Социальное и биологическое в человеке. Проблемы этологии социобиологии

Люди когда-то произошли от животных. Особых животных и очень давно, но произошли. И остались животными — в каком-то смысле, отчасти. С другой стороны, человек заметно отличается от животных, превосходит их всех без исключения по всем статьям (включая физическую силу, недостаток которой перекрывается оружием). Ведь люди наделены разумом — способностью мыслить логически, творить смыслы культуры, действовать целесообразно. Человеческое поведение гораздо сложнее и противоречивее, чем у животных, даже самых развитых — приматов. Однако игнорировать наше поведенческое сходство с животными, прежде всего высшими, было бы близоруко, опромётчиво. Ведь наши организмы очень похожи. Значит, следует проследить сходство животной и человеческой психики. Надо вдуматься в сложную систему репродуктивного (шаблонного) и творческого в жизнедеятельности животных и людей, а особенно биологического и социального в поведении человека.

Само понятие поведения должно корректироваться применительно к разным уровням живой природы. По отношению к простейшим организмам, растениям о «поведении» можно говорить только в переносном смысле: они целиком зависят от внешней среды и в очень ограниченных пределах могут изменяться в ответ на её влияния. Поведение же в собственном смысле этого слова появляется вместе с психикой и ее материальной основой — нервной системой животных. Их высшая нервная деятельность, точнее — её результаты по регуляции жизнедеятельности организма, активное взаимодействие организма со средой и называется поведением. Оно, поведение, складывается из внутренней (психической, образной) и внешней (двигательной, вообще оперативной) активности живого существа.

У животных, — и низших (например, насекомых, рыб), и высших (млекопитающих, особенно приматов) поведение соткано из сложной гаммы безусловных и условных рефлексов, с периодическим проявлением элементарного интеллекта. Напомню, что устойчивая система безусловных (врожденных) рефлексов, наследственная для определённого вида называется инстинктом.

Такие базовые инстинкты, как:

· пищевой — утоления голода и жажды;

· терморегуляционный — поддержания комфортной для вида температуры тела;

· половой — продолжения рода, поиска и завоевания полового партнёра;

· ориентации в окружающем пространстве ради приспособления к нему, выживания;

· предварительной самозащиты- агрессии;

· ряд тому подобных — все они образуют безусловно необходимый фундамент поведения любого животного. Нарушения инстинктивной программы поведения у животных практически исключены и, как правило, губительны, если не сразу для отдельной особи, но в будущем для данного вида.

Вместе с тем, у всех видов животных врожденная программа поведения является более или менее пластичной, она всегда дополняется приобретенными за счёт условных рефлексов индивидуальными и новыми способностями. Условные рефлексы то и дело вмешиваются в инстинкты, но не отменяют, а только дополняют, поправляют их — в зависимости от изменений не только внешней среды обитания в тот или другой момент времени, но и внутреннего состояния определенного организма. Например, реакция птицы-самки на яйцо запрограммирована рефлекторно (поведение насиживания птенцов), однако будет ли эта реакция реализована и насколько упорно, зависит от текущего функционального состояния наседки (прежде всего от ее гормонального статуса — количества в её крови секретируемого гипофизом гормона — пролактина; возраста особи). Нормальный человек накануне возможного акта любви рефлекторно отреагирует сексуальным возбуждением, тогда как религиозный фанатик Иисус Христос гневно отвергает все домогательства красивой женщины Марии Магдалины, а, допустим, замученные службой новобранцы в армии на сколько угодно эротическом фильме просто уснут.

Выдающийся русский физиолог Леон Абгарович Орбели разработал убедительную концепцию постнатального «дозревания» врожденных безусловных рефлексов под влиянием и при взаимодействии с условными. Его наблюдения развил один из основоположников этологии Николас Тинберген. Его исследование (1953) рыб колюшек показало, как реакция атаки запускается у них знаковым стимулом — мельканием красного брюшка другого самца этой породы. Точно также рыбки реагировали на мелькание других объектов красного цвета. Увеличение размеров объекта-раздражителя действовало как суперрелизер, провоцируя преувеличенную реакцию. Точно так же маленькие птички охотно кормят подброшенного в их гнездо кукушонка, чей широко раскрытый клюв сильно стимулирует реакцию кормления у приёмных родителей.

Наконец, кроме рефлексов (и безусловных, и условных) поведение многих пород птиц и высших животных регулируется еще и примитивным интеллектом — способностью решать новые, нестандартные задачи путем несложного анализа и синтеза получаемой информации в прямом контакте с ее источником (окружающей средой). Так, шимпанзе, чтобы достать термитов из муравейника, суют туда хворостины и слизывают с них насекомых; живя на морском побережье, привыкают мыть съедобные овощи в солёной морской воде; и т.п.

Таким образом, генетическое влияние на поведение животных обязательно связано с влиянием окружающей среды.

Характеристики наследственного поведения (согласно К. Лоренцу и Н. Тинбергену):

· стереотипность — некоторые акты поведения в определенных условиях организма и среды повторяются в точности;

· видоспецифичность — поведение определяется особенным для каждого вида животных набором генов;

· потенциальная готовность действовать согласно генетической программе даже в условиях изоляции от особей того же вида; обучение ускоряет рефлекторную реакцию, но не является необходимым для неё;

· поведение происходит целостным блоком, даже если животное никогда его не практиковало (практика — вариант обучения, а оно вовсе не обязательно для запуска наследственной программы).

У человека, в силу сложности его психики, наследственные программы поведения редко действуют столь автоматически, как у животных. Чаще всего — как тенденции, склонности поступать тем или иным образом.

Наука о поведении животных, его сложных формах в их естественной среде обитания называется этология (от греч. «ethos» — характер, нрав, обычай). Основателями этологии признаны Нобелевские лауреаты по физиологии и медицине за 1973 г., увенчанные ею именно за работы на данную тему, — Карл фон Фриш (Германия), Конрад Лоренц (1903–1989) (Австрия), Николас Тинберген (1907–1988) (Голландия). Решение Нобелевского комитета на сей счёт гласило: «За создание и использование на практике моделей индивидуального и группового поведения».

Став людьми, наши далёкие предки и их многочисленные копии — потомки, т.е. все представители вида Homo sapiens, тем не менее сохранили важнейшие инстинкты — врожденные программы поведения всех животных, в особенности млекопитающих, прежде всего — приматов. В нашей обычной речи слово «инстинкт» как правило означает что-то низменное, чаще всего дурное, что лучше подавлять в себя и скрывать от окружающих. Сказать человеку: «Ты животное!», «Ты не контролируешь своих инстинктов» и т.п. означает оскорбить его. Однако в научном смысле слова, как понятие биологии и психологии, инстинкт — никакое не зло, а благо; гигантское, неоценимое завоевание эволюции живой природы. Организм в этом смысле можно сравнить с «компьютером», а инстинкты — с его «программами», «редакторами». Чтобы начать действовать, мозгу, ЦНС, всему организму нужно «разбудить» заложенную в генах рефлекторную программу поведения. Эта программа вбирает в себя огромный опыт приспособления предков данного вида к среде их обитания, борьбы и сотрудничества этих животных со средой, друг с другом и с другими видами животных. Естественный отбор уничтожил тех животных, которые реагировали не вызовы среды неадекватно. Успешные же реакции в своем большинстве сначала бывали просто случайными, но именно они закрепились в потомстве удачливой особи, легли в основу той самой инстинктивной программы выживания вида, которая сегодня выглядит такой целесообразной, гармоничной.

Если человек слишком долго и слишком упорно поступает наперекор инстинктам, формирует у себя неадекватные условные рефлексы (например, проповедует половое воздержание или непротивление злу насилием), это в какой-то степени подрывает его физическое и психическое здоровье, превращается в фанатика или юродивого. Как это выглядит на примере полового инстинкта, показал З. Фрейд в своей теории неврозов бессознательного. Похожий по своим плачевным последствиям результат получается, если, наоборот, целиком и полностью отдаться инстинктам (что художественно изображено Р.Л. Стивенсоном в «Странной истории доктора Джекиля и мистера Хайда»). В этом случае человека «наказывает» культура — через осуждение окружающих, угрызения собственной совести (пушкинский Борис Годунов: «И мальчики кровавые в глазах!»).

К счастью или к несчастью для нас, все инстинкты у людей подверглись мощному преобразованию, своеобразной цензуре. В роли надзирателя за природными влечениями выступают, во-первых, общество, коллективные интересы человеческого общежития; а во-вторых, сама отдельная личность с ее разумом, творческими целями в жизни. Чтобы возвыситься над природой, преобразовать ее в своих целях, увеличить продолжительность и качество своей жизни, наполнить ее особыми смыслами и ценностями, людям потребовалось ограничить инстинкты. В норме, в массовом своем проявлении ни один инстинкт не действует у людей непосредственно, так, как у животных. Поэтому все аналогии между людьми и животными остаются в той или иной степени условными, нуждаются в оговорках, поправках, добавлениях.

Отдельные научные дисциплины, изучающие людей, акцентируют разные стороны в их поведении. Социобиология занимается животным наследием в людской активности. Это, можно сказать, этология человека. Основоположником данной дисциплины считается Эдвард Вильсон (1929) (США), который в 1975 г. (2-е, доп. издание 1980) опубликовал книгу «Социобиология: новый синтез». Ее предмет он определи как «систематическое изучение биологических основ общественного поведения».

Согласно наблюдениям социобиологов, многие формы поведения человека прямо или косвенно восходят к программам поведения млекопитающих и особенно приматов. Называя такие общеживотные формы поведения стереотипными, Вильсон выделял среди них:

· защиту определенного места обитания;

· агрессивность (как опережающую защиту жизни и достоинства особи);

· шаблоны сексуального поведения;

· непотизм (от лат. nepos — внук, племянник), т.е. семейную солидарность, стайность, стадность; покровительство родным и близким особям.

Приведём примеры (далеко не все возможные) этих поведенческих стереотипов у людей, своими корнями уходящих в животный мир.

Защита территории — необходимое условие выживание животного, особенно стайных видов. Стадо как целое окарауливает необходимую для жизнедеятельности, прежде всего питания площадь; отдельная особь внутри стада цепляется за отведенный ей в стадной иерархии участки пространства (при отдыхе, кормлении, передвижении). Так стадо павианов периодически обходит свой участок леса и следит, чтобы другие стада обезьян не заходили сюда; попытки сделать это заканчивается угрозами, а если они не действуют, то драками. Так же собаки и кошки метят тот участок двора, улицы, поля, на который они претендуют. Даже малая размером и слабая собака будет отчаянно драться, находясь в своем дворе или возле своего дома; по мере же удаления от своей территории ее агрессивность будет резко снижаться.

История человеческого общества знает множество войн между племенами, государствами, общинами из-за территории. Во многих таких войнах территориальные конфликты были всего лишь поводами, прикрытием совсем других целей агрессии. Очень часто агрессия вообще самоцельна — «Я дерусь потому, что дерусь», как говаривал Портос у А. Дюма. Подростки дерутся двор на двор, улица на улицу, район на район, класс на класс и так формируют ценимые ими физические и психические качества. В армии драки продолжаются между призывами, а в последнее время — между землячествами (как происходит такая массовая драка можно прочесть в повести Сергея Каледина «Стройбат» или же в «Зоне» Сергея Довлавтова).

Вот внутренние войска. Красные погоны. Они охраняют заключенных в зоне. Сержант Петров по кличке «Фидель» обращается к будущему автору этой повести. «У Дзавашвили чача есть, — сказал Фидель, — только он не даст. Пошли?

— Неохота связываться.

— Почему это?

— Неохота, и всё.

— Может, ты его боишься?

— Чего мне бояться. Плевал я…

— Нет, ты боишься. Я давно заметил. … Все грузины с ножами ходят. Если что, за ножи берутся. …

— Пошли, говорю.

… Андзор Дзавашвили спал возле окна. … Фидель разбудил его и говорит:

— Слышь, нерусский, дал бы чачи…

Дзавашвили проснулся в испуге. Так просыпаются все солдаты лагерной охраны, если их будят неожиданно. Он сунул руку под матрас. Затем вгляделся и говорит:

— Какая чача, дорогой, спать надо! …

— Тут Фидель как закричит:

— Как же это ты, падла, русскому солдату чачи не даешь?!

— Кто здесь русский? — говорит Андзор. — Ты русский? Ты — не русский. Ты — алкоголист!

Тут и началось.

Андзор кричит:

— Шалва! Гиго! Вай мэ! Арунда!..

Прибежали грузины в белье, загорелые даже на Севере. Они стали так жестикулировать, что у Фиделя пошла кровь из носа.

Тут началась драка, которую много лет помнили в охране. Шесть раз я падал. Раза три вставал. Наконец, меня связали телефонным проводом и отнесли в ленкомнату. Но даже здесь я преследовал кого-то. Связанный, лежащий на шершавых досках».

Как видно, под флагом защиты своей территории чаще всего решаются совсем другие задачи, чем просто обеспечение собственного места под солнцем. Перед нами чаще репетиция возможностей, тренировка готовности отразить угрозу собственной территории, проверка дееспособности лидеров и новичков в микрогруппе.

У каждого члена семьи в доме, даже если он ограничивается одной комнатой, должен быть свой, сугубо личный участок (кровать, тумбочка, полка и т.п.), которого остальные сородичи, как правило, не касаются. Бедность и бескультурье заставляют людей есть на кухне, а не в столовой; устраивать рабочий кабинет в спальне; а спальню совмещать с детской — такого рода дисгармонии общественного пространства вносят свою долю в богатую копилку неврозов.

Дистанция приближения человека к человеку при непосредственном их общении достаточно строго регламентируется обстоятельствами такового. Как правило, на публике слишком близко приближаться к собеседнику, трогать его рукой не рекомендуется этикетом. Подобный контакт — признак личной близости, привилегия родства, дружбы, старшинства-покровительства.

Такое явление общественной жизни, как ее милитаризация, если разобраться, во многом атавизм. Наша страна сегодня содержит на полуголодном пайке многомиллионную армию, которая совершенно небоеспособна; проиграла, причем позорно, с немыслимыми потерями в живой силе и технике, все локальные войны последнего времени: на Ближнем Востоке, в Афганистане, поначалу в Чечне. Вместо того, чтобы распустить миллионы поставленных под ружье, но не умеющих и не желающих воевать людей и призвать на службу необходимое количество добровольцев-профессионалов, Россия еще долго будет отнимать деньги у медицины, образования, науки, культуры потому, что надо защищать нашу огромную территорию. Пусть жители Курильских островов лишены самого необходимого, но мы никогда не отдадим их, эти острова Японии, уровень жизни которой куда выше российского. Лучше пусть мучаются в России, чем процветают в составе Японии. Это же наша земля!

Надо признать, что в таком подходе есть резон: не нами эта земля завоевана, не нам ее отдавать. Сегодня отдадим Курилы, завтра у нас потребуют Сибирь, послезавтра ещё что-то. Вчера мы не добили чеченских сепаратистов и террористов, а сегодня они взрывают дома в наших городах; если наконец не уничтожить их, оборону от кавказской угрозы придётся вести на юге смаой России. Первые успехи русской армии в Дагестане и Чечне в 1999 г. вызвали небывалую поддержку всех без исключения слоёв населения и политических сил России.

Агрессия — закон всей живой природы. Агрессивность — в этологии не просто нападение, а обязательно злобное, с проявлениями ярости. Перед нами совсем необязательно вероломное, эгоистичное посягательство на чьи-то законные интересы. Так звучит это слово в бытовой речи, в политическом лексиконе. Применительно же к животному миру агрессия — «просто» форма межвидовой и внутривидовой борьбы за существование. С точки зрения природы как целого, именно победитель в агрессивной сшибке двигает вперед эволюцию своей победой над менее приспособленным животным.

Повторю, что с точки зрения этологии далеко не всякое нападение можно назвать агрессией. Когда волк или лисица ловят зайца или мышку — это не агрессия, а охота. Когда охотник стреляет волка или утку — это тоже не агрессия, а спорт или добыча пищи. Агрессия должна сопровождаться соответствующими эмоциями — страхом, злобой, ненавистью, гневом и т.п. Когда пёс лаем и рычанием выгоняет со двора чужую собаку или незнакомого человека — вот это агрессия. Когда человек пытается убить «доставшего» его комара или муху, что назойливо вьётся у его лица — это агрессия. Когда психически неуравновешенная учительница кричит на школьника — это агрессия. И т.п.

Как видно, оборотная сторона агрессии — страх. Агрессия и страх предполагают и перерастают друг в друга. При этом субъект и объект агрессии не всегда совместимы по размеру и реальным возможностям бороться друг с другом. Чаще всего агрессия носит делегированный характер — направлена от сильного к слабому, чем наоборот, что эволюционно вполне понятно. В общем, в случае агрессии перед нами угрожающее поведение, цель которого — устранить другое животное как опасное (прямо или потенциально, выглядящее незнакомым, подозрительным) из зоны прямого взаимодействия с собой.

Похожими причинами обусловлена внутривидовая агрессия — тогда конфликты ведутся из-за пищи, полового партнера, места обитания, иерархии в стае и т.п. поводам.

Среди людей биологические причины дополняются психологическими и социальными. Среди таковых — негативное, провоцирующее влияние средств массовой информации, массированно тиражирующих сцены насилия; изменения образа жизни, выбивающие личность из колеи традиционно-патриархальной культуры; жестокое обращение с детьми, стариками, женщинами, чьи возможности самозащиты ограничены; алкоголизм, наркомания, снижающие тормозящее влияние коры головного мозга на подкорковые механизмы девиантного (отклоняющегося) поведения.

Однако глубинные причины агрессивности лежат не вовне, а внутри — в соответствующем инстинкте, который заранее настраивает животное на «войну всех против всех», в условиях которой ему хочешь не хочешь придется выживать. К. Лоренц, автор фундаментальной работы «Агрессия: так называемое «зло»» (1973), блестяще продемонстрировал спонтанное накопление агрессии в обычном аквариуме. Если к паре семейных рыбок подсадить третью, то те, первые начнут на неё нападать, «дружа» между собой. Если третьего соседа убрать, через какое-то время самец начнёт нападать на самку. Если же разделить аквариум на две части стеклом и в каждом отсеке поселить по паре рыбок, пары начнут враждовать между собой через стекло. А затенив это стекло, мы вызовем драки внутри каждой пары.

Точно так же сама собой накапливается агрессия внутри каждого микроколлектива людей: классе, бригаде, экспедиции, команде, воинской части, даже в семье, которые рано или поздно превращаются в «террариум единомышленников». Очень логичен шутливый вопрос великой актрисы Ф.Г. Раневской: «Против кого дружим?» Мы можем ослабить агрессивность в человеческих коллективах, придать её выплескам мало-мальски цивилизованную форму (спорта, творческого соревнования, устной полемики и т.п.), но устранить агрессию совсем из мира животных и людей никому никогда не удастся. У многих актов агрессии нет причины, есть только поводы, а они всегда рано или поздно найдутся.

Проявления агрессии варьируются: от прямого выражения (укусы, удары) — к демонстративному (рычание, оскал клыков, другие угрозы) — и вплоть до символического (вызывающая внешность, провоцирующее поведение). К. Лоренц открыл великую — спасительную роль демонстративной агрессии в ходе естественного отбора. Волки далеко не всегда пускают в ход клыки при ссорах между собой, часто они только демонстративно обнажают свое оружие. Как ни странно на первый взгляд, этологи рассматривают человеческую улыбку, обнажающую зубы, как редуцированную форму демонстративной агрессии. Улыбающийся примат как бы сигнализирует встреченного им сородичу: я готов к отпору, если ты проявишь враждебность, но сам драку не начну; или: я способен тебя защитить, не бойся. Подсознание партнера чаще всего улавливает данный сигнал, идущий из глубины миллионов лет антропогенеза.

Люди гораздо чаще бранятся, чем непосредственно дерутся. Большинство драк начинаются с брани. Учитывая наличие холодного и огнестрельного оружия, вообще разума у людей, этот — демонстративно-символический выход накопившейся инстинктивно агрессии, способ выстраивания межличностной иерархии очень гуманен. Любое животное сначала демонстрирует свои агрессивные возможности: издает громкие звуки; изменяет контур тела, чтобы казаться больше, чем оно есть на самом деле; делает ложные выпады в сторону противника и т.п., прежде чем всерьёз нападать на него.

Человек с его сниженным волосяным покровом и менее впечатляющими клыками и когтями хуже, чем животные умеет менять свою внешность в акте агрессии, и поэтому он компенсирует этот недостаток речью, одеждой, прочими символами. «Злые языки страшнее пистолета», — сетует Чацкий на свое «Горе от ума». Высокие каблуки, пышные причёски, стильная одежда; трибуна, из-за которой оратор смотрит на слушателей сверху вниз, обширный кабинет начальника — эти и т.п. факторы подсознательно действуют на окружающих, в какой-то степени подавляя в них возможное сопротивление. Красочная форма офицера = пиджак и галстук на чиновнике = боевая раскраска и перья орла на индейском вожде = шкура леопарда на плечах африканского царька = пугающий облик хищника из семейства кошачьих — главного врага наших далёких предков — обезьян.

Напротив, выражая покорность, мы как бы уменьшаемся в размерах (кланяемся, жестами символизируем сдачу позиций, одеваемся попроще, больше молчим и т.п.).

Проигрывая в открытом состязании, особь часто стремится ком-пенсировать это другими, доступными ей способами: хитростью, кооперируясь с другими аутсайдерами. Так у людей нередко в тираны, диктаторы, вообще начальники пробиваются люди невысокого роста, невзрачные внешне, даже в чем-то увечные, больные, но настырные и честолюбивые. Вокруг таких людей складывается особый ореол — калека, недотёпа на вид добился почёта, значит, у него есть некие скрытые способности, думают подданные, подчинённые.

Прямая агрессия обычно переадресовывается на нижние уровни иерархии в стаде: вожак кусает, клюет кого-то из своих помощников, а тот в ответ — кого-то из более слабых членов стаи. Начальник кричит на подчинённого, а тот — на свою жену, жена дает подзатыльник ребёнку, а тот лупит кошку. А когда кошки под рукой нет — рисует ругательство на стенке лифта, режет кресло в трамвае ножом, рвёт трубку из телефона-автомата — точно также, как самый слабый голубь в стае клюет в ярости не другого голубя, а землю. Подонки всегда переполнены скрытой агрессивностью. Только свобода и собственность поднимают со дна жизни. Делегированная по нисходящей линии агрессия унижает и своё, и чужое достоинство.

Половое поведение приматов и человека труднее всего сравнивать. Эта тема чаще всего табуируется по причинам настоящей и ложной скромности. В вопросах секса легче всего сбиться на вульгаризацию, преувеличить значение животных инстинктов в жизни людей. Зато эта тема всем интересна. Чаще всего роль полового влечения — либидо в поведении преувеличивается. На самом деле эта роль варьируется в довольно широких пределах от ситуации к ситуации, индивида к индивиду, от возраста к возрасту, от народа к народу, от эпохи к эпохе. О половой любви говорят, пишут и показывают во много раз чаще, чем ею занимаются на самом деле. В этом один из секретов данного аспекта социобиологии. Гиперсексуальность навязывается социуму как идеал рекламы (90–60–90), достоинство властителя (гаремы и т.д.), романтическая мечта обоих полов («мыльные» сериалы, женские романы, фильмы-мелодрамы).

На самом деле человек отличается от всех остальных животных именно в сексуальном отношении. Во-первых, отсутствием календарной регламентации цикла размножения — он способен спариваться в любое время года (должно быть, в период антропогенеза самки эволюционировали в этом направлении затем, чтобы удержать самцов возле себя ради выхаживания детей; без помощи самцов дети у австралопитеков погибали из-за слишком длительного периода раннего детства с его беспомощностью). Во-вторых, наличием менопаузы, особенно заметной у женщин, которые после 40–50-ти в среднем лет теряют возможность беременности из-за гормональной перестройки. Как показали недавние наблюдения американских антропологов, взрослые, доминантные в стае самцы шимпанзе гораздо чаще «ухаживают» за пожилыми самками, годящимися им в бабушки и даже прабабушки, зачинают от них детёнышей. А молодые самки достаются в основном молодым самцам-аутсайдерам. У человека же наоборот — пожилые дамы обычно выбывают из любовной игры («Отцвели уж давно хризантемы в саду…»).

Тем не менее, отдельные черты полового цикла животных заметны и в интимных отношениях людей:

· самки нечеловекообразной обезьяны могут быть оплодотворены только несколько дней в году, в период овуляции; это состояние сразу становится заметно по ее внешнему виду и поведению, так что самцы легко могут узнать, за какой самкой стоит в данный момент «ухаживать»; у женщин овуляция наступает ежемесячно, но внешне это не слишком заметно — не только мужчина, но и сама женщина не способна распознать безошибочных для оплодотворения дней в своем месячном цикле; вследствие всего этого женщина вынуждена демонстрировать себя непрерывно; инициатива её выбора обычно принадлежит мужчине;

· чтобы не прекратить размножение вида бесконечными колебаниями при выборе полового партнера, психика формирует доминанту, обращённую на наилучшую из наличного выбора особь: её привлекательные черты преувеличиваются, а негативные преуменьшаются — ведь идеал можно искать вечно без гарантии успеха (Английская пословица гласит: «Тот, кто слишком долго ждёт в невесты королеву, кончит тем, что изнасилует молочницу»); подобный эффект своеобразного ослепления ума люди и называют влюбленностью (Стендаль в известном трактате «О любви» назвал эту процедуру кристаллизацией чувств — так сухая, уродливая ветка, брошенная в соляную шахту, обрастает там сияющими кристаллами); ослепляющее действие любви лучше заметно со стороны, но как правило бесполезно сообщать влюблённым свои «поправки» их чувств — биология и психология скорее всего победят логику и экономику;

· нормальный мужчина, хотя и предпочитает практически заниматься любовью с более зрелыми партнёршами, у которых явно выражены половые признаки, однако влюбляется чаще всего в юных дев (ситуация, подмеченная, в частности, эстрадной песенкой в исполнении Алёны Апиной — «Соперница»: «... На таких, как я, обычно женятся, а таким, как ты, стихи и песни посвящают»); как видно, инстинктивная программа мужчины настроена на внешние признаки полового созревания, а они у женщины (в отличие от остальных приматов) ярко выражены только в юности; с этим же связана стремление взрослых и пожилых женщин любыми путями замаскировать себя под очень-очень молодых (средства макияжа заметны археологам едва ли не с каменного века); отсюда же облик топ-моделей, кумиров массовой культуры, так называемых секс-символов, который колеблется вслед за модой, но в целом тяготеет к достаточно юным и стройным дамам (тенденция, заострённая в набоковской «Лолите»); поэтому же умная и уверенная в себе и своей внешности женщина редко ревнует своего избранника всерьёз, вынуждена прощать ему символические увлечения; у поэтов, художников, артистов обычно музы много моложе жены; отсюда же, в принципе, мудрый обычай, чтобы жених был старше невесты на несколько, 5–10 лет, ведь климакс у женщин наступает гораздо раньше, чем у мужчин; абсолютное большинство разводов в зрелом возрасте связано прежде всего с более ранним прекращением половой активности женщины; здесь о биологию разбиваются сколь угодно возвышенные соображения этики (обязанность содержать мать своих детей) и педагогики (дети) — мужчина, чтобы спасти уверенность в себе и смысл личной жизни, при благоприятной возможности нередко меняет постаревшую партнёршу на гораздо более молодую или по крайней мере более темпераментную;

· у каждого пола — своя эволюционная цель; у мужского с его изобилием гамет (половых клеток) — оставить больше потомков, не особенно заботясь о качестве наследственности; у женского — сберечь свои гаметы, обеспечить онтогенез каждой из них в случае оплодотворения; между прочим, именно по этой причине аборт никогда не проходит без вреда для психики женщины, ломая ее инстинктивный биологический стереотип социальными и моральными запретами; а при разводе детей оставляют чаще всего женщине;

· равенство полов, с точки зрения этологии, должно ограничиваться юридическими и экономическими правами; доминирование мужчин на большей части жизненного пространства, исключая сферу выхаживания потомства, — общая черта всех приматов; власть отца в патриархальной семье — модель, восходящая к периоду антропогенеза и дальше, в дикую природу; матриархат — выдумка кабинетных учёных XIX в.; когда в истории человечества женщины освобождались от власти мужчин, это всегда приводило к развалу семьи, дисгармонии в отношениях полов и поколений; сказанное вовсе не отрицает наличия собственного авторитета у самок как в животном мире, так и во многих человеческих культурах;

· по генетическим программам, общим со многими животными, родитель противоположного пола — во многом образец будущего брачного партнёра; проще говоря, в своей невесте и жене мужчина бессознательно склонен предпочитать физические и психические качества матери; и наоборот, невеста в женихе не прочь узреть некую копию своего отца;

· у человеческих детёнышей самое длинное в природе детство; по предположению этологов именно это обстоятельство обусловило объединение пралюдей в такие коллективы, где заботу о потомстве могли осуществлять не только сами родители, но и другие родственники; такое биологическое явление, как импритинг — запечатление первых образов мира у новорожденных птенцов, щенков и т.п. зверёнышей, у наших младенцев растягивается на несколько лет; именно поэтому полноценная психика у младенца формируется только при условии постоянного контакта с матерью, тактильного и речевого — мать должна часто и долго говорить с новорожденным, который сначала мало что в её речи понимает, но учится говорить гораздо скорее и лучше приютских детей и сирот, которые чаще отстают в умственном развитии; далее, наиболее влиятельными воспитателями детей выступают старики, особенно родные им по крови (так молодые павианы особенно охотно учатся у пожилых самцов с седой гривой; когда в эксперименте таких самцов остригли — внешне омолодили, павианыши перестали усваивать образцы поведения).

Можно ещё долго перечислять унаследованные в той или иной степени из животного мира черты человеческого поведения. Однако при этом важно не потерять из виду и другую сторону медали — тех факторов человеческого поведения, которые целиком относятся к нашей общественной жизни, сформированы не природой, а историей и культурой человечества, прежде всего народа, к которому мы принадлежим по рождению и воспитанию. Разум и открытые им возможности для творчества, интересы коллективов, общества, куда входит любая личность — вот откуда исходят серьезные поправки и дополнения к человеческой биологии и этологии. Эти сугубо человеческие качества в совокупности называются моралью или же нравственностью. Порой термин «мораль» относят к индивиду, а «нравственность» к обществу, но проще говоря эти выражения почти синонимы.

Моральные рекомендации и запреты регулируют поведение любого нормального человека не менее влиятельно, чем зов природы — инстинкт. Нет человека вне морали. Тот или иной индивид может бросать вызов общепринятой морали, но он обязательно возопит о каких-то принципах, если судьба прижмёт его самого.

Даже в мире животных можно различить прототипы человеческой морали:

· ­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­не убивай своего (по виду, группе-стае); отсюда идет групповая солидарность людей; тот круг лиц, на который в первую очередь распространяется тот или иной кодекс поведения; чем шире моральный кодекс, тем слабее его действие, тем больше исключений из него позволяют себе люди; наибольшей сплоченностью обладают самые естественные микрогруппы, начиная с семьи;

· чтобы не убить своего, не нападай неожиданно, не применяй смертельных приёмов борьбы к своим (волки убивают жертву на охоте, разрывая клыками горло или брюхо оленя или даже лося, но в драках друг с другом за лидерство в стае, никакой волк ни в какой ситуации не применит таких убийственных приемов; он бьёт соперника клыками по губам, разбивая их в кровь, кусает за шерсть на шее — больно, но не смертельно; точно также ведут себя в ходе внутривидовых схваток все другие породы животных-хищников и копытных; например, у самых драчливых котов гораздо чаще порваны уши, нежели выцарапаны глаза; «у сильного животного — сильная мораль», — делает вывод К. Лоренц; иначе хищники давно бы уничтожили друг друга в схватках за лидерство);

· не бей того, кто принял позу подчинения: проигравший схватку волк, лев или олень применяет безошибочный выход из борьбы — прыжком отскакивает от противника и подставляет ему самое уязвимое место — бок, шею; такого убийственного удара победитель не в состоянии нанести и бой прекращается; наверное, что-то похожее имел в виду Иисус Христос, советуя подставить левую щеку тому, кто ударит тебя по правой; он, конечно, понимал, что иногда полезно и сдачи дать; но если такого выхода нет, лучше всем своим видом продемонстрировать покорность, чтобы разоружить опасного противника; зрители симпатизируют герою, который предлагает противнику подобрать выбитое в схватке оружие и только тогда добивает его, получает моральное право добить; поэтому дуэль никогда не считалась убийством и эффективно регулировала честь благородных сословий; правило «лежачего не бьют» в ритуальных драках подростков и т.п.;

· победа должна быть за тем, кто прав: животное, защищающее свою территорию, самку, детёнышей от агрессора, побеждает чаще, даже если противник сильнее его; но агрессивность у нападающего в такой ситуации ослаблена запретом посягать на чужое; сюда, очевидно, восходят моральные и юридические запреты на чужую частную собственность (цепная собака наиболее опасна на своем дворе, будучи спущена с цепи и выбежав за ворота, она резко снижает агрессивность; только специальная тренировка на силовое задержание нарушителя развивает у нее инстинкт агрессии до уровня подчинения соответствующей команде хозяина, а специальная селекция бойцовых пород вроде ротвейлера, бультерьера или питбуля делает из собаки потенциального убийцу.

Среди людей биология их жизнедеятельности чаще всего опосредуется и контролируется этикой — принятой в данном социуме моральными принципами.

Первые кодексы нравственного поведения в истории культуры были сформулированы основателями мировых и национальных религий — Конфуцием, Буддой, Моисеем, Христом, Мухаммедом. Более или менее общечеловеческие нормы морали звучат очень похоже на языках разных цивилизаций: не убий, не укради, чти родителей, трудись, не лги, не завидуй, не изменяй клятве, не обманывай близких тебе людей, не начинай войны (но защищай своих), не сотвори себе кумира, не поклоняйся чужим богам и т.п. Как видно, большинство этих простых норм морали опирается на основы целесообразного поведения животных внутри своего вида или же «достраивает» поведение людей до социального, культурного уровня.

Тот факт, что люди то и дело нарушают все на свете заповеди морали, только подчёркивает их закономерность и эффективность. Ведь осознается сам факт нарушения! Вот этого нет у животных: чувства греховности, мягче говоря — неудобности, неприличности того или иного поступка. Животные, так сказать, всегда правы, что бы они ни делали. То, в чём они не правы по отношению к инстинкту или рефлексу, они и не делают никогда. Человек же разумный наделён свободой выбора и на путях этой свободы своего рода компасом ему служит мораль. Вообще говоря, на опасных тропах можно заблудиться и пропасть и с компасом, и с картой местности. Но с ними всё же больше шансов выбраться в безопасное место. Такое сравнение помогает понять творческий характер морали. Люди обречены на периодический нравственный выбор, который часто весьма драматичен.

Мораль — это процесс творчества поступка. Все основные понятия этики как науки о морали — долг и честь, совесть и авторитет, любовь и дружба, счастье и т.п. — предполагают борьбу души с обстоятельствами жизни; мучения разума, решающего уравнения жизни со многими неизвестными; риск поступка, последствия которого чаще всего не полностью предсказуемы. Эталоны общественной морали (семейной, групповой, профессиональной, общечеловеческой) облегчают творчество жизни, наподобие знаков дорожного движения, которые ориентируют пешеходов и водителей. Но и при наличии таких знаков то и дело происходят аварии. Так и в нравственном поведении людей: никто не застрахован от ошибок и даже преступлений. Само воздержание от поступка представляет нередко собой самый страшный грех: равнодушия к людям, эгоизма. Выполняя заповеди морали, человек получает в награду душевный покой, мир с самим собой, ощущение самоуважения. Тогда как нарушение морали очень часто сулит ему же какую-то материальную выгоду — получить больше денег, повышение по службе, почёт в обществе и т.п. Душевная борьба между нравственным долгом и желаниями лучшего будет происходить в душах людей вечно.

Моральные нормы носят исторический и сословный характер. Сохраняя большую или меньшую преемственность с этологическими законами, нравственностью прошлых эпох истории человечества, мораль постоянно в чем-то обновляется — преодолевая вечный конфликт отцов и детей, других общественных групп с разнонаправленными интересами.

Не стоит ждать от общественной морали, а тем более индивидуальной нравственности слишком многого, но нельзя и цинично отрицать их. Так поступают не слишком опытные и не наблюдательные люди. Они ждут от моральных принципов тотального, постоянного и всеобщего действия. Между тем, реальная, а не декларируемая мораль дискретна и прихотлива. Она, можно сказать, носит не горизонтальный, а вертикальный характер. А именно, у каждого из нас остаётся более или менее широкая зона «самого святого», черезо что этот человек не переступит ни в каком случае. Как говорится, «это выше меня». То есть сильнее моего желания или принуждения. В этом конкретном пункте человека можно уничтожить, но нельзя победить. Надо только найти такой пункт. А во всех остальных вопросах тот же самый человек будет плевать на общественную мораль. Удивительно не то, что он на неё плюёт, а то, что хоть где-то он оказывается высоконравственным субъектом.

В единственном у О. Генри романе — «Короли и капуста» (1904) похожий случай с блестящим юмором описан в главе под названием «Остатки кодекса чести». Таковые сохранил один из вынужденных эмигрантов в Латинскую Америку — Блайт, по прозвищу Вельзевул. Так звали, напомню, падшего ангела. Вот и «Блайта наименовали Вельзевулом, чтобы отметить, как велико было его падение. Некогда, в горних кущах давно потерянного рая, он общался с другими ангелами земли. Но судьба швырнула его вниз головой в эти тропики и зажгла в его груди огонь, который ему редко удавалось погасить» — алкоголизм. Истощив все возможные кредиты всех своих знакомых, Блайт решается шантажировать местного миллионера Гудвина. Пьяница оказался случайным свидетелем того, как Гудвин похитил чемодан с деньгами. Их первая беседа происходит за ресторанным столиком. Богач угощает бродягу, томящегося от похмелья, как лучшего друга. А тот так и не решается перейти к делу о шантаже. После ухода миллионера он говорит сам себе: «Я думал, что удастся… Но нет, не могу. Джентльмен не может шантажировать человека, с которым он пьёт за одним столом».

Спустя некоторое время Блайту, дошедшему до самого края безденежья, приходится повторить попытку. На сей раз он выкладывает своей жертве весь компромат. Гудвин предлагает оплатить все долги пьяницы и выслать его с тысячей долларов на родину. Шантажист в восторге: «Ваше предложение отличное, и сами вы отличный человек и дешево отделались. Я подчиняюсь всем вашим условиям. Но покуда… у меня страшная жажда… и, милый Гудвин…

— Не дам ни реала, — твёрдо сказал Гудвин, — покуда вы не сядете на пароход. Если вам дать деньги сейчас, вы через полчаса так напьётесь…

Но тут Гудвин всмотрелся в покрасневшие глаза Вельзевула, увидел, как дрожат у него руки и какой он весь расхлябанный. … Он … вынес стакан и графинчик виски.

— Выпейте покуда, на дорогу! — сказал он, угощая шантажиста, как своего лучшего друга.

У Блайта Вельзевула даже глаза заблестели при виде той благодати, по которой всё утро томилась его душа. Сегодня в первый раз его отравленные нервы не получили той установленной дозы, которая была им нужна. И отместку они мучили его жестоко. Он схватил графин, и хрустальное горлышко застучало об стакан в его дрожащих руках. Он налил полный стакан и встал навытяжку, держа стакан перед собой в руке. … Он небрежно кивнул Гудвину, поднёс стакан ко рту и пробормотал: «Ваше здоровье», соблюдая древний ритуал своего потерянного рая. А потом, так внезапно, что вино расплескалось у него по руке, он отставил стакан, не отпив не одного глотка.

— Через два часа, — прошептал он Гудвину сухими губами, сходя вниз по ступенькам…

Дойдя до тенистой банановой рощи, Вельзевул остановился и туже затянул пояс.

— Этого я сделать не мог, — лихорадочно сказал он, обращаясь к верхушкам банановых деревьев. — Хотел, но не мог. Джентльмен не может пить с человеком, которого он шантажирует».

Хорошо бы всем нам вспоминать эту шутливую формулу всякий раз, когда малодушие подталкивает нас к сомнительным поступкам… «Это выше меня», говорим мы, когда голос совести останавливает нас на каком-то отрезке неизбежной почти для каждого дистанции греха.

Хотя нормы нравственности руководители любого общества пытаются декларировать, озвучивать, транслировать — в школах, средствах массовой информации, произведениях искусства, религиозной литературе и богослужениях, в т.п. институтах общественной жизни, но мораль по большей части прячется внутри, а не вне нашего собственного поведения и общения. У морали свои закономерности, к счастью, неподвластные отдельным лицам и целым организациям. Она существует как своего рода духовный иммунитет общества.

Между прочим, у социализма не прослеживается инстинктивных корней: вожаки стадных обезьян никогда не делятся с остальными самцами тем, что сами добыли для пропитания; они раздают только отнятое у других, починённых им членов стаи; в условиях кочевого образа жизни, всё, что нельзя немедленно съесть или спрятать за щеку, обезьяна-доминант бросает или раздает сородичам нижних рангов, чтобы лишний раз продемонстрировать им свое превосходство; нередко вожак несколько раз подряд даёт подачку и отбирает её обратно — чтобы знали своё место в стадной иерархии.

В эксперименте с павианами этологи им в загон поставили сундуки и обучили их запирать туда пищу; если сундук был один, им завладевал вожак и начинал накапливать там всё, что мог, ничего уже не раздавая подчиненным; если ставили несколько сундуков, доминант сбивался с ног, но все их контролировал и старался использовать сам, помешать другим самцам хранить там свои запасы; еще интереснее оказался результат усложненного эксперимента: обезьян обучили, нажимая какое-то время рычаг, зарабатывать жетон, за который они могли получить очень вкусную еду; в таких условиях стадо быстро расслоилось на несколько групп: одни усердно зарабатывали жетоны, другие предпочитали попрошайничать у них, стоя рядом с автоматом; вожак же и другие доминанты приспособились грабить у остальных жетоны и накапливать их впрок; причем скоро сообразили, что отнимать жетоны гораздо выгоднее, чем полученные на них продукты (хранить легче); труженики же в свою очередь образовали две группы: одни долго качали рычаг и накапливали жетоны, а другие, заработав жетон, тут же пускали его в обмен на еду; но после того как доминанты повадились грабить тружеников, те стали работать ровно на один жетон и тут же его тратить.

По сути, данные эксперименты рисуют нам картину того «реального социализма», в который неизбежно превращается общество людей, где бедные силой отнимают у богатых их собственность и распределяют её между собой — результатом будет отнюдь не равенство и справедливость, а обнищание большинства, падение производительности и качества труда, образование класса новых богачей, только куда менее гуманных и творческих.

Как писал Р. Киплинг:

А в смутное время карбона

Сулили нам горы добра:
Нищий Павел, объединяйся,

И ограбь богатея Петра!

Деньжищ у каждого прорва,

А товаров нету нигде.

И Боги Азбучный Истин

Сказали: твой хлеб в труде!

Реальная мораль никогда не сулит человеку рая на Земле и гарантированного счастья. Она только призывает сильных по мере возможности помогать слабым, а слабым позволяет стать посильнее. В результате конкуренции собственников на рынке труда и услуг всё общество становится богаче, получает возможность больше помогать проигравшим в жизненной борьбе, чтобы они не мешали победителям в ней же пользоваться плодами победы. Хотя разница в доходах всегда сохраняется, но растёт так называемый «средний класс» — сужается разрыв в доходах между самыми богатыми и самыми бедными. Предохранить такой социум от восстания недовольного меньшинства помогает цивилизованная оппозиция — она добивается от властвующей элиты некоторого перераспределения богатств в пользу аутсайдеров жизненной борьбы. Если не успокоить маргиналов такими подачками, не исключён кризис, даже революция.

Моральные санкции отличаются от юридических законов тем, что не регламентируются специальными органами и не контролируются особыми надзирателями. Судьи и полицейские следят только за самыми опасными для общества проступками — преступлениями против принятых верховными органами государства законов. Более сложная и массовидная сфера моральной регуляции обходится такими, по-своему весьма действенными в большинстве случаев механизмами, как совесть и общественное мнение. Человека, чьё поведение явно мешает другим людям, попирает гуманистические ценности, в нормально устроенном обществе рано или поздно обязательно одёрнут и словом и, если потребуется, делом его ближние или случайные встречные. А главное, что открыто аморальный человек явно или поздно останется в изоляции: с ним общаться мало кто захочет, кроме ему подобных подлецов.

В качестве иллюстрации приведу популярную у нас кинокомедию сценариста Константина Мурзенко и режиссёра Максима Пежемского «Мама не горюй» (1998). Отрывки из литературного сценария этого фильма приведены ниже, как приложение к этой лекции. Синопсис картины гласит: «Была раз свадьба. Гулял Морячок. Появился местный авторитет Турист и стал приставать к невесте. Морячок его ударил. Сильно. Теперь Моряка все ищут: милиция, бандиты, родственники…»

Как видно, действие происходит в «бандитские 90-е» годы. Власть реально принадлежит организованным преступным сообществам — гангстеров и коррумпированных представителей государственных органов. Правит бал более или менее организованное насилие. В ходу звериные инстинкты выживания («Бандиты потому что. Преступный мир. Волчьи законы…»). Но и здесь, в теневом мире организованной и неорганизованной преступности функционируют свои «правила игры» внутри отдельных социальных групп, на первый взгляд совершенно аморальных.

Например, девочки-подростки идут на вооружённое ограбление ради денег, но категорически отказываются украсть деньги в своей семье («дома брать — впадлу»).

Больше того, возникают личности, способные бросить вызов «системе». Пример Морячка, безрассудный и смертельно опасный для бунтаря, оказывается заразительным. На фоне всеобщего беззакония и аморализма заново рождаются моральные заповеди. Порой они сильнее страха и корысти. Многие сознают: Морячок-то прав, он заступился за самое святое, что есть у человека и мужчины. Ему помогают скрыться и «бригадир» собственной шайки по кличке Зубе́к (актёр Евгений Сидихин), и схвативший было беглеца «боец» этнической банды Ринат (А. Векслер), а в конце-концов сам «разводящий» этой «темы» по поручению «общака» Артур (Гоша Кученко).

Женские персонажи этой пьесы тянутся не к самым богатым и властным мужчинам, а к самым смелым или романтичным. Так, девушка лёгкого поведения уходит от банкира Гриши к некоему космонавту в отставке («… Герой Советского Союза… Ну уже такой, потрёпанный, давно не летает… Скафандр у него дома, я примеряла даже. Вообще, все говорят, что космонавты — импотенты, что там жёсткое излучение, всякое такое. Знаешь, ничего подобного — он конечно такой… неземной немножко. В такую невесомость утягивает…. Мне так легко было…»).

В память о боевом братстве в Афганистане сходу становятся друзьями бандит Зубек и посланный его арестовать майор милиции (Николай Чиндяйкин).

Старый уголовник, сам законченный наркоман Дядя (последняя роль в кино Валерия Приёмыхова) читает целую «лекцию» (убедительно!) о вреде наркотиков упомянутым школьницам, забравшимся со шприцами в подъезд. Эту «лекцию» о наркотике стоит прочитать каждому школьнику, студенту: «… Сядешь ведь — не снимешься потом. Брось давай его — пока не гноит тебя эта дрянь. Адом потом проклинать будешь, отвечаю. … Дед, говоришь? А лет-то мне — сорок два всего, не поверишь. … Тоже с двух кубов начинал чёрного… Пёрло тоже. А теперь героина восемь — не рубят. … Ну я-то на зоне начинал… Было с чего. А вам-то что, кайфов других не хватает? С чего гаситься-то вам? Может, решили — круто по по-взрослому это всё? … Частое дело — много кто проходил. Только кого купишь-то таким? … Рогатый — всё свой базар вешает тебе, … давай, мол, типа, перекинемся — мол, что проиграешь — это точно, зато время убьешь по кайфу. Никто ведь, типа, не выиграет — так всё одно. А как врубишься — что же убил-то ты? Не время, поди, какое, а жизнь ведь убил свою, душу продал…»

Тем временем напарник Дяди Макар (Иван Охлобыстин, перешедший вскоре из актёров в священники) терпит капризы старшего «коллеги», срывающего денежное задание.

Короче говоря, у многих беспринципных по жизни людей откуда-то появляются свои принципы поведения. Поступок по совести их «греет» душевно, хотя и угрожает их спокойствию, денежным доходам, даже жизни. В общем, очень гуманный вывод — «Мама, не горюй!» (слова из советской песни о добровольцах-целинниках).

Сбои в моральной регуляции учащаются, когда изменения в общественном устройстве приводят к соседству людей с разными кодексами поведения. Например, сейчас многие сельские жители попадают в город, у которого свои, чуждые мигрантам правила жизни. И вот недавно приехавший в город студент разгуливает по университету, не снимая с головы зимней шапки (у себя дома, в деревне, этого не требовалось — в конюшне, в хлеву, в поле на просёлке, в казарме прохладно); щёлкает семечки в общественном транспорте, опуская шелуху под ноги, как будто там привычный чернозём или навоз, который всё поглотит; громко разговаривает, останавливается посреди лестницы, коридора, как будто он в правлении родного колхоза, где только и можно всласть пообщаться с односельчанами; норовит первым влезть в уходящий трамвай, автобус, троллейбус, сесть там на мягкое сидение и сидеть, пока вокруг стоят пожилые люди, женщины и дети — ведь именно так он поступал, выезжая со своего полустанка в областной центр — там если опоздаешь на электричку, рейсовый автобус, попутную машину, то и не уедешь скоро из дома; и т.п. Как видно, хороший, но еще неотёсанный крестьянин становится неопытным, бестактным горожанином (об этом см. рассказ О. Генри «Квадратура круга»).

Раньше, до революции, русское общество довольно четко делилось на несколько сословий — крестьян, мещан, купцов, дворян, духовенство. У каждой из этих социальных групп был свой уклад жизни, своя культура поведения. Моральные нормы достаточно эффективно регулировали поведение обитателей сельской избы, домика в городском предместье, торговой конторы, барского особняка, церковного прихода. Тот, кто не вписывался в сословные рамки, не имел шансов сделать жизненную карьеру. Напротив, у добросовестного человека имелись реальные возможности повысить свое общественное положение. Почти все наши знаменитые учёные или инженеры, многие военные или врачи, художники и писатели XIX – начала XX вв. — выходцы из небогатых, а то и просто нищих семей крестьян, рабочих, сельского духовенства и т.п. разночинцев. Но блестяще оконченные гимназия, университет обеспечивали службу с высоким уровнем доходов. А дальше дело было за самим работником, чиновником: четверть века беспорочной службы, ордена соответствующего ранга приносили ему сначала личное, а затем потомственное дворянство. Неизбежные, но сравнительно редкие конфликты между представителями разных сословий показались революционерам главным злом старой России. Желая преодолеть общественное неравенство, большевики слишком быстро поломали старую иерархию. Новая иерархия оказалась не лучше, а хуже прежней: на роль лидеров, советской элиты после нескольких волн политических репрессий, унёсших миллионы жизней, выдвинулись люди не самые способные и воспитанные. Эталоны поведения были скомпрометированы, идеалы размыты. И до сих пор на пьедесталы кумиров большинства населения претендуют сейчас пошловатые и хамоватые «звёзды» эстрады, депутаты органов представительной власти, скороспелые предприниматели, т.п. деятели.

Важно оговорить, что применительно к животным как таковым все термины морали — сотрудничество, любовь, семья, иерархия и т.п. употребляются метафорически, в переносном значении. То есть реализации этих поведенческих стереотипов у них не предшествует мысль, намерение, присущие только людям. Животное ведёт себя так, а не иначе просто потому, что стихийно уходит от опасности, стремится к успеху выживания, лучшему приспособлению к среде обитания. Не понятия о добре и зле движут животными, а борьба за существование. Когда, допустим, собака слушается хозяина, ищет его внимания, защищает членов ее семьи, она всего лишь копирует отношения в стае волков или шакалов. Вплоть до попытки взрослеющего самца занять место лидера в стае (у домашней собаки — согнать рычанием жену хозяина с дивана и самой расположиться там).

* * *

Социобиологи отнюдь не утверждают, что человек остался по своей природе зверем. Они признают, что решающее значение на поведение людей оказывает культура того общества, в котором человек рождается и живет. Однако они обращают внимание, что и формы этой культуры, и само поведение на основе культурных ценностей и норм во многом подвержены влиянию человеческой биологии, индивидуальным и коллективным законам общеживотных инстинктов. В одних случаях влияние биологии на людское поведение большее, в других меньшее. Чаще всего оно спрятано, завуалировано внеприродными, культурными символами.

Философы моралисты отнюдь не выдают человека за ангела.

В итоге, современная философия примиряет биологию и этику, предлагают целостное понимание человека, в поведении которого общественные, культурные ценности формируются на основе биологических телесных возможностей и способностей нас как своего рода сверхприматов. Ни переоценить, ни игнорировать животные начала в людях не стоит, это чревато лишними недоразумениями и даже опасностями. А заповеди морали или религии тоже уже давно растворены в том воздухе, которым мы все дышим.

Date: 2015-09-18; view: 607; Нарушение авторских прав