Введение. Уже почти двадцатилетнее существование «постсоветской» государственности, присвоившей некоторые атрибуты исторической России

Уже почти двадцатилетнее существование «постсоветской» государственности, присвоившей некоторые атрибуты исторической России, свидетельствует, что нынешняя Российская Федерация не только не захотела и не стала ее правопреемницей, но и не имеет с ней ничего общего. Вполне логично, что в дискуссиях о путях развития страны реально прослеживаются только два подхода: попытка строительства с нуля с опорой на современные образцы и модификация советско-коммунистического наследия. Опыт реально-исторической России не находит спроса, обращение к нему ограничивается чисто спекулятивным использованием символики и мнимых «традиций». Иное вряд ли было возможным, учитывая те обстоятельства, в которых происходила гибель исторической России. Факторы, обусловившие пресечение исторической традиции российской государственности в начале XX в. и невостребованность ее наследия в конце того же столетия, продолжают действовать и до сих пор.

Старая Россия ушла для нас на дно, как Атлантида, традиция радикально прервана, а поколение родившихся в 50-х — последнее, заставшее еще в живых ее людей. Двух поколений, выросших при советской власти, оказалось более чем достаточно, чтобы представление о реалиях исторической России в общественном сознании было полностью утрачено. Российская империя продолжает оставаться объектом мифотворчества. К сохраняющимся в основном стереотипам советского времени добавились искаженные представления, порожденные «демократической», «патриотической» и национал-большевистской публицистикой, причем ими зачастую вычленяются и постулируются одни и те же, по существу неверные, «родовые черты», якобы присущие исторической России, которым лишь дается противоположная оценка.

Причина вполне очевидна: революция, положившая конец российской государственности, отличалась от большинства известных тем, что полностью уничтожила (истребив или изгнав) российскую культурно-государственную элиту — носительницу ее духа и традиций и заменив ее антиэлитой в виде слоя советских образованцев с небольшой примесью в виде отрекшихся от России, приспособившихся и добровольно и полностью осоветившихся представителей старого образованного слоя. Из среды этой, уже чисто советской общности, и вышли теоретики и «философы истории» нашего времени всех направлений — как конформисты, так и диссиденты, как приверженцы советского строя, так и борцы против него, нынешние коммунисты, демократы и патриоты. Социальная самоидентификация пишущих накладывает на освещение проблем российской истории сильнейший отпечаток. Реально существовавшая дореволюционная культура абсолютному большинству представителей советской интеллигенции «социально чужда». Лиц, сознательно ориентирующихся на старую культуру, среди нынешних интеллигентов относительно немного: такая ориентация не связана жестко с происхождением (создающим для нее только дополнительный стимул), а зависит в основном от предпочтений, выработавшихся в ходе саморазвития, а именно условия становления личности интеллектуала в советский период менее всего располагали к выбору в пользу этой культуры.

В основе представлений о российской государственной традиции лежит образ некой «русской системы», которую одни воспринимают как абсолютное зло, в интересах процветания страны подлежащее безусловному искоренению, другие — как драгоценное выражение самобытности, долженствующее быть положенным в основу дальнейшего развития. То обстоятельство, что эта мыслимая конструкция имеет мало общего с реально существовавшей исторической Россией — Российской империей — такой, какая она была ко времени своей гибели и какой должна была стать, если бы ее развитие не было насильственно прервано, и те, и другие предпочитают игнорировать. На эту конструкцию обычно никто и не посягает, лишь трактуя ее с оценкой «плюс» или «минус». Основные ее черты (насколько можно составить представление по многочисленным публикациям на эту тему) суть следующие.

Базовой чертой «русской системы» принято считать «тоталитарное сознание», симбиоз рабства и деспотизма, патологическую склонность к коллективизму вообще («общинное начало») и социализму в частности. Соответственно с этим революция представляет собой закономерное проявление «русского духа», периодически воспроизводящего себя в обновленной оболочке, а советский режим в целом и сталинизм особенно — естественную форму бытия. Основной смысл этих представлений состоит в отождествлении исторической России с СССР, т. к. для эта связка для одних служит к отрицанию российской государственности, для других — утверждению советской.

Российской государственности в области внешней политики приписывается сочетание изоляционизма (находящего выражение в нетерпимости к намеревающимся покинуть страну), с необузданной агрессивностью, маниакальным стремлением к господству ради господства, даже лишенного экономических стимулов, приверженности всемирно-историческому мессианству, идее судьбоносной мировой роли. Иногда представления о подобном «самомнении» России весьма противоречиво совмещаются с утверждением, что она, вечно находясь (по причине непривлекательных свойств своей природы) в положении отщепенца среди цивилизованных стран, проникнута чувством неполноценности и потребностью в самоутверждении в глазах соседей.

Что касается российской власти, то ей почитаются свойственными экстремальный деспотизм, крайний этатизм, бюрократизм, гипертрофированный рост государственного аппарата, огосударствление экономики, практика национального гнета и ксенофобия. Российская элита воспринимается как замкнутая наподобие касты корпорация, состоящая из невежественных, малокультурных и нечистоплотных лиц, препятствующих проникновению в их среду соответственно образованных, культурных и порядочных людей, каковые не находя себе применения, образуют интеллигенцию и играют роль «луча света в темном царстве». Особенностью российского общества являются также неразвитость личности, духовная скудость и связанные с этим такие черты характера, как жестокость, неспособность к восприятию иной культурной среды, склонность к доносительству, враждебность плюрализму, конформизм.

Совокупность всех этих свойств российской государственности противопоставляется некоторому образцу, свойственному странам «Европы» или «Запада», причем из такого противопоставления прямо следует «онтологическая» враждебность ее этому миру. Те, кто склонны подобные качества в основном признавать, но считать положительными (используя относительно них несколько иную терминологию: не «ксенофобия», а «патриотизм», не «конформизм», а «верность» и т. д.), с такой постановкой вопроса совершенно согласны, только агрессивной стороной почитают не Россию, а Запад (не могущий примириться с существованием страны — средоточия столь высоких моральных качеств, ему категорически отвратительных). Совместными усилиями сторон в общественном сознании складывается весьма далекая от исторической реальности картина взаимоотношений России с другими европейскими странами.

При отождествлении России с СССР и противопоставлении ее всем остальным европейским странам просматриваются следующие основные «методики»:

1) неправомерное перенесение вполне очевидных реалий, свойственных советско-коммунистическому режиму, на историческую Россию,

2) гипертрофирование действительных различий между Россией и некоторыми странами Европы и придание им принципиального характера,

3) отрыв от историко-культурного фона — трактовка черт, присущих лишь определенному периоду российской истории как общим для нее и игнорирование подобных же в других странах,

4) игнорирование того факта, что различия между самими европейскими странами или группами таких стран никак не менее существенны, чем различия между любой из них и Россией,

5) смешение понятий, лежащих в разных плоскостях или принадлежащих разным историческим эпохам (в частности, «тоталитаризма» и «авторитаризма»),

6) использование вульгарных и поверхностных аналогий (например, сравнение советской номенклатуры с дворянством и чиновничеством) и манипуляция стереотипами.

***

Сложившиеся в общественном сознании представления не должны, в общем, вызывать удивление, учитывая обстоятельства, в которых формировались представления о прошлом ныне живущих поколений. Разумеется, и в любом случае знакомство с историей основной массы населения может быть только самым поверхностным, но в нашей стране действовали и факторы совершенно специфические. С точки зрения людей, захвативших в 1917 г. власть на территории Российской империи, подлинная история с них же и начиналась, а «предыстория» не только не заслуживала изучения (за исключением ряда специфических сторон, прямо связанных с их идеологией), но была для дела их вредна и опасна. Была принята идея (наиболее выразительно сформулированная тестем Н.И. Бухарина Ю. Лариным) перейти к изображению истории «большим мазком» — от каменного века к «истории последних десятилетий», то есть «тому ряду событий, какой непосредственно связан с пониманием современного положения», оставив за рамками изучения Ивана Калиту, Владимира Мономаха, крестовые походы, Наполеона и т. п. Вершинным достижением такого подхода был пресловутый труд М. Покровского «Русская история в самом сжатом очерке», в котором фактический материал практически отсутствовал, замененный набором абстрактных схем.

Более того, до середины 30-х годов преподавание истории было вовсе запрещено, да и потом, когда оно было восстановлено, информативность школьных и вузовских учебников была потрясающе низка (особенно снизившись в конце 50-х — начале 60-х годов) и просто несопоставима с дореволюционными и зарубежными; по большому счету изучение истории до конца 80-х годов так и осталось в русле идеи «большого мазка». Исторические курсы практически дублировали курс обществоведения и давали крайне скудные знания по конкретной гражданской истории. Для коммунистического режима преподавание и изучение истории никогда не представляло самостоятельной ценности, оно призвано было на конкретных примерах подтверждать правоту марксистско-ленинского учения, и неизбежно носило комментаторский, иллюстративный характер. При таком подходе история страны до 1917 г. представляла собой историю «классовой борьбы», а после — историю КПСС. Результатом представлений о сравнительной важности «истории» и «предыстории» стало то, что вся история России до XIX в. была втиснута в один небольшой учебник и занимала в курсе отечественной истории едва ли одну шестую часть, зато нескольким последним десятилетиям в программе отводилось больше места, чем всем предшествующим тысячелетиям человеческой истории.

Наконец, в советской школе история воспринималась едва ли не в большей мере по курсу литературы (который был составлен соответствующим же образом), поскольку яркие литературные образы несравненно лучше и прочнее входили в сознание учащихся (как и всякого человека). Увы, до сих пор большей частью представлений о прошлом мы обязаны не фактам, а мнениям «уважаемых людей». Обучение истории по литературе имело следствием не только то, что история стала восприниматься как литература, но и культ «авторитетов», без осмысления того, что данный человек мог знать в каждом конкретном случае. Прямым следствием этого стало то, что слой лиц, которые непосредственно формировали общественное мнение как до, так и особенно после начала 90-х годов (журналисты, публицисты, историки-популяризаторы и даже историки-ученые) оперировали не столько цифрами и фактами, сколько высказываниями известных лиц, цитатами из мемуаров, даже не ставя вопрос о степени их достоверности и представительности (между тем для человека его личные впечатления всегда важнее, а бросаются в глаза, производят впечатление и запоминаются прежде всего как раз исключения, а не обычные вещи). Жонглирование яркими примерами и до сих пор остается основой аргументации при обращении к широкой аудитории, и искажение реальной картины чаще всего происходит именно оттого, что исключения и правило меняются местами. Как ни смешно, но до сих пор для большей части населения главным источником представлений о Российской империи конца XVIII — начала XX вв. является сатирическая беллетристика (хотя писать историю СССР, имея в качестве основного источника журнал «Крокодил», почему-то никому в голову не пришло).

Между тем по объему публиковавшейся фактической информации императорская Россия несопоставима с советской (в справочниках можно найти информацию о владельце мясной лавки в заштатном городе или телеграфисте на забайкальской станции, но не о советском замминистра), но сам факт ее существования остается для наших современников по большей части неизвестным. В свое время крупным успехом «гласности» почиталась публикация в «Известиях» нескольких строк о вновь назначаемых министрах. Когда несколько лет назад вице-премьер очень гордился тем, что «мы впервые за всю многовековую историю России заставили чиновников обнародовать сведения о доходах», некому было рассказать ему, что до 1917 г. ежегодно (2–3 раза в год) публиковались списки гражданским чинам 1–4-го классов (4-й класс — уровень университетского профессора, директора гимназии и т. п.), где не только подробнейшим образом было расписано получаемое на службе содержание (со всеми столовыми, квартирными, добавочными и т. д.), но имелись и не менее подробные сведения о том, какое за ним лично и какое за женой имеется имущество, причем раздельно указывалось родовое и благоприобретенное (до таких высот современная государственная мысль подниматься не рискует). Справочников — ежегодных (а то и ежемесячных) издавалось огромное количество, причем одновременно и по чинам, и по ведомствам, и по губерниям, и они охватывали практически всех лиц, состоявших на военной или гражданской службе вплоть до самых низших, в том числе и тех ведомств, бытие которых в СССР было покрыто глубочайшей тайной (чего стоит, например, издававшийся 2–3 раза в год «Общий состав Отдельного корпуса жандармов»). А вообще, чтобы представить себе, чем была старая Россия и было ли там, к примеру «гражданское общество», достаточно полистать какую-нибудь губернскую «Памятную книжку», обнаружив в каждом уезде десятка полтора действительно самодеятельных обществ, созданных жителями (мещанами, крестьянами) без всякой команды сверху — от «взаимного кредита» до «покровительства животным».

От старой России много чего осталось, но похоже, что люди просто не хотят знать, какой она была на самом деле. Вместо того, чтобы эмоционально дискутировать о степени ее «цивилизованности», логичнее было бы просто посмотреть, как решались в ее законах те или иные вопросы, были ли вообще сколько-нибудь заметные отличия от других стран в сфере, например, свободы предпринимательства, финансового и административного права и т. п. Огромное по объему, логичное и тщательно детализированное законодательство империи наглядно свидетельствует, что она была совершенно нормальным европейским государством, стоявшем вполне на уровне своего времени, а по ряду вопросов выглядевшим даже «прогрессивнее» многих из них. Но, судя по крайней редкости обращения как к корпусу российских законов, так и вообще к массовому материалу (скажем, судебной практике), желающих в этом убедиться весьма мало.

Впрочем, когда дело касается создания мифологического образа, игнорируются даже вполне очевидные общедоступные факты, а обычные для всякого государства вещи подаются как российская специфика. И хотя давно уже знакомиться с достоверной информацией о старой России не возбраняется, и в последние годы появилось немало серьезных и обстоятельных работ, освещающих реалии ее бытия, существенных сдвигов в общественном сознании не произошло, и представления об основных чертах, создавших своеобразие Российской империи: особенности территориального роста, положение ее среди европейских стран, характер политического режима, состав ее элиты остаются в рамках «тоталитарной» парадигмы.

Вот почему представляется важным, во-первых, обратить внимание именно на эти особенности реально-исторической России, во-вторых осмыслить масштабы и последствия радикального слома российской государственности большевиками, проследив основные обстоятельства, обеспечившие полный разрыв государственной и историко-культурной преемственности между ней и советским государством, и, в третьих, очертить те факторы «постперестроечного» общественного сознания и политических тенденций современности, которые воспрепятствовали восстановлению традиций российской государственности после формальной отмены коммунистического режима.

Совокупность этих обстоятельств позволяет констатировать, что существующее ныне образование под названием «Российская Федерация» — не Россия в государственно-историческом значении этого слова: в том смысле, что оно не является продолжателем исторически существовавшего российского государства и не имеет к нему никакого отношения. Только об этом и идет речь в настоящей книге, поскольку, разумеется, территорию РФ продолжает населять в основном то же самое в этническом плане население, основу которого составляет русский народ, сохраняющий основные свои генетические черты, на ее территории господствует русский язык, а в культурной сфере сохраняются отдельные черты русской культуры предшествующих столетий.

Date: 2015-09-05; view: 482; Нарушение авторских прав