Россия перед эпохою преобразования 4 page

И в XVII веке, как в X, из общества продолжали выделяться люди, у которых «сила по жилочкам так живчиком и переливалась, которым было грузно от силушки, как от тяжелого беремени», и которые шли гулять в поле, в степь. Эти богатыри древности в новейшее время носят название козаков; быт, подвиги богатырей древних сходны с бытом, подвигами козаков, и народное представление верно отождествляет эти два явления, разнящиеся только именем, но и здесь народная песня уничтожает различие, называя, например, Илью Муромца старым козаком. Мы знаем, что в эпохи образования государств выделение подобных людей и образование из них военных братств, дружин с избранным вождем, ведет обыкновенно к образованию государства, к началу исторической жизни, исторического движения для народа; из подобных людей образуется высшее, вооруженное, народонаселение, которое так или иначе определяет свои отношения к остальной, невооруженной, массе народа. Но если государство уже образовалось и, несмотря на то, по особенным условиям, преимущественно местным, продолжается еще выделение подобных людей и образование из них военных обществ подле государства, то это сопоставление ведет, разумеется, к важным отношениям. Прежде всего страна, народ, ослабляется выделением этих людей, особенно ослаблялась Россия, и без того бедная населением, рассыпавшимся на громадных пространствах; с другой стороны, выделением беспокойных сил условливалась беспрепятственная деятельность правительства, беспрепятственная централизация. Но если правительственная деятельность облегчалась внутри уходом богатырей на гулянье в степь, то образование из этих богатырей военных братств подле государства, разумеется, не могло не беспокоить последнее. Ушедши в степь для воли, козаки могли подчиняться государству только номинально, исполняли приказания правительства только тогда, когда это им было выгодно; но при первом разладе их интересов с интересами государства козаки давали резко чувствовать, что они люди вольные. Покойно они жить не могли, они должны были упражнять свою силу, от которой им было грузно, они должны были добывать себе средства к жизни, добывать зипуны, по их выражению. Козаки старые, начальные люди, козаки старинные обыкновенно более стояли за связь с государством, за исполнение требований правительства; но козачество представляло постоянный прилив новых, молодых людей, которым хотелось широко разгуляться и добыть себе зипунов; осторожность стариков, старшин, им не нравилась, и вот иногда, независимо от общей старшины, для самых рьяных искателей зипунов является новый, свой вождь, известный своей удалью (dux ex virtute), и ведет дружину на чужих или на своих. Понятно, что образование подобных обществ на границах государства должно было вести к постоянной борьбе. Если государство слабо, то напор дружин на него увенчивается успехом; мы знаем, чем кончилась судьба Римской империи вследствие напора германских дружин: они вошли в области империи и образовали здесь высшее, т. е. военное, сословие. В XVII веке на востоке Европы произошло подобное же явление: воспользовавшись слабостью Польского государства, гонениями на русскую веру, козачество после долгой борьбы успело взять верх, истребить, вытеснить прежних землевладельцев на Украйне и из своей старшины образовать новое высшее сословие в стране. Борьба кончилась иначе для козачества с другим государством восточной равнины, Русским, или Московским, но борьба шла сильная, отчаянная. В XVI веке русский царь взял Казань и Астрахань; вся Волга находилась теперь в русских руках, и пустынные пространства по западным ее притокам и переплетающимся с ними притокам Дона стали безопасны. Но вместо татар немедленно же поднимается здесь козачество. Его гулянье по Волге не давало безопасности ни своим, ни чужим. Грозный принял сильные меры против богатырей; как обыкновенно бывало, когда козачеству преграждались привычные пути для гулянья, оно бросалось в какую-нибудь другую сторону, в какое-нибудь отдаленное предприятие; так и тут на первый раз, прогнанные с Волги, козацкие шайки бросились на Каму и оттуда проложили дорогу за Уральские горы, погромили улус Кучумов, или так называемое Сибирское царство. При сыне Грозного козачество снова усиливается на Дону, и отношения его к государству нисколько не обещают последнему спокойствия со стороны степи. При Годунове государство снова готовится к решительным мерам против козачества; но является самозванец, наступает Смутное время, т. е. козацкое царство; борьба скоро принимает настоящий свой характер, характер борьбы земских людей Московского государства с козаками, которые являются грубнее литвы и немцев и стремятся утвердить свое господство, возведши на московский престол своего вождя, своего царя. Вопрос ставится ясно: бояре и все лучшие люди московские присягают польскому королевичу, чтоб не быть в рабстве у своих прежних холопей-козаков при торжестве калужского царика. Возбуждение религиозного интереса вследствие замыслов Сигизмундовых, давшее знамя, средоточие для жителей Московского государства, давшее им возможность высвободиться из прежней разрозненности для общего дела, указавшее им единство не народное, не государственное, но религиозное — общую купель, в которой они крестились в православную веру, — это религиозное одушевление, разумеется, главным образом послужило против козаков. Очищение земли от поляков было вместе очищением от козаков. Таким образом, козакам не удалось воспользоваться благоприятными для них условиями, государство восторжествовало; но козачество не отказалось от борьбы. Запертое турками с устьев Дона, оно ждало отважного и счастливого вождя для проложения себе другой дороги. Богатырь-чародей явился — Разин; толпы его перебросились на Волгу, на Яик, в Каспийское море, погромили персидские берега; по Персия была покрепче сибирского юрта Кучумова, и Разин не мог поклониться царю Алексею Михайловичу Персидою, как Ермак Тимофеевич поклонился Грозному Сибирью. Принужденные возвратиться с Каспийского моря, не имея надежды, чтоб Московское государство беспрепятственно стало пропускать их в устья Волги, толпы Разина опрокинулись на государство, поднимая низшие слои народонаселения против властей, как было в Смутное время; но государство, несмотря на все свое истощение, было сильнее козаков, Разин погиб на плахе в Москве. Впрочем, разинское возмущение не было последним действием борьбы государства с козаками: в новой русской истории увидим Булавина и Пугачева.

Таков был в общих чертах строй древней России в его историческом развитии. Теперь взглянем подробнее на ее быт в то именно время, когда преобразования сильно стучались в двери, когда уже народился преобразователь.

Мы так часто употребляем выражение: Западная и Восточная Европа, так много знаем, так много толкуем о их различии и следствиях этого различия; но если путешественник, переезжающий из Западной Европы в Восточную или наоборот, свежим взглядом посмотрит на их различие, станет отдавать себе отчет о нем под свежим впечатлением видимого, то, конечно, прежде всего скажет, что Европа состоит из двух частей: западной, каменной и восточной, деревянной. Камень, так называли у нас в старину горы, камень разбил Западную Европу на многие государства, разграничил многие народности, в камне свили свои гнезда западные мужи и оттуда владели мужиками, камень давал им независимость; но скоро и мужики огораживаются камнем и приобретают свободу, самостоятельность; все прочно, все определенно благодаря камню; благодаря камню поднимаются рукотворные горы, громадные, вековечные здания. На великой восточной равнине нет камня, все ровно, нет разнообразия народностей. и потому одно небывалое по своей величине государство. Здесь мужам негде вить себе каменных гнезд, не живут они особо и самостоятельно, живут дружинами около князя и вечно движутся по широкому беспредельному пространству; у городов нет прочных к ним отношений. При отсутствии разнообразия, резкого разграничения местностей нет таких особенностей, которые бы действо вали сильно на образование характера местного народонаселения делали для него тяжким оставление родины, переселение. Heт прочных жилищ, с которыми бы тяжело было расставаться, в которых бы обжилось целыми поколениями; города состоят из кучи деревянных изб, первая искра — и вместо них куча пепла. Беда. впрочем, невелика, движимого так мало, что легко вынести с собою. построить новый дом ничего не стоит по дешевизне материала: отсюда с такою легкостью старинный русский человек покидал свой дом, свой родной город или село; уходил от татарина, oт литвы, уходил от тяжкой подати, от дурного воеводы или подьячего; брести розно было не по чем, ибо везде можно было найти одно и то же, везде Русью пахло. Отсюда привычка к расходке в народонаселении и отсюда стремление правительства ловить усаживать и прикреплять.

При этом общем, бросающемся в глаза различии западной каменной Европы от восточной, деревянной на великой восточной равнине замечаем различие форм, которое имеет историческое значение. Здесь две формы господствуют лес и поле, или степь. Из противоположности этих двух форм, находящихся друг подле друга, вытекает историческая противоположность, борьба народонаселения двух половин России — лесной и стенной. Степь была изначала жилищем кочевых, хищных народов; с ними изначальная борьба Руси, основавшейся в польской (степной) украйне. Борьба эта, несмотря на всю удаль князей и дружин их, кончилась торжеством степного народонаселения, которое постоянно пустошило Русь при половцах и окончательно запустошило при татарах. Прочный порядок вещей, государство, способное побороть степное народонаселение, могли утвердиться, окрепнуть только вдали от степи, на севере, в лесной стороне, малодоступной, неудобной для кочевого хищника. Но Московское государство, образовавшееся в лесной стороне, при своем распространении скоро достигло степи; у него образовалась польская, как называли в старину, т. е. степная, окраина или украйна, долженствовавшая постоянно терпеть от соседства степи; но это была только украйна, тогда как в древней Руси главная сцена действия, стольный город великокняжеский, был на самой украйне. И Московское государство ведет постоянную борьбу с народонаселением степей; с ослаблением кочевых орд борьба не прекращается, ибо в степи образуется особого рода народонаселение, козаки. Борьба земских людей, государства с козачеством есть относительно природных форм борьба лесной стороны с полем, степью, что особенно выразилось в Смутное время и в последующие козацкие движения, когда Россия делилась по духу, характеру народонаселения, на северную, земскую, и на южную, украйну со степями, козацкую. Степь условливала постоянно эту бродячую, разгульную козацкую жизнь с первобытными формами, лес более ограничивал, определял, более усаживал человека, делал его земским, оседлым, установившимся в противоположность козаку, вольному, гулящему. Отсюда более спокойная, ровная и, следовательно, и более прочная в своих результатах деятельность северного русского человека, отсюда шатость южного, кроме других причин, о которых было говорено в предыдущих томах нашей истории.

Итак, Московское государство было государство лесное по преимуществу; путешественникам вся страна казалась обширным лесом, кой-где расчищенным под жилища и пашню; некоторые из путешественников не могли удерживать своего восторга от того вида, какой представляла им Московия весною, вида громадного, ярко-зеленого сада, наполненного бесчисленным множеством певчих птиц, в противоположность лесу нового мира, американскому, где птицы производят своими движениями много шороха, шума, но мало дают песен. Как ни прекрасен был, однако, весенний вид лесистой Московии, это преобладание леса имело свои невыгодные стороны: оно условливало суровость климата, сырость, обилие вод, болот, так затруднявших проезд летом, заставлявших прибегать к тяжелому труду мощения дорог деревом; около столицы путешественники в летние ночи должны были раскладывать костры, чтоб спасаться от мириад комаров и мошек. Подле этой неприятности была и опасность, опасность от дикого зверя, живущего в лесу, и еще большая от человека, который так удобно скрывал в лесу свой дурной промысел.

Среди этой обширной и пустынной страны, где, казалось, так недавно человек начал подчинять природу своей воле, где так редко встречались небольшие села и деревни и большие огороженные села, города, западный путешественник с нетерпением ждал, когда же покажется тот знаменитый город, который давал имя целой стране, в котором пребывал неограниченный владыка ее. И вот перед ним развертывалась Москва и вдали производила сильное и выгодное впечатление: на неизмеримом пространстве черная громада домов, но над этою черною громадою поднималось бесчисленное множество церковных глав и колоколен, и выше всех поднимался Кремль, жилище великого государя, с белою каменною стеною, наполненный белыми каменными церквами с позолоченными главами, и посредине высокий белый столп с золотою головою, Иван Великий, гигант, благодаря скромной высоте других зданий. Эта белизна кремлевской стены и церквей, резко выдающаяся в противоположность массе черных деревянных домов, и большее количество каменных зданий сравнительно с другими городами дали происхождение известному эпитету, который до сих пор остается за Москвою, — белокаменная.

Издали Москва поражала великолепием, красотою, особенно летом, когда к красивому разнообразию церквей присоединялась зелень многочисленных садов и огородов. Но впечатление пере менялось, когда путешественник въезжал внутрь беспредельногс города: его поражала бедность жилищ со слюдяными окнами. бедность, малые размеры тех самых церквей, которые издали производили такое приятное впечатление, обширные пустыри. нечистота, грязь улиц, хотя и мощеных в некоторых местах деревом. Издали казавшаяся великолепным Иерусалимом, внутри Москва являлась бедным Вифлеемом, по выражению одного путешественника.

Но Москва своим характером была полною представительницею страны, в которой была царствующим градом. В необъятную ширь просторно раскинулась она по горной и луговой стороне своих рек с простотою и бедностию деревянного жилища, окруженного обширным двором, садом, огородом. Москва удерживала этот сельский характер столицы первобытного, земледельческого государства. Прежде она была еще обширнее, и народа в ней прежде было больше; но по Москве прошла печальная история страны и оставила глубокие следы. Сильно поднялась Москва над всеми другими городами в эпоху окончательного собрания страны, окончательного сосредоточения власти в руках великого государя; отовсюду стремились в нее жители волею, привлекаемые выгодами столицы, и неволею, выселяемые из Новгорода и Пскова по распоряжению великого князя. Москва особенно поднялась. т. е., лучше сказать, расширилась и наполнилась людьми, во времена Иоанна III и сына его Василия. Но Москва стала главным городом России в то время, когда русский народ в своем историческом движении начал поворачивать с востока на запад, от степи к морю. Этот поворот, только что начавшийся и медленный, обозначился, однако, на Москве отблеском того света, который начал ярко светить в Западной Европе в эпоху Возрождения: в Москве явились красивые и относительно обширные и прочные здания, построенные западными художниками, дворец, церкви, башни; эта обстройка Москвы в XV и XVI веках имеет в русской истории то важное значение, что, поднимая столицу, делая ее предметом благоговейного удивления для русских людей, она вместе с тем поднимала значение московского великого князя, содействовала тому, что он становился великим государем, великим хозяином, самодержцем, выдаваясь наглядным образом великолепием своей обстановки из толпы князей и бояр, с которыми прежде равняла его простота быта; таким образом, италианские художники, украшая Москву, делали одно дело с полугречанкою, полуиталианкою Софиею Палеолог, воспитанною в Италии, в той сфере, где воспитались Макиавелли, Екатерина Медичи, королева Бона. Но если Москва стала главным городом России, когда эта страна начала поворачивать с востока на запад, то это значит, что она стала главным городом России в то время, когда эта страна должна была вести тяжелую борьбу с двух сторон, отбиваться и от востока и от запада, от бесерменства и латинства, по старинному выражению. Степной варварский мир ослабел, позволил России начать наступательное движение, но иногда извергал огромные разбойничьи шайки, которые несли опустошение до самой столицы России; с другой стороны, на западе Россия столкнулась с Польшею и завязала с нею отчаянную борьбу, и Москве дорого стоило отстаивание России от бесерменства и латинства. При внуке Иоанна III, в то самое царствование, когда две татарские орды пали перед Москвою, когда весь мусульманский мир взволновался от этого сильного наступательного движения христиан, хан последней орды на европейской почве, Девлет-Гирей крымский, явился под Москвою и сжег ее. Москва не успела еще оправиться от этой беды, как наступила козачина, Смутное время; пришли поляки, почуяв беду России; бояре, поставленные между двумя огнями, боясь козаков, козацкого царя, самозванца, сами ввели поляков в Москву; но прежде чем русские выжили этих гостей из Кремля, Москва опять была сожжена и разорена, жители разошлись розно. После этой беды Москва в XVII веке оправлялась с трудом, как с трудом оправлялась вся земля, при новых борьбах, при новых напряжениях; царствующий град в XVII веке не достигал ни той обширности, ни того количества народонаселения, какое имел в XVI веке, а тут уже приближалось время, когда Россия должна была наконец добраться до моря и на болотных берегах Невского устья должна была подняться столица Империи.

Подобно всем старинным городам русским, самый большой из них, царствующий град, запечатлелся характером древней русской истории, когда религиозный интерес был не только господствующим, но, можно сказать, исключительным. Западная Европа, пережившая время исключительного господства религиозного интереса в так называемые средние века, оставила память об этом времени в громадных, затейливо изукрашенных каменными кружевами храмах; там был под руками материал, камень, там были перед глазами образцы, горы, эти нерукотворные, возносящиеся к небу алтари; но, главное, там была сила, способная воздвигать подобные громады, хотя и не всегда их оканчивать, общественная сила; богатый, многолюдный город, которого жители сознавали в себе одно целое, привыкли к общему делу, такой город строил великолепный религиозный памятник на пользу и украшение целому городу; понятно, что таких памятников не могло быть много, и все они носили знамение соединения сил. Но на восточной равнине в каких памятниках выскажется исключительное господство религиозного интереса? Здесь нет твердого материала, камня, здесь нет гор, возбуждающих человеческое творчество к соперничеству с природою, здесь нет и соединения сил. Мы видели, как здесь по необходимости все расплывалось и разбродилось на необъятном пространстве, как здесь не было богатых, многолюдных городов; все здесь жило в разброде и особо: отсюда бедный приносил в церковь свой образ, перед ним зажигал свою свечу и перед ним молился, а богатый строил подле своего дома свою церковь. Понятно, что церкви, построенные отдельными лицами, не могли отличаться обширностию и великолепием; но их было много, их считали до двух тысяч, на каждые пять домов по церкви.

Церкви были небольшие; но в разных местах виднелись церкви значительной величины, окруженные другими, поменьше, и огороженные стенами; то были монастыри, которых было очень много в Москве; монастыри виднелись преимущественно в концах города или обозначали границы городских частей, указывали историю распространения города; монастыри, являвшиеся в средине города, прежде были загородными. Некоторые загородные монастыри были окружены крепкими каменными стенами с высокими башнями и опоясывали Москву рядом укреплений. Светские землевладельцы в России и самые богатые никогда не имели укрепленных замков: мы видели, что русская знать никогда не теряла дружинного характера, и жилища ее лепились около жилища государева. Но подле светских землевладельцев, светской знати, вообще небогатой и несильной перед богатством и силою великого государя, были землевладельцы другого рода, богатые, сильные и самостоятельные, — то были монастыри. Мы видели, как долог был на Руси богатырский век, как с усилением государства богатырство продолжалось под именем козачества; но народ, имеющий богатые задатки жизни, стремится необходимо к уравновешению сил, и подле богатырей, грузных избытком материальных сил, мы видим богатырей другого рода, богатырей духовных, представителей нравственных сил народа, — то были вожди духовных дружин, основатели монашеских братств, основатели монастырей. Вдалеке, в глуши, но обыкновенно на господствующем красивом месте строился монастырь. Духовная сила необходимо в скором времени привлекала к себе силы, средства материальные, святой основатель служит в ветхих крашенинных ризах, преемники его облекаются в золото; никакие соображения и расчеты не могут остановить стремления жертвовать всем материальным, самым дорогим на украшение того, что нравственно так дорого, так свято. Монастьри становятся богатыми землевладельцами, имущество которых не отчуждается, не разделяется. Один только богатый землевладелец, монастырь, живет отдельною, самостоятельною жизнию, один по своим средствам может строить замки, укрепления и действительно огораживается твердыми каменными стенами, воздвигает башни, заводит наряд (артиллерию), получает возможность защищаться от неприятеля. Так в эти века господства нераздельности занятий силы нравственные необходимо соединялись с материальными; в Смутное время Троицкий монастырь дал самый сильный отпор врагам, и при этом силы нравственные были соединены с материальными.

Нераздельность сил в древней России выражалась и в старинном Кремле московском: если ряд загородных монастырей представлял около столицы ряд укреплений, то Кремль, царственный замок, жилище великого государя, представлялся большим монастырем, потому что был наполнен большими, красивыми церквами, среди которых, как игуменские кельи в монастыре, расположен был царский дворец — пестрая масса зданий самой разнообразной величины, разбросанных без всякой симметрии, единственно но удобству. Если церковь была единственным памятником общественным, если каждый человек со средствами имел сильные побуждения оставить по себе такой памятник, то понятно, что человек с самыми большими средствами в государстве, именно великий государь, должен был отличаться ревностию в построении и украшении церквей, имел значение всероссийского церковного старосты; понятно, что около его жилища было так много церквей, неудивительно, что мы очень часто встретим его в церквах, очень часто встретим пышные, длинные царские поезда, направляющиеся в ближние и дальние монастыри; при церковных торжествах царь тут со всем двором. 1 сентября, в Семен-день (Симеона Летопроводца), церковь и мир вместе праздновали Новый год. Народ толпился в Кремле с утра: там на открытом месте, на площади между Благовещенским и Архангельским соборами, в присутствии царя служили молебен; после молебна архиереи и вельможи, приказные люди и гости поздравляли великого государя, один из бояр говорил речь, после чего царь шел к обедне.

Зимою, перед Рождеством, 21 декабря, в Москве был большой праздник, память чудотворца Петра, первого митрополита, который стал жить в Москве и освятил ее величие; праздник был, собственно, праздником преемника Петрова, патриарха, и потому еще 19 числа патриарх являлся во дворец звать великого государя и старшего царевича к празднику и кушать, приглашалась также вся знать: после обедни в Успенском соборе царь отправлялся к патриарху на обед: обычай требовал, чтоб хозяин благословил гостя образом и богато одарил; дарились обыкновенно кубки, бархаты золотные и серебряные, аксамиты, атласы, камки и соболи сороками. Накануне Рождества Христова, за четыре часа до света, государь ходил на тюремный и английский дворы и жаловал милостынею из своих рук: на тюремном дворе — тюремных сидельцев, а на английском — пленных поляков, немцев и черкас (малороссиян). Дорогою государь раздавал милостыню раненым солдатам и нищим; в то же время раздавали царскую милостыню у Лобного места и на Красной площади. Всего раздавалось денег более тысячи рублей. Иногда государь ходил также к какому-нибудь расслабленному и подавал ему милостыню. В третьем часу ночи в передней дворца раздавалось громкое пение: славили Христа протопопы, попы и дьяконы всех соборов; за соборным духовенством являлись певчие: 5 станиц государевых певчих да семь станиц патриарших славили переменяясь, и государь жаловал их питьем, ковшами. В самый праздник после обедни из дворца посылали патриарху весь стол; боярам, окольничим, думным дворянам и думным дьякам, также архиереям, архимандритам и духовнику царскому посылались по две подачи (блюда) с кубками 6 января, в Богоявленье, иердань на Москве-реке; по берегу реки и в Кремле расставлено 12 приказов стрельцов с ружьем и в цветном платье; идет великий государь в полном царском облачении, ведут его под руки стольники и ближние люди; за государем идет постельничий, охраняет стряпню, эту стряпню несут стряпчие, несут они полотенце, стул и подножие, потом толпа царедворцев, начальных ратных людей и гости, кто познатнее — в шубах, другие — в золотах, ратные люди — в ферезеях и служилом платье, гости — в золотах.

В конце масленицы царица ходила по соборам и монастырям кремлевским в сопровождении родственников, родственниц, мам, верховых боярынь и казначей, водила с собою и маленьких царевичей; во все это время Кремль был заперт, никого не впускали.

В последнее воскресенье на масленице, в Прощеное воскресенье, прямо из Успенского собора царь с боярами и думными людьми отправлялся к патриарху, у которого уже были собраны все власти (архиереи и архимандриты), вместе с государем являлись из дворца ключники и чарочники со всякими красными питьями. Начиналось взаимное угощение: патриарх подносил государю вина фряжские и меды всякие, подавал чаши боярам и думным людям, а государь со своей стороны жаловал чашами властей. По возвращении во дворец государь принимал начальников приказов с докладами о колодниках, которые сидят много лет, иные не за большие преступления; таких государь приказывал освобождать. В то же время во дворце царица жаловала к руке отца, братьев родных и двоюродных, родственниц, мам, верховых боярынь, казначей, постельниц, мастериц. Наступал Великий пост, и в Москву наезжали гости особого рода: изо всех монастырей являлись монахи и подносили царю и патриарху хлебы, капусту и квас.

В Вербное воскресенье царь участвовал в религиозном торжестве, которому подобного новая Россия уже не видала: из Успенского собора в Спасские ворота двигался крестный ход; за образами и духовенством шли стольники, стряпчие, дворяне и дьяки в золотом парчовом платье (в золотах), за ними сам государь, за государем бояре, окольничие, думные люди и гости, по обе стороны пути близ царя шли полковники и головы стрелецкие. Зашедши к празднику (в один из приделов Покровского собора), государь отправлялся на Лобное место, где патриарх подавал ему и боярам ваии и вербу. По прочтении Евангелия патриарх, взявши крест в правую руку, а Евангелие в левую, посылает отрешить осла и привести к ступеням Лобного места; осла приводят, и патриарх садится на него, царь ведет осла по конец повода, подле несут царский жезл, вербу, свечу, полотенце; царевич и один из бояр ведут осла по середине повода, под губу ведут патриаршие боярин и казначей; по обе стороны стрельцы несут сукна разноцветные и постилают по пути; впереди движется огромная изукрашенная верба на красных санях, в сани запряжены шесть лошадей темно-серых в цветных бархатных капкурах, в начолках с перьями; ход направлялся прямо в Успенский собор.

Наступал светлый праздник, Велик день. В исходе двенадцатого часа государь шел в Успенский собор, за ним бояре, окольничие, думные люди, стольники, стряпчие, дворяне и дьяки, собор наполнялся людьми в золотах. На заутрене после хвалительных стихир царь прикладывался к иконам, потом христосовался с патриархом и архиереями в губы, и давали друг другу яйца, остальных духовных государь жаловал к руке и давал яйца; после духовенства жаловал к руке всех светских людей, вошедших за ним в церковь. По окончании заутрени царь идет в Вознесенский монастырь — поклониться гробу матери, в Архангельский собор — поклониться гробу отца, в Благовещенский собор похристосоваться с духовником, с которым целовался в губы. Обедню слушал также в Успенском соборе. В первый же день праздника являются к царю и царице вместе патриарх со всеми властями и вся светская знать: царица жаловала их всех к руке; приходили к государю с дарами именитый человек Строганов, гости московские и из городов. На другой день опять приходил патриарх с властями, на этот раз приносил образа и золотые в подарок. На третий день царь жаловал к руке и оделял яйцами дворовых людей, дьяков мастерской царицыной палаты, истопников и истопничих царицыных, уставщиков, певчих, учителей царевичевых и комнатных сторожей; на четвертый день жаловал к руке полуголов, сотников, также дохтуров, лекарей и мастеровых палат Золотой, Серебряной и Оружейной. В Троицын день государь слушал обедню в Успенском соборе; перед ним стольники несли туда лист и веник (букет цветов); в церкви стольники же держали стряпню: жезл, стоянец и мису, иногда сундук с платьем. В Успеньев день, храмовой праздник главной соборной церкви, государь обедал у патриарха, который дарил гостей так же, как и в день Петра митрополита. Царь Алексей Михайлович не пропускал праздника в Чудове монастыре 20 мая, день Алексия митрополита; если жил в Преображенском, то нарочно npиезжал для этого в Москву. Если не ходил в Троицкий монастырь на праздник св. Сергия, то слушал в этот день обедню на Троицком подворье. В свои именины, 17 марта, царь Алексей Михайлович ездил ко всенощной и к обедне в Алексеевский монастырь: идут впереди стрельцы с батожьем, потом постельничий и стряпчие со стряпнею, за ними едет сам царь в шубе золотой с кружевом, нашивка с кистями, шапка горлатная; едет он в санях больших, нарядных, на наклестках стоят бояре, на оглоблях у щита стольники и ближние люди, около саней идут пешком головы и полуголовы стрелецкие. 17 ноября, в день Григория Неокесарийского, царь Алексей ездил к обедне в Садовую слободу к празднику, потому что там жил духовник.