Фомин В.В.: Южнобалтийское происхождение варяжской руси

Далеко не праздное любопытство и не только чисто академический интерес побуждают заниматься вопросом этноса варяжской руси, заложившей основы русской государственности и тем самым предопределившей развитие всей нашей истории, в том числе нынешней и будущей. В ответах на него недостатка не было, и, начиная с 1615 г., ученые предлагали видеть в варяжской руси норманнов, славян, финнов, литовцев, венгров, хазар, готов, грузин, иранцев, кельтов, евреев, представителей других народов. На сегодняшний день они придерживаются двух первых из названных мнений, в своей массе отдавая предпочтение норманской теории, особенно сильно укрепившей свои позиции в советское время. Причем в выборе норманской версии больше срабатывает сила инерционности, сила многовековой привычки, нежели глубокое знание и сравнение доказательной базы норманистов и их оппонентов, в конечном итоге превращающей просто гипотезу в научную истину. Это видно уже по отношению к показаниям главного источника по истории первого государства у восточных славян — Повести временных лет (ПВЛ). Сводчики нашей древнейшей летописи, трудившиеся над нею со второй половины X до начала XII в., не касались проблемы этноса и родины варяжской руси, самым деятельным образом участвующей с середины IX столетия в жизни восточных славян. Для них этой проблемы просто не существовало, т.к. они, на что справедливо указывал И.Е. Забелин, хорошо знали, о ком вели речь, поэтому не считали надобным входить в подробности, в свое время всем известные, и в первую очередь, конечно, тем, кому был адресован их труд. Вместе с тем в ее недатированной части очень четко обрисована граница расселения варягов: они сидят, как это пояснял летописец конца Х в., по Варяжскому морю "ко въстоку до предела Симова, по томуже морю седять к западу до земле Агнянски…". Норманист М.П. Погодин в свое время установил, что летописец начинал "Симов предел" с Волжской Болгарии, а не с южных берегов Каспийского моря, как это обычно утверждалось в нашей историографии под влиянием византийских хроник. Земля же "Агнянска" — это не Англия, как ошибочно считают до сих пор, а южная часть Ютландского полуострова, на что было указано антинорманистами Н.В. Савельевым-Ростиславичем, И.Е. Забелиным, и к чему склонялся норманист В.Томсен. В юго-восточной части полуострова обитали до своего переселения в Британию англо-саксы (отсюда "земля Агнянска" летописи, сохранившаяся в названии нынешней провинция Angeln земли Шлезвиг-Голштейн ФРГ), с которыми на Балтике долго ассоциировались датчане: еще в середине XI в. названия "англы" и "даны" смешивались, считались чуть ли не тождественными. С англо-саксами на востоке соседили "варины", "вары", "вагры", населявшие Вагрию и изначально принадлежавшие к вандальской группе, но к IX в. уже ославянившиеся. Именно они, как это доказано историком А.Г. Кузьминым, и были собственно варягами. Именем варягов будут затем называть на Руси всю совокупность славянских и славяноязычных народов, проживавших на южном побережье Балтики от польского Поморья до Вагрии включительно, а еще позднее - многих из западноевропейцев. Никаких сомнений не оставляет летопись в отношении языка варягов. Рассказывая об основании ими в Северо-Западной Руси городов, носящих, на чем справедливо акцентируется внимание в историографии, исключительно славянские названия - Новгород, Белоозеро, Изборск, она тем самым ясно говорит, что языком общения руси был именно славянский, а не какой-то иной язык (причем Белоозеро, на что обращает внимание А.Г. Кузьмин, вообще располагалось не на славянской территории). В пользу такого заключения окончательно склоняет факт полного отсутствия среди наименований русских городов скандинавских названий. И это притом, что варяги активно занимались градостроительством. Так, они в 862 г., придя в Северо-Западную Русь, "срубиша" Новгород, Белоозеро и Изборск, а затем Рюрик "раздая волости и городы рубити…". Ставят варяги города и в Южной Руси. Под 882 г. летопись сообщает, что Олег, захватив Киев, "нача городы ставити…", а под 988 г., что Владимир "нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне…". Комментатор Сказания о славянской грамоте, помещенного в ПВЛ под 6406 г., по верному замечанию А.Г. Кузьмина "настойчиво подчеркивает славянское происхождение руси", говоря, что "словеньскый язык и рускый одно есть…". В Новгородской первой летописи (НПЛ) младшего извода под 854 г. читается фраза, что "новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска", т.е. "от рода варяжьска" происходит, как отмечает А.Н. Сахаров, "не верхушка, не дружина, а именно "людье" ― все новгородское население родственно варягам-руси". Слова, что "новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска", даны новгородским летописцем, как он сам же подчеркивает, применительно к своему времени ("до днешняго дни"). Новгородцы, таким образом, относя себя к потомкам варягов Рюрика, считали их славяноязычными. Традиция ПВЛ, видящая в варягах именно славянских насельников Южной Балтики, красной нитью проходит через века, отразившись в "августианской" легенде "Сказания о князьях владимирских" (вторая половина ХV в.), "Хронографе" С. Кубасова (1626). Именно о южнобалтийских и именно о славянских истоках руси говорят памятники, возникшие в середине и в третьей четверти XVII в. в Малороссии: Бело-Церковский универсал Б. Хмельницкого (1648) и Синопсис, вышедший в 1674 г. в Киеве. Южнобалтийской традицией проникнуты источники первой половины XVIII в., например, Иоакимовская летопись. Но эти показания обычно объявляются принадлежностью поздней историографической традиции, якобы легендарной по своей сути, поэтому о них принято весьма снисходительно отзываться в разговоре об этносе варягов. При этом не замечая, во-первых, что они являются продолжением той традиции, чьи истоки лежат в нашей древнейшей летописи - в ПВЛ. Во-вторых, что они находят себе полное подтверждение в западноевропейском материале. И первое место среди них занимает мнение посла Священной Римской империи С. Герберштейна, посещавшего Россию в 1517 и 1526 годах. Длительное время интересуясь этносом варягов, он в конечном итоге заключил, что их родиной могла быть только южнобалтийская Вагрия, заселенная славянами, которые "были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На основании всего этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком". В 1516 г. Герберштейн, побывав с дипломатической миссией в Дании, посетил Вагрию, с 1460 г. включенную в состав датского королевства. Общаясь с потомками вагров, посол почерпнул сведения о прошлом Вагрии, которые затем соотнес с известиями русских источников, что и позволило ему поставить знак равенства между варягами и южнобалтийскими ваграми, а не варягами и скандинавами. Г.В. Лейбниц, занимаясь германской историей, в том числе и историей южнобалтийских славян, в 1710 г. пришел к выводу, что родина варягов — "это Вагрия, область, в которой находится город Любек, и которая прежде вся была населена славянами, ваграми, оботритами и проч.". Под влиянием западноевропейских историков XVII в., выводивших Рюрика из Дании по причине того, что она вобрала в себя Вагрию, видел в нем датчанина, но пришедшего, как он подчеркивал, все же "из Вагрии или из окрестных областей". Важно отметить, что, зная исландские саги и скандинавскую историю, ученый, как и Герберштейн, отождествил варягов не со шведами, а с южнобалтийскими славянами. Весьма многозначителен и тот факт, что Вагрию Герберштейн и Лейбниц рассматривают в неразрывной связи с Любеком. И это не только потому, что они хотели тем самым пояснить своим современникам местонахождение древней Вагрии. Ряд средневековых источников помещает Любек именно "в Руссии". Так, утверждают, например, западноевропейские документы XI и конца XIV века. В древнейшем списке "Хождения на Флорентийский собор" (вторая четверть XVI в.) поясняется, что когда митрополит Исидор и его свита плыли в мае 1438 г. из Риги в Любек морем, то "кони митрополичи гнали берегом от Риги к Любку на Рускую землю" (25). Любек расположен на р. Траве, разделявшей в прошлом владения вагров и ободритов, и эту территорию русские в середине XV и в первой половине XVI в. именовали "Руской землей". В "Зерцале историческом государей Российских", написанном на латинском языке проживавшим с 1722 г. в России датчанином А. Селлием, Рюрик выводится из Вагрии. Селлий, являясь сотрудником Г.З. Байера, с которым принято связывать само начало норманизма, именно по его совету приступил к изучению русской истории. Но во взгляде на этнос варягов он, в отличие от своего наставника, занимал противоположную позицию. Это объясняется тем, что в своем выводе Селлий вполне мог опираться, как и когда-то Герберштейн, на предания, бытовавшие в Дании, в том числе и среди дальних потомков вагров. То, что такого рода предания долгое время бытовали на Южной Балтике, подтверждает француз К. Мармье. В 30-х гг. XIX в. в Мекленбурге, расположенном на землях славян-бодричей, он записал легенду, что у короля ободритов (бодричей)-реригов Годлава были три сына - Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный, которые, идя на восток, освободили от тирании народ Русии и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал основателем династии. В науке, надо отметить, подчеркивается независимость "мекленбургских генеалогий от генеалогии Рюриковичей на Руси".

Предания, с которыми соприкоснулись в XVI-XIX вв. многие западноевропейцы, ― отголоски реальных событий, что подтверждают средневековые европейские родословные. Еще в XVII в. немецкие историки и специалисты в области генеалогии Ф. Хемнитц и Б. Латом установили, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба, убитого датчанами в 808 году. В 1708 г. вышел в свет первый том "Генеалогических таблиц" И. Хюбнера. Династию русских князей он начинает с Рюрика, потомка вендо-ободритских королей, пришедшего около 840 г. с братьями Синаусом и Трувором в Северо-Западную Русь. В 1753 г. С. Бухгольц, проведя тщательную проверку имеющегося у него материала, привел генеалогию вендо-ободритских королей и князей, чьей ветвью являются сыновья Годлиба Рюрик, Сивар и Трувар, ставших, по словам ученого, "основателями русского дома". Важно в данном случае подчеркнуть, что немцы Хюбнер и Бухгольц, излагая родословную русских князей, не связывают их происхождение со Скандинавией, хотя тогдашняя Европа была в курсе ее якобы шведского начала, о чем особенно много говорили в XVII в. шведские историки. В начале XVIII в. в Германии звучали дискуссии по поводу народности Рюрика. Так, в 1717 г. между Ф. Томасом и Г.Ф. Штибером вспыхнула полемика, в ходе которой Томас отверг мнение о скандинавском происхождении Рюрика и вывел его из славянской Вагрии. Круг известий в пользу южнобалтийской и славянской природы варягов не замыкается восточно- и западноевропейскими памятниками. Об этом же свидетельствуют и арабские авторы. Ад-Димашки (1256—1327), ведя речь о "море Варенгском" (Варяжском), поясняет, что варяги "есть непонятно говорящий народ и не понимающий ни слова, если им говорят другие… Они суть славяне славян…". Ко времени ад-Димашки варяги давно сошли с исторической сцены, давно были завоеваны немцами южнобалтийские славяне, на Руси термин "варяги" давно уже стал синонимом выражениям "немцы", "римляне", "латины". Поэтому, слова ад-Димашки являются повтором, как это предполагал еще С.А. Гедеонов, очень древнего известия, не дошедшего до нас в оригинальном виде. Одновременное существование нескольких и совершенно независимых друг от друга версий южнобалтийской традиции ― восточноевропейской, западноевропейской и арабской (а первые две совпадают даже в деталях) — факт огромной важности, прямо указывающий на ее историческую основу. В пользу чего говорит и массовый археологический, антропологический и нумизматический материал, свидетельствующий о самом широком присутствии в Северо-Западной Руси выходцев с Южной Балтики. Особенно впечатляют как масштабы распространения керамики южнобалтийского облика, охватывающей собой обширнейшую территорию Восточной Европы (она доходила до Верхней Волги и Гнездова на Днепре, т.е. бытовала в тех областях, замечает А.Г. Кузьмин, где киевский летописец помещал варягов; в Киеве ее не обнаружено), так и удельный вес ее представительства среди других керамических типов и прежде всего в словено-кривичских древностях. Так, на посаде Пскова она составляет более 81%, в Изборске более 60%, в Городке на Ловати около 30%, в Городке под Лугой ее выявлено 50% из всей достоверно славянской. Для времени Х-ХI вв. в Пскове, Изборске, Новгороде, Старой Ладоге, Великих Луках отложения, насыщенные южнобалтийскими формами, представлены, подводит черту С.В. Белецкий, "мощным слоем". Производилась эта посуда, заключает Г.П. Смирнова на основании анализа новгородских древностей, тут же, на месте, о чем свидетельствует как объем ее присутствия, так и характер сырья, шедшего на ее изготовление. Причем в ранних археологических слоях Новгорода заметный компонент составляет керамика, имеющая аналогии на южном побережье Балтики, в Мекленбурге. В.В. Седов, говоря об одном из типов керамики новгородских сопок, отметил, что ему нет аналогий ни в дославянских памятниках Новгородской земли, ни среди ранних славянских древностей Верхнего и Среднего Поднепровья. Зато сосуды биоконических и ребристых форм, указывает он, составляют характерную особенность славянской культуры междуречья нижней Вислы и Эльбы.Керамическим свидетельствам, как известно, в археологии придается особое значение. Своей массовостью они служат, говорил А.В. Арциховский, "надежнейшим этническим признаком". По словам Д.А. Авдусина, они имеют "первостепенное значение для этнических выводов". Значительное место в выделяемом типе керамики, надо заметить, занимает лепная керамика, являющаяся, по мнению специалистов, одним из наиболее ярких этнических индикаторов. Поэтому закономерен тот вывод, к которому в 1960-х гг. пришел В.Д. Белецкий, объяснив широкому присутствию южнобалтийского керамического материала в раскопах Пскова переселением сюда славянского населения "из северных областей Германии…". Затем В.М. Горюнова, характеризуя западнославянские формы раннекруговой керамики Новгорода и Городка на Ловати, также пришла к заключению, что "керамика этих форм не имеет корней на Северо-Западе и, скорее всего, принесена сюда выходцами с южного побережья Балтики". В 1988 г. археолог Е.Н. Носов, говоря о появлении в VIII в. в центральном Приильменье новой группы славян с развитым земледельческим укладом хозяйства, которая значительно стимулирует социально-экономическое развитие региона, предположил, что переселенцы могли придти с территории современного Польского Поморья. К аналогичным выводам ученых подводят и данные антропологии, на основании которых В.П. Алексеев в 1969 г. установил факт наличия среди населения Северо-Западной Руси выходцев с Балтийского Поморья. Т.И. Алексеева в 1974 г. также констатировала, что краниологические серии с территории Северо-Запада "тяготеют к балтийскому ареалу форм в славянском населении…". Чуть позже археолог В.В. Седов конкретизировал это положение: "Ближайшие аналогии раннесредневековым черепам новгородцев обнаруживаются среди краниологических серий, происходящих из славянских могильников Нижней Вислы и Одера. Таковы, в частности, славянские черепа из могильников Мекленбурга, принадлежащих ободритам". К тому же типу, по его мнению, относятся и черепа из курганов Ярославского и Костромского Поволжья, активно осваиваемого новгородцами. Вместе с тем ученый, давая оценку популярной в науке гипотезе о заселении Приильменья славянами из Поднепровья, отмечает, что "каких-либо исторических и археологических данных, свидетельствующих о такой миграции, в нашем распоряжении нет". Более того, уточняет он, по краниологическим материалам связь славян новгородских и славян поднепровских "невероятна". Важные антропологические исследования, проведенные в 1977 г. Ю.Д. Беневоленской и Г.М. Давыдовой среди населения Псковского обозерья, отличающегося стабильностью (малое число уезжающих из деревень) и достаточно большой обособленностью, показали, что оно относится к западнобалтийскому типу, который "наиболее распространен у населения южного побережья Балтийского моря и островов Шлезвиг-Гольштейн до Советской Прибалтики...". Сегодня антрополог Н.Н. Гончарова на широком материале доказала генетическую связь новгородских словен с балтийскими славянами, а ее учитель Т.И. Алексеева видит в первых исключительно "переселенцев с южного побережья Балтийского моря, впоследствии смешавшихся уже на новой территории их обитания с финно-угорским населением Приильменья". В пользу этой же мысли все больше склоняется в последнее время В.В. Седов. Весьма красноречивым дополнениям к приведенным аргументам, показывающим давние и устойчивые связи Северо-Западной Руси с Южной Балтикой, являются данные нумизматики, науки, по верному замечанию С.А. Гедеонова, действующей "с математической определенностью…". Она беспристрастно констатирует, что самые древние клады восточных монет находятся на южнобалтийском Поморье (VIII в.), заселенном славянскими и славяноязычными народами. Позже такие клады появляются на Готланде (начало IX в.) и лишь только в середине этого столетия в самой Швеции. В 1968 г. В.М. Потин установил, что "огромное скопление кладов" восточных монет "в районе Приладожья и их состав указывают на теснейшие связи этой части Руси с южным берегом Балтийского моря". В литературе, включая зарубежную, признается "безусловное родство" древнерусских и южнобалтийских кладов и вместе с тем их довольно резкое отличие от скандинавских, в том числе и от готландских. По мнению В.М. Потина, это свидетельство того, что контрагентами восточных славян в балтийской торговле могли быть только жители Южной Балтики. Он же заостряет внимание на том факте, что крупнейшие клады западноевропейских монет Х-ХI вв. найдены лишь на южном побережье Балтийского моря и на территории Руси. "Именно через портовые западнославянские города, — подытоживает исследователь, — шел основной поток германских денариев на Русь". Торговые связи Новгородской земли с Южной Балтикой фиксируются не только весьма ранним временем, но и характеризуются своей масштабностью. В науке отмечается, что до первой трети IХ в. включительно "основная и при том сравнительно более ранняя группа западноевропейских кладов обнаружена не на скандинавских землях, а на землях балтийских славян". Недавно А.Н. Кирпичников на основе самых последних данных уточнил это положение, отметив, что "до середины IX в. не устанавливается" сколько-нибудь значительного проникновения арабского серебра "на о. Готланд и в материковую Швецию (больше их обнаруживается в областях западных славян)". Начало дирхемной торговли специалисты сейчас относят к 50—60 гг. VIII века. А это означает, что долгое время, почти сто лет эта торговля по существу не затрагивала скандинавов. И своим возникновением она обязана деятельности балтийских и восточноевропейских славян, тем самым, представляя собою чисто славянское явление. Об этом говорит и тот факт, что шведский и другие скандинавские языки заимствовали из древнерусского весьма значимые слова, например, "lodhia" ― лодья (грузовое судно), "torg" ― торг, рынок, торговая площадь, "besman" ("bisman") ― безмен, "tolk" ― объяснение, перевод, переводчик, толковин, pitschaft - печать и другие. Исходя из того, что слово "torg" стало достоянием всего скандинавского мира, то, как справедливо заключал норманист С. Сыромятников, "мы должны признать, что люди, приходившие торговать в скандинавские страны и приносившие с собою арабские монеты, были славянами". Лишь со временем в ее орбиту была втянута какая-то часть скандинавов, преимущественно жители островов Борнхольма и Готланда. В.М. Потин, ссылаясь на нумизматические свидетельства, отмечает, что путь из Южной Балтики на Русь пролегал именно через эти острова, "минуя, — констатирует ученый, — Скандинавский полуостров…". Клады на этих островах, добавляет он, "носят следы западнославянского влияния…". Остается добавить, что Южная Балтика того времени, в отличие от других территорий Балтийского региона и прежде всего Скандинавии, характеризовалась весьма высоким уровнем развития экономической жизни. Археолог А.В. Фомин наличие в ее пределах самых ранних кладов восточных монет по берегам Балтийского моря как раз объясняет именно этим фактором (63). Причем торговля являлась одним из самых приоритетных занятий южнобалтийских славян, на что указывает, отмечается в литературе, топография кладов. В целом, как подытоживал В.В. Похлебкин, в VIII-XII вв. балтийской торговлей владели и задавали в ней тон именно южнобалтийские славяне. С выводами археологов и антропологов о теснейшей связи Южной Балтики и Северо-Западной Руси и о переселении на территорию последней какой-то части южнобалтийского населения полностью состыковываются заключения лингвистов. Н.М. Петровский, проанализировав новгородские памятники, указал на наличие в них бесспорно западнославянских особенностей. Д.К. Зеленин, в свою очередь, обратил внимание на балтославянские элементы в говорах и этнографии новгородцев. Исходя из этих фактов, оба исследователя пришли к выводу, что близость в языке и чертах народного быта новгородцев и балтийских славян можно объяснить лишь фактом переселения последних на озеро Ильмень. И это переселение, по мнению Д.К. Зеленина, произошло так рано, что до летописца ХI в. "дошли лишь глухие предания об этом". Он также напомнил тот весьма важный факт, что эстонско-финское название Rootsi-Ruotsi распространялось не только на шведов, но и на Ливонию. Отсюда, подытоживал ученый, "так как Лифляндия много ближе и более знакома эстам, нежели заморская Швеция, то есть все основания полагать, что более древним значением народного эстонского имени Roots была именно Ливония, а Швеция - уже более поздним значением. Эстонское имя Roots-Ruotsi можно связывать с именем древнего прибалтийского народа Руги. Этим именем называлось славянское население острова Рюгена или Руяны". С.П. Обнорский отметил западнославянское воздействие на язык Русской Правды, объясняя это тем, что в Новгороде были живы традиции былых связей со своими сородичами. В середине 1980-х гг. А.А. Зализняк, основываясь на данных берестяных грамот, запечатлевших разговорный язык новгородцев XI—XV вв., заключил, что древненовгородский диалект отличен от юго-западнорусских диалектов, но близок к западнославянскому, особенно севернолехитскому. Академик В.Л. Янин недавно сказал, что аналог новгородскому диалекту, имевшему около тридцати признаков отличия от киевского, найден в Польше. Западные славяне, говорит ученый, шли на Восток "из-за натиска немцев". Генетическая близость населения Северо-Западной Руси и Балтийского Поморья находит себе дополнительное подтверждение в характере металлических, деревянных и костяных изделий, в характере домостроительства (такой вывод был сделан В.В. Седовым при изучении археологических материалов Изборска, где домостроительство представлено в основном наземными срубными постройками с печью в углу, расположением построек по периметру площадки городища вдоль вала, наличие свободного центра) и в конструктивных особенностях (решетчатая деревянная конструкция) оборонительного вала, распространенных в конце I тысячелетия н.э. только в указанных регионах. На юге Восточной Европы аналогичные типы домостроительства и фортификационных сооружений появляются позже. Эту близость еще более усиливает то обстоятельство, что одну из ранних староладожских "больших построек" ученые сближают со святилищами балтийских славян в Гросс-Радене (под Шверином, VII—VIII вв.) и в Арконе (о. Рюген), что сразу же объясняет, почему в русском язычестве отсутствуют скандинавские божества, но присутствует Перун, бог варяго-русской дружины и чей культ был широко распространен среди южнобалтийских славян. Западноевропейский хронист XII в. Гельмольд называет главного бога земли вагров — Прове, в котором видят искаженное имя славянского Перуна. И. Первольф констатировал, что четверг у люнебургских славян (нижняя Эльба) еще на рубеже XVII-XVIII вв. назывался "Перундан" (Perendan, Perandan), т.е. день Перуна, олицетворявшего в их языческих верованиях огонь небесный, молнию. По замечанию А.Г. Кузьмина, данный факт предполагает широкое распространение культа Перуна и признание его значимости. А.Ф. Гильфердинг отмечал, что Перуну поклонялись на всем славянском Поморье. В числе кумиров священной крепости на о. Руяне, добавляет М.К. Любавский, стоял Перунец. На Южную Балтику указывает и характер изображения божеств, установленных Владимиром в 980 году. В отличии от древней южнобалтийской традиции, отразившейся во многих письменных источниках, независимых друг от друга, и подкрепленной самым массовыми вещественными находками и лингвистическими данными, норманская теория не имеет подобной базы по причине того, что она искусственно была вызвана к жизни шведскими историками XVII века. Еще крупнейший сторонник норманства варягов А.А. Куник несколько раз говорил, начиная с 1844 г., что "первым норманистом" был швед Петр Петрей де Ерлезунд, заявивший о себе в 1615 году. Утверждая, что "норманисты… образуют старую школу, возникшую в 17 столетии", историк заключал: "В период времени, начиная со второй половины 17 столетия до 1734 г., шведы постепенно открыли и определили все главные источники, служившие до ХIХ в. основою учения о норманском происхождении варягов-руси" (78). Специальные изыскания последних лет не только показали правоту приведенных слов, но и определили главную причину зарождения норманизма в шведской историографии XVII в.: антирусская направленность внешней политики Швеции того времени, претендующей на политическое господство в балтийском Поморье (79).

Как говорил И.П. Шаскольский, еще в 70-х гг. XVI в. стала вырисовываться конечная цель внешней политики Швеции - превращение "в великую державу, достижение господства на Балтике и на всем севере Европы" (80). В связи с чем в 1580 г. была разработана развернутая программа шведских территориальных завоеваний за счет России, получившая в зарубежной историографии наименование "Великой восточной программы". Согласно ей планировалось захватить все русское побережье Финского залива, города Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корелу с уездами, бoльшую часть русского побережья Баренцева и Белого морей, Кольского полуострова, северной Карелии и устье Северной Двины с Холмогорским острогом. Шведы стремились установить контроль над Новгородом, Псковом, ливонскими городами, намеревались "провести новую шведскую границу по Онеге, Ладоге, через Нарову". И свои планы шведы последовательно проводили в жизнь (81). Идеологическим обоснованием этих великодержавных замыслов в отношении России стала норманская теория шведских историков XVII века. П. Петрей, О. Верелий, О. Рудбек и другие, считая своего восточного соседа, как и многие их соотечественники, "наследственным врагом", как об этом сказал в 1615 г. король Швеции Густав II Адольф (82), обратились к варягам, некогда господствовавшим на Балтике и основавшим на Руси династию Рюриковичей, доказывая их якобы шведское происхождение. Уровень разработки своими предшественниками варяжского вопроса в полной мере представил в 1746 г. их младший коллега О. Далин, утверждавший, что только после того, как на Русь прибыл "для взятия наследственных своих земель во владение" "шведский принц" Рюрик, "как бы новый мир восприял в России свое начало, и в истории сего царства является новый свет". Швеция, по его словам, не только "покровительствовала Гольмгардскому государству" до самого прихода татар, но и "государство сие состояло под верховным начальством шведской державы, а "варяги и скандинавы всегда были, так сказать, подпорами российскому государству" (83).

В свете сказанного никак нельзя согласиться с весьма распространенным в историографии мнением, что у норманизма якобы "была прочная историографическая традиция в средневековой отечественной литературе и летописании" (84). В качестве доказательства этого посыла обычно обращаются к Сказанию о призвании варягов, придавая значение тому обстоятельству, что варяжская русь названа в одном ряду со скандинавскими народами: послы идут "к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си" (85). Крупнейшие специалисты в области летописания - А.А. Шахматов, Б.А. Рыбаков, А.Г. Кузьмин - указывают, что скандинавы названы варягами лишь в этом разъяснении Сказания, не являющимся его органической частью, и видят в нем пояснение летописца второго десятилетия XII в. (86), во времена которого термин "варяги" уже прилагался ко многим западноевропейским народам. И смысл приведенных слов заключается в том, что летописец специально выделяет варяжскую русь из числа других варяжских, как бы сейчас сказали западноевропейских народов, и при этом он не смешивает ее со шведами, норвежцами, англами-датчанами и готами: "И пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались варяги - русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же - так" (87).

То, что предлагаемое норманистами прочтение Сказания явно тенденциозно и основано, как подчеркивается в литературе, на искажении сведений источника (88), демонстрирует документ, весьма близкий по времени к моменту окончательного сложения ПВЛ (второе десятилетие XII в.). Как пишет немецкий хронист Гельмольд, саксонский герцог Генрих Лев в 50-х гг. XII в. отправил "послов в города и северные государства ― Данию, Швецию, Норвегию и Русь, ― предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку" (89). Эта грамота не сохранилась, но ее нормы повторил в 1187 г. император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса, даровав русским, готландцам, норманнам ("ruteni, gothi, normanni") и "другим восточным народам" право приходить и покидать город "без налога и пошлины" (90). В " ruteni" ученые видят русских, а именно новгородцев (91). Из приведенных документов, где Русь и русские стоят в одном ряду со скандинавскими странами и скандинавами, никак, конечно, не следует, что русских середины и конца XII в. надо причислить к скандинавам, или, наоборот, русскими надо считать датчан, шведов, готландцев и норвежцев.

Итак, летопись именует западноевропейские народы варяжскими, а грамота императора относит западноевропейцев (готландцев и норманнов) и восточноевропейцев (русских) к восточным народам. Варяжские и восточные народы - это имена общие, которые прилагались к народам, генетически не связанным между собой. Ряд ученых, приверженцев разных воззрений на этнос варягов, вместе с тем полагает, что термин "варяги", оторвавшись от своей первоосновы, очень рано, вероятно, со второй половины Х в. стал обозначать собой ту совокупность народов (точнее, ее часть), которая в будущем получит наименование "немцы" и затем "западноевропейцы". Густинская летопись (1670) объясняет, почему шведов на Руси именовали варягами: "Их же бо оные тогда варягами нарицах. Си мы всех обще немцами нарицаем. Си есть шведов, ангелчиков, гишпанов, французов и влохов и прусов, и проч:" (92). Летописец конца XVII в. раскрывал общее значение слов "варяги" и "немцы" точно так же, как составитель ПВЛ разъяснял широкий смысл термина "варяги". В унисон с ними говорил в начале XVII в. швед П. Петрей, четыре года проведший в России: "...Русские называют варягами народы, соседние Балтийскому морю, например, шведов, финнов, ливонцев, куронов, пруссов, кашубов, поморян и венедов" (93). Хотя Петрей не закончил перечень народов, относимых русскими к "варягам", но отметил, но таковыми для них, наряду с германцами (шведами, ливонскими немцами), финнами, куршами (предками латышей), являлись многие западноевропейцы, в том числе славяне Южной Балтики (кашубы, поморяне, венеды). В 60-х гг. XVII в. Ю. Крижанич, также отражая традицию, бытовавшую в России, варягами назвал восточноприбалтийские народы ("от варягов, илити чудов, литовского языка народов… варяжеский литовский язык…") (94).

Вести речь о шведском этносе варяжской руси, о призвании князей на Русь из Швеции не позволяют показания исландских саг, не знающих никого из русских князей до Владимира Святославича. Так, первым викингом, посетившим Русь "саги считают Олафа Трюггвасона" (95), бывшего затем норвежским королем (995―1000). Наличие в сагах имени Владимира и отсутствие имен его предшественников ― это временной маркер, предельно точно показывающий, что правление Владимира есть время, когда норманны, по большему счету, открыли для себя Русь и начали систематически прибывать в ее пределы (96). Именно по этой причине отзвуки собственной истории восточноевропейских стран и народов появляются у скандинавов "лишь в сообщениях, относящихся к концу X-XI веку" (97). В сагах весьма точно названо и время первого появления скандинавов в Византии. Крупнейший византинист XIX в. В.Г. Васильевский, считавший варягов норманнами, показал, что скандинавы приходят в Империю и вступают в дружину варангов (варягов) значительно позднее ее возникновения в 988 году. При этом он отметил, что византийские источники отождествляют "варангов" и "русь", говорящих на славянском языке, и отличают их от норманнов (98). "Сага о людях из Лаксдаля" (или "Сага о людях из Лососьей Долины"), которую ученый характеризует как "древнейшая и наиболее достоверная историческая сага", не только приводит имя первого норманна, служившего в 1027-1030 гг. в корпусе варангов, но и особо акцентирует внимание на том, что по прибытию в Константинополь "он поступил в варяжскую дружину; у нас нет предания, чтобы кто-нибудь из норманнов служил у константинопольского императора прежде, чем Болле, сын Болле" (99).

К тому же, ни в одной саге, замечает С.А. Гедеонов, "не сказано, чтобы Владимир состоял в родстве с норманскими конунгами", но чего стоило бы ожидать при той, по его словам, "заботливости, с которою саги выводят генеалогию своих князей". Более того, продолжает он, в сагах "не только нет намека на единоплеменость шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами" (100). А.Г. Кузьмин подчеркивает, что саги не знают никого из византийских императоров ранее Иоанна Цимисхия (ум. 976). Причем, как подметил ученый, знают они его не непосредственно, а лишь по устным припоминаниям. Отсюда, выводит исследователь, скандинавы включились в движение на восток лишь с конца Х века. Он акцентирует внимание также на том факте, что во времена Владимира герои саг "действуют в Прибалтике, на побережье прежде всего Эстонии", и далее Эстонии их действия "не простираются". Лишь только при Ярославе Мудром, в связи с его женитьбой на дочери шведского короля Ингигерде, в среду варягов-наемников вливаются шведы. С этого же времени, заключает А.Г. Кузьмин, норманны проникают и в Византию, где приблизительно в 1030 г. вступают в дружину варангов (варягов) (101).

Вывод А.Г. Кузьмина о деятельности героев саг на рубеже X—XI вв. лишь "в Прибалтике, на побережье прежде всего Эстонии" подтверждает нумизматический материал. Так, если в эстонских находках английских монет преобладают монеты короля Этельреда II (979—1016) (в том числе подражания им скандинавского происхождения), то в русских Канута (1016—1039) (в том числе датские им подражания). В связи с чем В.М. Потин заключает, что, во-первых, существовали прямые русско-датские контакты, и во-вторых, что "для Древнерусского государства экономические контакты со странами Скандинавского полуострова не имели столь важного значения, как для Эстонии (102). О времени проникновения скандинавов на Русь также говорит нумизматика: датские, шведские и норвежские монеты начинают оседать в русских кладах не ранее второй четверти XI в., хотя их регулярная чеканка началась в 90-х гг. предшествующего столетия (первые западноевропейские монеты появляются в этих же кладах около 60—70-х гг. Х в.) (103). Первыми из скандинавов в пределы Древнерусского государства стали прибывать датчане, о чем, кроме нумизматики, свидетельствует и Титмар Мерзебургский, сообщивший со слов участников взятия польским королем Болеславом Храбрым в 1018 г. Киева о наличии в нем "стремительных данов" (104). И лишь затем, в связи с установлением более тесных связей Руси со Швецией, к ним присоединяются шведы.

До рубежа X-XI вв. шведы бывали в русских пределах в очень редких случаях. В договоре князя Игоря 944 г. один из купцов назван как "Свень" (105) (С.А. Гедеонов приводит еще один вариант написания этого имени ― "Свед" (106)). По мнению А.Г. Кузьмина, имя Свень (то есть "швед") говорит о том, что "выходцы из германских племен воспринимались в варяжской среде как этнически чужеродный элемент". При этом он подчеркнул, что "имена с компонентом свен не могут возникнуть у самих свевов, как, скажем, имя Рус не имеет смысла в Русской земле" (107). И имя Свень, означавшее этническую принадлежность его носителя, говорит "о буквально единичном присутствии шведов в восточнославянском обществе середины Х столетия" (108). Примыкает по смыслу к имени Свень и имя Ятвяг, читаемое в том же договоре и указывающее, как заметил еще С.М. Соловьев, на племя, из которого вышел этот человек - ятвягов. И у С.А. Гедеонова не было сомнения, что имя это есть "личное имя или прозвище, занятое от народного". В.Т. Пашуто полагал точно также. А.Г. Кузьмин к сказанному добавляет, что имя Ятвяг, "очевидно, означает просто выходца из племени ятвягов. При этом надо иметь в виду, что непосредственно с племенем имя связывается только для кого-то, кто впервые с ним порывает. А далее оно уже может переходить и на лиц, никакого отношения к племени не имеющих (обычно через родственные связи или увлечение славой носителя имени)" (109).

Резко противоречат имеющимся фактам утверждения о якобы "огромном количестве" скандинавских предметов "во множестве географических пунктов" Руси (110), о том, что присутствие скандинавов на территории восточных славян документировано "большим числом норманских древностей…" (111). Число скандинавских предметов в русских древностях мизерно, что хорошо видно хотя бы на материалах Киева и Новгорода, главных городов Руси, где норманнов должно было быть особенно много, и где они, конечно, должны были оставить массу следов своего пребывания. Но эти следы отсутствуют. Так, в Киеве даже "при самом тщательном подсчете", подчеркивает археолог П.П. Толочко, количество скандинавских изделий не превысит и двух десятков, причем ни одно из них не имеет отношение к IX веку (112). В отложениях Новгорода вещей, увязываемых со скандинавами, найдено еще меньше, чем в Киеве. Причем, самая ранняя из них датируется рубежом Х—XI веков. И это при том, что "коллекция предметов, собранная на раскопках в Новгороде за 1932-2002 годы, насчитывает в общей сложности более 150 тысяч изделий…", причем в это число не включен массовый керамический материал (113). Сами сторонники норманства варягов признают, что "бoльшая часть скандинавских древностей на Руси датируется серединой - второй половиной Х в.", совпадают "со временем консолидации (а не возникновения) Древнерусского государства…" (114).

Антропологи выделяют лишь один пункт на территории Руси, где отмечается некоторое пребывание норманнов, — Старую Ладогу. Т.И. Алексеева свидетельствует, что антропологические особенности краниологического материала из Шестовиц, хотя он и невелик, "указывают на связь с норманнами", а во всем облике этого населения "наблюдается смешение славянских и германских черт". Она же, специально изучавшая киевские погребения с трупоположением Х в., подчеркивает, что "ни одна из славянских групп не отличается в такой мере от германских, как городское население Киева". Затем ею было добавлено, что "оценка суммарной краниологической серии из Киева… показала разительное отличие древних киевлян от германцев" (115). Как заметил по поводу такого заключения А.Г. Кузьмин, "поразительность" этих результатов, отмечаемая автором, проистекает из ожидания найти в социальных верхах киевского общества значительный германский элемент, а его не оказывается вовсе" (116). Установлено, что камерные гробницы Бирки IX в., на основании которых заключали о якобы норманском характере сходных погребений в Гнездове, Киеве и Чернигове, не являются шведскими (117). Одновременные и подобные им захоронения открыты в Вестфалии, Богемии, Польше (118), т.е. там, где скандинавов не было. Не соответствует действительности и распространенное мнение, что имена первых наших правителей являются принадлежностью скандинавского языка и скандинавской истории. Еще С.А. Гедеонов указывал, что имя Рюрик (Хререкр) шведам "неизвестно" (119). Об отсутствии этого имени у шведов затем спустя много лет говорил норманист Н.Т. Беляев (120). В 1997 г. шведская ученая Л. Грот также отметила, что это имя не встречается в именословах его родины. Вместе с тем она подчеркнул тот факт, что в скандинавской письменности слово "helge" в качестве имени собственного как в женской, так и в мужской формах "впервые встречается в поэтическом своде исландских саг "Eddan", написанном в первой половине XIII века". Отсюда, заключает Л. Грот, шведское имя "Helge", означающее "святой" и появившееся в Швеции в ходе распространения христианства в XII в., и русское имя "Олег" IX в. "никакой связи между собой не имеют". Вымощен, а эти слова он адресует в первую очередь русским коллегам, "несуществующий мост между именем "Олег" и именем "Helge", да еще уверяют, что имя "Helge", которое на 200 лет моложе имени "Олег", послужило прототипом последнего". И если нет ничего общего между этими именами, резюмирует потомок викингов, "то вместе с именем пропадает и все основание считать князя Олега Вещего выходцем из Скандинавии", в связи с чем на полном основании называет его "мифическим шведом" (121). Эта характеристика полностью приложима и к княгине Ольге. Более того. В науке давно замечено, что исландские саги называют Ольгу не "Helga", как того бы следовало ожидать согласно логике норманистов, а "Allogia", что говорит об отсутствии тождества между этими именами, следовательно, об отсутствии связи как имени, так и самой Ольги со Скандинавией. И.М. Ивакин доказал, что в древности имена Ингвар и Игорь различались и не смешивались. "Будь они одинаковы, - задавался он резонным вопросом, - зачем бы князю Игорю Глебовичу давать сыну своему имя не Игорь, а Ингвар? Однако же сын у него не Игорь Игоревич, а Ингвар Игоревич". Ученый также указал, что если имя Игорь известно с Х в., то имя Ингвар появилось на Руси "довольно поздно — в конце 12-го и в начале 13-го века" в результате брака рязанского князя Игоря Глебовича (ум.1195) с норманкой. О полной несостоятельности вывода летописных имен вообще к скандинавской основе говорит А.Г. Кузьмин. Обращая внимание на весьма сложный, полиэтничный состав древнерусского именослова (славянский, кельтский, иллиро-венетский, подунайский, восточнобалтийский, иранский и другие компоненты), историк пришел к выводу, что в нем "германизмы единичны и не бесспорны", а норманская интерпретация, которая сводится лишь к отысканию приблизительных параллелей, а не к их объяснению, противоречит материалам, "характеризующим облик и верования социальных верхов Киева и указывающим на разноэтничность населения Поднепровья".Таким образом, широкий круг источников говорит, во-первых, о наличии тесных связей Южной Балтики с Северо-Западной Русью с VIII в. и, во-вторых, об отсутствии подобных связей у последней со Швецией до конца Х столетия. В свете этих фактов и следует рассматривать проблему этноса и родины варяжской руси. Беря при этом во внимание тот факт, что никакой скандинавской руси история не знает. Ее присутствие среди скандинавских народов не фиксирует ни один средневековый памятник, ее нет в скандинавском устном народном творчестве, ее нет в исландских сагах, уделявших исключительное внимание скандинавской истории. Поэтому, варяжская русь никак не могла выйти из Скандинавии, выйти оттуда, где, если говорить словами сторонника норманства варягов В.В. Мавродина, "никогда не было ни племени "русь", ни области "Русь". Как заключал историк, "ни на какое племя или народ "русь" в Скандинавии не указывает не один источник средневековой Европы. Не знает и устное народное творчество народов европейского Севера, поэзия скандинавских скальдов". Ничего не дает норманистам их посыл, что имя "Русь" якобы изначально было самоназванием приплывших на землю западных финнов скандинавов ― roods-гребцы, ставшим затем исходным для западнофинского ruotsi/ruootsi, в славянской среде перешедшим в "русь". Еще в 1864 г. норманист М.П. Погодин согласился со своим оппонентом С.А. Гедеоновым, что "посредством финского названия для Швеции Руотси… объяснять имени Русь нельзя, нельзя и доказывать ими скандинавского ее происхождения. …Ruotsi… есть случайное созвучие с Русью...". Ныне норманист А.В. Назаренко своими изысканиями убедительно показал, что этноним "русь" появляется в южнонемецких диалектах не позже рубежа VIII—IX вв., "а возможно, и много ранее". Этот факт, специально заостряет он внимание, усугубляет трудности в объяснении имени "Русь" от финского Ruotsi. И оригиналом заимствования древневерхненемецкого термина Ruzzi послужила, заключает ученый, славянская форма этнонима, "а не гипотетический скандинавоязычный прототип *rōps-". Показательно, что от гипотезы о скандинавской основе названия "Русь" давно уже отказались современные авторитетные зарубежные лингвисты. В отличие от северного побережья Балтийского моря, на его южном и восточном берегах существовало несколько Русий, зафиксированных целым рядом источников: Любек с окрестностями, остров Рюген (Русия, Ругия, Рутения, Руйяна), район устья Немана, побережье Рижского залива (устье Западной Двины), западная часть Эстонии (Роталия-Руссия). Из одной или нескольких балтийских Русей в северо-западный район Восточной Европы прибыла в конце VIII - середина IХ в. в ходе нескольких переселений варяжская русь, что получило свое отражение в Сказание о призвании варягов, вначале целостного памятника, при занесении в ПВЛ помещенного под 859, 862 и 882 годами. Южнобалтийский переселенческий поток на восток, включавший в себя славянские и славяноязычные народы, начался в VIII в. и проходил в несколько этапов, захватив при этом Скандинавию. Так, причину вытеснения в Швеции местного термина "fal" славянским "torg" А.Г. Кузьмин видит в наличии здесь большого числа славян. Правоту слов историка подтверждает археология, выявившая в Южной Швеции значительный комплекс западнославянских древностей IX—XI веков. Южнобалтийская керамика известна в большом количестве вплоть до Средней Швеции, а в Х в. она преобладала в Бирке. Переселение на Русь народов Южной Балтики вовлекло в свою орбиту не только некоторую часть скандинавов, но и норманские древности. Переселенцы, соприкасаясь со скандинавской культурой в самой Скандинавии, несомненно, заимствовали и переработали какие-то ее элементы, создав еще на подступах к Руси своеобразную культуру, отличающейся эклектичностью и гибридизацией различных по происхождению элементов (южнобалтийских и скандинавских), что придало, например, ладожским древностям много оттенков (в какой-то мере и скандинавский). Тому, несомненно, способствовали и смешанные браки (хотя и редкие), о чем, например, говорит антропологический тип населения в Шестовицах, отмеченный Т.И. Алексеевой и не встречающийся в других местах Руси. На начальный и на конечный пункты следования варяжской руси и прежде всего варяжских дружинников указывают находки франкских мечей с фирменными клеймами, которые считались самими лучшими, в связи с чем "ценились особенно высоко". Из 165 таких клинков лишь 1 обнаружен в Швеции, тогда как в северных районах Германии (в землях балтийских славян) их найдено 30. Из прибалтийских территорий по численности подобных находок затем идут Латвия (22), Финляндия (19), Эстония (7), Литва (5). 11 таких мечей обнаружено в землях бывшей Киевской Руси. Помимо Киевской Руси и балтийских Русий во второй половине первого и начале второго тысячелетия существовали Русь Прикарпатская, Приазовская (Тмуторокань), Прикаспийская, Подунайская (Ругиланд-Русия), в целом, более десятка различных "Русий". Как подчеркивает А.Г. Кузьмин, русы (первоначально руги), ― славянизированные, но изначально неславянские племена. Переход русов на славянский язык датируется весьма ранним временем. Так, Ибн Хордадбех отмечал не позже 40-х гг. IX в., что русские купцы есть "вид славян", а их переводчиками в Багдаде выступают "славянские рабы". Ибн ал-Факих (начало Х в.), привел параллельный вариант чтения этого известия, но говорит о "славянских купцах". Если учесть, что данные авторы пользовались общим, нам не известным источником, то отождествление руси и славян на Востоке ведет к первым десятилетиям IХ века. Ал-Истахри в 930―933 гг. дал описание трех групп русов, одна из которых называется "ас-Славийя". Его продолжатель Ибн Хаукаль в 969 г. посетил юг Каспия, где записал рассказ о разгроме Хазарии русами, подчеркнув при этом, что "самая высшая (главная)" группа русов ― это "ас-Славийа". Сведения о трех группах русов восходят ко второй половине IX века. В Житии Кирилла, написанном в 869―885 гг. в Паннонии (Подунавье), рассказывается, как Кирилл в Корсуне в 860―861 гг. приобрел "Евангелие" и "Псалтырь", написанные "русскими письменами", которые помог ему понять русин. Речь здесь идет о глаголице, одной из славянских азбук. Славянство руси зафиксировал Раффельштеттенский устав (904―906). В этом таможенном документе в числе купцов, торгующих в Восточной Баварии, названы "славяне же, отправляющиеся для торговли от ругов или богемов…". А.В. Назаренко выводит основную денежную единицу устава "скот" ("skoti") из славянского языка, что указывает на весьма давнее знакомство немцев со славяно-русскими купцами, начало которому было положено намного раньше IX века. В движение на восток лишь в конце Х в., т.е. на самом излете эпохи викингов были втянуты норманны. В середине IX в., когда они, живя грабежом и насилием, наводили ужас на Западную Европу, оставив там "след кровавый, разрушительный" и не играя там "созидательной роли", в Восточной Европе варяжская русь мирно включилась в дело создания Древнерусского государства. Это принципиальное различие в поведенческом типе викингов и варягов, как показывает история, весьма устойчивом во времени, также не позволяет их смешивать, следовательно, также свидетельствует, что ни к истории Руси IX - середины Х в., ни к варягам этого времени, ни к происхождению династии Рюриковичей скандинавы не имели никакого отношения.

Фомин В.В.: В начальной части "Повести временных лет" помещено "Сказание о призвании варягов". Оно лаконично, но по своему историческому значению относится к документам первостепенной важности. Речь в нем идет о событиях, приведших к созданию крупнейшей в тогдашней средневековой Европе империи Рюриковичей.
"Сказание о призвании варягов" породило громадную литературу. Уже 250 лет ученые спорят об этом произведении, насколько оно легендарно и насколько достоверно. Высказываются самые противоположные точки зрения. Ряд ученых отрицал или сомневался в исторической основе "Сказания", ибо оно, по их мнению, состоит из позднейших домыслов, является тенденциозной искусственной конструкцией сводчиков рубежа XI и XII вв., и лишь его ничтожная часть сохранила местные предания.
Дискуссия по поводу "варяжского вопроса" подчас приобретала обостренно политический характер. Так называемые норманисты были причислены к буржуазным ученым, недругам России, унижавшим ее национальное достоинство. Те же, кто сомневался или отрицал достоверность "Сказания" и писал о приоритете славян в сравнении с чужестранцами, считались безусловно прогрессивными учеными. К каким зловещим оценкам "Сказания о призвании варягов" прибегала официальная наука, можно судить по словам авторитетного историка Б. Д. Грекова. "Легенда о "призвании варягов", - писал он, - много веков находилась на вооружении идеологов феодального государства и была использована русской буржуазной наукой. Ныне американско-английские фальсификаторы истории и их белоэмигрантские прислужники - космополиты вновь стремятся использовать эту легенду в своих гнусных целях, тщетно пытаясь оклеветать славянское прошлое великого русского народа. Но их попытки обречены на провал".
Время не подтвердило такого приговора. Варяжское "призвание" отнюдь не принижало прошлого России. Так называемое иностранное вмешательство в ее судьбу - результат нормальных общеевропейских контактов и всемирной этнокультурной открытости Руси, с самого начала включавшей в состав своего населения наряду с русскими более 20 народов, племен и групп. Ныне времена политических обвинений и "поиска врага" на примерах истории, будем надеяться, остались позади. Наука освобождается от государственного вмешательства и давления партийной идеологии; мы спокойно можем обсуждать славяно-норманнское (как, впрочем, и другое) взаимодействие.
Что касается оценки самого источника, то предприняты попытки объяснить создание "Сказания" противоборством киевской и новгородской летописных традиций, использованием северных легенд в идейно-политической борьбе рубежа XI и XII вв. Конечно, обстановка, сложившаяся на момент окончательной записи "Сказания", не могла не повлиять на его изложение, но вряд ли этим можно ограничиваться. Нет спора, источник по времени своей окончательной записи более чем на два века отстоит от зафиксированных в нем событий. "Сказание", судя по всему, складывалось постепенно. Как полагают некоторые исследователи, оно записано впервые при великом князе Ярославе Мудром для подтверждения единства и законности княжеского дома и родства со скандинавскими правителями. Побудило к этому предложение о женитьбе, сделанное Ярославом Владимировичем шведской принцессе Ингигерд. В дальнейшем появились литературные версии "Сказания". Около 1113 г. варяжская легенда была использована Нестором при создании "Повести временных лет". Позднее и этот текст претерпел изменения. Приведенная версия правдоподобна, но, конечно, допускает и иные толкования. Каким бы многосоставным ни было "Сказание" и в каком бы виде ни заключало в себе те или иные исторические факты, вслед за большинством ученых полагаю, что оно зафиксировало реальное событие, связанное с появлением в среде славян и финнов севера Восточной Европы скандинавских пришельцев. По крайней мере часть "Сказания" не несет черт устного народного творчества, напоминает скорее деловое, протокольное описание событий. Ниже приведем в переложении на современный язык один из наиболее надежных текстов "Сказания о призвании варягов", содержащийся в Повести временных лет по Ипатьевскому списку.
"В лето 859. Имели дань варяги, приходившие из-за моря, на Чюди, и на Словенах, и на Мере, и на всех [Веси?] Кривичах....В лето 862. Изгнали варягов за море, и не дали им дани. И начали сами собой владеть, и не было у них правды [закона]. И встал род на род, и были усобицы, и стали сами с собой воевать. И сказали: Поищем себе князя, который владел нами и управлял по ряду [договору], по праву. Пошли за море к варягам... Говорили Русь, Чудь, Словени, Кривичи и вси [Весь?]. Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Да поидите княжить и владеть нами. И избрались три брата со своими родами и взяли с собой всю Русь [в значении "дружина"]. И сперва пришли к словенам и срубили город Ладогу. И сел старейший [старший] в Ладоге Рюрик, а другой Синеус на Белоозере, а третий Трувор в Изборске....Через два года умер Синеус и брат его Трувор и принял Рюрик всю власть один, и пришел к Ильмерю [Ильменскому озеру] и срубил город над Волховом и прозвали его Новгород. И стал тут княжить, и роздал своим мужам волости, и города рубить, одному Полотск, другому Ростов, третьему Белоозеро. И по тем городам суть находники варяги; первые поселенцы в Новгороде Словени, и в Полотске Кривичи, в Ростове Меряне, в Белоозере Весь, Муроме Мурома. И теми всеми обладал Рюрик".
Резюмируем приведенное сообщение. После изгнания варягов северные славянские (словени и кривичи) и финские (чудь, меря, возможно, весь) племена вступили в междоусобные войны. Замириться не могли и поэтому добровольно пригласили скандинава Рюрика с братьями, чтобы они стали управлять славянами и финнами по договору и установили правопорядок. Центрами новых княжений названа Ладога, Изборск, область Белого озера. Через два года в 864 г. Рюрик перебрался в новоукрепленный, а точнее, новооснованный Новгород и роздал своим мужам кривичский Полоцк, мерянский Ростов, а также Муром и Белоозеро (здесь в значении не края, а города) в землях муромы и веси. Этим очерчивается первое на севере Восточной Европы единодержавное государство - "Верхняя Русь", возникшее на месте конфедерации славянских и финских племен. Было положено начало династии Рюриковичей, правившей Россией вплоть до конца XVI в.
После знакомства с текстом источника прежде всего возникает вопрос, можно ли на основании "Сказания о призвании варягов" судить о происхождении Русского государства. По поводу появления варягов и организации государства Д. С. Лихачев в статье "Легенда о призвании варягов и политические тенденции русского летописания второй половины XI-XII века" писал следующее: "Хотя эти два вопроса и близки друг другу, но не идентичны. Русское государство могло возникнуть под влиянием внутренних потребностей в нем, а династия Рюриковичей, тем не менее, явиться извне. Династии большинства западноевропейских государств имели иноземное происхождение, но это не побуждало историков сомневаться в том, что государственные образования Западной Европы имели автохтонное происхождение" [2]. Действительно, государство нельзя было учредить в один момент по воле одного или нескольких людей. Для этого были необходимы определенные предпосылки. К середине IX в. такие предпосылки вполне сформировались. Восточнославянские и финские племена: словени, кривичи, чудь, меря и весь имели общие интересы, сообща принимали ответственные решения, экономически и социально находились в процессе создания целостного государства. Толчок по воле случая пришел извне. Обращает внимание, что скандинавским пришельцам без особых трудностей и в короткий срок, иными словами - на подготовленной почве, удалось организовать новую систему властвования и наладить механизм ее работы.
"Сказание о призвании варягов" сложный источник, вновь и вновь требующий источниковедческого анализа. Начнем с сомнений и разноречий вариантов летописных текстов. Одно из бросающихся в глаза расхождений в летописных версиях "Сказания" заключается в том, что скандинав Рюрик, по одним записям, оказался в Ладоге, а по другим - в Новгороде. Одно время, вслед за историком летописания А. А. Шахматовым, считали, что ладожская версия, записанная в 1118 г. безымянным редактором "Повести временных лет", вторична по отношению к новгородской. Историку А. Г. Кузьмину удалось, однако, доказать обратное. Именно свидетельство о Ладоге не только первоначально, но и дошло до нас в самых исправных летописных списках (Ипатьевском, Радзивиловском, возможно, Лаврентьевском).
"Сказание" порождает еще одно недоумение. Если варягов изгнали, то почему именно их призывают вновь для установления порядка? Разгадка этого противоречия, думается, не в том, что славяне и финны не способны были сами умиротворить внутренние распри и пошли "на выдачу" к недавним врагам. Объяснение в ином. Северные племена, освободившись от обременительных поборов, готовились к отражению нового натиска скандинавов. Угроза была реальной. В "Житии святого Ансгария", составленном Римбертом, описано нападение датчан в 852 г. на некий богатый город (аd urbem) в "пределах земли славян" (in finibus Slavorum), который можно сопоставить с Ладогой. Этот поход, вероятно, сопровождавшийся обложением данью, показал растущую опасность экспансии на восток со стороны викингов. О дальнейшем развитии событий можно судить по "Сказанию о призвании варягов". Смысл приглашения чужестранцев, очевидно, заключался в стремлении привлечь опытного полководца с отрядом воинов, в данном случае Рюрика, чтобы он смог защитить славянских и финских конфедератов. Пришелец - скандинав, конечно, знал военные приемы своих соотечественников, в том числе и тех, которые приходили на Русь с грабительскими, пиратскими целями. Выбор полководца оказался удачен, до конца Х столетия скандинавы не отваживались нападать на северные земли Руси. В "Сказании о призвании варягов" фигурируют три брата - пришельца. Ученые давно обратили внимание на странные имена двух из них - Синеуса и Трувора, бездетных и как-то подозрительно одновременно умерших в 864 г. Поиски их имен в древнескандинавской ономастике не привели к обнадеживающим результатам. Замечено, что сюжет о трех братьях-чужестранцах - основателях городов и родоначальников династий - своего рода фольклорное клише. Подобные предания были распространены в Европе в средние века. Известны легенды о приглашении норманнов в Англию и Ирландию. Видукинд Корвейский в "Саксонской хронике" (907 г.) сообщает о посольстве бриттов к саксам, которые предложили последним "владеть их обширной великой страной, изобилующей всякими благами". Саксы снарядили корабли с тремя князьями. Высказано предположение, что Синеуса и Трувора не существовало, а летописец буквально передал слова старошведского языка "sune hus" и "thru varing", означавших "с родом своим и верной дружиной". Это предполагает существование документа на старошведском языке, очевидно, того самого "ряда", который заключил Рюрик со славянскими и финскими старейшинами. Полагают, что Нестор при написании своего труда располагал текстами договоров 911 и 945 гг., заключенных между русскими и греками. Возможно, что в княжеском архиве находился и упомянутый "ряд", впервые использованный летописцем - сводчиком, не понявшим его некоторых выражений. Рюрик летописный, если считать его тождественным своему датскому тезке (о чем скажем далее), действительно имел двух братьев Гемминга и Гаральда, но они относительно рано умерли (в 837 и 841 гг.) и поэтому не могли сопровождать брата на Русь. Как бы то ни было, эпизод с двумя братьями вызывает сомнение в его достоверности и, возможно, основан на каком-то языковом недоразумении. Определенное недоумение оставляют и города или местности, куда направились Синеус и Трувор, в первом случае "на Белоозеро", во втором - в Изборск. Белоозеро в заключительных словах "Сказания" отмечено не как район, а как город. После археологических исследований Л.А.Голубевой мы знаем, что Белоозеро датируется Х-XIV вв., следовательно, в IX в. еще не существовало. Отстоящее от Белоозера на 15 км поселение IX-Х вв. Крутик является финско-весьским, рассматривать его в качестве резиденции норманнского владетеля нет оснований. Таким образом, "город Синеуса" на Белом озере пока неизвестен. Добавим, что само присутствие скандинавов в Белозерской округе, судя по археоло