую. Сантэн склонилась рядом с сыном и переплела пальцы с его пальцами. Реку Оранжевую питают воды всей водосборной площади Южной Африки. Она начинается высоко в снежных горах Басутоленда и пробегает четырнадцать сотен миль по травянистому вельду и диким ущельям; в определенное время года она становится мелким ручьем, в другое – ревущим потоком, который приносит с наводнением плодородный шоколадный ил: не зря эту реку называют южным Нилом; она служит границей между Мысом Доброй Надежды и бывшей немецкой колонией Юго‑Западная Африка. Локомотив засвистел, включились тормоза, и вагон качнулся. – Замедляем ход перед мостом. Шаса высунулся с балкона, и Сантэн проглотила предупреждение, рвавшееся с губ. «Прошу прощения, но нельзя вечно обращаться с ним, как с младенцем, хозяйка, – говорил ей Джок Мерфи. – Он теперь мужчина, а мужчине надо уметь рисковать». Рельсы повернули к реке, и стал виден «даймлер», укрепленный на платформе сразу за локомотивом. Это была новая машина: Сантэн меняла их ежегодно, однако тоже желтая, как и все предыдущие, с черным капотом и черным кантом вокруг дверец. Поезд до Виндхука избавлял от утомительного путешествия по пустыне, но до шахты железная дорога не доходила. – Вот он! – сказал Шаса. – Мост. Стальные фермы моста казались тонкими и нематериальными, когда пересекали реку шириной в полмили, перепрыгивая с одной бетонной опоры к другой. Поезд въехал на мост, и стук колес изменился, мимо замелькали стальные балки, гудя, как оркестр. – Алмазная река, – произнесла Сантэн, стоя плечом к плечу с Шасой и вглядываясь вниз, в коричневые, как кофе, воды, бурлящие у опор моста. – А откуда пришли алмазы? – спросил Шаса. Он, конечно, знал ответ, но ему нравилось слушать ее рассказ. – Река собирает их, извлекает из всех карманов, ущелий и трубок по всему течению. Она подбирает алмазы, которые выбросили из недр извержения вулканов в начале существования материка. Сотни миллионов лет она собирала эти алмазы и уносила к побережью. – Сантэн искоса взглянула на сына. – А почему они не стираются, как другие камни? – Потому что это самое твердое вещество в природе. Алмаз невозможно поцарапать или обкатать, – сразу ответил он. – Нет ничего более твердого и более прекрасного, – согласилась мать и поднесла к лицу Шасы правую руку, так что его ослепил огромный бриллиант в перстне. – Ты научишься их любить. Все, кто работает с алмазами, начинают любить их. – Река, – напомнил он и понизил голос. Его заинтересовал хрипловатый след акцента в речи матери. – Расскажи о реке, – попросил он и слушал жадно и внимательно. – Там, где река впадает в океан, она разбрасывает алмазы на прибрежном песке. Берега там так богаты алмазами, что объявлены запретной зоной – Spieregebied. – Можно набить карманы алмазами, просто подбирая их между камнями? – Ну, это не так легко, – рассмеялась она. – Можно искать двадцать лет и не найти ни одного, но если знаешь, куда смотреть, если есть хотя бы самое примитивное оборудование и тебе повезет… – А почему мы не можем туда отправиться, мама? – Потому, mon cheri, что все это занято. Все принадлежит человеку по фамилии Оппенгеймер, сэру Эрнесту Оппенгеймеру, и его компании «Де Бирс». – Одной компании принадлежит все! Это нечестно! – воскликнул Шаса, и Сантэн впервые с радостью заметила в его глазах искорку алчности. Без здоровой толики жадности он не сможет осуществить то, к чему она его так старательно готовит. Нужно научить его жадности к богатству и власти. – Да, ему принадлежит концессия на Оранжевой реке, он владеет Кимберли, Весселтоном и Блумфонтейном, а также всеми остальными дающими большую добычу шахтами. Но он владеет большим, гораздо большим. Он контролирует продажу каждого камня, даже тех, что добыты нами, немногими независимыми владельцами. – Он контролирует нас, контролирует Х’ани? – возмущенно спросил Шаса. Его щеки гневно вспыхнули. Сантэн кивнула. – Нам приходится каждый камень предъявлять его «Центральной торговой организации». Она устанавливает цены. – Мы обязаны принимать эти цены? – Нет, не обязаны. Но поступили бы очень неразумно, если бы не приняли. – А что он может сделать, если мы откажемся? – Шаса, я уже не раз говорила тебе. Не лезь в драку с тем, кто сильней. Мало кто сильнее нас, во всяком случае в Африке, но сэр Эрнест Оппенгеймер один из них. – Да что он может сделать? – настаивал Шаса. – Сожрет нас, дорогой, с превеликим удовольствием. Каждый год мы становимся все богаче и все привлекательней для него. Он единственный человек в мире, которого нам следует опасаться, особенно если мы неосторожно подберемся к его реке. Она жестом обвела широкую реку. Хотя голландские первооткрыватели назвали реку Оранжевой в честь стадхолдеров (правителей) дома Оранских, название очень хорошо подходило к ее оранжевым песчаным берегам. Яркое оперение водных птиц на этих берегах казалось драгоценными камнями в золотой оправе. – Он владеет рекой? – удивленно и возмущенно спросил Шаса. – Не по закону. Но приближаться к ней можно только на свой страх и риск, потому что он ревниво охраняет ее. – Значит, здесь есть алмазы? Шаса жадно рассматривал берега, словно ожидал увидеть сверкающие на солнце камни. – Мы с доктором Твентимен‑Джонсом считаем, что есть, и присмотрели несколько очень перспективных участков. В двухстах милях выше по течению есть водопад, который бушмены называют Ауграбис – Место Большого Шума. Там Оранжевая течет по узкому каменному проходу и обрушивается глубоко в недоступное ущелье. Это ущелье, должно быть, сокровищница принесенных алмазов. Есть и другие древние аллювиальные участки, где река меняет течение. Река осталась позади, рельсы бежали по узкой полосе зелени; локомотив снова пошел быстрее, направляясь на север, в пустыню. Продолжая рассказ, Сантэн внимательно наблюдала за лицом сына. Она никогда не доводила до того, чтобы Шаса соскучился и при первых же признаках невнимательности переставала рассказывать. Не следовало торопиться. У нее было достаточно времени на его обучение, но главное – никогда не следовало утомлять его, переоценивать его незрелые силы и способность к сосредоточению внимания. Его нельзя было подгонять, пусть бы его энтузиазм оставался искренним. На сей раз его интерес держался дольше обычного, и Сантэн поняла, что настал подходящий момент для нового подхода. – В салоне уже не так прохладно. Пойдем внутрь. – Она подвела сына к столу. – Хочу кое‑что показать тебе. Она раскрыла конфиденциальный годовой финансовый отчет «Горно‑финансовой компании Кортни». Вот трудная часть; даже ее чтение таких документов утомляет, кажется ей скучным, и Сантэн сразу увидела, что колонки чисел устрашили Шасу. Математика – его единственное слабое место. – Тебе ведь нравятся шахматы? – Да, – осторожно согласился он. – Это тоже игра, – заверила она. – Но в тысячу раз более волнующая и прибыльная, как только усвоишь правила. Он заметно приободрился: игры и награды Шасу интересовали. – Объясни мне правила, – попросил он. – Не все сразу. Понемногу, по частям, пока ты не будешь знать достаточно, чтобы начать игру. Ближе к вечеру она заметила в углах его рта морщинки усталости, об утомлении говорили и побелевшие ноздри. Но он все равно пытался сосредоточиться. – Достаточно на сегодня. – Она закрыла толстую папку. – Каково золотое правило? – Продавать всегда дороже, чем купил. Сантэн одобрительно кивнула. – А еще ты должен покупать, когда все продают, и продавать, когда все покупают. Хорошо. – Она встала. – Сейчас глоток свежего воздуха – и переодеваться к обеду. На балконе она обняла сына за плечи, и для этого ей пришлось потянуться вверх. – Когда приедем на шахту, будешь по утрам работать с доктором Твентимен‑Джонсом. После полудня ты свободен, но по утрам – на службе. Я хочу, чтобы ты знал шахту и все виды работ на ней. И, конечно, я буду платить тебе. – Это не обязательно, мама. – Еще одно золотое правило: никогда не отказывайся от справедливой оплаты. Всю ночь и весь следующий день они ехали на север по обширным, сожженным солнцем равнинам. На пустынном горизонте возвышались голубые горы. – Мы будем в Виндхуке сразу после заката, – объяснила Сантэн. – Я договорилась, что наш вагон переведут в спокойный тупик, мы в нем переночуем, а утром выедем на шахту. С нами обедают доктор Твентимен‑Джонс и Абрахам Абрахамс, поэтому нужно переодеться. Шаса без пиджака стоял в своем купе перед длинным зеркалом, сражаясь с галстуком‑бабочкой: он еще не вполне овладел искусством завязывать его. Вдруг он почувствовал, что вагон замедляет ход. Локомотив дал длинный гудок. Шаса в приливе возбуждения посмотрел в открытое окно. Поезд пересекал отрог холмов над городом Виндхуком, и Шаса увидел огни фонарей. Город был величиной с один из пригородов Кейптауна, и освещены в нем были только несколько центральных улиц. Когда показались окраины города, поезд пошел совсем медленно, и Шаса ощутил запах древесного дыма. Потом он заметил у самой железнодорожной линии что‑то вроде лагеря под колючими кустами. Он высунулся из окна, чтобы лучше видеть, и разглядывал жалкие хижины, окутанные дымом костров и сгущающимися сумерками. К нему была обращена кое‑как намалеванная надпись, и Шаса с трудом прочел: «Ваал‑Харц? Дьявольщина, нет!» Смысла это не имело. Он нахмурился и заметил возле надписи две фигуры, глядевшие на проходящий поезд. Из двоих ниже ростом была девочка, босоногая, в мешковатом платье на хрупком теле. Она его не заинтересовала, и он перенес внимание на более высокую и крепкую фигуру рядом с ней. И сразу отшатнулся, потрясенный, разгневанный. Даже при скудном свете он узнал серебряную копну волос и черные брови. Они смотрели друг на друга: мальчик в белой рубашке с бабочкой в освещенном окне и мальчик в пыльном хаки. Но вот поезд миновал это место и скрыл их друг от друга. – Дорогой… Шаса отвернулся от окна и увидел мать. Этим вечером она надела топазы и голубое платье, легкое и светлое, как древесный дым. – Ты еще не готов, а мы через минуту будем на станции. Что ты сделал с галстуком! Иди сюда, я помогу. Она стояла перед ним и ловкими пальцами искусно завязывала галстук, а Шаса пытался подавить гнев и ощущение неполноценности, которые вызвал у него один вид того мальчика.
* * *
Машинист локомотива перевел их с общего пути на тихий участок за железнодорожными мастерскими и отцепил вагон у платформы, на которой уже стоял «форд» Абрахама Абрахамса. Сам Эйб поднялся на балкон, как только вагон остановился. – Сантэн, вы прекрасны, как никогда. Он поцеловал ей руку, потом расцеловал в обе щеки. Небольшого роста, как раз с Сантэн, с живым выражением лица и быстрым внимательным взглядом. Его уши всегда были насторожены, как будто он слышал звуки, которых не слышал больше никто. Запонки у мистера Абрахамса были из бриллиантов и оникса, смокинг экстравагантного покроя, но это был один из самых близких Сантэн людей. Он был рядом с ней, когда все ее состояние чуть превышало десять фунтов. Он оформил ее заявки на шахту Х’ани и с тех пор вел все ее юридические и большую часть личных дел. Он был старым и верным другом, но, что самое главное, он никогда не допускал ошибок в работе. Иначе его бы здесь не было. – Дорогой Эйб. – Она сжала его руки. – Как Рэйчел? – Замечательно, – заверил он. Это было его любимое наречие. – Она просит извинить ее, но наш младшенький… – Конечно, – понимающе кивнула Сантэн. Абрахам знал, что она предпочитает мужское общество, и редко приводил жену, даже когда Сантэн передавала ей особое приглашение. Сантэн повернулась от адвоката к другой фигуре – рослой, с покатыми плечами, которая возвышалась у входа на балкон. – Доктор Твентимен‑Джонс. Она протянула руки. – Миссис Кортни, – ответил тот тоном гробовщика. Сантэн улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой. Это была ее тайная маленькая игра: хотелось проверить, сумеет ли она заставить этого человека хоть как‑то выразить свое удовольствие. Но она опять проиграла. Доктор Твентимен‑Джонс еще больше помрачнел и стал похож на скорбную ищейку. Их знакомство состоялось почти тогда же, когда и с Абрахамом. Доктор, консультант в компании «Алмазы Де Бирс», в 1919 году провел оценку и открыл работы в шахте Х’ани. Потребовалось пять лет непрерывных уговоров, чтобы он согласился принять должность главного инженера на шахте Х’ани. Он, вероятно, был лучшим специалистом по алмазам во всей Африке, а значит, во всем мире. Сантэн провела их в салон и знаком отослала буфетчика в белой куртке. – Абрахам, бокал шампанского? – Она сама налила вино. – А вам, доктор Твентимен‑Джонс, мадеры? – Вы никогда не забываете, миссис Кортни, – с несчастным видом согласился доктор и принял бокал. Они всегда обращались друг к другу официально, по фамилии, с титулами, хотя их дружба выдержала все испытания. – Ваше здоровье, джентльмены, – подняла бокал Сантэн и, когда они пригубили, взглянула в сторону двери. По этому сигналу вошел Шаса. Сантэн внимательно наблюдала, как он пожимает руки обоим мужчинам. Он вел себя с должной почтительностью к их возрасту, не проявил недовольства, когда слишком порывистый Абрахам обнял его за плечи, и с необходимой серьезностью ответил на приветствие доктора Твентимен‑Джонса. Сантэн одобрительно кивнула, едва заметно, и села за свой стол – знак, что предварительные любезности завершены и можно заняться делом. Мужчины торопливо сели на элегантные, но неудобные стулья «ар деко» и внимательно склонились к ней. – Наконец это произошло, – сказала Сантэн. – Нам срезали квоту. Они выпрямились на стульях и обменялись быстрым взглядом, прежде чем снова повернуться к Сантэн. – Мы ожидали этого почти год, – заметил Абрахам. – Что не делает положение более приятным, – язвительно сказала Сантэн. – Сколько? – спросил Твентимен‑Джонс. – Сорок процентов, – ответила Сантэн. Обдумывая ее ответ, доктор выглядел так, словно вот‑вот разрыдается. Каждому независимому производителю алмазов Центральная торговая организация предоставляла квоту. Договор был неписанным и, вероятно, незаконным, но строго соблюдался, и среди независимых не находилось таких неосмотрительных, кто проверил бы законность этого договора или выделенной им доли. – Сорок процентов! – взорвался Абрахам. – Это несправедливо! – Точное замечание, дорогой Эйб, но пока не очень полезное. Сантэн взглянула на Твентимен‑Джонса. – Никаких изменений в категориях? – спросил тот. Квота предусматривала несколько категорий в зависимости от типа камней (от темных промышленных алмазов, использующихся при изготовлении режущего инструмента, до драгоценных камней высшего качества) и веса, от небольших кристаллов в десять и меньше пунктов до больших ценных камней. – Тот же процент, – подтвердила Сантэн, и он сел плотнее, достал из кармана блокнот и погрузился в вычисления. Сантэн мимо него посмотрела туда, где к обшитой панелями стене прислонился Шаса. – Ты понимаешь, о чем мы говорим? – О квоте? Да, думаю, понимаю. – Если не понимаешь, спрашивай, – бесцеремонно приказала она и снова повернулась к Твентимен‑Джонсу. – Можно ли попросить на десять процентов увеличить квоту по крупным камням? – спросил он, но она отрицательно покачала головой. – Я уже просила, и мне отказали. Де Бирс с бесконечным сочувствием ответил, что наибольшее падение спроса связано как раз с крупными камнями – на ювелирном уровне. Твентимен‑Джонс вернулся к своим вычислениям. Все слушали, как скрипит его карандаш. Наконец доктор поднял голову. – Сможем мы покрыть расходы? – негромко спросила Сантэн, и Твентимен‑Джонс посмотрел на нее так, словно предпочитал застрелиться, но не отвечать. – Едва‑едва управимся, – прошептал он, – придется экономить, сокращать, увольнять, но мы покроем расходы и, может быть, даже получим небольшую прибыль – это будет зависеть от минимальной цены, установленной «Де Бирс». Но, боюсь, сливки придется снимать с самого верха, миссис Кортни. Сантэн почувствовала, что от облегчения ослабла и дрожит. Она убрала руки со стола на колени, чтобы никто не заметил. Несколько мгновений она молчала, потом кашлянула, желая убедиться, что ее голос не дрожит. – Квоты вступают в действие первого марта, – сказала она. – Это значит, что мы успеем доставить еще один полный пакет. Вы знаете, что делать, доктор Твентимен‑Джонс. – Мы заполним пакет сластями, миссис Кортни. – Что такое сласти, доктор Твентимен‑Джонс? Шаса заговорил в первый раз, и инженер с серьезным видом повернулся к нему. – Когда в какой‑то период производства мы находим несколько первоклассных камней, мы оставляем лучшие из них, чтобы в будущем включить в пакет, где камни могут быть худшего качества. У нас есть запас таких высококачественных камней, и мы отправим их в Центральную торговую организацию, пока это еще возможно. – Понимаю. – Шаса кивнул. – Спасибо, доктор Твентимен‑Джонс. – Рад помочь, мастер Шаса. Сантэн встала. – Теперь можно пообедать. Слуга в белом открыл раздвижную дверь в столовую, где сверкал серебром и хрусталем уставленный желтыми розами в старинных селадоновых вазах длинный стол.
* * *
В миле от участка, на котором стоял вагон Сантэн, два человека сидели у дымного лагерного костра и смотрели, как булькает в котелке кукурузная каша. Говорили они о лошадях. План целиком зависел от лошадей. Их требовалось не меньше пятнадцати – сильных, привыкших к пустыне животных. – Человек, о котором я думаю, хороший друг, – сказал Лотар. – Даже лучший в мире друг не даст тебе пятнадцать добрых лошадей. Меньше чем пятнадцатью нам не обойтись, а их ты и за сто фунтов не купишь. Лотар затянулся вонючей глиняной трубкой, и она непристойно забулькала. Он сплюнул в огонь желтый сок. – Отдал бы сотню фунтов за приличную сигару, – сказал он. – Не мою сотню, – заметил Хендрик. – Давай пока оставим лошадей, – предложил Лотар. – Подберем сменных людей. – Людей найти легче, чем лошадей, – улыбнулся Хендрик. – Сегодня хорошего человека я могу заполучить за обед, а его жену – за пудинг. Я уже разослал всем сообщения о встрече в котловине Дикой Лошади. Оба взглянули на показавшегося из темноты Манфреда, и Лотар, увидев лицо сына, сунул блокнот в карман и быстро встал. – Папа, идем быстрей, – попросил Манфред. – В чем дело, Мэнни? – Мама Сары и малыши. Они все заболели. Я сказал им, что ты придешь, папа. У Лотара была репутация человека, способного лечить все болезни людей и животных: от пулевых ранений и кори до головокружения и хандры. Семья Сары жила под изорванным брезентом в центре лагеря. Женщина, укрытая грязным одеялом, лежала рядом с малышами. Хотя ей, вероятно, было не больше тридцати, заботы, тяжелый труд и плохая еда превратили ее в старуху. Она потеряла большую часть передних зубов, а ее лицо словно опало. Сара, склонившись к ней, влажной тряпкой вытирала раскрасневшееся лицо. Женщина мотала головой и что‑то бормотала в бреду. Лотар склонился к женщине с другой стороны и посмотрел на девочку. – Где твой папа, Сара? Он должен быть здесь. – Ушел искать работу на шахтах, – прошептала она. – Когда? – Давно. – И тут же преданно добавила: – Но он пришлет за нами, и мы будем жить в красивом доме. – Давно твоя мама болеет? – Со вчерашнего вечера. Сара снова попыталась положить тряпку на лоб матери, но та слабой рукой отбросила ее. – А дети? Лотар посмотрел на их распухшие лица. – С утра. Лотар откинул одеяло, и ему лицо ударило густое липкое зловоние жидких испражнений. – Я их все время обмываю, – словно защищаясь, сказала Сара, – но они снова пачкаются. Уж не знаю, что и делать. Лотар приподнял грязное платье малышки. Живот раздулся от недоедания, кожа мертвенно‑бледная. И на ней яркая алая сыпь.
|