Царствование императрицы Елисаветы Петровны. Конец 1741 и 1742 год 3 page

Дело шло о деньгах, о доходах. В начале царствования Елисаветы, которая провозглашала, что будет во всем руководиться правилами великого отца своего, один солдат очень грубо выразил правило Петра относительно денег, доходов государственных и был отведен в Тайную канцелярию, которая не поняла, что под грубым выражением заключалась великая похвала. Солдат сказал, что Петр Великий из-за копейки давливался. Сенат, восстановленный дочерью в том значении, как был при отце, должен был помнить, что при отце одною из главных обязанностей его было: «Деньги как можно сбирать». При вступлении на престол Елисаветы из подушного сбора сложено было по 10 копеек с души на 1742 и 1743 годы, что составляло более миллиона рублей, «в таком рассуждении, дабы верные наши подданные платежом на прошлые годы доимочных подушных денег исподоволь исправлялись». Но Елисавета получила в наследство войну, и в августе 1742 года главный комиссариат донес Сенату, что, несмотря ни на какие подтверждения как прошлогодних доимочных денег, так и за первую половину текущего года в недоборе большая сумма, так что одним полкам остзейской экспедиции не дослано более 200000. Сенат определил за такую нескорую высылку положить штраф на губернаторов и вице-губернаторов по 100 рублей, на провинциальных воевод — по 50, на городовых — по 25 рублей, на губернских и провинциальных секретарей — по 25 рублей, на городовых и с приписью подьячих — по 12. Оказалось, что виновата не одна администрация, но «вначале сами помещики, а на них смотря или и норовя им, губернаторы, и воеводы, и определенные к таким сборам управители, которые послаблением своим к тому неплатежу повод подали». Вследствие этого повелено: заплатить в четыре месяца без всякого отрицания, а кто не заплатит, у того вычитать из жалованья или править с штрафом по 10 копеек с рубля, деревни отписывать бесповоротно; кто при сборе в малом чем уличен будет, тот бы не надеялся ни на какие свои заслуги, «ибо яко вредитель государственных прав и народный разоритель по суду караем будет смертью». Но к концу года увидали, что денег недостанет на войну, и потому прибегли к средству Петра Великого, которое он употреблял в крайних случаях: 11 декабря, присутствуя в Сенате, императрица подписала указ о вычете на один год из жалованья духовных, военных, статских и придворных чинов: у архиереев и генералов — по 20 копеек с рубля, у штаб-офицеров и архимандритов — по 15, у обер-офицеров и игуменов — по 10, у обер-офицеров гарнизонных, статских, придворных и мастеровых, не имеющих рангов, и духовных нижних чинов — по 5. В том же заседании Елисавета подписала указ, чтоб никто не носил золота, серебра, шелковое платье носили по классам, а кружева — не свыше трех пальцев. Еще в начале года Елисавета, находясь в Сенате, устно приказала: фейерверку быть только в день коронации, а в новый год, в день рождения, тезоименитства и восшествия на престол императрицы, также в день рождения и тезоименитства герцога Голштинского быть одной иллюминации.

Сенат признал, что для прекращения финансовых беспорядков и отягощений необходимо произвести новую ревизию, и представил императрице, не соизволит ли она «для удовольствия всех помещиков и пресечения доныне происходимых непорядков и в платеже отбывательства и запущения впредь доимок учинить вновь ревизию и на будущее время производить ее через 15 лет, чем все непорядки, а особливо держание беглых и своевольные переводы, пресекутся, а бедные и неимущие помещики, кои сами, и жены, и дети в доимках под караулом содержатся и помирают, от такого бедствия освободятся». Императрица согласилась. Сенат представлял известие о большой убыли народонаселения: так, по ведомостям из губерний, с 1719 по 1727 год было показано выбылых 988456 душ, в том числе умерших — 733158, беглых — 198876, взятых в рекруты — 53928, да с 1727 по 1736 год взято было в рекруты 147418 человек.

В указе 12 декабря 1741 года было повелено: правление внутренних всякого звания государственных дел иметь на основании, учиненном указами Петра Великого, кроме тех, которые с состоянием настоящего времени не сходны и пользе государственной противны. При Петре для надзора и направления горной и фабричной промышленности были учреждены Берг — и Мануфактур-коллегии; при Анне, как мы видели, эти коллегии были упразднены и соединены с Коммерц-коллегиею, хотя для управления горными заводами учрежден был генерал-берг-директориум в пользу барона фон Шомберга, и для надзора за частными фабриками учреждены были особые директоры, получавшие жалованье и ездившие их осматривать. Теперь Сенат нашел, что эти перемены не были к лучшему: Шомберг задолжал казне и объявляет, что заплатить не в состоянии. Относительно фабрик нельзя надеяться, чтоб Коммерц-коллегия, имея много своих дел, могла смотреть за ними так же прилежно, как особое учреждение, и потому Сенат представлял, не соизволит ли императрица восстановить Берг — и Мануфактур-коллегию. Соизволение последовало 7 апреля 1742 года, а 25 июня Елисавета, находясь в Сенате, одобрила его решение: генерал-берг-директора фон Шомберга, призвав в Сенат, объявить, чтоб он имеющиеся на нем казенные деньги 134944 рубля 13 копеек заплатил немедленно, а в платеже 99635 рублей 73 копеек на срок дал надежных порук; если же объявится, что платить нечем и порук нет, то описать имение, а самого взять под караул. По выходе императрицы Шомберг был призван в Сенат и объявил, что денег заплатить и порук поставить не может, вследствие чего арестован и приказано содержать его в квартире его под караулом, пожитки запечатать, посторонних людей к нему не пускать, бумаги и чернил не давать. Означенный начет на Шомберга составился из сумм, которые он должен был заплатить за отданные ему Лапландские и Гороблагодатские заводы.

Относительно фабрик правительство занимали два вопроса: во-первых, чтоб фабричные произведения поставлялись в казну желаемого качества, например сукна на войско, писчая бумага в правительственные учреждения; во-вторых, заботились об определении отношений содержателей фабрик к рабочим, потому что со стороны первых обнаружилось стремление притеснять последних. Так, Сенат распорядился, чтоб мастеровым людям Казанской суконной фабрики заработанные деньги давались так же, как платили, когда она была в казенном содержании и потом, при содержателе Микляеве, а именно: ткачам — по 6 копеек с аршина; прядильщикам — по 3 копейки за фунт, тогда как настоящий содержатель Дреблов начал платить ткачам по 5 копеек, а прядильщикам — по 2 копейки; потом было постановлено платить на суконных фабриках работнику по 6 рублей за половинку сукна. Шерсть покупали тогда по рублю двадцати копеек. Относительно писчей бумаги возобновили указ Петра Великого, чтоб в присутственных местах собирали в передел драную, негодную бумагу и отдавали в Коммерц-коллегию весом, а вместо нее брали из этой коллегии годную бумагу по указной пропорции. В царствование Анны велено было брать в синодальную типографию бумагу с фабрики Затрапезного; но теперь Синод представил, что для печатания книг бумага Затрапезного очень толста, надобно бумагу тоньше, чтоб книги могли выходить «субтильнее» и не вредили своею толщиною переплетам; притом бумага Затрапезного дороже, чем на других фабриках. Императрица указала: брать бумагу во все места у русских фабрикантов добротою против бумаги Затрапезного или лучше и дешевле. Армянин Нырванов представил образцы разных сортов шелка наилучшей доброты, добываемого на его заведениях в Кизляре и Астрахани, и получил привилегию на заведение в Астрахани фабрики шелковых, полушелковых и бумажных материй.

По-прежнему считали нужным поднимать промышленность, поощрять заводчиков и фабрикантов, давая им чины, что было тогда нужно и для обеспечения личности и труда от насилия людей чиновных, хотя, с другой стороны, новый богатый чиновник мог увеличивать собою число насильников. По смерти известного фабриканта Затрапезного фабрика его перешла к зятю его, капитану Лакостову; этому Лакостову позволено было выйти в отставку, «дабы та яко знатная в Российском государстве фабрика не пришла в неисправление, но чрез его прилежное смотрение могла быть приведена в лучшее состояние; а для большей в смотрении оной фабрики ревности он пожалован рангом майорским». За тщательное произведение и размножение железных и медных заводов статский советник Акинфий Демидов пожалован в действительные статские советники, а брат его, дворянин Никита, — в статские советники. Шелковой фабрики содержатель Яков Евреинов — в советники Мануфактур-коллегии за его службу, что он был консулом в Испании и что прежде того был послан Петром Великим в чужие края для обучения купечеству и мануфактурам. Парусной и бумажной фабрики содержатель Афанасий Гончаров пожалован в коллежские асессоры за распространение этих фабрик, особенно бумажной, в пользу государства. Шелковый фабрикант Семен Мыльников и бумажный фабрикант Василий Короткий — директорами своих фабрик с рангом коллежского секретаря. Подали просьбу мастеровые люди, посыланные учиться за море, шестеро, все из дворян и один из них даже князь (Нарецкий); обучались они кто замочному, кто столярному полатных уборов, кто столярному кабинетному делу, были они при дворе и в разных городах, уволены в домы до указа; теперь некоторые из них просили, что желают быть по-прежнему у работ при дворе, а другие просили дать им на пропитание. Сенат решил отослать их в канцелярию от строений, которая должна определить их к казенным работам, каждого по его искусству, и дать им потребное число учеников. Относительно распоряжений по торговле в 1742 году мы должны заметить только именной указ 2 декабря о жидах: «Во всей нашей империи жидам жить запрещено; но ныне нам известно учинилось, что оные жиды еще в нашей империи, а наипаче в Малороссии под разными видами жительство свое продолжают, от чего не иного какого плода, но токмо яко от таковых имени Христа Спасителя ненавистников нашим верноподданным крайнего вреда ожидать должно, того для повелеваем: из всей нашей империи всех мужеска и женска пола жидов со всем их имением немедленно выслать за границу и впредь ни для чего не впускать, разве кто из них захочет быть в христианской вере греческого исповедания».

Что касается сельской промышленности, то люди, ею занимавшиеся, по-прежнему указывали на невыгоду своего положения побегами. Сенат был извещен, что многие дворовые люди и крестьяне, отбывая от помещиков своих и разглашая, будто по указу ее величества велено всякого чина людей принимать на Дон, записывать в козаки и селить в донских козачьих городках, бегут не только дворами, но целыми деревнями; в донских козачьих городках их принимают и селят на козацких землях. Сенат приказал послать на Дон грамоту — смотреть Донскому Войску накрепко и ни под каким видом беглых крестьян и служилых людей не принимать, а которые до сих пор есть беглые, всех выслать на прежние жилища. Вслед за тем Муромского уезда помещики, приказчики и старосты объявили о побеге множества крестьян с женами и детьми; с января по июль 1742 года убежало более 1000 душ, из некоторых дач все без остатку побежали. В монастырском троицком селе Горках сотский поймал 53 человека беглых, которые показали, что шли в козачьи городки на Медведицу и Дон по слухам, что принимает там беглых козак, прозванием Краснощекий, всякому дает награждение по 5 рублей да льготы на 5 лет. Крестьян били кнутом и батожьем для сыску беглых отправили на Дон майора с 300 драгун. Крестьяне подмосковной деревни Мамотовой подали императрице челобитную на помещика своего Иевлева, что живет он недобропорядочно, держит наложницу, одного купца жену, и их по науке ее разоряет, бьет и мучит напрасно; от такого разорения многие люди разбежались и подушных денег платить некому. Крестьяне сельца Бачурина Московского уезда просили на помещика своего Ладыженского в разорении и смертных убийствах. Сенат приказал рассмотреть и решение учинить по указам, а по указам таких помещиков удаляли от управления крестьянами. По поводу ревизии императрица утвердила сенатский доклад: которые дворцовые, монастырские и помещичьи крестьяне, сбежав, поселились в низовых городах на государевых, монастырских и купленных ими землях целыми слободами, тех на прежние жилища не ссылать, а писать в тех местах, где поселились; если помещичьи крестьяне, бежав от одного помещика, поселились целыми слободами, тех также не высылать, а которые хотя поселились и целыми слободами, да разных помещиков, тех высылать на прежние жилища. Мы видели, что при Петре Великом для скорейшего пополнения новообразованного постоянного войска позволено было крепостным людям вступать в солдаты; но после Петра это было строго запрещено; теперь, по вступлении на престол дочери Петра, между крепостными распространился слух, что опять позволено им записываться в вольницу, и они порознь и целою толпою стали подавать императрице просьбы о принятии в военную службу, другие прямо бежали от помещиков для поступления в солдаты; но они жестоко ошиблись в своей надежде; за таковое их вымышленное и противное указам дерзновение учинено им на площади с публикою жестокое наказание: которые подавали челобитные немалым собранием, тех били кнутом и пущие из них заводчики сосланы в Сибирь на казенные заводы в работу вечно, а которые подавали челобитные порознь, тех били плетьми, других — батогами и по наказании отданы помещикам.

Заседания правительствующих мест, Сената и Синода, в 1741 году происходили частью в Петербурге, частью в Москве, куда спешила отправиться Елисавета для коронации, которая должна была скрепить дело 25 ноября. 7 января 1742 года в Сенате уже было положено, чтоб приготовлениями к коронации занялись граф Семен Андреевич Солтыков и новгородский архиепископ Амвросий по образцу, как делались подобные приготовления в 1724, 1728 и 1730 годах; а к ним на помощь послать из Иностранной коллегии статского советника Петра Курбатова, который в означенные годы был употреблен к таким приготовлениям. Парчи, бархаты, позументы, бахромы и все прочее покупать с русских фабрик в Москве и из рядов; если же чего готового не сыщется, велеть на фабриках сделать вновь, а чего сделать не могут, о том писать в Сенат. На издержки по приготовлениям отпустить на первый случай 30000 рублей. Для делания балдахинов отправить в Москву мастера, француза Рошабота, также придворных мастериц. Триумфальные ворота строить первые в Земляном городе, на Тверской, под смотрением Московской губернской канцелярии из доходов губернии; вторые — в Китай-городе, у церкви Казанской богородицы, под смотрением св. Синода из доходов коллегии Экономии; третьи — на Мясницкой, строить московскому купечеству на свое иждивение под смотрением губернской канцелярии.

23 февраля Елисавета выехала из Петербурга и 26 числа в пятом часу пополудни приехала в село Всесвятское, в семи верстах от Москвы. Здесь императрица отдыхала 27 число, а между тем к следующему дню учреждали церемонию торжественного въезда. 28 числа, в пять часов пополуночи, на Красной площади раздались девять пушечных выстрелов и начался благовест в большой Ивановский колокол. В десятом часу императрица приехала из Всесвятского в Тверскую-Ямскую слободу, где пересела в парадную карету, и начался въезд в порядке, мало изменившемся до наших времен. Когда в Успенском соборе Елисавета стала на императорском месте и племянник ее, герцог Голштинский, на царицыном месте, новгородский архиепископ Амвросий произнес речь:

«Прииде, о Россия, твоего благополучия твердое и непоколебимое основание; прииде крайнее частых и весьма вредительных перемен твоих окончание и разорение; прииде тишина твоя, благосостояния и прочих желаний твоих несомненная надежда… Церковь православная радуется, яко своего благополучия крепкую получила защитницу, радуется и весь правительствующий сигклит, что как чести и достоинства своего утверждение, так и живой образ милости и правосудия от нее восприемлет. Горит пламенем любви и несказанные ревности к своей природной государыне и все воинство, яко праведную обид своих в произведении рангов отмстительницу и мужественную в освобождении России от внутренних разорений героину приобрести сподобилось. Радуются и гражданские статы, что уже отныне не по страстям и посулам, но по достоинству и заслугам в чины свои чают произведения… Хотя ныне и вся Россия от радости торжествует, однако град сей, который есть якобы прямым всех градов российских сердцем, наибольшую в себе радость ощущает, для того что он все радости причины и прерогативы в себе содержит…

Но, о Россия, посмотри притом и на себя недремлющим оком и рассуди совестно, как-то бог милосердый не до конца гневается, ниже в век враждует. Наказал было тебя праведный господь за грехи и беззакония твои самым большим наказанием, т. е. отъятием Петра Второго, первого же внука императора Петра Великого, и коль много по кончине его бед, перемен, страхов, пожаров, ужасных войн, тяжких и многотрудных гладов, напрасных смертей и прочих бесчисленных бедствий претерпела еси: буди убо впредь осторожна, храни аки зеницу ока твоего вседражайшее здравие ее императорского величества, також и его королевского высочества; а притом бойся всегда бога и страшного суда его; трепещи крепких и неизбежных рук божиих, бежи от греха, яко от лица змиина, перестань беззаконствовать, обманывать, насильствовать, пьянствовать, блудствовать, похищать, обидеть, прелюбодействовать и прочих творить грехов и беззаконий, да не паки понудиши бога к наказанию. К тому же еще буди благодарна дивному промыслу божию, который на тебе бог милосердый явственно и чувственно показует, когда на место Петра Второго, первого же внука императора Петра Великого, послал тебе второго внука тем же именем и такими же добродетелями сияющего. Приими сего всерадостным сердцем и благоприятною душою, да по имени его и сама каменна будеши, и во всяких случаях вредительных перемен не убоишися, и паки на Петровом имени, аки твердом и нерушимом камени, утвердившися безопасна вовеки пребудеши… Сокровище дражайшего в свете сыскать невозможно, как то, от чего все наше благополучие и вечное зависит спасение; а такое сокровище есть не иное, токмо вера истинная, православная, кафолическая. Тую убо веру самых небес дражайшую, тое сокровище, неоцененное благочестие наше привезе нам в дар наша всемилостивейшая матерь отечества: ибо как скоро на престол вступила, так того ж времени Синоду доброе свое и суще императорское намерение объявить изволила: надобно нам начинать с богом и от бога, и как мы утаением сего от премудрых и разумных и откровением младенцем честь и власть императорскую от него получили, так, во-первых, его ж божественную честь и славу хранить, защищать и распространять одолжаемся.

О слова преполезного! Слова императорских уст достойного! И что словом сказать изволила, тое ж самым делом исполнила, ибо книгу «Камень веры», во тьме неведения заключенную, на свет произвесть и освободить повелела, которая книга, как, например, всякому искусному мастеру инструменты, воину оружие, плавающему корабленику на море кормило, так оная нам нужная, полезная и весьма потребная, и смотри, какую на нас врази наши домашние стратагемму, или, просто сказать, хитрость, безбожные свои войны выдумали. Читали они в книгах царских первых подобный сему Филистинов умысел: тыи понеже непрестанную с Израилем войну имели и многократно от него побеждены бывали, иного способу к побеждению и крайнему завоеванию Израиля не сыскали, как только сей: оружие им делать запретили и готовое у них отобрали. Так подобным образом и наши внутренние неприятели с нами поступали. Ведали они совершенно, что наша вера есть крепкая и непобедимая, понеже стоит не на простом человеке, но на твердом краеугольном камени, т. е. на Христе, сыне бога живого. И како ее победить невозможно, как только отнять у нас оборону, оружие и меч духовный, т. е. слово божие, веру хранящее и защищающее, как задумали, так и сделали. Готовые книги во тме заключили, а другие сочинять под смертною казнью запретили. Не токмо учителей, но и учения, и книги их вязали, ковали и в темницы затворяли, и уже к тому приходило, что в своем православном государстве о вере своей и уст отворить опасно было: в тот час беды и гонения надейся… О коль много должны мы благодарить вашему императорскому величеству за толикие труды и подвиги, которые как в очищении веры и святых почитании, так и в освобождении своего вселюбезнейшего отечества подъять соизволила!»

После посещения соборов Архангельского и Благовещенского императрица опять села в парадную карету и тем же порядком отправилась к зимнему своему дому, что на Яузе; когда подъехала к триумфальным синодальным воротам, то встретили ее сорок воспитанников Славяно-греко-латинской академии в белом платье, с венцами на головах, с лавровыми ветвями в руках, и пропели кантату, из которой мы выпишем несколько стихов, вторивших словам церковных проповедников:

Приспе день красный,

Воссияло ведро,

Милость России

Небеса прещедро

Давно желанну

Зрети показали;

Прочь все печали!

Ни одно, ни два,

Но многая лета

Все дождь проливал

И не было света.

Когда бог велел

Ветром умолчати,

Тишина стала,

Кто мог против стати? и проч.

Днем коронации было назначено 25 апреля. В комиссию о коронации отпущено сверх прежних 30000 рублей еще 20000 да на фейерверк 19000; иллюминации велено быть по прежним примерам 8 дней, на Ивановской и прочих колокольнях — от коллегии Экономии, а во дворце, на Красном крыльце и около — из дворцовой канцелярии. Архитектор Иван Бланк, строивший триумфальные ворота, устраивал троны в Успенском соборе и Грановитой палате, также иллюминацию и фонтаны; медали вырезывал мастер Рейбиш.

В день коронации тот же новгородский архиепископ Амвросий говорил императрице поздравление, в котором, между прочим, прославлял подвиг 25 ноября: 'И кое ж большее может быть великодушие, как сие: забыть деликатного своего полу, пойти в малой компании на очевидное здравие своего опасение, не жалеть за целость веры и отечества последней капли крови, быть вождем и кавалером воинства, собирать верное солдатство, заводить шеренги, идти грудью против неприятеля и сидящих в гнезде орла российского нощных сов и нетопырей, мыслящих злое государству, прочь выпужать, коварных разорителей отечества связать, побороть, и наследие Петра Великого из рук чужих вырвать, и сынов российских из неволи высвободить и до первого привесть благополучия — несть ли убо сие всему свету удивительно?»

По поводу коронации объявлен был длинный лист пожалований, из которых укажем следующие: принц Гессен-Гомбургский произведен в генерал-фельдмаршалы; Андреевский орден получили: генерал-фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий, генерал Василий Солтыков, обер-гофмаршал Михаил Бестужев-Рюмин, генерал-прокурор князь Никита Трубецкой, сенатор Александр Нарышкин, обер-гофмаршал при герцоге Голштинском Брюммер. Фаворит Разумовский, бывший уже действительным камергером и лейтенантом лейб-компании, сделан обер-егермейстером и получил Андреевский орден; действительные камергеры и лейб-компании лейтенанты Воронцов, Александр и Петр Шуваловы получили орден Александра Невского. Кроме того, возведены в графское достоинство родственники императрицы по матери — Гендриковы и Ефимовские, генерал Григорий Чернышев — и забытый отец двоих сыновей, которых никогда не могли забыть, Петр Бестужев-Рюмин, вследствие чего обер-гофмаршал и вице-канцлер становились также графами. Старый друг и сострадальник этой фамилии Черкасов был возведен в бароны. Вице-канцлер Алексей Петр. Бестужев еще 22 марта получил в свое заведование почту по наследству от Остермана.

Знатнейшие опальные прошлых царствований были возвращены; но помнили, что были менее значительные, и 27 сентября был дан указ: «Ее и. в-ству известно учинилось, что в бывшие правления некоторые люди посланы в ссылки в разные отдаленные места государства и об них, когда, откуда и с каким определением посланы, ни в Сенате, ни в Тайной канцелярии известия нет и имен их там, где обретаются, неведомо: потому ее и. в-ство изволила послать указы во все государство, дабы, где есть такие неведомо содержащиеся люди, оных из всех мест велеть прислать туда, где ее и. в-ство обретаться будет, и с ведомостями, когда, откуда и с каким указом присланы». В декабре бывший тайный кабинет-секретарь Эйхлер пожалован в статские советники и уволен от службы. Тогда же князю Юрию Долгорукову отданы все его деревни другим не в образец, «понеже он за ее и. в-ство страдал».

После коронации двор оставался в Москве до конца года. В древней же столице 7 ноября вышел манифест о назначении наследником престола племянника императрицы герцога Голштинского Петра, «яко по крови нам ближайшего, которого отныне великим князем с титулом «его императорское высочество» именовать повелеваем». При этом объявлено, что наследник принял благочестивую веру греческого исповедания. В церквах поминали после императрицы «наследника ее, внука Петра Первого, благоверного государя великого князя Петра Федоровича».

Долгое пребывание двора в Москве должно было заставить обратить внимание правительства на не очень удовлетворительное состояние древней столицы. Сенат рассуждал, что полиция имеет весьма слабое и нерадетельное смотрение и что ей по должности ее поручено, все то от нерадетельного ее смотрения опущено: караулы содержатся весьма слабые, и во многих местах происходит воровство, драка, в жилье стреляют из ружья, и чистоты в городе почти никакой нет, мосты починиваются очень слабо. Полицмейстерская канцелярия отвечала, что полиция исполняет свои обязанности с крайним попечением, сколько человеческая возможность допускает, но встречает следующие препятствия: 1) в полицейской команде офицеры многие стары и неспособны, отчего проистекает некоторое упущение и медленность; 2) для искоренения непорядков велено полиции иметь две роты драгун да роту солдат, а теперь драгун и солдат только по 50 человек, и таким малым числом по обширности здешнего места усмотреть всех беспорядков скоро нельзя; 3) при отправлении полицейских обязанностей немалые конфузии происходят от гвардейских полков и прочих команд, которые у полицейских отбивают людей, взятых под караул, и самих их бьют, даже отбивают арестантов с съезжих дворов; в квартирах своих, несмотря на запрет, печи топят, срывая с них печати и запрещая печатать, с квартиры на квартиру переходят сами собою, вследствие чего от обывателей происходят жалобы. Сенат сделал распоряжение, чтоб полиция была удовлетворена.

Но в то время когда заботились о безопасности жителей Москвы, вдруг разнесся слух, что императрица небезопасна во дворце своем. Слух подтвердился, когда 15 июля, в день освящения церкви в московской академии, ректор Кирилл Флоринский в проповеди своей сделал выходку против внутренних врагов Елисаветы. Проповедь была на текст: «Не творите дому Отца моего дому купленного»; оратор представил Россию в виде храма, созданного Петром Великим, по смерти которого в этом храме некоторые завели торговлю. Торговля не прекратилась и по восшествии на престол дочери Петра: «Как же ужасно и подумать, — говорил оратор, — яко осмимесячию не претекшу, егда провозсия на престоле отчи венценосица Елисавет, и уже на ино торжники прелагаются. Странная весть: давно ли вожделенная — и уже ненавидима Елисавет; давно ли в сердцах и в устнех сладка — и уже горька Елисавет; давно ли оживотворившая нас, уже опасна жизнь ей посреде дому; давно ли обрадовавшая нас — и уже в слезах опечаляема посреде дому; давно ли матерь (и еще всемилостивейшая, яко и истинно есть) — и уже тяжка и немилосердна. О непостоянство злоковарных торжников!.. Но ащи тыи, злобою воспящаеми, о благостыне ее величества немотствуют, то поне вы, прежде расточеннии и заточеннии, ныне же всегда бедствующим состраждущие, матере Елисаветы милостию возвращеннии и уже мнози собраннии от Сибири, Иркута, Камчадала, от многих трудно и именуемых стран и от подземленных недр мертвецы прежде живые: поне вы со мною признайте, что не иной ради причины лукавым торжником государства Елисавет ненавидима, горька, тяжестна кажется и не матерь, яко и благая отеческая расточенная собирая, узаконенное отцом возобновляя и вас, бедствовавших, возвращая, словом, вся отеческая в первобытное состояние приводя, не попущает долее злодеям, да дом отеческ и ее величества наследный соделывают домом купли и вертепом разбойническим… Что же, ваше императорское величество, долго терпите, и на торжницех государства, сие есть чудное премудрые экономии вашего величества дело, по разуму притчи Христом реченные: оставите купно обоя расти до жатвы, да не како восторгая плевелы, восторгнете купно с ними и пшеницу».

Дело состояло в следующем: камер-лакей Александр Турчанинов, Преображенского полка прапорщик Петр Ивашкин, Измайловского полка сержант Иван Сновидов составляли заговор с целью захватить и умертвить Елисавету и племянника ее, герцога Голштинского, и возвести на престол свергнутого Иоанна Антоновича; они говорили, что Елисавета и сестра ее Анна прижиты вне брака и потому незаконные дочери Петра Великого. Дело тянулось до декабря, когда виновных высекли кнутом и сослали в Сибирь, у Турчанинова вырезавши язык и ноздри, а у двоих товарищей его только ноздри.

В декабре двор переехал в Петербург, чего с нетерпением ждали послы европейских держав, требовавших вмешательства России в дела Запада.

Ко времени вступления на престол Елисаветы ход европейских дел уяснился вполне. До сих пор, по убеждению образованных людей в Европе, политическое равновесие в ней поддерживалось уравновешиванием сил между австрийским и Бурбонским домами как самыми могущественными на континенте: как только одна сильнейшая держава брала явный верх над другою и таким образом нарушала равновесие, остальные державы должны были соединяться для вспомоществования слабейшей и для восстановления равновесия. Теперь это нарушение равновесия было очевидно: пользуясь прекращением мужеской линии Габсбургского дома, Франция хочет низложить окончательно свою постоянную соперницу Австрию разделением ее владений, с тем чтобы в Германии не было более обширной, сильной и потому опасной для Франции державы; Бавария, Саксония уже вошли в виды Франции; чтоб поделить австрийские земли, прусский король, не имея родственных прав, пользуется правом сильного и спешит добыть себе богатый кусок из добычи и таким образом пока действует в видах Франции. Успехи Фридриха II показывали ясно, что наследнице Габсбургов не управиться без посторонней помощи с врагами, грозившими ей со всех сторон. Кто же должен помочь ей? В конце XVII и начале XVIII века, когда Франция также нарушила политическое равновесие, против нее составили союз, восстановивший равновесие. Почин дела тогда принадлежал морским державам, Голландии и Англии, благодаря особенно деятельности Вильгельма Оранского. И теперь Англия и Голландия хлопочут о восстановлении политического равновесия; но вместо Вильгельма III в Англии бездарный Георг II, который только заботится о своем Ганновере и для его охранения, для его нейтралитета готов на всякую сделку. Морские державы только толкуют, что политическое равновесие нарушено, что необходимо помочь Марии Терезии, но сделать ничего не могут, ибо им непременно нужно прикрепиться к какой-нибудь сильной континентальной державе. Такою была Россия, и понятно, что теперь Петербург или Москва, смотря по тому, где находится императорский двор, становятся средоточием европейской дипломатической деятельности, ареною, где министры различных европейских дворов борются друг с другом, кто осилит, кто склонит русское правительство помочь Марии Терезии и тем поддержать европейское равновесие или кто заставит его содействовать окончательному нарушению равновесия прямо или косвенно, посредством невмешательства.