Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Власть меча 2 page





Птицы и акулы глотали рыбу, а корпуса кораблей тем временем все глубже уходили в воду. Наконец незадолго до того, как солнце в полдень достигло зенита, Лотар приказал прекратить работу. Для рыбы больше не осталось места; новые порции добычи, поднятые на палубу, тут же через борт выливались обратно в воду.

Лотар выключил лебедку. В главной сети осталось, наверно, не меньше ста тонн рыбы, в основном задохнувшейся и раздавленной.

– Опустошить сеть, – распорядился Лотар. – Пусть уходит. Поднять сеть на борт!

Четыре траулера, так глубоко осевшие в воду, что при каждом покачивании она заплескивала через шпигаты, медленно, точно еле переваливающиеся утки, повернули и двинулись к берегу вереницей с Лотаром во главе.

За собой они оставили почти половину квадратной мили поверхности океана, покрытой мертвой рыбой, плавающей вверх серебряным брюхом; слой этот был густым, словно листва в осеннем лесу. Среди рыбы плавали тысячи насытившихся чаек, а в глубине продолжали глотать добычу акулы.

Утомленные матросы через трясину еще трепещущей рыбы, покрывавшей палубу, добирались до трапа на баке. Спустившись, они, покрытые слизью и чешуей, промокшие, бросались на смятые койки.

В рубке Лотар выпил две чашки горячего кофе и взглянул на укрепленный над головой хронометр.

– До фабрики четыре часа хода, – сказал он. – Как раз успеешь заняться уроками.

– Ну па! – взмолился мальчик. – Только не сегодня. Сегодня особый день. Неужели и сегодня нужно учиться?

В Китовом заливе не было школы. Ближайшая немецкая школа находилась в Свакопмунде, в тридцати километрах. С самого рождения мальчика Лотар был для него отцом и матерью. Он забрал его, мокрого, окровавленного, прямо после родов. Мать никогда не видела Манфреда. Таков был их противоестественный уговор. Лотар один вырастил ребенка, никто ему не помогал, если не считать коричневых кормилиц из племени нама. Лотар с сыном были так близки, что не могли расстаться даже на день. Он предпочел сам учить его, только бы не посылать в школу.

– Нет никаких особенных дней, – сказал он Манфреду. – Мы учим уроки ежедневно. Сила не в мышцах. – Он постучал себя по лбу. – Сила вот где. Принеси книги!

Манфред в поисках сочувствия посмотрел на да Сильву, но он знал, что с отцом лучше не спорить.

– Прими руль, – велел Лотар старому моряку и сел рядом с сыном за небольшой стол для карт.

– Не арифметика, – покачал он головой. – Сегодня английский.

– Ненавижу английский! – яростно заявил Манфред. – Ненавижу английский и ненавижу англичан.

Лотар кивнул.

– Да, – согласился он. – Англичане наши враги. Всегда были и всегда будут врагами. Поэтому мы и должны овладеть их оружием. Мы должны знать их язык, чтобы, когда придет время, использовать его против них.

Впервые за весь день он заговорил по‑английски. Манфред начал отвечать на южно‑африканском диалекте голландского, африкаансе, который лишь недавно был признан самостоятельным языком и получил статус государственного языка Южно‑Африканского Союза за год до рождения Манфреда. Лотар остановил его, подняв руку.

– По‑английски, – укоризненно сказал он. – Говори только по‑английски.

Они работали около часа, читали вслух Библию в английском варианте короля Якова и номер «Кейп таймс» двухмесячной давности; потом Лотар продиктовал сыну страницу. Манфред, трудясь над диктантом на чужом языке, ерзал, хмурился, грыз карандаш и наконец не сдержался.

– Расскажи о дедушке и о клятве! – попросил он.

Лотар улыбнулся.

– Хитрая мартышка! Лишь бы не работать.

– Пожалуйста, па!

– Да я уже сто раз рассказывал.

– Расскажи еще раз. Сегодня особенный день.

Лотар через окно рубки взглянул на драгоценный серебряный груз. Парень прав, сегодня особенный день. Сегодня после пяти лет труда он наконец свободен от долгов.

– Ну хорошо, – кивнул он. – Расскажу, но по‑английски.

И Манфред с энтузиазмом захлопнул сборник упражнений и склонился к столу, его янтарные глаза сверкали в ожидании.

Рассказ о великом восстании повторялся так часто, что Манфред знал его наизусть и исправлял любые отклонения от оригинала или напоминал отцу о пропущенных подробностях.

– Что ж, – начал Лотар, – когда английский король Георг V в 1914 году предательски объявил войну германскому кайзеру Вильгельму, мы с твоим дедом знали, в чем наш долг. Мы попрощались с твоей бабушкой…

– Какого цвета были волосы у моей бабушки? – спросил Манфред.

– У твоей бабушки, красивой и благородной немецкой женщины, волосы были цвета спелой пшеницы на солнце.

– Точно как мои, – подсказывал отцу Манфред.

– Точно как твои, – улыбнулся Лотар. – И мы с дедушкой сели на боевых коней и присоединились к генералу Марицу и его шестистам героям на берегах Оранжевой реки, где генерал собирался выступить против старого Слима, Янни Сматса.

Слово «слим» на африкаансе означает «предатель» или «изменник», и Манфред энергично кивнул.

– Дальше, па, дальше!

Когда Лотар дошел до описания первой битвы, в которой войска Янни Сматса с помощью пулеметов и артиллерии разгромили повстанцев, глаза мальчика затуманила печаль.

– Но вы сражались как черти, правда, па?

– Мы сражались отчаянно, но врагов было слишком много, и у них были большие пушки и пулеметы. Твоего деда ранило в живот. Я положил его на лошадь и увез с поля боя.

На глазах мальчика засверкали крупные слезы.

– Умирая, твой дедушка достал из седельной сумки, на которой лежал головой, старую черную Библию и заставил меня дать на этой книге клятву.

– Я знаю клятву, – перебил его Манфред. – Можно, я ее скажу?

– Говори, – согласился Лотар.

– Дедушка сказал: «Обещай мне, сын мой, обещай, положив руку на эту книгу, что война с англичанами никогда не кончится».

– Да, – кивнул Лотар. – Я дал умирающему отцу эту торжественную клятву.

Он взял руку мальчика и крепко сжал.

Настроение разрушил старый да Сильва; он закашлялся, отхаркиваясь, и плюнул через окно рубки.

– Стыдись: ты забиваешь мальчику голову ненавистью и смертью, – сказал он, и Лотар резко встал.

– Попридержи язык, старик, – предупредил он. – Это не твое дело.

– Хвала Святой Деве, – проворчал да Сильва, – ибо это настоящая дьявольщина.

Лотар нахмурился и отвернулся от него.

– Манфред, на сегодня достаточно. Убери книги.

Он вышел из рубки и поднялся на ее крышу. Удобно устроившись у комингса, достал из верхнего кармана длинную черную сигару, откусил кончик, выплюнул его за борт и похлопал по карманам в поисках спичек. Мальчик высунул голову из‑за комингса и, когда отец не отослал его (иногда Лотар бывал мрачен и хотел остаться один), подобрался и сел рядом.

Лотар ладонями защищал от ветра огонек спички; он глубоко затянулся, потом поднял спичку, и ветер тут же погасил ее. Лотар бросил спичку за борт и небрежно положил руку на плечо сына.

Мальчик вздрогнул от удовольствия – отец не баловал его лаской – и замер, едва дыша, чтобы не испортить мгновение.

Маленький флот приблизился к суше и обогнул северный рог залива. Вместе с кораблями возвращались морские птицы; эскадрильи желтогорлых бакланов длинными прямыми вереницами летели над туманно‑зеленой водой, закатное солнце золотило их и словно зажигало высокие бронзовые дюны, которые горным хребтом вздымались над невзрачной группой зданий на самом берегу залива.

– Надеюсь, Виллем сообразил разогреть бойлеры, – сказал Лотар. – Работы хватит на всю ночь и на весь завтрашний день.

– Нам не удастся законсервировать всю эту рыбу, – прошептал Манфред.

– Да, большую часть придется переработать в рыбий жир и рыбную муку…

Лотар вдруг замолчал и посмотрел через залив. Манфред видел, как напрягся отец; к отчаянию мальчика, Лотар убрал руку с его плеча и заслонил глаза.

– Проклятый дурак! – проворчал он.

Острый глаз охотника разглядел бойлерную фабрики. Дыма над ней не было.

– Какого дьявола, что там происходит? – Лотар вскочил и стоял, легко удерживая равновесие на шаткой палубе. – Ему потребуется пять‑шесть часов, чтобы разжечь бойлеры, а рыба тем временем начнет портиться. Черт побери!

Лотар в гневе спустился в рубку. Схватив туманный горн, чтобы предупредить фабрику, он рявкнул:

– На деньги от этой рыбы я куплю новый беспроволочный аппарат Маркони, чтобы можно было говорить с фабрикой, когда мы в море; тогда такого никогда больше не произойдет. – Он замолчал, продолжая смотреть на берег. – Да что там творится?

Лотар схватил бинокль со шкафчика рядом с панелью управления и навел на резкость. Они были уже достаточно близко, чтобы разглядеть небольшую толпу, собравшуюся у главного входа на фабрику. Это были резчики и упаковщики в передниках и резиновых сапогах. Им полагалось быть на рабочих местах в цеху.

– Вон Виллем.

Управляющий стоял на разгрузочном причале, тиковые доски которого вдавались в неподвижные воды залива.

– Что происходит? Почему бойлеры холодные, а все рабочие околачиваются снаружи?

Рядом с Виллемом по обе стороны от него стояли два незнакомца в темных гражданских костюмах. У них был самодовольный, напыщенный вид мелких чиновников. Лотар хорошо знал таких людей и опасался их.

– Сборщики налогов или какие‑то другие чиновники, – прошептал Лотар, и его гнев сменился тревогой. Никогда правительственные чиновники не доставляли ему добрых вестей.

«Неприятности, – подумал он. – Как раз когда я добыл тысячу тонн рыбы, чтобы законсервировать ее».

Тут он заметил машины. Пока да Сильва не свернул в главный проход, по которому траулер подойдет к разгрузочному причалу, их загораживало здание фабрики. Машин было две. Одна – старый потрепанный «форд» модели «Т», зато вторая, даже покрытая пылью пустыни, выглядела сногсшибательно, и Лотар почувствовал, как сердце у него екнуло и забилось чаще, а ритм дыхания изменился.

Во всей Африке не может быть двух таких машин. Это был огромный «даймлер», выкрашенный в цвет желтого нарцисса. В последний раз Лотар видел эту машину у здания Горно‑финансовой компании Кортни на главной улице Виндхука.

Лотар тогда собирался обсудить продление своего кредита у компании. Он стоял на противоположной стороне широкой, пыльной немощеной улицы и наблюдал, как она спускается по широким мраморным ступеням в окружении подобострастных служащих в темных костюмах с высокими целлулоидными воротничками; один из них открыл дверцу великолепной желтой машины и помог ей сесть за руль, а второй бегом бросился крутить ручку запуска двигателя. Она не пользовалась услугами шофера и тронула машину с места сама, даже не взглянув в сторону Лотара. Он остался стоять бледный, дрожащий, раздираемый противоречивыми чувствами. Это было почти год назад.

Лотар встряхнулся: да Сильва подводил тяжело груженный траулер к причалу. Они так глубоко осели в воде, что Манфреду пришлось бросить швартов одному из людей на причале наверх.

– Лотар, эти люди хотят поговорить с тобой, – крикнул сверху Виллем. Нервно потея, он показал на одного из стоявших рядом.

– Вы мистер Лотар Деларей? – спросил меньший из незнакомцев, сдвигая шляпу на затылок и вытирая платком потный лоб.

– Верно. – Лотар смотрел на него, сжимая кулаки. – А вы кто такой?

– Вы владелец «Юго‑Западной Африканской рыбоконсервной компании»?

– Ja, – ответил Лотар на африкаансе. – Я владелец, и что с того?

– Я судебный пристав из Виндхука, и у меня есть ордер на арест всех активов компании.

Он помахал документом, который держал в руках.

– Они закрыли фабрику, – жалобно крикнул вниз Виллем, его усы дрожали. – Заставили меня погасить огонь под бойлерами.

– Вы не можете этого сделать! – рявкнул Лотар, и его желтые глаза сузились и стали похожи на глаза разъяренного леопарда. – Мне нужно обработать тысячу тонн рыбы.

– Эти суда – собственность компании? – продолжал судебный пристав, не обращая внимания на эту вспышку, однако расстегнул свой китель и уперся руками в бока. У него на поясе висел тяжелый пистолет «уэбли» в кожаной кобуре. Пристав повернул голову, глядя на остальные траулеры, которые подходили с обеих сторон причала; потом, не дожидаясь ответа Лотара, спокойно продолжил: – Мой помощник опечатает суда и груз. Должен предупредить вас, что снятие печатей с кораблей или груза – уголовное преступление.

– Вы не можете так со мной поступить! – Лотар по сходням взлетел на причал. Он уже сбавил тон. – Мне нужно переработать рыбу. Разве вы не понимаете? Завтра к утру вонь от нее поднимется до неба.

– Это не ваша рыба. – Пристав покачал головой. – Она принадлежит «Горно‑финансовой компании Кортни». – Он сделал нетерпеливый жест в сторону помощника. – Приступайте!

И начал отворачиваться.

– Она здесь, – крикнул ему вслед Лотар, и судебный пристав снова повернулся к нему.

– Она здесь, – повторил Лотар. – Это ее машина. Она приехала сама, верно?

Пристав опустил глаза и пожал плечами, но Виллем пробормотал:

– Да, она здесь, ждет в моем кабинете.

Лотар отвернулся от группы и пошел по причалу; его тяжелые кожаные брюки шуршали, а кулаки он по‑прежнему сжимал, словно готовясь к драке. У причала его ждала возбужденная толпа фабричных рабочих.

– Что случилось, баас? – спрашивали они. – Нам не дают работать. Что нам делать, оу баас?[1]

– Ждите, – резко приказал Лотар. – Я все улажу.

– Мы получим жалованье, баас? У нас дети.

– Вам заплатят, – ответил Лотар. – Обещаю.

Это обещание он не сможет выполнить, если не продаст рыбу; Лотар протолкался через толпу и направился за угол фабрики к кабинету управляющего.

«Даймлер» стоял у двери конторы. К его переднему крылу прислонился мальчик. Было заметно, что он зол и ему скучно. Примерно на год старше Манфреда, но примерно на дюйм ниже; тело у него было более стройным и ладным. Одет мальчик был в белый пиджак, слегка выгоревший, и модные широкие штаны из серой фланели – слишком модные для юнца его возраста. В нем чувствовалось врожденное изящество, и он был красив, как девочка, с безупречной кожей и темно‑синими глазами.

Лотар при виде его застыл и, не сдержавшись, сказал:

– Шаса!

Мальчик быстро выпрямился и отбросил со лба прядь темных волос.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросил он, и, несмотря на тон, в темно‑синих глазах засветился интерес; мальчик смотрел на Лотара не мигая, почти взрослым уверенным взглядом.

Лотар мог бы дать сотни ответов, и все они теснились у него на устах: когда‑то, много лет назад, я спас тебя и твою мать от смерти в пустыне… Я кормил тебя и возил на луке седла, когда ты был младенцем… Я любил тебя почти так же сильно, как когда‑то любил твою мать… Ты брат Манфреда, сводный брат моего сына… Я узнал бы тебя повсюду, сколько бы ни прошло времени…

Но вместо всего этого он сказал:

– Шаса по‑бушменски значит «хорошая вода». Это самое драгоценное вещество в мире бушменов.

– Верно, – кивнул Шаса Кортни. Этот человек его заинтересовал. В нем чувствовалась сдержанная ярость, жестокость, неисчерпаемая сила, а глаза были необычного цвета, почти желтые, как у кошки. – Вы правы. Это бушменское имя, а крещен я Мишелем. Французское имя. Моя мама француженка.

– Где она? – спросил Лотар. Шаса посмотрел на дверь конторы.

– Она не хочет, чтобы ей мешали, – предупредил он, но Лотар Деларей прошел мимо него, так близко, что Шаса почуял рыбный запах и увидел на загорелой коже мелкие чешуйки.

– Вам лучше постучать, – понизил голос Шаса, но Лотар не обратил на его слова внимания и распахнул дверь так, что та отлетела на петлях. Он стоял в проеме, и Шаса мог видеть мимо него. Его мать встала с высокого стула с прямой спинкой, стоявшего у окна, и повернулась к двери.

Она стройна, как девочка, желтое крепдешиновое платье прикрывает маленькие, модно приподнятые груди и узким поясом собрано на бедрах. Шляпка с узкими полями чуть сдвинута назад и покрывает густые темные волосы. Глаза у матери огромные, почти черные.

Она казалась очень молодой, ненамного старше сына, пока не подняла голову и не показала жесткую, уверенную линию подбородка; ресницы тоже поднялись, и в темной глубине глаз загорелись огоньки цвета меда. Мало у кого из знакомых Лотару мужчин был такой грозный вид.

Они молча смотрели друг на друга, оценивая перемены, произошедшие с их последней встречи.

«Сколько же ей лет? – подумал Лотар и тут же вспомнил. – Она родилась сразу после полуночи в первый день нового века. Она ровесница двадцатому столетию. Поэтому ее и назвали Сантэн. Ей тридцать один год. Но выглядит она на девятнадцать, такая же молодая, как в тот день, когда я нашел ее в пустыне, истекающую кровью и умирающую от ран, нанесенных старым львом».

«Он постарел, – думала Сантэн. – Серебряные полоски в светлых волосах, морщины у губ и глаз… Ему за сорок, и он страдал – но недостаточно. Я рада, что не убила его. Рада, что моя пуля миновала его сердце. Это была бы слишком быстрая смерть. Теперь он в моей власти и начнет понимать…»

Неожиданно, невольно, сама того не желая, она вспомнила ощущение этого золотистого тела над собой, обнаженного, гладкого, твердого, и что‑то сжалось у нее в паху; потом все стало размягчаться, она ощутила вторжение плоти, горячей, как кровь, прихлынувшая к ее щекам, горячей, как злость на себя, на свою неспособность усмирить эту животную тягу. Во всем прочем она вымуштровала себя, как солдата, но эта неуправляемая чувственность не поддавалась ей.

Сантэн посмотрела мимо мужчины в дверях и увидела на солнце Шасу, своего прекрасного сына; он с любопытством наблюдал за ней, и она устыдилась и разгневалась, как будто ее, обнаженную и беззащитную, застали за проявлением самых низменных чувств.

– Закрой дверь, – хриплым, но ровным голосом приказала она. – Зайди и закрой дверь.

Она отвернулась и уставилась в окно, снова обретя власть над собой. И только потом повернулась лицом к мужчине, которого намеревалась уничтожить.

 

* * *

 

Дверь закрылась, и Шаса испытал острое разочарование. Он чувствовал: происходит что‑то жизненно важное. Этот светловолосый незнакомец с желтыми кошачьими глазами, который знает его имя и что оно значит, задел глубоко в нем что‑то опасное; будоражащее поведение матери, неожиданная краска, залившая ее шею и щеки, что‑то в ее глазах, чего он никогда раньше не видел. Ведь не чувство вины? Неуверенность, совершенно для нее не характерная. В мире, который был Шасе знаком, мать всегда и во всем уверена. Ему отчаянно захотелось узнать, что происходит за этой закрытой дверью. Стены здания – из гофрированных стальных листов…

«Если хочешь что‑то узнать – узнай», гласило одно из высказываний матери, и Шаса, опасаясь только того, что она поймает его, направился к боковой стене конторы, легко ступая по гравию, чтобы камешки не скрипнули под ногой, и прижался ухом к нагретому солнцем рифленому металлу.

Но, как ни старался, слышал только неясные голоса. Даже когда светловолосый незнакомец заговорил резко, Шаса не сумел разобрать ни слова, а голос матери звучал негромко, хрипло и невнятно.

«Окно», – сообразил он и быстро направился к углу. Но, завернув за угол с намерением подслушивать у открытого окна, неожиданно обнаружил, что на него смотрят пятьдесят пар глаз. Управляющий и его бездействующие рабочие все еще стояли у входа на фабрику; когда Шаса появился из‑за угла, все замолчали и уставились на него.

Шаса мотнул головой и отвернулся от окна. Все продолжали смотреть на него, и он, сунув руки в карманы широких фланелевых штанов и изображая невозмутимость, пошел по длинному деревянному причалу, как будто с самого начала собирался сделать именно это. Что бы ни происходило в конторе, ему не удастся это подслушать, разве что он сумеет вытянуть что‑то из матери позже, но на это Шаса не очень надеялся. Неожиданно он заметил у причала четыре траулера, глубоко осевших в воде под тяжестью серебряного груза, и его разочарование чуть уменьшилось. Вот возможность немного развеять однообразие и скуку жаркого дня! Он быстрее зашагал по доскам причала. Корабли всегда интересовали его.

Зрелище было новое и волнующее. Он никогда не видел столько рыбы, целые тонны ее. Шаса поравнялся с первым судном. Оно было грязное, уродливое, с полосами человеческих испражнений на бортах, где матросы присаживались на планшире. Пахло трюмной водой, и горючим, и немытым телом, и теснотой. У корабля даже не было названия, только регистрационный номер и номер лицензии, написанные на носу.

«У корабля должно быть название, – подумал Шаса. – Если названия нет, это оскорбительно и приносит неудачу». Его собственная двадцатипятифутовая яхта, подаренная матерью на тринадцатый день рождения, называлась «Прикосновение Мидаса» – название тоже предложила мама.

Шаса сморщил нос – пахло неприлично; то, как содержали этот корабль, вызвало у него печаль и отвращение.

«Если мама ради этого приехала из Виндхука…»

Он не закончил мысль: из‑за высокой угловатой рубки вышел мальчик.

Заплатанные холщовые шорты не скрывали загорелых мускулистых ног, и он легко удерживал равновесие на люке комингса.

Увидев друг друга, мальчики насторожились и застыли, как неожиданно встретившиеся собаки; они молча разглядывали друг друга.

«Форсит, модник, – подумал Манфред. Он видел парочку таких денди в курортном городе Свакопмунде выше по побережью. Дети богачей с раздражающе высокомерными физиономиями, одетые в нелепые тесные костюмы, послушно ходили за родителями. – Вон как напомадил волосы! И несет от него, как от цветочного букета».

«Один из бедных белых африкандеров. – Шаса узнал этот тип. – Сынок сквоттера».

Мама запрещала ему играть с такими, но он обнаружил, что иногда это очень интересно. Конечно, мамин запрет только усилил их притягательность. На шахте сын механика из мастерской умел так поразительно подражать птичьим крикам, что созывал птах с ветвей деревьев; он же показал, как чинить карбюратор и зажигание старого «форда», который отдала Шасе мать, хотя возраст еще не позволял ему получить права. А сестра того мальчика – на год старше Шасы – показала ему кое‑что еще более привлекательное, когда они на несколько запретных мгновений оказались одни за насосной. Она даже позволила ему потрогать это. Оно оказалось мягким, теплым и пушистым, как новорожденный котенок, забравшийся к ней под короткую хлопчатобумажную юбку; этот удивительный опыт Шаса намеревался повторить при первой же возможности.

Новый мальчик тоже казался интересным; возможно, он покажет Шасе машинное отделение траулера. Шаса оглянулся на фабрику. Мама за ним не смотрела, и он решил быть великодушным.

– Привет. – Он сделал величественный жест и широко улыбнулся. Его дедушка, сэр Гаррик Кортни, самая важная особа из всех, с кем он когда‑либо общался, наставлял его: «По праву рождения ты занимаешь высокое положение в обществе. Это дает тебе не только преимущества, но и обязанности. Истинный джентльмен обращается с теми, кто ниже его: с черными и белыми, молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, – сочувственно и вежливо». – Я из Кортни, – сказал Шаса. – Шаса Кортни. Мой дедушка сэр Гаррик Кортни, а моя мама миссис Сантэн де Тири Кортни. – Он ждал проявлений почтительности, какие всегда вызывало упоминание этих имен, и, не дождавшись, спросил: – А как тебя зовут?

– Манфред, – ответил мальчик с янтарными глазами и поднял густые черные брови. Они были настолько темнее его светлых волос, что казались нарисованными. – Манфред Деларей, и мой дед, и мой двоюродный дед, и мой отец – все они были Делареи и все стреляли в англичан всякий раз, как встречали их.

Шаса покраснел от такого неожиданного выпада и уже хотел повернуть назад, но увидел, что из окна рубки высунулся старик, а с носа траулера подошли два цветных матроса. Теперь он не мог отступить.

– Мы, англичане, выиграли войну, а в 1914 году разбили подлых мятежников! – выпалил он.

– Что ж, – обратился Манфред к слушателям, – этот маленький джентльмен с надушенными волосами выиграл войну. – Матросы одобрительно посмеивались. – Вы только понюхайте его! Его нужно было назвать Лилией. Лилия, надушенный солдат. – Манфред снова повернулся к нему, и впервые Шаса понял, что мальчик на добрый дюйм выше его и руки у него тревожно крепкие и загорелые. – Итак, ты англичанин, Лилия? Тогда ты должен жить в Лондоне, верно, душистая Лилия?

Шаса не ожидал, что бедный белый мальчишка окажется таким красноречивым и неприятно остроумным. Обычно последнее слово в любом споре оставалось за Шасой.

– Конечно англичанин, – яростно подтвердил он и принялся искать возможность с достоинством отступить и выйти из ситуации, над которой он быстро терял контроль.

– Тогда ты должен жить в Лондоне, – настаивал Манфред.

– Я живу в Кейптауне.

– Ха! – Манфред повернулся к растущей аудитории. На причал со своего судна сошел Сварт Хендрик, а все матросы выстроились вдоль планширя. – Не зря их называют сотпилями, – провозгласил Манфред.

Грубое выражение вызвало одобрительный хохот. Манфред никогда бы не произнес это слово в присутствии отца. В переводе оно означало «соленый член», и Шаса от такого оскорбления покраснел и безотчетно сжал кулаки.

– У сотпиля одна нога в Лондоне, другая в Кейптауне, а хвостик болтается посреди соленого Атлантического океана.

– Возьми свои слова обратно!

Гнев не позволил Шасе найти более подходящий ответ. Так с ним никто никогда не разговаривал, тем более тот, кто ниже его по положению.

– Обратно – это как? Как ты отводишь назад кожицу, когда балуешься со своим соленым членом? Это ты имел в виду? – спросил Манфред. Аплодисменты заставили его забыть об осторожности, он подошел ближе и оказался прямо под стоящим на причале мальчиком.

Шаса без предупреждения бросился вперед, а Манфред не ожидал этого так скоро. Прежде чем они разгорячатся для драки, он полагал обменяться еще несколькими оскорблениями.

Шаса прыгнул с высоты в шесть футов и налетел на Манфреда всем телом, всем своим гневом. Воздух вышибло из груди Манфреда, и, сцепившись, мальчишки упали на груду мертвой рыбы.

Они покатились, и Шаса ощутил силу противника. Руки у того оказались крепкими, как деревянные балки, а пальцы, которыми он вцепился в лицо Шасе, – подобными железным крючьям. Только внезапность и опустевшие легкие Манфреда спасли от немедленного унижения Шасу, так поздно вспомнившего наставления Джока Мерфи, учившего его боксировать.

«Не позволяй более рослому противнику сближаться с тобой. Отталкивай. Держи его на расстоянии вытянутой руки».

Манфред вцепился ему в голову, стараясь обхватить за шею полунельсоном. Они дрались в скользкой, холодной массе рыбы. Шаса поднял правое колено и, когда Манфред навалился на него, ударил коленом в грудь. Манфред выдохнул и откинулся, но, когда Шаса попробовал откатиться, Манфред снова попытался обхватить его шею. Шаса наклонил голову и правой рукой заставил Манфреда поднять локоть, чтобы разорвать его хватку, а потом, как учил его Джок, воспользовался возникшим «оконцем» и вывернулся. Ему помогала скользкая рыбья чешуя, облепившая шею; рука Манфреда скользила словно по маслу; высвободившись на мгновение, Шаса ударил левой.

Джок заставлял его бесконечно тренировать этот короткий удар.

«Это самый важный удар, каким ты сможешь воспользоваться».

Удар получился не из лучших, но пришелся противнику в глаз с достаточной силой, чтобы запрокинуть голову Манфреда и отвлечь его. Этого времени Шасе хватило, чтобы встать и сделать пару шагов назад.

Между тем причал над ними заполнился цветными в резиновых сапогах и свитерах с высоким воротом – матросами с траулеров. Они возбужденно и радостно кричали, стравливая мальчиков, как бойцовых петухов.

Моргая, чтобы согнать слезы с заплывшего глаза, Манфред пошел на Шасу, но ему мешала липнущая к ногам рыба, и он напоролся на новый удар левой. Ничто этого не обещало: удар был совершенно неожиданный и сильный; он пришелся в уже раненный глаз, и боль оказалась такой оглушительной, что Манфред с негодованием вскрикнул и вслепую начал осыпать ударами более легкого противника.

Шаса нырнул под его руку и снова ударил левой, в точности как учил Джок.

«Никогда не предупреждай противника движением плеч или головы». Он так и слышал голос Джока. «Просто бей рукой». Удар пришелся Манфреду по губам, и, расплющившись о зубы, они покрылись кровью.

Вид крови противника распалил Шасу, а крики зрителей вызвали глубоко в душе первобытный отклик. Он снова ударил левой по распухшему, красному глазу.

«Когда пометишь, бей по тому же месту», – звучал у него в ушах голос Джока. Манфред снова закричал, но на этот раз в крике звучала не только боль, но и гнев.

«Действует!» – восхитился Шаса, но в этот момент уперся спиной в стену рубки, и Манфред, поняв, что противник загнан в угол, бросился к нему по скользкой рыбе, широко расставив руки, торжествующе улыбаясь. Его рот был полон крови, она окрасила зубы в розовый цвет.

Шаса в панике ссутулился, на мгновение прижался спиной к стене и бросился вперед, ударив Манфреда головой в живот.

Воздух снова вырвался у Манфреда из легких; несколько секунд мальчики барахтались в массе сардины; Манфред хватал ртом воздух, не в состоянии удержать скользкие конечности противника.

Шаса ускользнул – то ли подполз, то ли подплыл к началу деревянной лестницы, ведущей на причал, и начал подниматься по ней.

Date: 2015-09-18; view: 349; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию