Контрреформы 1889—1892 гг.: Последствия

Р еакция торжествовала повсеместно и, казалось, бесповоротно. Но ее вожди, трубадуры и делатели не чувствовали уверенности ни в самих себе, ни в режиме, который они насаждали. Затеянный в 1890 г. четырьмя министрами (военным — П.С. Ванновским, финансов — И.А. Вышнеградским, государственных имуществ — М.Н. Островским и путей сообщения — А.Я. Гюббенетом) объезд страны с целью изучить положение дел на местах убедил правительство в том, что дела его плохи, «низы» голодают, протестуют и готовы восстать против «верхов». Впрочем, никаких улучшений этот объезд «низам» не принес, как свидетельствуют распространившиеся тогда стихи под названием «Всероссийское эхо после объезда министров»:

Вышнеградский приезжал? — жал...
В просвещенье есть успех? — эx...
Разве так Островский плох? — ох...
О Ванновском какой слух? — ух...
Сделал ли что Гюббенет? — нет...
Так все вышло ерунда? — да...
Ждете снова на весну их? — ну их...
Стоило же принимать их? — мать их...

Контрреформы не оправдывали надежд царизма. Правда, он сумел одворянствовать земство. Но развитие капитализма в России зашло уже так далеко, что значительная часть дворянства, на которое так рассчитывал царизм, обуржуазилась и превратилась из опоры самодержавия в оппозицию ему — очень умеренную, благомыслящую, но оппозицию. Более того, в самом правительстве не было ни политического, ни делового единения (не зря Катков умер со словами: «Прошу единомыслия»). Министры заискивали перед царем и либо грызлись между собой, либо подсиживали друг друга. Главное же, внутренняя политика царизма стала терять логику. С одной стороны, царизм хотел «заморозить» страну, т.е. консервировать в ней крепостнические пережитки, дабы упрочить свою социальную, дворянскую опору; с другой стороны — обзавестись современной, т.е. капиталистической, промышленностью, чтобы не отстать от Запада и, при случае, успешно противостоять ему. «Вся система самодержавия сверху донизу, — пишет современный российский историк Ю.Б. Соловьев, — раскалывалась сосуществованием этих двух взаимоисключающих главных направлений в проводимой политике. Отныне герб самодержавия — туловище о двух головах, глядящих в противоположные /330/ стороны, — приобретает вполне вещественное и роковое для самодержавия значение».

Немудрено, что в таких условиях царизм год от году, несмотря на отдельные победы реакции, терял устойчивость и уверенность, а самодержец Всея Руси Александр III вообще ни в чем не был уверен — даже в собственной безопасности. Он умер 20 октября 1894 г. на 50-м году жизни, умер тем же гатчинским отшельником, каким начал царствовать. По официальной версии, причиной смерти еще далеко не старого, отличавшегося смолоду богатырским здоровьем самодержца была болезнь почек (пиелонефрит). В последнее время эта версия вновь обретает хождение: кончина Александра III изображается «благостной»[1]. Однако более убедительной выглядит точка зрения современников царя, а также его собутыльников, по которой он умер от последствий алкоголизма, в коем старался утопить постоянный страх за свою жизнь. Из воспоминаний начальника его охраны генерал-адъютанта П.А. Черевина явствует, что Александр III в последние годы жизни от страха и пьянства заметно терял человеческий облик: осушив вместе с Черевиным по полулитровой фляге коньяку, которые они прятали от императрицы Марии Федоровны в голенища сапог, царь валялся на полу дворцовой гостиной, лаял, хрюкал и норовил укусить всех проходивших за ноги[2]. Черевин рассказывал, как они с царем напивались незаметно от царицы даже в ее присутствии: «Царица подле нас — мы сидим смирнехонько, играем как паиньки. Отошла она подальше — мы переглянемся: раз-два-три! — вытащим фляжки, пососем и опять, как ни в чем не бывало. Ужасно ему эта забава нравилась. Вроде игры. И называлось это у нас: «голь на выдумки хитра». Раз-два-три!... «Хитра голь, Черевин?» — «Хитра, Ваше Величество!» Раз-два-три — и сосем»[3].

Таким образом, Александр III, по словам М.Н. Покровского, «не представляет исключения в ряду трех последних самодержцев: подобно своему отцу и своему сыну, он тоже был казнен революцией, только не сразу, а медленной и тем более мучительной смертью». Кстати, сын Александра III — Николай II — растроганно вспоминал, что отец его умер «смертью святого». Оно и понятно. Сам Николай смолоду (при жизни отца) вел похожий образ жизни, находя его, по-видимому, добродетельным. Вот что рассказывает об оргиях Николая и его собутыльников по /331/ лейб-гвардии гусарскому полку очевидец: «Пили зачастую целыми днями, допиваясь к вечеру до галлюцинаций... Так, нередко великому князю (будущему Николаю II. — Н.Т.) и разделявшим с ним компанию гусарам начинало казаться, что они не люди уже, а волки. Все раздевались тогда донага и выбегали на улицу... Там садились они на задние ноги (передние заменяли руками), подымали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, наливал ее водкой или шампанским, и вся стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала вино, визжала и кусалась...»[4].

Время царствования Александра III не было беспросветным во всех отношениях. Наблюдался экономический прогресс, хотя и недостаточный, по сравнению с открывшимися в 1861 г. возможностями. Империя добилась финансовой стабилизации во многом благодаря тому, что именно пост министра финансов занимали при Александре III, сменяя друг друга, самые умные чиновники: Н.Х. Бунге (1881-1886), И.А. Вышнеградский (1887-1892), С.Ю. Витте (с 1892 г.) В сельском хозяйстве с 1871 по 1894 г. в 3,5 раза выросло потребление машин и на 30-40 % — средняя урожайность хлебов. В промышленности 40 % всех российских предприятий, существовавших к началу XX в., были построены за 90-е годы. Только на юге к двум металлургическим заводам, основанным в 70-е годы, прибавились за 80-90-е еще 15[5]. В начале 80-х годов были открыты железорудные залежи в Кривом Роге, и после того, как Кривой Рог соединили железной дорогой с Донбассом, резко возросли уже к середине 90-х годов и добыча угля, и металлургическое производство. Лишь вследствие дореформенной отсталости Россия и в XX в. экономически оставалась позади Запада. Главное же, этот прогресс российской экономики был достигнут при явном пренебрежении к социальным нуждам (как и к политическим правам) трудящихся масс, за счет беспощадного ограбления большинства нации в угоду привилегированным сословиям.

Кроме экономики, режим Александра III относительно преуспел во внешней политике. О ней речь пойдет особо в следующей главе, где будет показано, что этот царь заслужил титул «миротворца». Однако ни экономические, ни внешнеполитические успехи не могли удовлетворить царизм, пока оставалась нерешенной главная задача: искоренение крамолы. Между тем, несмотря на все свои усилия, политическая реакция 80-х годов не могла остановить роста революционных сил. Наоборот, она сделала /332/ революционеров еще более непримиримыми, изобретательными и агрессивными.

«Да, мы, революционеры, — писал о том времени В.И. Ленин, — далеки от мысли отрицать революционную роль реакционных периодов... Ведь в России не было эпохи, про которую бы до такой степени можно было сказать: «наступила очередь мысли и разума», как про эпоху Александра III... Именно в эту эпоху всего интенсивнее работала русская революционная мысль, создав основы социал-демократического миросозерцания». Это — очень верное наблюдение. Здесь не место говорить о том, во что выльется через 20 лет и к чему приведет Россию большевизм. Здесь речь идет о кипучей работе загнанной глубоко в подполье революционной мысли 1880-х годов, которая повернула от народничества к марксизму.

Народники и в 80-90-е годы продолжали свою борьбу против царизма, но все заметнее уступали роль главной силы освободительного движения социал-демократам марксистского толка. Даже народовольческая группа П.Я. Шевырева — А.И. Ульянова, подчеркнуто именовавшая себя «Террористической фракцией партии “Народная воля”», признала в своей программе некоторые социал-демократические идеи, включая тезис о «решающей роли» пролетариата как революционной силы. Практически, однако, группа действовала старыми методами «Народной воли» и попыталась даже осуществить 1 марта 1887 г. цареубийство (так называемое «второе 1 марта»). За эту попытку и Петр Шевырев, и Александр Ульянов, и еще трое их товарищей были повешены.

В то же время, с 1883 г., в России шел процесс распространения марксизма. Росли количество социал-демократических организаций и влияние их на революционную молодежь. Вначале социал-демократия на русской почве казалась скороспелой и малоавторитетной. В.Д. Бонч-Бруевич вспоминал, что первых русских марксистов пренебрежительно звали «марксятами», между тем как народники слыли тогда внушительно «марксоедами». Самый активный «марксоед» Н.К. Михайловский буквально издевался над доктриной марксизма, утрируя ее таким образом: в ней «нет героев и толпы, а есть только равно необходимые люди, в известном порядке выскакивающие из таинственных недр истории. В действительной жизни, однако, герои и толпа существуют, герои ведут, толпа бредет за ними, и прекрасный этому пример представляют собою Маркс и марксисты»[6].

Тем не менее теоретическая несостоятельность народничества, проявившаяся со всей очевидностью в условиях второй революционной ситуации, отторгала от себя все большее число революционеров. Ожесточаясь против реакции, они разочаровывались в народничестве и склонялись к новому, еще не /333/ испытанному в России социал-демократическому варианту революции. К середине 90-х годов, когда возник петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», социал-демократы уже возобладали как идейно, так и организационно над народниками. Возглавил этот союз младший брат Александра Ульянова — будущий вождь Коммунистической партии, Октябрьской революции и Советской власти Владимир Ильич Ульянов (Ленин).

Итак, отбив революционный натиск 1879-1881 гг., самодержавно-крепостническая реакция не смогла за 80-90-е годы повернуть вспять начавшийся после 1861 г. глубинный процесс экономического и социального обновления страны, процесс изживания крепостничества во всех его формах, включая самодержавие. Выбравшись из острого политического кризиса, царизм оказался беспомощным перед общим кризисом всей социально-экономической системы, частное проявление которого (и только) означал преодоленный с таким трудом политический кризис. Весь самодержавно-полукрепостнический порядок к 90-м годам уже прогнил насквозь. Поэтому любые попытки реакции капитально отремонтировать и укрепить его, подавить революционное движение оказывались тщетными. Они могли не предотвратить, а всего лишь отсрочить неизбежную гибель самодержавия.

Тринадцать лет Александр III, по выражению Г.В. Плеханова, «сеял ветер». Его преемнику — Николаю II — выпало на долю пожать бурю.

Историографическая справка. Историография темы количественно невелика, хотя качественно внушительна. Русские дореволюционные историки не проявляли к контрреформам Александра III специального интереса. В общем плане их обозрел на страницах своего «Курса истории России в XIX веке» А.А. Корнилов, земскую контрреформу рассмотрел Б.Б. Веселовский[7], образовательную — С.В. Рождественский[8], но все это более фактологически, описательно, чем исследовательски, без должной критики (из цензурных соображений) реакционной сущности контрреформ. Зато в советской литературе контрреформам посвящен ряд превосходных обобщающих монографий подчеркнуто (иногда излишне) критической направленности.

Наиболее обстоятельно — с привлечением множества неизданных материалов — вся внутренняя политика Александра III и его контрреформы исследованы в книге П.А. Зайончковского[9]. Здесь /334/ ярко охарактеризованы сам царь, его окружение, их расчеты и способы действий, смысл, содержание и результаты контрреформ (лишь судебная контрреформа явно недооценивается). Ю.Б. Соловьев досконально исследовал дворянский вопрос во внутренней политике царизма при Александре III, показав, как «за фасадом внешнего могущества скрывалась возрастающая слабость режима»[10]. Земская контрреформа монографически исследована Л.Г. Захаровой, судебная — Б.В. Виленским[11]. Их монографии, пожалуй, чрезмерно акцентированы на губительных для России сторонах и последствиях контрреформ без должного учета их незавершенности. Наконец, в труде С.Л. Эвенчик[12] контрреформы 1889-1892 гг. рассмотрены (тоже с акцентом на масштабах вреда, который они причинили России) сквозь призму определяющего идейного, а зачастую и делового воздействия на них со стороны «русского папы» К.П. Победоносцева.

Карательный аспект внутренней политики Александра III стал предметом исследования в кандидатской диссертации Д.В. Чернышевского, где хорошо показаны масштабность, разносторонность и тщетность карательного террора самодержавия, хотя и сделан весьма сомнительный вывод о том, что ввиду малого числа казненных революционеров «ни о каком «белом терроре» (при Александре III. — Н.Т.) говорить нет оснований»[13].

Апологетический труд А.Н. Боханова «Император Александр III» (М., 1998), где утверждается, будто контрреформ как таковых вообще не было, представляет собой поверхностный рецидив дворянско-верноподданической историографии.

В зарубежной историографии специальных работ о контрреформах Александра III нет. Английский историк Ч. Лоу в биографии Александра оценил контрреформы как большую ошибку царя, свернувшего с пути реформ своего отца и потому упустившего «великий шанс» поднять Россию вровень с передовыми державами Запада[14]. Такова же, в принципе, точка зрения Т. Пирсона (США)[15].

Внешняя политика 1879—1894 гг.: Россия и «Союз 3-х императоров»

А нглийский историк А. Тэйлор в капитальном труде под названием «Борьба за господство в Европе (1848-1918 гг.)» подметил: «В истории Европы Берлинский конгресс явился своего рода водоразделом. Ему предшествовали 30 лет конфликтов и потрясений; за ним последовал 34-летний период мира». Действительно, войн до 1912 г. в Европе не было (кроме двух скоротечных и безрезультатных между Сербией и Болгарией в 1885-м и Турцией и Грецией в 1897 г.), но опасность войны все эти годы буквально висела над Европой. «34-летний период мира», о котором пишет Тэйлор, — это время острейшей и сложнейшей дипломатической борьбы, наращивания сил держав-соперниц.

Дипломатическое поражение царизма на Берлинском конгрессе ослабило международные позиции России и ударило по ее престижу в Европе. Период со второй половины 1878 до середины 1881 г. был для внешней политики царизма трудным временем, когда приходилось балансировать на грани войны и прорываться из кольца дипломатической изоляции.

Англия после Берлинского конгресса стала хозяйничать в зоне черноморских проливов, подчинив себе не только экономически, но теперь уже и политически Турцию. 22 марта 1879 г. военный министр России Д.А. Милютин оставил в своем дневнике такую запись: «При теперешнем положении дел Англия уже владеет фактически и Константинополем, и проливами. Настоящий хозяин в столице Турции — не султан, а представитель Англии». До весны 1879 г. английский флот стоял в Мраморном море как пугало для царизма. Канцлер A.M. Горчаков во второй половине 1878 г. периодически запрашивал у своего посольства в Лондоне информацию о том, готовится ли Англия к скорой войне против России. После долгих дипломатических трений между Петербургом и Лондоном английские корабли ушли из Дарданелл в Средиземное море, но оставались поблизости и в любой день могли опять появиться в проливах.

Австро-Венгрия тоже не скрывала своей вражды к России, поскольку обе эти державы равно стремились достигнуть одного и того же — гегемонии на Балканах. Весной 1881 г. на обеде в Зимнем дворце австрийский посол заговорил даже о возможной мобилизации «двух или трех корпусов» для защиты балканских /336/ интересов Австро-Венгрии. Александр III в ответ взял вилку, согнул ее петлей и бросил к прибору посла со словами: «Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя корпусами!»

Главное же, в лагере противников России оказалась после Берлинского конгресса Германия. Ее «железный канцлер» О. Бисмарк так и не простил русскому правительству его выступления в защиту Франции в 1875 г. Поскольку же Германия продолжала считать разгром Франции задачей № 1 своей внешней политики, Бисмарк перестал заискивать перед Россией и взял курс на сближение с Австро-Венгрией. Для Германии выгодно было сохранять в лице Австро-Венгрии постоянный и сильный противовес России на Балканах. Иначе, если бы австро-венгерская монархия погибла (от войны извне или от революции изнутри), из-под ее развалин выделились бы национальные славянские государства, которые по логике истории ориентировались бы на славянскую Россию. В этом случае Россия могла чрезмерно (с точки зрения Германии) усилить свои международные позиции. Такого оборота событий Бисмарк не хотел допустить.

Русско-германские отношения после конгресса в Берлине очень быстро портились, и уже с конца 1878 г. между Германией и Россией началась война — сначала газетная, а потом таможенная. Русская (особенно славянофильская) пресса обвиняла тогда Бисмарка в неблагодарности, ибо он на Берлинском конгрессе якобы предал Россию, забыв о том, как она помогла ему своим благожелательным к Пруссии нейтралитетом в 1870-1871 гг., когда та громила Францию. Пресса Германии, в свою очередь, обрушивалась на россиян с упреками в том, что они не только неблагодарны, но и бестолковы, поскольку, мол, не понимают очевидной истины: Бисмарк в Берлине сделал для них больше, чем все их собственные дипломаты, вместе взятые.

Если газетную войну можно было не принимать всерьез, то другая, таможенная война сразу возымела серьезные последствия. Германия к тому времени представляла собой важнейший рынок для сырья из России (в 1879 г. поглощала 30 % русского экспорта). Между тем мировой аграрный кризис 70-х годов обострил борьбу за рынки сбыта продовольственных и сырьевых продуктов. В условиях кризиса германское юнкерство требовало оградить его от иностранной конкуренции. Бисмарк внял требованиям и в январе 1879 г. установил почти полный запрет на ввоз русского скота (под видом карантинной меры против вспышки эпизоотии в Астраханской губернии), а затем поднял таможенные пошлины на хлеб, ударившие по интересам российских помещиков еще больнее, чем его «ветеринарные» меры.

В то же время российские промышленники добились от своего правительства взимания повышенных (и притом в золоте) пошлин с германских промышленных товаров, чтобы пресечь экономическую экспансию Германии и не позволить ей, как писал об этом /337/ М.Н. Катков в 1879 г., «поставить Россию в те отношения к Германии, в каких Турция и Египет находятся по отношению к Англии и Франции». В результате отношения между Россией и Германией ухудшились, как никогда со времен Семилетней войны.

Зато Австро-Венгрия охотно пошла на сближение с Германией. 7 октября 1879 г. эти державы заключили в Вене секретный договор о союзе. Бисмарк хотел нацелить союз как против России, так и против Франции, но по настоянию его австро-венгерского коллеги Д. Андраши договор был направлен только против России. Бисмарк не очень огорчился, посчитав для начала достаточно выгодным и такой договор. Характерно, что уговаривал он Андраши в примирительных выражениях: «Извольте принять мое предложение, иначе... я приму ваше!» Договор был подписан в формулировке Андраши: «В случае, если бы одна из двух империй <...> подверглась нападению со стороны России, обе высокие договаривающиеся стороны обязаны выступить на помощь друг другу со всей совокупностью вооруженных сил своих империй».

Австро-германский договор 1879 г. по форме был оборонительным. Он предусматривал военное взаимодействие союзников только при нападении России на одного из них. Но поскольку война всего вероятнее могла возникнуть в результате русско-австрийского конфликта на Балканах, решение вопроса о том, кто на кого напал, оказывалось в компетенции Германии. Более того, Германия при благоприятном стечении обстоятельств могла использовать договор 1879 г. и против Франции, напав на нее (если бы при этом Россия вступилась за Францию, Австро-Венгрия поддержала бы Германию). Как бы то ни было, Германия и Австро-Венгрия образовали в 1879 г. военный блок, положивший начало одной из тех двух коалиций, которые развяжут в 1914 г. первую мировую войну.

Таким образом три из четырех великих держав Западной Европы того времени (Англия, Германия, Австро-Венгрия) заняли откровенно враждебные позиции по отношению к России. Что касается Франции, то она еще не оправилась от последствий франко-прусской войны 1870-1871 гг. и не смела активно противодействовать политике Бисмарка. Россия вновь, уже в который раз за XIX век, оказывалась в кольце дипломатической изоляции.

Затруднительность положения России усугублялась еще рядом внутренних факторов, исключавших на неопределенное время возможность наступательной внешней политики, а именно: 1) подъем освободительного движения (к 1879 г. в стране сложилась революционная ситуация и нарастал кризис «верхов»), 2) финансовое истощение после русско-турецкой войны 1877-1878 гг., 3) незавершенность военных реформ 1862-1874 гг., отдельные звенья которых (в особенности перевооружение армии) еще не были в полной мере реализованы. /338/

Как же в таких условиях строилась внешняя политика царизма? Главным врагом считалась Англия. Правда, регулярная война между Россией и Англией казалась маловероятной. Не зря их соперничество уподобляли «борьбе слона и кита». Но в двух пунктах опасность военного конфликта России с Англией была реальной — в черноморских проливах и в Средней Азии. Наиболее опасна была угроза захвата проливов английским флотом. Чтобы нейтрализовать такую угрозу, надо было, конечно, обзавестись собственным, достаточно мощным флотом на Черном море. Но строительство флота только началось в 1881 г. (спустя 10 лет после отмены ограничительных статей Парижского договора!) и двигалось очень медленно из-за безденежья. Поэтому временно обеспечить защиту проливов от Англии должна была дипломатия. Ей предстояло решить главным образом три следующие задачи.

Во-первых, надлежало прорвать кольцо дипломатической изоляции, т.е. отделить от Англии ее возможных союзников и в первую очередь — Австро-Венгрию. В качестве средства для решения этой задачи Александр II и его советники избрали оптимальный вариант — возобновить «Союз 3-х императоров» (России, Германии, Австро-Венгрии). Во-вторых, чтобы отвлечь внимание Англии от проливов, необходимо было создать угрозу величайшей колониальной сокровищнице британской короны — Индии. Средством решения этой задачи должно было стать русское продвижение в Средней Азии. Наконец, в-третьих, пока не был построен флот, требовалось продвинуть хотя бы сухопутные войска поближе к проливам. Эту задачу предполагалось решить посредством усиления русских позиций в Болгарии, т.е. организации болгарской армии под руководством русских офицеров: господствуя над Болгарией, Россия могла держать проливы под присмотром и ударом.

К тому времени, когда русская дипломатия занялась решением этих задач, в руководстве внешней политикой России произошли важные перемены. Дряхлый князь A.M. Горчаков, которому летом 1878 г. перевалило за 80, из-за физической немощи с середины 1879 г. фактически устранился от дел, хотя формально продолжал занимать пост министра иностранных дел до 1882 г. Место Горчакова занял его сравнительно молодой помощник, 59-летний Николай Карлович Гирс, который возглавлял МИД России до своей смерти в 1894 г., т.е. как раз все время царствования Александра III.

Гирс был довольно бесцветной личностью. Заурядный (правда, с большим опытом и, главное, добросовестный, по-немецки пунктуальный) дипломат, невзрачный внешне, коробивший окружающих «огромными ушами» и «заячьим взглядом», он имел две слабости, вредно отразившиеся на деятельности его ведомства. Во-первых, Гирс был безынициативен и робок. Не имея ни родовитости, ни состояния, он очень дорожил своим служебным /339/ положением и окладом, а потому был, по выражению С.Ю. Витте, «смирным» министром. Перед царем Гире трепетал, как мышь перед кошкой (когда он отправлялся к царю с докладом, его помощник В.Н. Ламздорф шел в ближайшую церковь молиться об удачном исходе дела). На заседании Государственного совета Гире, по записи очевидца, «как испуганный заяц, прячется в свое кресло и даже закрывает лицо руками». Другие министры его презирали, при дворе ни в грош не ставили. На одном из придворных обедов обер-гофмаршал Э.Д. Нарышкин при всех крикнул ему: «Дорогой мой министр, так нож и вилку не держат!»

Естественно, такой министр мог только исполнять, но не творить, что, впрочем, устраивало царя. Александр III, хотя и держал Гирса «в черном теле», по-своему симпатизировал ему, иногда даже приятельски фамильярничал с ним, например, подарил свой портрет с собственноручной припиской: «Посылаю при этом мою рожу»[1]. Вторая слабость Гирса как российского министра заключалась в том, что он был немец, германофил и обожатель Бисмарка. Ради того, чтобы не навредить немецким интересам, он осмеливался даже при случае проявлять инициативу и настойчивость.

Впрочем, в 1879-1881 гг., т.е. от устранения Горчакова до смерти Александра II, фактическим руководителем внешней политики России был военный министр граф Д.А. Милютин — выдающийся организатор и реформатор военного дела, по образованию и призванию вовсе не дипломат, но, в отличие от Гирса, очень независимая, умная и сильная личность. Милютин, а также влиятельные дипломаты П.А. Шувалов (посол в Лондоне) и П.А. Сабуров (посол в Берлине) ориентировались на возобновление «Союза 3-х императоров» и, в частности, на сближение с Германией, что объединяло их с Гирсом.

Между тем весной 1880 г. Бисмарк попытался привлечь к австро-германскому союзу Англию и тем самым еще туже стянуть кольцо дипломатической изоляции вокруг России. Но английское правительство, которое только что возглавил либерал У. Гладстон, заменивший консерватора (и русофоба) Б. Дизраэли, джентльменски корректно уклонилось от принятия на себя каких-либо обязательств. В Берлине поняли, что Англия хочет использовать Германию лишь как свою «континентальную шпагу» против России и что вообще, по меткому определению Бисмарка, «политика Англии заключается в том, чтобы бить своих морских противников своими сухопутными союзниками». В то время как Бисмарк переосмысливал неудачу своих переговоров с Англией, к нему прибыл П.А. Сабуров с предложением от русского правительства нормализовать отношения между Германией и Россией. /340/

К тому моменту уже было ясно, что таможенная война нанесла ущерб обеим странам, разрушив их традиционные и взаимовыгодные экономические связи. Поэтому Бисмарк охотно принял русское предложение. Он только поставил непременным условием договора между Россией и Германией участие в нем Австро-Венгрии. Таким образом в порядок дня становилось именно возрождение «Союза 3-х императоров». Русской дипломатии это и было нужно.

6(18) июня 1881 г. в Берлине был подписан австро-русско-германский договор. Подобно договору 1873 г. между теми же партнерами, он вошел в историю под пышным наименованием «Союз 3-х императоров». На этот раз, однако, «союз» представлял собой даже не консультативный пакт, как в 1873 г., а всего лишь договор о нейтралитете. Союзники обязались соблюдать нейтралитет в случае, если кто-либо из них окажется в состоянии войны с четвертой державой. Это значило, что Россия обязывалась не вмешиваться в войну между Германией и Францией, а Германия и Австро-Венгрия обещали России то же самое в случае англо-русской или русско-турецкой войны. Один пункт этого договора был особенно важен для России: союзники договорились «сообща следить» за тем, чтобы Турция соблюдала правило закрытия проливов, а в случае нарушения этого правила — предупредить Турцию, что они будут считать ее оказавшейся «в состоянии войны со стороной, в ущерб которой это будет сделано»[2].

Новый союз был взаимно выгоден для всех его участников, но не мог быть ни прочным, ни длительным. Бисмарк прямо говорил П.А. Сабурову, что он вообще не любит оставаться нейтральным: «Всегда рискуешь получить в результате двух врагов, в то время как сделав выбор, будешь иметь только одного». Согласие 3-х императоров сохранялось лишь до тех пор, пока русско-австрийские противоречия на Балканах, временно смягчившиеся после восточного кризиса 1875-1878 гг., не обострились вновь. Когда истек первый (трехлетний) срок действия союза, еще оказалось возможным продлить его на следующие три года (1884-1887) — к великой радости Гирса, который даже непроизвольно перекрестился (хотя был протестантом), глядя на то, как царь парафирует договор.

Опираясь на свое участие в «Союзе 3-х императоров», царизм проявил твердость в конфликте с Англией летом 1885 г. и одержал важную дипломатическую победу.

Поскольку русское наступление в Средней Азии угрожало тогда Индии, Англия именно здесь, как нигде, активизировалась — даже проливы отодвинула на второй план. Один из отцов британского колониализма и, кстати, отец Уинстона Черчилля /341/ Рандолф Черчилль, занимавший в Англии пост министра по делам Индии, говорил, что он «готов был отдать русским Константинополь с проливами под условием отодвинутия [русской] границы в Средней Азии на 300 миль назад»[3]. В мае 1879 г. Англия! навязала Афганистану договор, который устанавливал над афганцами английский протекторат. Россия в ответ заняла к 1881 приграничные с Афганистаном земли Туркмении. Таким образом, сферы влияния России и Англии в Средней Азии угрожающе сближались. Конфликт назревал.

Весной 1885 г. он достиг кульминации. Англия руками афганцев заняла Пендинский оазис в Туркмении, хотя население оазиса просилось в русское подданство. Александр III, узнав об этом, направил в оазис бригаду генерала А.В. Комарова с приказом: «Выгнать и проучить как следует!» Афганцы встретили русских на р. Кушке и были разгромлены. Русские заняли Пендинский оазис. Александр III наградил Комарова орденом Св. Георгия 3-й степени. Тогда в Англии началась антирусская истерия. Во всю ширь развернулись приготовления к войне с Россией. Английский парламент открыл своему правительству кредит в 11,5 млн. ф. ст. на военные нужды. Момент был острый. По словам В.И. Ленина, Россия оказалась «на волосок от войны с Англией».

Англия рассчитывала напасть на Россию с Черного моря силами своего флота, а на суше воевать против России турецкой кровью. Английские стратеги уже спланировали высадку турецкого десанта на Кавказе и морскую диверсию против Одессы. Между тем Россия на Черном море была еще очень слаба. К 1885 г. были спущены на воду и пока не обеспечены вооружением лишь первые броненосцы возрожденного Черноморского флота. Но царизм склонил своих партнеров по «Союзу 3-х императоров» оказать давление на Турцию, чтобы она не пропустила в Черное море английский флот. Так как султан был обижен на Англию за то, что она в 1882 г. отняла у него Египет, он не только не стал противиться давлению «3-х императоров», но и с готовностью взялся укреплять Дарданеллы. Более того, захват Египта рассорил Англию и с Францией, которая сама претендовала на Египет. Англия, таким образом, оказалась изолированной.

Обдумывая альтернативу, «воевать с Россией или уступить», (английское правительство выбрало второе решение. 29 августа (10 сентября) 1885 г. в Лондоне оно подписало англо-русский протокол, который определил границу между Россией и Афганистаном так, что вся спорная область Пендинского оазиса отошла к России. По линии, установленной тем протоколом, государственная граница между Афганистаном и Россией, а затем СССР проходила вплоть до его распада. Таким образом, в /342/ условиях афганского кризиса 1885 г. «Союз 3-х императоров» с точки зрения интересов России себя оправдал. Но в осложнениях следующего же — болгарского — кризиса он развалился.

На Балканах в то время росла национально-освободительная борьба против турецкого ига, плоды которой доставались различным группировкам правящей элиты балканских государств. Эти группировки враждовали между собой и искали поддержку у великих держав. Так создавалась благоприятная почва для вмешательства правительств Европы в дела балканских народов и для конфликтов на Балканах. Самым крупным из этих конфликтов был «болгарский кризис» 1885-1887 гг.

Болгарское княжество было создано в результате русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и фактически руками России. «Управление, офицеры, унтер-офицеры, чиновники, наконец, вся система были русскими, — отмечал Ф. Энгельс. — <…> из Болгарии была создана русская сатрапия», надо признать — в благообразной форме конституционной монархии. Владетельным князем Болгарии стал 22-летний Александр Баттенберг. Его кандидатура оказалась своеобразным «европейским компромиссом», поскольку он был прусский офицер, сын австрийского генерала, племянник русской царицы (жены Александра II) и даже родственник английской королевы (брат мужа ее дочери). Царизм же считал его именно своим ставленником, ибо на словах Баттенберг рассыпался в симпатиях к России. Александр II и выдвинул его кандидатуру на болгарский престол, причем демонстративно произвел его, никогда не служившего в России, в генералы русской службы.

Однако Баттенберг предпочел опереться на Австро-Венгрию и Германию. Его премьер Д. Цанков острил: «Нам не надо ни русского меда, ни русского жала!» Германия и Австро-Венгрия тогда осуществляли экономическую экспансию на Балканах, меж тем как русская буржуазия, боясь конкуренции более развитых капиталистических держав, воздерживалась от активного проникновения на балканский рынок. Поэтому усилия русской дипломатии не имели там экономической базы. Царь же и его министры не понимали этой экономической подоплеки болгарского кризиса и рассуждали бесхитростно: Баттенберг — изменник.

В июле 1885 г. в главном городе Восточной Румелии (т.е. южной, турецкой части Болгарии) Пловдиве народ восстал против турок, изгнал их и провозгласил воссоединение «обеих Болгарии». Александр Баттенберг был объявлен князем объединенной Болгарии. Царизм, раздосадованный политикой Баттенберга, предложил своим партнерам по «Союзу 3-х императоров» заставить «изменника» отказаться от Восточной Румелии и восстановить там status-quo, предусмотренное Берлинским конгрессом. Таким образом, история сыграла с царизмом злую шутку: теперь он добивался того, против чего изо всех сил боролся на Берлинском конгрессе, — разделения Болгарии. Западные державы отклонили /343/ русское предложение, используя его как удобный случай для того, чтобы сыграть роль доброжелателей болгар и всех вообще балканских славян. Тогда царизм пустил в ход всю свою агентуру и устроил в Болгарии государственный переворот.

21 августа 1886 г. Баттенберг был свергнут и выдворен из Болгарии. Его сменило правительство митрополита Климента, которое первым делом телеграфировало Александру III: «Болгария у ног Вашего Величества». Но пока Александр III радовался этой телеграмме, проавстрийская партия в Болгарии сладила контрпереворот и пригласила Баттенберга вернуться к власти. Началась затянувшаяся на 10 месяцев потасовка между марионетками России, Австро-Венгрии и Германии из-за болгарского княжения, а когда страсти улеглись (в июне 1887 г.), все увидели, что княжение прочно держит ставленник Австро-Венгрии немецкий принц Фердинанд Кобург, которому суждено было править Болгарией 30 лет, стать ее царем и основать в ней четвертую и последнюю царскую династию Кобургов. Так Австро-Венгрия вытеснила Россию из Болгарии.

Болгарский кризис 1885-1887 гг. окончательно рассорил Россию и Австро-Венгрию и сделал невозможным сохранение «Союза 3-х императоров». Когда в 1887 г. закончился его второй срок, он не был продлен.

Date: 2015-09-18; view: 646; Нарушение авторских прав