Отношение общего к частному 6 page

* "... и сам Эпикур был хорошим человеком, и многие эпикурейцы были и ны­не продолжают быть в дружое верны и во всей жнгшн постоянны и серьезны''.

Третий период развития греческой философии 485

Несмотря на свое отличие от стоиков, эпикурейцы сходи­лись с ними во многих отношениях. У них была общая практи­ческая тенденция о логике: и те, и другие выдвигали на первый план вопрос о критерии и опровергали скептицизм во имя практи­ческого постулата – поведения, основанного на истинном зна­нии.

В физике и те, и другие считали душу материальной; и даже в этике они одинаково считали условием счастья освобож­дение себя от всего внешнего и удаление от житейской суеты. Бее это показывает, что стоическое и эпикурейское учение было вет­вями одного ствола, которые лишь разошлись в разные стороны.

Скептицизм

Еще ранее стоической и эпикурейской школ возникает скеп­тическая, или Пирронова школа, сродная стоицизму по своей нравственной тенденции. Она является самым крайним разви­тием индивидуализма. Стоики, правда, признавали лишь инди­видуальные существа, и в их этике есть киническая жилка – пол­ное освобождение мудрого от всего внешнего; но вместе с тем, с их точки зрения, человек должен жить, сообразуясь с законом це­лого, и являться органическим членом этого божественного цело­го. Эпикурейцы теснее ограничивали человека лишь собствен­ными ощущениями, удовольствиями и страданиями; "но все же признавали, что люди могут быть связаны некоторыми нравст­венными задачами и определяться в своем поведении истинным знанием природы вещей.

И стоики, и эпикурейцы признавали положительный кри­терий истины, обосновывающий истинное объективное знание. Скептики отвергали всякую возможность какого бы то ни было объективного знания.

Если эпикурейцы и стоики основывали этику на знании, то Пиррон пытался основать систему поведения на сознании абсо­лютной невозможности знания. Мы ничего не знаем, утверждал Пиррон, ни о вещах, ни о целях; а потому совершенное равноду-

486 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

шие и безразличие ко всему внешнему есть наиболее правильное поведение, результат истинной мудрости. Некоторые ученые в этом положении видят следы влияния восточной философии. Но замечательно, что все три школы – стоики, эпикурейцы, скеп­тики, – исходя из самых различных начал и стремлений, сходят­ся в отрицательном идеале невозмутимой атараксии.

Стоики имели несомненную связь с киниками, Эпикур – с киренейцами, Пиррон, родом из Элиды, по-видимому, рано под­вергся влиянию элидо-эретрийской школы. Пиррон родился в 365 г. Он был очень беден и смолоду снискивал себе пропитание живо­писью. В 332 году Пиррону пришлось участвовать в походе Алек­сандра. Будучи в Индии, он, говорят, поразился тамошними аске­тами-факирами, которые простаивали целые дни нагие под паля­щими лучами солнца, являя собою образец невозмутимого бес­чувственного покоя и бесстрастия. Учителями Пиррона назы­вают мегариков (Стильпона), а некоторые – атомиста Анаксар-ха. После смерти Александра Пиррон вернулся в свое отечество и здесь основал школу. Он умер 90 лет (275 г.), уважаемый все­ми, не оставив после себя никаких философских произведений. Его философия стала известной через его ученика Тимона Фли-унтского, который жил впоследствии в Афинах.

Как стоики и эпикурейцы, Пиррон прежде всего ищет счастья. Кто хочет быть счастливым, тот должен уяснить себе три вещи: во-первых, какова природа вещей, во-вторых, как мы должны относиться к ним, и в-третьих, какую выгоду доставит нам такое отношение.

Вещи все безразличны для нас, необъятны, неразличимы, так что мы не можем судить о них ни истинным, ни ложным образом. Ни ощущение – αισΰησιζ, ни δόξα – мнение или суждение – не научают нас тому, каковы вещи сами по себе. Все наши представления основаны на привычке и обычае (νομψ χαι εΰει). Следовательно, ни ощущение, ни суждение не научают нас ни истине, ни лжи; а потому мы не должны им доверяться, но следует воздерживаться от всякого мнения, не склоняясь ни в ка­кую сторону. О чем бы ни заходила речь, мы не станем ничего ни

Третий период развития греческой философии 487

утверждать, ни отрицать; всякая вещь есть ου μάλλον τοδεη τοδε, даже ου μάλλον εστίν, η ουχ εστίν.

Поэтому нельзя ничего утверждать – ουδέν οριζειν (никог­да нельзя сказать "это–так", а лишь – "это кажется так"), ибо каждому положительному утверждению противолежит против­ное ему (αντιΰεσιζ, αντιλογια χαι ισοσϋενεια τδδν λόγων)*.

Самое лучшее поэтому есть сознание в собственном не­знании (αχαταληψια). Поэтому воздержание от всякого сужде­ния – εποχή – есть наиболее достойное философа поведение по отношению к вещам. А за таким поведением, как его тень, сле­дует непоколебимость и невозмутимость духа – αταραξία. Ибо тот, кто отказался от всякого познания вещей, тот не может ничему приписывать какой-либо цены или значения; он ничего не избирает, ничего не избегает, ничего не предпочитает, так как ничто не благо и не зло само по себе. Мудрый живет в совер­шенном спокойствии и бесстрастии, равнодушный к добру и злу, без забот и суеты, стремясь к апатии как к высшей цели своей жизни. Люди несчастливы не по своей вине: они мучаются, буду­чи лишены того, что почему-то считают своим благом, или боясь потерять это благо.

Но, так как практически невозможно жить в абсолютном бездействии, то мудрый будет действовать, сообразуясь с за­конами и обычаями, следуя вероятию (τοιζ φαινομενοιζ αχο­λουθειν), сознавая вполне, что такое поведение не основано на каком-либо твердом убеждении. Итак, надо жить сообразно здра­вому смыслу – жить, как все.

Как я говорил, философия Пиррона связывается отчасти с мегарской школой. Но все же и по тем скудным сведениям, которые сохранились до нас, можно видеть, что скептицизм воз­ник не из диалектики, а скорее из утомления диалектикой, из отвращения к ней. Тимон с наибольшей злобой нападал на диалектиков и даже с позднейшими диалектиками расходился из-за того, что они обосновывали свой скептицизм диалекти­ческими аргументами.

* Т.е. каждая вещь есть "не более то, нежели это", даже – "не более есть, нежели не есть".

488 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

Скептицизм Пиррона имел явно практический, а не диа­лектический интерес. В нем утомленная мысль думала найти твердый оплот, окончательное успокоение от вопросов и сом­нений ума и сердца. Лучше стоической и эпикурейской физики эта проповедь абсолютного неведения должна была обосновать философское равнодушие, породить в человеческой душе про­зрение суеты мирской – совершенное безучастие и спокойствие духа. Как стоики и эпикурейцы, так и скептики думали постоян­ным размышлением достичь этого желанного состояния. Позд­нейшие писатели сообщают о том, как Пиррон восхищался фа­кирами и как он однажды во время бурного плавания ставил в при-мер перепуганным путешественникам поросенка, который тут же спокойно ел посыпанную ему пищу. Другой раз Пиррон шел по пути со своим учителем Анаксархом, который упал в болото и так глубоко, что не мог выкарабкаться. Пиррон невоз­мутимо продолжал свой путь. Многие порицали его за такой поступок, но Анаксарх, выбравшись из болота, хвалил его за невозмутимость. Но практически такая αταραξία невозможна. Тот же Диоген Лаэрций передает, что однажды Пиррон забрал­ся на дерево, испугавшись собаки. И когда над ним смеялись, он сказал, что если мы по слабости не можем иногда противиться инстинктам, то мы должны постараться хотя бы разум наш согла­совать с действительностью.

Скептиков некоторые упрекали в том, что они противо­речат здравому смыслу. Наоборот, здравый смысл был основным житейским принципом старых и новых скептиков, для которых нет ничего, кроме видимости и вероятия.

Новая Академия

Вскоре после Пиррона, очевидно, под его влиянием, а так­же пот, влиянием его ученика Тимона, развился близкий к Пир-ронову теоретический скептицизм в Академии.

Аркесилай, деятельность которого относится к половине ΙIΙ зека, преемник Кратеса в управлении академической школой, был основателем "второй Академии". С его учением мы знако-

Третий период развития греческой философии 489

мы крайне недостаточно; сам он ничего не писал, и сами древ­ние знали о нем лишь из третьих рук. Но все же известно, что он был основателем скептического учения в Академии; вернее, он развил скептические элементы платоновской диалектики.

Аркезилай полемизировал против догматизма своих про­тивников, главным образом – против стоического учения о ταληπτιχη – непосредственной очевидности, непосредственно­го убеждения в действительности предмета. Это учение особен­но противоречило его основному принципу. Аркесилай отрицал возможность познавать истину чувственным или рациональным путем – sensibus aut animo. Против стоиков он выставлял глав­ным образом то возражение, что нет представлений, которые бы имели в себе верный признак своей истинности. Он также оспа­ривал физику и богословие стоиков и вместе с Пирроном пропове­довал εποχή – воздержание от суждения, отвергая всякое обще­ние с мирской суетой. Но невозможность поведения, учил Арке­силай, вовсе не вытекает из невозможности знания, как утверж­дали догматики: для разумного действия достаточно вероятия – πιστιζ; раз мы сознаем недостаточность наших знаний, мы долж­ны следовать здравому смыслу.

Ближайшие преемники Аркесилая были незначительны. Лишь век спустя Карнеад (214–129), уроженец Кирены, остроум­нейший мыслитель нашего периода, придал новый блеск школе. Недаром его называли основателем третьей Академии. Он, так же как и Аркесилай, ничего не писал, и сведения о нем мы имеем уже из третьих рук.

Карнеад, как и Аркесилай, оспаривал преимущественно стоиков: но он разобрал вопрос о возможности познания оолее систематично и шире захватил его, определив вместе с тем точ­нее степени и условия вероятия, заступившего место истины в скептических школах.

Он доказывал невозможность истинного представления на том основании, что мы не имеем возможности отличить его от должного. Может быть, в этом положении сказалось влияние Платона; з "Теэтете" есть такого рода аргументы. Затем карнеад утверждал, что нет истинного доказательства. Всякое доказа-

490 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

теяьство или опирается на какое-нибудь другое доказательство, или основывается на недоказанном. Но надо сказать, что пос­леднее положение обращалось и против него самого.

Особенно известен был Карнеад как критик предшест­вовавших философских школ. Он недаром славился в древности как искуснейший диалектик. И эта критическая работа является замечательно типичной для разбираемого нами периода: она была едва ли не самой важной и плодотворной из всей деятель­ности Карнеада. Критика Карнеада имела громадное влияние: благодаря ей все догматические школы значительно сбавили свои притязания, сплотились теснее, утратили свою замкнутость. Таким образом Карнеад много способствовал развитию эклек­тизма. В то же время его учение, как и теоретический скепти­цизм вообще, невольно заставляло мысль искать истины глубже разума – в области, недоступной его сомнениям.

В высшей степени важна религиозная, богословская кри­тика Карнеада. Он опровергал телеологию стоиков. Невозмож­но, говорит он, из частного знания явлений природы доказывать ее разумность и ее целесообразность: мы можем приписывать ей цели, которых она не имеет, и там, где их вовсе нет. Далее, неиз­вестно еще, есть ли само понятие разумности, высшее для че­ловека, нечто абсолютно высшее для Вселенной – мирового целого. Это будет своего рода антропоморфизм. Карнеад также критиковал это предположение высшего Разума, исходя из пес­симистического рассмотрения зол в природе. Самый разум в человеке, который стоики ставили так высоко, не являлся ему доказательством телеологического устройства вещей: ведь и ра­зум человека глубоко несовершенен и постоянно заблуждается. Наконец, Карнеад критиковал и само понятие Бога: в этом отно­шении его можно назвать "Штраусом древности". Он указывал на те противоречия, с которыми неизбежно сталкивается челове­ческий рассудок, когда начинает рассуждать о божестве. Если бо­жество бесконечно, то оно не имеет личности, не может быть ин­дивидуальным существом: всякое существо есть нечто; а беско­нечное, всеобъемлющее – не есть определенное нечто. С другой стороны, если божество конечно, то оно ограничено, делимо, а

Третий период развития греческой философии 491

следовательно – несовершенно, не обладает вечностью и бес­смертием.

Эта критика имела весьма существенное значение и ука­зывает на пробуждение богословской мысли. Она дала сильный толчок умозрительному богословию позднейших платоников, заставив их возвыситься над противоречиями отвлеченных понятий рассудка, искать Бога выше этих понятий. Эта критика подготовила неоплатонизм. Мы не можем здесь распространять­ся о критике политеизма, мантики и языческой обрядности, – критике, принесшей столь же большую пользу.

Не менее замечательна критика Карнеада и в области эти­ки. Будучи послом в Риме, он привлек небывалое стечение пуб­лики, произнесши в два дня две блестящие речи – одну за, дру­гую – против справедливости (justitiam, quam pridie laudaverat – sustulit). В блестящей аргументации он раскрывает все проти­воречия, связанные с отвлеченным понятием нравственного за­кона.

Но деятельность Карнеада не ограничивалась отрицанием. Проповедуя воздержание от суждения (εποχή) подобно другим скептикам, он в то же время развил учение о различных степенях вероятия, в чем, очевидно, он уклонился от первоначальной скеп­тической школы. Вообще, надо сказать, что так как скептицизм преследовал исключительно практический интерес, то этот интерес умерял его, нередко связывал, подрезывал ему крылья и не давал ему идти до конца. Как мы увидим, сама Академия кон­чила тем, что отреклась от скептицизма во имя жизненных потреб­ностей и перешла к систематическому эклектизму.

Карнеад признавал три степени вероятия:

1) представления, которые вероятны, взятые сами по себе;

2) представления, вероятие которых усиливается всеми связанными с ними представлениями;

3) представления, всесторонне подкрепленные, для кото­рых вероятие всех сопутствующих представлений усиливается точно таким же образом – посредством других вероятных пред­ставлений.

В приложении к практическим вопросам Карнеад учил, что

492 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

в безразличных делах мы можем руководиться простым вероя­тием, в важных – следовать нгспорному вероятию (2-й степе­ни), в необходимых – всесторонне обследованному (3-й степени). Таким образом, мы исследовали три школы, существовавшие после Аристотеля. В них выразились три принципа, взаимодей­ствием которых определяется все последующее течение мысли. В этом позднейшем периоде мы, правда, замечаем оскудение творчества, ибо весь цикл идеи был уже исчерпан, но этот период эклектизма имеет громадный культурно-исторический интерес. Философия входит в жизнь; школы сходятся между собою, про­никая друг друга, подготовляя почву для другого, нового обра­зования.

Эклектизм

Со второго века греческая философия начинает принимать эклектический характер. Это – даже не греческая философия, а точнее – философия греко-римского мира, в состав которого вошло такое множество народов. Философия этого общества, естественно, должна представлять из себя сплав, амальгаму все­возможных элементов, утративших счою самобытную индиви­дуальность

И в то же время творческие силы греческого дуxa, гоеческой философии были все еще настолько велики, что она по истечении нескольких веков сумела вновь овладеть умственным движением отживающего языческого мира и под знаменем Платона и Арис­тотеля привести в органическую систему всю гпеческую фило­софию, увенчав ее здания одною недосягаемою вершиной. Тако­во значение неоплатонизма, сказавшего последнее слово грече­ской философии.

Ему предшествовал длинный период, эклектический по преимуществу. Цикл идей греческой философии оыл исчерпан. Прежние школы продолжали существовать на ряду друг с дру­гом; но противоположности их сгладились в силу давности, взаим­ных споров и уступок, в силу общности практических интересов. Вследствие утомления умозрения, вследствие множества и раз-

Третий период развития греческой философии 493

личия учений развился тот естественный скептицизм, который является неизбежным плодом слишком сложной умственной культуры. Важную роль сыграл и скептицизм академический; его критика была очень сильна и показала тщетность многих уче­ний. Третья причина лежала в самой практической тенденции нашего периода. Теория отошла на задний план, а в высших практических вопросах все школы, помимо маловажных оттен­ков, значительно сблизились друг с другом, за исключением, впро­чем, эпикурейской школы, которая в тесном замкнутом кругу про­должала строго хранить заветы своего учителя.

Поэтому среди стоиков, академиков, перипатетиков развил­ся эклектизм: они заимствуют друг у друга учения и стараются объединиться между собою. И сами римляне, ставшие ученика­ми греков, будучи народом чисто практическим, еще больше уси­лили общую практическую тенденцию этого периода. Они искали в философии общих результатов и оставляли без внимания теоре­тические отличия; а в общих вопросах большинство школ схо­дилось между собою. Наконец, следует отметить тот умственный и религиозный космополитизм, который развивается все более и более в нашу эпоху, ту гуманную терпимость, которая признает достоинство всего человеческого, ищет истины во всяком искрен­нем стремлении человека к добру и правде.

Главной представительницей эклектизма была все-таки академическая школа. Антиох Аскалонский (ум. в 68 г.), друг Лукулла и один из учителей Цицерона, вновь преобразовал Ака­демию из скептической в эклектическую со стоической окраской. Вместе со стоиками он утверждал против скептиков, что без твер­дых и несомненных убеждений невозможно разумное поведение.

Без истины нет вероятия, без правды нет правдолюбия. Нельзя без ппптиворечия самому себе доказывать, что никакое доказательство невозможно; нельзя без противоречия утвер­ждать, что никакое утверждение немыслимо, Нельзя говорить о ложных представлениях, не предполагая истинных, отрицая раз­личие между истиной и ложью.

Но в чем же следует искать истину? В том, в чем главней-

494 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

шие философы согласны между собою, – вот ответ, вполне харак­теризующий новое направление в философии. И, чтобы доказать существование такого общего согласия философов относитель­но главнейших пунктов, Антиох и его последователи предлагали своеобразное изложение академической, стоической и перипа­тетической философии: только на словах, только в частностях расходятся философы; в существе они все солидарны друг с дру­гом. Сам Антиох налегал преимущественно на этику, в которой он искал середину между Аристотелем, Платоном и Зеноном (стоиком); он признавал ценность внешних благ в значительно большей степени, чем предшествовавшие стоики.

Это притупление чуткости к различию учений отдельных школ в высшей степени характерно для всего периода. Недаром один римский претор, Геллий, современник Антиоха, которому в его бытность в Афинах надоели бесконечные споры философов друг с другом, предложил себя в посредники.

Перипатетики строже других держались своих принципов благодаря научному характеру своей школы, но и у них заме­чаются попытки выйти из преданий аристотелевской мысли; и если стоики, приближаясь к Аристотелю, мало-помалу признали божество отличным от мира, то перипатетики со своей стороны, приблизились к стоикам, к стоическому пантеизму.

Наряду с эклектиками с новой силой возродился скепти­цизм. Когда Академия изменила своим скептическим принципам, возникла новая школа скептиков, находившаяся под влиянием средней Академии, но связывавшая себя с Пирроном. Наиболее выдающийся философ этой школы Энесидем (I в. по Р.Х.) и придерживался начал Пиррона, доказывая систематически отно­сительность чувственного восприятия. Он и его ученики система­тизировали скептические "тропы", или аргументы, боролись с догматическими философиями, пытаясь дать полную, всесто­роннюю критику всех догматических учений. Образчиком деятельности этой школы являются дошедшие до нас произве­дения Секста-Эмпирика (к концу II и началу III века), заклю­чающие в себе свод всевозможных скептических аргументов –

Третий период развития греческой философии 495

полную теорию скептицизма. Мы говорили уже о значении кри­тической работы скептиков.

После Рождества Христова философия продолжает разви­ваться в том же направлении: нравственные потребности все бо­лее и более усиливаются и мало-помалу принимают религиозно-мистическое направление. Человек не удовлетворяется более ни знанием, ни моралью, которые не дают его духу начал истинной жизни, твердого, незыблемого основания.

Отметим исключительно практическое направление и религиозный дух римского стоицизма императорской эпохи (Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий). Уже мораль Сенеки проник­нута глубоким сознанием греховности человеческого существа, напоминающим христианское учение. Раздвоение духа и плоти, власть чувственности над духом заставляет его подобно Плато­ну, видеть в смерти начало истинной жизни. Нравственные чер­ты стоического богословия, учение о бессмертии и божественном происхождении духа привлекают его все более и более и сооб­щают его учению религиозный характер. Он восстает против мифологии и суеверного культа богов, полагая истинное бого-почитание не в жертвах и обрядах, а в чистоте сердца, в правед­ной жизни и познании божества.

Платоники также приобретают все более и более мистиче­ский, религиозный характер. Вся умозрительная философия получает окраску мистического платонизма, который признает истину в сверхчувственном мире и ищет новых путей к ее познанию. Аскетизм, мистика чисел, пифагорейские и другие мис­терии, религии Востока приковывают к себе симпатии мысли­телей, разочаровавшихся в рассудочном познании, стремящих­ся к непосредственному созерцанию, откровению тайны бытия, к соединению с божеством. Мы находим множество таких пла­тоников самых разнообразных оттенков, которые сочетают свой мистический идеализм с различными религиозными и философ­скими учениями. Неопифагорейская школа получает особенное

496 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

развитие и распространение и считает в рядах своих Плутарха, Нумения, Модерата. Знаменитый волшебник Аполлоний Тиан­ский – пророк языческого мистицизма, Апулей и Цельз – противник христианства – также принадлежат к числу пифаго­рействующих платоников. Все это – теософы, умозрительные мистики, которые ищут истины в сверхчувственном мире, в области мистицизма, недоступной разсудочным сомнениям.

Параллельно этому философскому движению идет тесно связанное с ним религиозное брожение, охватывающее народы. Развивается религиозный синкретизм, стремление к религиозно­му объединению, к слиянию воедино религий всего мира. И философия является могущественнейшим орудием этого синкре­тизма, разрабатывая целую систему мистического богословия, посредствующую между единством божественной истины и множеством ее религиозных выражений, между единобожием философов и многобожием культа. Платоники, нсопифагорей­цы, стоики верят в единого верховного Бога – отца всех богов и множество других, подчиненных ему демонов – рожденных бо­гов и духов. Боги разных народов суть частью лишь различные имена одного и того же божества, частью же названия его различ­ных сил или духов. Ьоги всех народов входят в один общий Пан­теон и становятся между человеком и верховным божеством Единицей пифагорейцев, сверхсущественным благом Платона, мировым духом стоиков. Путем созерцания, мистического аске­за, теургии, таинств человек постепенно очищается от плоти, вступает в божественную сферу, достигает непосредственного откровения.

Александрия была важнейшим центром религиозного син­кретизма, где сталкивались все религии Запада и Востока. В пер­вые века нашей эры здесь развивался гностицизм, пытавшийся превратить самое христианство в синкретическую систему; здесь же родились и христианская наука, христианский платонизм Климента и Оригена и языческий неоплатонизм, завершивший собою религиозную и философскую мысль древнего мира. Не­посредственно перед началом христианства Александрия являет­ся центром эллинизированного иудейства и того своеобразного умственного движения, которое оно породило.

Третий период развития греческой философии 497

Так называемые иудеи рассеяния, подпавшие под влияние эллинской культуры, составляли значительную партию в своем народе, которая уже во II веке до Р.Х. пользовалась большим весом не только в Египте, но и в. самой Палестине, где Антиох Эпифан мог рассчитывать на ее содействие для насильственной эллинизации края. Вдали от родины, от храма эти эмигранты значительно изменили свои национальные черты. Религия прев­ращается у них в этический монотеизм; обрядовая сторона зако­на является условной и отпадает настолько, что само обрезание теряет свой обязательный характер для прозелитов. Такая рели­гия, чисто нравственная, свободная от противоречий и нелепиц политеизма и вместе от "неудобоваримых" частей Моисеева за­кона, естественно, привлекала многих. И иудеи деятельно вели свою пропаганду, постепенно сближая с собой эллинскую куль­туру. Филон-иудей (старший современник Христа) был самым ха­рактерным и значительным представителем этой религиозно-философской пропаганды, систематически развившейся уже за сто лет до Филона.

Учение Филона есть истолкование Ветхого Завета в смысле стоического платонизма. Высшую истину Филон находит в Вет­хом Завете и по следам своего предшественника Аристобула (II в. до Р. X.) признает тожество его содержания с учением грече­ской философии. Древние поэты и философы, как Платон, познак­омились с каким-то переводом Библии и, усвоив ее учение, выда­ли его за свое. В Библии находится вся философия Платона, ко­торую Филон раскрывает в ней путем самого произвольного алле­горического толкования. Подобный прием пользовался в эпоху Филона самым широким распространением и среди стоиков, и среди еврейских писателей. В каждой исторической подробности, в каждой детали обрядов Филон находил великие тайны – дог­маты Платоновой философии.

Основные начала учения Филона – следующие: Бог един, безначален, бесконечен, всесовершенен и бесконечно удален от плотского мира. Он непостижим: мы знаем только, что Он есть,

498 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

но не знаем Его, не знаем, что Он за существо. Лишь экстазом достигаем мы Его подлинного созерцания, Его совершенного познания. Это уже – восточный метод познания, которого греки до сих пор не знали. Исгина выше разума и не познается рас­судочным путем. Она одна несомненна. Греки знали и прежде, что человек живет не хлебом единым. Теперь они узнали, что человеческий дух живет не одним познанием разума.

Богу единому, непостижимому источнику блага, противо-лежит вечная материя, отрицательная, безвидная, источник вся­кого зла, нечистоты и недостатка в мире. Божество не соединяется с материей, не касается ее. Поэтому оно не могло ни создать мира, ни являться, раскрываться в нем непосредственно. Поэтому созда­ние мира и откровение Божество предполагает целый ряд посред­ствующих деятелей, сил и начал: идеи Платона, λόγοι σπερματιχοι стоиков, ангелы евреев и демоны эллинов являются Филону та­кого рода посредствующими силами. В учении Филона они то являются как бы свойствами божества и истекают из него, то представляются отдельными от него.

Все эти силы (δυναμειζ) совмещаются в Логосе – Слове, посредствующем между Богом и миром. Он также – и сила, и божественный разум, и вместе – самостоятельный посредник, которого Филон называет "вторым богом", первородным Сы­ном Божиим, верховным ангелом Бога. Он – создатель и прави­тель мира, первообраз мира и вместе – творческая мудрость, его создавшая. Он есть в то же время посредник между Богом и человеком – Слово, как орган разума, воли и откровений бо­жества. Таким образом, Слово является у Филона и ключом к пониманию Ветхого Завета, и высшим понятием философии.

Date: 2015-09-18; view: 323; Нарушение авторских прав