Государственный капитализм или новое кейнсианство?

«Мы не будем создавать государственный капитализм», – сказал Дмитрий Медведев в одном из своих выступлений. Эту же мысль он более пространно изложил 17 июня, выступая на открытии Петербургского экономического форума, объявив одновременно о начавшейся обширной денационализации государственного сектора экономики. Конечно, он совершенно прав: Россия – это страна капиталистическая, буржуазная; понятие «государственный капитализм» – это категория переходной экономики на этапе перехода от капитализма к социализму, одна из форм смешанной экономики на этой переходной стадии. Госкапитализм основательно был исследован и применен в практике нэпа первым главой новой России Владимиром Лениным. Однако многоукладная (или смешанная, по современной терминологии) экономика была уничтожена Сталиным, когда с конца 20‑х – в начале 30‑х гг. окончательно была установлена монопольная государственная собственность на все и вся. Колхозно‑кооперативная собственность была всего лишь разновидностью государственной; а промышленная кооперация, при всей ее полезности, имела весьма ограниченные размеры и не играла ощутимой роли в экономической системе.

Таким образом, государственный капитализм – это категория политической экономии социализма на переходной стадии, когда происходила формационная смена капитализма на социализм в условиях нэпа (разрушенная Сталиным). Антиподом госкапитализма в капиталистической рыночной экономике и теории выступает кейнсианство и неокейнсианство. Антиподом социалистической национализации факторов производства выступала кейнсианская национализация, которая, отметим, является крайней необходимостью для современной России, а вовсе не денационализация, о которой объявил президент Медведев.

Спустя более 50 лет, в период (с 1979 г.), когда Китай вступил на путь современных трансформаций, реформаторы этой страны (Дэн Сяопин) использовали с предельной эффективностью именно государственный капитализм. Многие наши ученые и специалисты предлагали Михаилу Горбачеву также использовать госкапитализм, но он не решился, предпочитая «разговоры о реформе, чем сами реформы», совершая одну ошибку за другой, которые, соединившись, привели к кумулятивному эффекту огромной разрушительной силы, который вдребезги разнес СССР.

Поэтому говорить о «государственном капитализме» сегодня – это скорее нелепость, мы опоздали с этим на более чем четверть века. Сегодня следует эффективно использовать кейнсианские подходы к экономической роли государства, которые были применены западными странами, как при выходе из Великой депрессии в 30‑х гг., так и в послевоенные десятилетия, особенно в Западной Европе, когда сформировалось общество благосостояния. С учетом тех сложнейших экономических, производственно‑технологических и социальных проблем, перед необходимостью решения которых стоит страна, они в значительной степени ближе к Европе 40–50‑х гг., чем к современной Западной Европе. Поэтому методы и способы их решения европейскими странами в те времена более соответствуют сегодняшним реалиям нашей страны, чем те, которые они используют сегодня в решении их сегодняшних проблем. Вот в чем специфика.

Таким образом, и горбачевский СССР, и ельцинская Россия упустили шанс использовать государственный капитализм как способ в краткие сроки решить многие важные экономические проблемы. Сегодня же рассуждать на тему «будем ли мы строить госкапитализм или не будем» – это абстрактные размышления. Более важным представляется другой вопрос: «Когда руководящий класс России откажется от догматической, разрушительной политики «Вашингтонского консенсуса», двадцать лет назад взятой на вооружение ельцинистами под влиянием МВФ, а ныне признанной самим МВФ тупиковой и опасной, способствовавшей разрастанию мирового кризиса?» Кейнсианство требует не некоего «ручного управления», а создания развернутой системы государственного регулирования на базе крупного государственного сектора экономики во всех отраслях и сферах, включая банковский сектор. Для этого необходимы крупные национализации, аналогичные тем, которые проводились в Западной Европе в 40–50‑х гг. Именно государство создало условия и предпосылки для более или менее гармоничного, сбалансированного развития всех отраслей экономики в европейских странах, быстрого роста, превышающего соответствующие темпы в США. В результате европейский капитализм мощно укрепился, стал конкурентоспособной силой по отношению к США и Японии, сформировалась «великая триада»: США – Западная Европа – Япония, как три центра экономической силы в мировой экономике, эти центры доминировали вплоть до конца XX столетия.

Склонность к сомнительным выводам и обобщениям – это, похоже, своего рода «болезнь» президента Медведева. Примеры: «Жизнеспособными оказались не фантазии об особом пути и не советский эксперимент, а проект, задуманный Александром II. В конечном счете в историческом масштабе оказался прав он, а не Николай II и не Сталин», – сказал он по какому‑то поводу. «Прав» в чем? – в строительстве Великого государства? – тогда, ясное дело, что оказался прав Сталин, а не все Александры или Николаи, вместе взятые. – Разве не Уинстон Черчилль сказал, что Сталин принял Россию с деревянной сохой, а оставил наследникам великую державу с ракетно‑ядерным потенциалом и сокрушил величайшее зло на Земле – нацистскую Германию? Или другой пассаж (по поводу Чернобыльской трагедии): «Главный урок Чернобыля в том, что народ должен знать правду...» Это – правильно. И относится также к тем трагическим, еще более близким, чем Чернобыльская трагедия, событиям, например, таким, как сокрытие официальными властями всей правды об экономических, социальных, научно‑технологических и человеческих потерь в результате преступного правления ельцинистов в 90‑е гг.; правду о расстреле ими парламента; правду о чеченских войнах. Кстати, у Путина, напротив, такого рода стремления к напыщенным фразам и сомнительным обобщениям нет. Вообще, бросается в глаза, что Медведев бывает более убедителен, когда затрагивает конкретную тему, которую он, видимо, предварительно изучал, но попытки «теоретизировать» как‑то не удаются, – для этого нужны горы прочитанных книг, огромные знания и опыт – а это приходит с годами профессиональной умственной деятельности, к тому же, способного к восприятиям знаний человека, их творческой аккумуляции.

А «советский эксперимент», если речь идет об СССР – этой уникальной всемирной цивилизации, с точки зрения истории и теории, действительно являлся величайшим социальным экспериментом. Он погиб в силу одной причины – во главе его на перепутье истории оказались пустые, ничтожные люди, не имеющие ни способностей к позитивным преобразовательным процессам, ни целей движения, сделавшие ставку одновременно на три противоречивые общественные цели: достижение высоких стандартов жизни населения, сохранение отживших институтов, укрепление своей личной власти в рамках авторитарного режима. Они были полны внутренних противоречий, когда «решительные действия» в неверных направлениях сопровождались столь удручающей нерешительностью» в созидательной деятельности. Кстати, все эти люди, – мещанские перерожденцы (по Герцену), разложившие окончательно СССР, чем‑то, – как это ни странно, – удивительно напоминают множество деятелей из современного политического истеблишмента. Как бы история не повторилась – уже не «дважды» (как было сказано одним из великих мыслителей прошлого), а «трижды», и не в форме фарса, а великой трагедии.

«Тотальный дефицит людей, знающих свое дело, привел к тому, что самозванство стало еще одной бедой и приметой нашего времени», – считает актер Алексей Серебряков. «К сожалению, интеллигенция во все времена обречена только на то, чтобы переживать – за страну, за окружающий мир, за конкретных людей, но не предлагать пути решения проблем. Умение видеть, формулировать, увы, не предполагает умения пробиваться локтями, владеть кулаками. Творческая интеллигенция транслирует свое ощущение от чужого неудобства через искусство – в первую очередь через литературу, кино. А тут уж, как говорится, нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Вряд ли Горький предполагал, что его роман «Мать» Ленин назовет «очень своевременной и актуальное книгой». Да и Бомарше вряд ли мог подумать, что его «Фигаро» станет, в конце концов, одним из главных художественных образов Французской революции. Казалось бы, вот уже двадцать лет мы живем в новой России.

А что изменилось‑то, по большому счету?! Как жили мы в стране, где балом правит чиновник, так и продолжаем в ней жить. Причем стало еще хуже. Если при коммунизме чиновника худо‑бедно сдерживала идеология, вынуждая его хотя бы создавать видимость порядочного человека, то сегодня он плюет на все. Ощущение безграничной власти, уверенность в безнаказанности и желание бесконечно обогащаться за счет народа – все это привело к тому, что прослойка партфункционеров стала еще шире, в условиях тотальной коррупции абсолютно неконтролируемой, бесконечно преступной и чудовищно циничной по отношению к простым людям. В нынешних условиях человеческая жизнь, понятие «уважение к личности» не стоят ни‑че‑го».

«По сути, сегодня в стране идет гражданская война. Тихая, ползучая, порой она прячется под маской обычной уголовщины, но это война. Историям о том, как 10 человек славянской внешности избили кавказца или 10 кавказцев избили одного русского, несть числа. От тотальной катастрофы страну пока спасает то, что в этой тихой войне ни у одной из сторон нет своего яркого лидера. А представьте, что будет, если такой негласный лидер вдруг появится и призовет: «Мочи всех богатых!» Мы это уже проходили, но, как известно, история никого ничему в нашей стране не учит». (АиФ, 2011, № 15, с. 3.)

Похоже, этот актер – очень умный человек, искренне переживающий за состояние Отечества, превосходно образованный и явно склонный к серьезным политическим обобщениям. Способных людей в стране – много, их надо не отторгать, а вовлекать во власть, они – повсюду, и их больше, чем прохвостов.

Date: 2015-09-18; view: 302; Нарушение авторских прав