Глава 2. Он сильно замерз и почти отчаялся, когда наконец высмотрел в сумерках что‑то подходящее – маленький изолированный пляж под невысоким обрывом

Он сильно замерз и почти отчаялся, когда наконец высмотрел в сумерках что‑то подходящее – маленький изолированный пляж под невысоким обрывом, заваленный корягами и палками. Выгребаться пришлось активно, и ему чуть не свело судорогой ногу. На берег Семен выбирался на четвереньках и несколько раз натыкался в илистом дне на что‑то твердое и острое. Впрочем, порезов на ладонях он не обнаружил и, даже не раздевшись, начал собирать растопку.

Хорошая вещь – газовая зажигалка, только колесико надо крутить сухими пальцами. Но с этим он справился…

К тому времени, когда окончательно стемнело, картина получилась довольно романтическая: ночь, река, у самой воды под обрывом пылает костер из плавника. Над обрывом темнеет таинственный лес. В реке по временам плещется крупная рыба, из леса доносятся весьма загадочные взвизги, стоны и уханье. У костра сушит одежду совершенно голый мужчина средних лет. Время от времени он матерно ругается вслух для поднятия собственного тонуса.

Вообще‑то Семен мог быть доволен собой: во‑первых, у него хватило ума не идти на ночь глядя куда‑то пешком, а плыть по реке. Во‑вторых, он поплыл в одежде – был бы голым, успел бы, наверное, загнуться от переохлаждения. И наконец, в‑третьих: в этой ситуации вряд ли можно было найти более безопасное место для ночлега. Честно говоря, Семен питал сильные сомнения по поводу общепринятого мнения, будто дикие животные боятся огня. Был у него в жизни случай, когда молодой медведь – пестун – минут пять стоял в трех метрах и с любопытством рассматривал дымный факел в руке человека. Семен дождался, пока догорит фальшфейер, и с болью в сердце (патронов было жалко до слез!) стал всаживать пулю за пулей под ноги зверю и в стволы ближайших деревьев. Две последних пули в обойме он решил влепить ему в башку, раз он такой тупой. Но медведь не стал дожидаться – повернулся и ушел, без всяких, впрочем, признаков испуга. Так что не надо нам рассказывать… Успокаивало другое: а что он мог еще предпринять для собственной безопасности? На дереве ночевать? На ветках? Вот уж спасибо… Он и дежурить‑то у костра не будет: отогреется, просушится, сдвинет костер в сторону и ляжет спать на теплые камни. И будь что будет! Вот только…

«Ну да, конечно: голова не знает, как жить дальше и, главное, зачем, а желудок…» Семен вдруг осознал, что по‑человечески, от пуза, он не ел уже несколько суток: только перекусывал и закусывал. И вот теперь, как только перестали стучать зубы, вдруг захотелось. По‑настоящему, прямо, можно сказать, по‑звериному.

Он поднял руки и стал рассматривать свои ободранные ладони: «А что, если? А почему бы и нет?»

Обошел костер, у воды встал на четвереньки и, щупая руками мягкий ил, двинулся вперед. Подозрение оправдалось: минут через пять он выбросил на берег четыре пузатых двустворчатых раковины размером чуть больше его ладони.

«Похожи на наших пресноводных беззубок, только крупнее, – подумал Семен. – А беззубками мы, помнится, как‑то раз в молодости портвейн „Кавказ“ закусывали и не померли. Может, и эти сойдут? Уж всяко, наверное, не ядовитые».

Он выложил раковины на угли по краю костра. Створки начали раскрываться одна за другой, внутри что‑то аппетитно забулькало. В общем, вскоре он опять ползал на четвереньках по отмели и собирал несчастных беззубок.

На вкус вареное мясо моллюсков напоминало ластик – резинку для стирания карандаша советского производства за одну копейку. «Гольный белок, – хмыкнул Семен, когда понял, что, пожалуй, наелся. – Главное, не переваривать, а то совсем жесткие становятся. Вынимать надо сразу, как только раскроются. Впрочем, устриц, кажется, вообще едят сырыми. Надо сделать запас на утро: вдруг я до него доживу».

Наверное, между мозгами и желудком существует некое сотрудничество и взаимопонимание. После всех сегодняшних (и вчерашних) стрессов Семен вдруг ощутил приступ отчаянной беспечности: «А пошло оно все к черту! Я сыт, и мне тепло. Сдвину костер в сторону, вымету с камней угольки, лягу на прогретое место и буду спать, пока не замерзну!»

Так он и сделал. И уснул сном праведника. И ничего ему не снилось – почти до самого утра. В предрассветных сумерках он проснулся, поправил бревна в костре, придвинулся к теплу замерзшим боком и вновь уснул.

И оказался за столом в гостиничном номере поселка Нижнеюртовск. Пьяный Стивен Линк нес какую‑то чушь по‑английски, а Юрка сидел напротив, матерно ругался и требовал, чтобы Семен немедленно нашел и отдал ему ЭТО. Нужно идти проверять прибор, а без ЭТОГО он никуда идти не может! Семен пытался ему объяснить, что все понимает, но ЭТОГО нигде нет – он же сам видит! Ну куда ОНО могло деться?! Для прояснения этого вопроса они вмазали по стопке. Юрка занюхал кулаком, глянул под стол и расхохотался: «Как же мне пить в таком виде?!» Семен тоже заглянул под стол и обнаружил, что продолжения Юрки там нет. И проснулся.

Рассвет то ли уже наступил, то ли вот‑вот собирался это сделать, и все вокруг было окутано молочным туманом. Семен отсырел и изрядно продрог, но, к своему удивлению, чувствовал себя довольно прилично. В физическом смысле. А во всех остальных – просто захлебывался от тоски. Он лежал и думал о том, насколько же легче было предкам, которые всерьез верили в жизнь после смерти – хоть в раю, хоть в аду, хоть в другом теле после перевоплощения. Но он‑то ученый‑палеонтолог, он изучал остатки трупов живых существ и прекрасно знает, что со смертью все и кончается. А так хочется сказать: «Ничего, Юрка, скоро мы встретимся. ТАМ ты будешь целым, и мы еще помашем с тобой „посохами“…»

Огромным волевым усилием Семен заставил себя подняться и оживить почти потухший костер. Когда занялось пламя, когда пошло тепло, видимое пространство этого мира стало чуть‑чуть уютней, зато почувствовалось, насколько то, что скрыто туманом, враждебно и чуждо. «Зачем я здесь, чего ради? Оно мне надо? А ты, Юрка, все‑таки дурак! Чего ты не позвал к себе Светку? Ваш роман длился целый год. Может быть, ты на самом деле и из Конторы сбежал не ради денег, а чтобы больше с ней не встречаться? Вы же два сапога пара: взбалмошные, агрессивные, скандальные и… с большим дефицитом зла в душе. Вам просто надо было научиться мириться, и у вас было бы постоянное развлечение на всю жизнь. А Олег без меня, наверное, из науки уйдет. Ведь институт заочно окончил, в аспирантуру поступил, материала набрал уже не на одну, а на три кандидатских – все бросит и уйдет! Нет, это неправильно: если в человеке проснулся дух исследователя, то его не остановят ни маленькая зарплата, ни злая жена, ни… гибель начальника. Он может погаснуть только в том случае, если кончится топливо, если исчезнут цель и смысл. В конце концов, я не могу все время быть рядом и это топливо подбрасывать – человек должен научиться жить сам, сам выбирать дорогу…

Родители… Я приезжал к ним раз в два‑три года и не всегда оставался на ночь. Им и без меня хватает забот с сестрой, ее детьми и мужем. Мама так радовалась, что у меня все в порядке, что я ни в чем не нуждаюсь, отказывалась от денег… Стоп!»

Семен остановил себя, поняв, что так может зайти очень далеко. Инстинкт самосохранения подсказывал совершенно четко: с этими мыслями нужно завязывать – в ТОЙ реальности он умер, и ничего с этим поделать нельзя. А стоит ли (и можно ли?) жить в ЭТОЙ – не ясно. «Надо чем‑то заняться, пока висит туман. Кстати, для ответа на второй вопрос неплохо бы провести инвентаризацию: составить список имеющегося снаряжения с указанием степени износа…»

Как и ожидалось, список получился коротким: вельветовый пиджак, точнее – легкая куртка, которую Семен любил надевать в дорогу из‑за обилия карманов, свитер‑водолазка, джинсы, ботинки, трусы и носки. Вся одежда старая, поношенная, но привычная и потому любимая. Для обитания в тайге и тундре она не годится совершенно, так как в лохмотья превратится за несколько дней. Слабое утешение – ботинки. Они тоже старые, купленные три года назад в «секонд хенде», но из добротной натуральной кожи, на толстой рубчатой подошве. Из амуниции они «умрут», наверное, последними. Впрочем, на хороших каменистых склонах можно и их превратить в лохмотья достаточно быстро.

В карманах джинсов обнаружились два ключа от квартиры на пружинном колечке, несколько монеток разного достоинства, размокшая и толком не высохшая сторублевая купюра. Собственно говоря, никаких неожиданностей от своих штанов Семен и не ожидал. А вот куртка…

Перед пьянкой он успел слегка «почистить» карманы: выложил документы и деньги, а все остальное не тронул. Хотя, с другой стороны, там ничего и не было. Зажигалка газовая китайского производства, купленная за четыре рубля в киоске. Газа осталось полбаллончика. Мятая пачка с тремя сигаретами – надо выкурить и забыть о табаке. А здесь что?

В глубине левого кармана обнаружился мокрый невнятный комок. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он состоит из ошметков размокшей туалетной бумаги (запасец Семен всегда таскал с собой – мало ли какие случаи бывают в дороге) и маленькой бухточки капронового шнура. А вот это удача! Года два назад ему пришлось распаковывать посылку с образцами. Тючок был обмотан куском шнура, и Семен, оценив качество, не стал его выбрасывать, а смотал и сунул в карман – молодец! Если бы этой веревки было хотя бы метров десять – двадцать… Но оказалось, что длина данного куска всего‑то метра полтора. Больше ничего путного, кроме двух ржавых скрепок, не обнаружилось. Лезть в самый популярный правый нижний карман Семен не решался, пока не обшарит все остальные. И вот…

Что ж, можно считать, что в этом кармане лежит ответ на гамлетовский вопрос «быть или не быть?». Когда‑то он хвастался перед своими практикантами, что летом сможет выжить в любой климатической зоне (кроме пустыни), если будет иметь хотя бы две вещи: нож и моток бечевки. Сможет сделать укрытие, добыть огонь, еду и все остальное. Он, пожалуй, не врал, но нужно иметь… Ладно, в конце концов, бечевку можно считать роскошью, но нож… НОЖ!!

А ирония судьбы заключалась в том, что нож у него был – всю дорогу болтался вот в этом кармане. Небольшой перочинный, с голубыми пластмассовыми накладками на ручке и изрядно сточенным лезвием. В комплекте были шило, штопор, открывашка для банок и отвертка – что еще нужно для полного счастья? А лезвие острое, почти как бритва, – сам точил. Им так удобно резать сырокопченую колбасу: ломтики получаются почти бумажной толщины…

Нужно было сделать всего одно движение – обычное, привычное, почти рефлекторное: вставая из‑за стола, сложить нож и сунуть его в карман. Он сделал вчера это движение или нет? Пьяный, почти ничего не соображающий, ОН ЗАБРАЛ НОЖ ИЛИ НЕТ?!

И в детстве, и в молодости Семен очень любил ножи. В школьные годы он изготовил, раздарил и потерял их множество. Позже он стал пользоваться готовыми покупными, сохранив свою страсть к заточке.

Настоящий нож, не тот, который «для танцев», а для работы и жизни – это нож перочинный. Многофункциональный, но без наворотов. Причем именно покупной. В советские времена промышленность выпускала только две модели, достойные внимания, – охотничий с рогами (их нужно сразу спилить!) за 5 рублей и обычный за 3 рубля 85 копеек. Ничего лучше даже при нынешнем товарном изобилии в продаже не появилось. Почему нож должен быть покупным и дешевым? А чтобы не жалко было потерять, чтобы не просыпаться в холодном поту, мучительно пытаясь вспомнить, куда ты его вчера положил. И еще немаловажный фактор: делали их явно из каких‑то отходов, и часто довольно небрежно. Нужно было быть готовым, что, опробовав сталь лезвия, покупку придется забросить в ящик стола и забыть о ней.

ОН ЗАБРАЛ НОЖ ИЛИ НЕТ?!

Первичная обработка лезвия проводится на электрическом точиле. Желательно, чтобы наждачный круг был мелкозернистым, а само точило – низкооборотным. Операция трудоемкая и опасная – одно неверное движение, и нож можно выбрасывать. Смысл ее в том, чтобы сделать поперечное сечение лезвия похожим на профиль опасной бритвы. Если это получится, нож можно будет не точить годами – только слегка подправлять «жало». Следующая операция полностью ручная: берется набор брусочков… В общем, последний брусочек – это тот, на котором правят бритвы.

Если с самого начала набраться терпения и не пожалеть сил, то таким инструментом можно очинить карандаш до игольчатой остроты, при необходимости побриться или за пятнадцать минут расчленить оленью тушу «по суставчику». Можно быстро нарезать лапника на подстилку, настрогать «петушков» для растопки, срезать стойки для палатки и выкроить из тонкой резины заплатку для лодки. Ну, а при массовой заготовке рыбы такой нож проиграет, пожалуй, только профессиональному разделочному, но кто же эти штуки видел в полевых‑то условиях?

ОН ЗАБРАЛ НОЖ ИЛИ НЕТ?!

А еще в ноже обязательно должны быть открывалка для банок и шило. Главное – открывалка. Это совсем не пустяк там, где пища состоит в основном из консервов. Теоретически, наверное, существуют сплавы, которые позволяют… А практически, если вы вскрыли лезвием банку со сгущенкой или тушенкой, то… придется в дальнейшем нож только для этого и использовать. Впрочем, если вам не жалко потратить целый день на разделку тупым лезвием оленьей туши или чистку полусотни хариусов – можете попробовать. Такая беда почти всегда случается с огромными роскошными тесаками – номерными охотничьими или самодельными. Обычно хозяину хватает пары недель, чтобы убедиться в том, что его замечательному орудию место не на поясе, а на самом дне рюкзака.

ОН ЗАБРАЛ НОЖ ИЛИ НЕТ?!

В их компании не считалось дурным тоном пользоваться за общим столом собственным ножиком, скорее неприличным было попросить или воспользоваться без спросу чужим. И разумеется, ничего зазорного не было в том, чтобы, покидая застолье, щелкнуть лезвием и убрать свой инструмент в карман.

Семен этого не сделал. Кажется, он оставил нож на столе. Или все‑таки? Он глубоко вдохнул воздух и зажмурился: вот она, лотерея судьбы. Ну!

И опустил руку в карман.

Пальцы коснулись привычной шероховатости ручки.

«Я выиграл, – выдохнул Семен. И грустно усмехнулся: – Придется жить».

На радостях он съел всех оставленных с вечера беззубок и запил их водой из речки. Потом закурил и стал думать, как именно жить дальше.

* * *

План дальнейших действий созрел примерно к полудню. Состоял он в том, чтобы на протяжении двух‑трех дней двигаться вниз по реке в надежде встретить людей – хоть каких‑нибудь. Если же ни людей, ни следов их присутствия не обнаружится, то нужно будет поиграть в Робинзона: озаботиться жилищем, едой, одеждой и инструментами. Когда удастся приспособиться так, чтобы не тратить все время на выживание, можно будет снова отправиться на поиски Homo sapiens. Семен понимал, что разумнее начать сразу со второго пункта программы, но к этому он был просто еще не готов морально.

Хорошая мысль – двигаться по реке. А как? Правый берег – сплошные обрывы, за которыми начинается склон, прорезанный массой распадков. Если сильно стараться, то километров на пять за день тут продвинуться можно. Левый берег ничуть не лучше: в пойме и на террасах такие джунгли, что сквозь них и километра‑то за день не пройдешь. Если же уйти из долины и двигаться по степи, то придется все время обходить заболоченные и заросшие дельты мелких ручьев и речек – левых притоков основной реки. По‑хорошему остается только само русло, по которому лучше всего было бы плыть. Но как? Не кролем, конечно. Плот?

Бревна плавника, валяющиеся на косах, не годятся – они «волглые», и плавучести у них никакой. Нужно два‑три сухостойных ствола сверху – из леса. Там такие, кажется, встречаются довольно часто. В воде, конечно, они быстро намокнут, но два‑три дня держать, наверное, будут. Допустим, их удастся выворотить и притащить на берег. Ну, ветки можно обломать, а сучки отбить камнем, но надо же отчленить верхушки и комли! Каким образом? А таким – пережечь на костре!

Вторую половину проблемы – чем связать бревна – Семен решил пока не обдумывать, а присмотреться к местной растительности: вдруг тут лианы водятся?

Лиан в лесу, конечно, не оказалось. Зато он нашел кое‑что получше. Старая замшелая лиственница когда‑то рухнула и в падении ободрала стволом кору соседнего живого дерева другой породы. Наверное, это произошло не очень давно, потому что рана еще не заросла и сочилась соком. Семена это заинтересовало на предмет того, не годится ли сок в пищу, как у канадского сахарного клена. Жидкость оказалась на вкус весьма противной, а вот кора… Точнее, не вся кора, а ее внутренний слой! Семен подергал свисающие пряди – они не рвались. Еще не веря в удачу, он оттянул большой кусок и стал отделять с внутренней поверхности длинные желтые полосы и ленты. Они не рвались! Лента, шириной полтора‑два сантиметра и длиной метра полтора, при натяжении сворачивалась в жгут, резала пальцы, но не рвалась!

– Это же лыко! – сказал Семен и обнял изуродованное дерево. – Или что‑то подобное. Во всяком случае, этим можно вязать, это можно плести. И таких деревьев тут полно – целая роща!

Он отволок последний сухой ствол на берег, подобрал гальку подходящего размера, расколол ее о валун, чтобы было чем перерубать волокна, и отправился драть лыко. Факт самостоятельного изготовления первого каменного инструмента, достойного настоящего питекантропа, он никак не отметил.

До темноты Семен успел изувечить с десяток деревьев и набрать целый ворох волокон длиной до двух с половиной метров. Самые длинные он сворачивал, чтоб не перепутались. Одну из лент он решил пожертвовать на почти шуточный эксперимент: привязал к волокну тельце моллюска‑беззубки, очищенное от раковины, а само волокно закрепил на конце трехметровой палки. Он забросил эту «удочку» в воду чуть в стороне от костра, придавил палку камнем и со словами «Ловись, рыбка…» отправился собирать дрова на ночь. Потом он жарил и поедал несчастных моллюсков, потом озаботился вопросом, как поведут себя древесные волокна при высыхании и при полном размачивании. Испытания показали, что высушивание, конечно, не добавляет «лыку» эластичности, но хрупким его не делает. При повторном размачивании оно набухает и, кажется, обретает прежние свойства. В голове у Семена немедленно родилась идея, и он стал ее обдумывать.

«Рано или поздно я попаду под дождь – это неизбежно. Если не под снег, конечно. И окажусь совершенно беззащитным. Никаких пещер в округе не видно, а пересиживать непогоду под елкой дело гиблое. Кроме того, одежда вся на мне, и в ней, прямо скажем, и днем‑то не очень жарко, а вечером и ночью можно жить лишь у костра. А если завтра похолодает на пяток градусов? Короче, надо попытаться сплести циновку. Это по‑научному, а по‑нашему, по‑бразильски, просто рогожу. Если она получится плотной и не будет пропускать воду, то ее можно использовать как тент, а если будет, то сойдет в качестве одеяла или накидки‑пончо. В любом случае это сейчас важнее, чем построение плота, – я, собственно, никаких соцобязательств не брал! Кроме того… А это что еще такое?!»

На воде в освещенном поле у берега тихо покачивалась «удочка», о которой Семен давно забыл. «Клюнуло, что ли?! – изумился он. – Да там же крючка нет!» Семен выловил палку и тихо потянул. На дальнем конце «лески» явно кто‑то был. «Обязательно сорвется или лыко порвет», – решил рыбак и плавным взмахом удилища попытался выбросить добычу на берег. «Леска», разумеется, лопнула, но энергии рывка хватило, чтобы добыча вылетела на поверхность и, описав крутую дугу, плюхнулась в мелкую воду у самого берега. Семен сумел не растеряться и лихим футбольным ударом переместил существо на берег. Потом он долго рассматривал его в свете костра и удивленно качал головой: «Ведь на полкило потянет, наверное!» И сокрушенно вздыхал: «Пивка бы!» Очень, очень давно не пил Семен пива с раками!

Решению проблемы рогожи он посвятил весь следующий день, и еще один, и еще… К исходу третьего дня проблема была решена, но циновка еще не готова. Точнее, получился почти квадратный метр добротного полотна, из которого можно было сделать все что угодно, например набедренную повязку.

Дело в том, что Семену пришлось изобретать заново не только технологию, но и методологию процесса. В конце концов он пришел к выводу, что жить и работать по‑старому здесь нельзя. Установка на то, чтобы выполнить поставленную задачу с минимальными затратами сил и времени, не только бесполезна, но и вредна. Сначала он упорно пытался обойтись без «ткацкого станка» и перепортил массу сырья. Потом смирился и полдня конструировал раму, на которую можно было бы натянуть основу будущего полотна (столько сил на одноразовое приспособление!). Когда он начал эту основу натягивать, раму «повело» во все стороны, и ее конструкцию пришлось усовершенствовать. Наконец все было готово, и он занялся собственно ткачеством. Через несколько часов Семен намозолил кончики пальцев и ужаснулся производительности своего труда. «Так дело не пойдет!» – решил он и стал изобретать, а потом и мастерить из подручных материалов некое подобие челнока. Ничего путного у него не получилось, но, пока он этим занимался, уже готовая «ткань» подсохла на солнце и превратилась в решето. Семен долго матерился и стучал себя кулаком по лбу – надо было плести из СУХИХ волокон! Короче говоря, все пришлось начинать сначала.

Надо признать, что конечному успеху мероприятия в немалой степени способствовала погода. Когда светило солнышко, Семену нестерпимо хотелось бросить заниматься этой ерундой и куда‑нибудь плыть или идти, лишь бы не топтаться больше по осточертевшему пляжу. Но так было не часто: погода в эти дни стояла в основном пасмурная, и перспектива оказаться под дождем вдохновляла на труд. В конце концов в распоряжении Семена оказалось нечто вроде корявого узловатого коврика метра два длиной и метра полтора шириной. Рогожу, виденную в детстве в деревне, его произведение напоминало мало. Он решил присвоить ему гордое имя «тент», изобразил подобие лыковых веревок и привязал их к четырем углам. На этом он решил пока остановиться и приступить наконец к сооружению плота.

Это, на первый взгляд элементарное, дело тоже оказалось не таким уж простым. Первый день Семен полностью потратил на обработку и увязку трех стволов. Конструкция получилась на вид надежной и прочной, однако «ходовые» испытания принесли полное разочарование. Сначала выяснилось, что сдвинуть с места плот в одиночку Семену не под силу – ну прямо как у Робинзона с первой лодкой. Спасло ситуацию только то, что бревна лежали у самой воды: пришлось слегка подкопать илистый берег и долго лазить по лесу в поисках подходящей слеги, которую можно было бы использовать в качестве рычага. В конце концов судно оказалось на глубокой воде, и его автор смог убедиться, что все старания были напрасны. Освободившись частично от гнета земного притяжения, бревна немедленно заняли такое положение друг относительно друга, которое им казалось наиболее удобным. То, что получилось, на воде держалось довольно уверенно, но плыть на этом нельзя было даже лежа, так как от малейшего прикосновения конструкция начинала вращаться вокруг своей продольной оси.

Семен сначала долго матерился, а потом впал в уныние, в котором и пребывал до самого вечера. Когда стало темнеть, он решил все‑таки вытащить бревна на берег, чтобы не мокли зря. Махнув рукой на потраченный труд, он перешиб чоппером (попросту – расколотой галькой) лыковые веревки и… понял, как на самом деле должна выглядеть эта конструкция!

«Ну и тупой же я, Господи! Ведь так просто! Да, я никогда не делал плотов – не те реки текут в моих краях. Но нары‑то из кривых палок собирал сотни раз! Мог бы и догадаться, старый дурак! Бревна плавают сейчас так, как им удобно: это – кривулей вбок, а то – вниз. Ну и вяжи их в этой позе! Зачем же насиловать‑то?»

На следующий день плот был готов. Между связанными бревнами Семен пристроил две слеги толщиной в руку – они несколько ограничивали свободу перемещения стволов друг относительно друга. Соорудить поперечный настил он даже не пытался – явно бесполезное дело. Остаток вечера он потратил на изготовление шеста и весла. Последнее представляло собой длинный сук‑рогатку, обмотанную все тем же лыком. Сделать его оказалось нетрудно, но надежды на его эффективность почти не было – конструкция хилая, а плот очень тяжел.

«Ну, вот и все, – думал Семен, глядя на удаляющийся берег. – Еще одна покинутая мною стоянка: пришел, обосновался, пожил несколько дней и двинулся куда‑то дальше. Мусор сожжен или закопан, костер потушен. В ТОМ мире таких стоянок были сотни, а в ЭТОМ – первая… Здесь мне и мусорить‑то нечем, разве что ракушками. Интересно, что бы я делал, если бы на них не наткнулся? Грибы собирал? Вообще‑то, их тут в лесу полно – и пластинчатых, вроде сыроежек, и трубчатых, похожих на подберезовики. Только… В книжках сплошь и рядом пишут, что люди, оказавшись в лесу без продуктов, питаются грибами. А вот я, отработав полтора десятка полевых сезонов, этого юмора так и не понял. Известно, что в белых, к примеру, грибах полно белка – почти как в мясе. Но что от него толку, если он почти не усваивается организмом? Это я и читал, и на практике проверял. То есть набить желудок грибами, конечно, можно, даже ощущение какой‑то сытости появится, но сил от этого не прибавится – совершенно точно. Неспроста же всякие лесные народы, типа эвенов или эвенков, грибы как пищу не воспринимают. А вот наши русские люди грибы собирают и заготавливают испокон веков. Впрочем, таких „странностей“ в нашей жизни полно. Вот, скажем, картошка – это очень калорийный продукт питания. А капуста? Или огурцы? В них же решительно ничего нет – одна калория на тонну, сплошная вода и клетчатка! Спрашивается: зачем? А – вкусно!

Чем, интересно, питался наш народ до того, как Петр I внедрил картошку? Понятно, что хлебом и крупами. А чье же место заняла картошка, какой овощ вытеснила? Ответ: репу. Исключительно популярный, неприхотливый и урожайный корнеплод! И при этом совершенно пустой! Нет в нем ни белков, ни жиров, ни углеводов. Точнее, есть, но о‑очень мало – как в траве или листьях, которыми кормятся травоядные животные. Так им и жевать приходится чуть ли не круглые сутки. Отсюда мораль: тратить силы на добывание низкокалорийного продукта смысла мало.

Взять, к примеру, мою ситуацию: сколько уже дней прожил на ракушках и раках, а чувствую себя вполне прилично (правда, по большой нужде сходил всего два раза, но это мелочи). Спрашивается, почему? Во‑первых, они калорийные, а во‑вторых (увы!), просто потому, что еще жирок домашний не растратил, запасы еще остались. Тут ведь какая тонкость: в начале полевого сезона человек редко чувствует себя по‑настоящему голодным и не ощущает прямой связи между своим физическим состоянием и количеством и качеством пищи. Он как бы живет на старых запасах. А вот когда отходишь два десятка маршрутов по пересеченной местности, когда станешь худым и стройным, начинаются всякие приключения. Не поев вовремя, ты рискуешь, например, не успеть засветло дойти до лагеря. Тебе придется садиться на „холодную“ ночевку, а это очень неприятно. Поэтому опытные люди осенью таскают с собой два‑три сверхнормативных куска сахара – топлива, так сказать, для последнего рывка.

Из всего этого следует, что мне пока что питаться каждый день не обязательно, хотя есть, конечно, будет хотеться. А что я, собственно, буду употреблять сегодня? Вряд ли ракушки встречаются везде – там просто была удобная для них илистая отмель. Да и, честно говоря, не лезут они в меня больше. Как же быть? И вообще, куда я плыву и зачем?!»

Семен стоял на плоту с шестом в руках. Облаченный в самодельную рогожу, обвязанную лыковыми веревками. На шее у него висели ботинки, связанные шнурками. Плот двигался со скоростью километра три в час примерно посередине русла. Точнее, Семен надеялся, что он находится именно в русле, а не в одной из проток. Справа крутой обрывистый берег, а слева заросли, сквозь которые ничего не видно. Если он окажется в протоке, которая обмелеет, то плот придется бросать или разбирать и перетаскивать на глубокую воду – перспектива настолько неприятная, что лучше о ней не думать. Семен и не стал этого делать, а принялся размышлять о своей голове.

Крайне неприятно осознавать, что, оказавшись в критической ситуации, ты к тому же еще и болен – это выглядит прямо‑таки предательством со стороны любимого организма. Пока Семен возился с рогожей и плотом, у него обнаружились приступы острой головной боли, чего никогда ранее не наблюдалось. Они повторялись с удручающей регулярностью – один‑два раза в день, правда, каждый следующий был немного слабее предыдущего. Это с одной стороны. А с другой – он вдруг обнаружил странные изменения в своей памяти: кажется, он обрел способность вытягивать из нее информацию, которую давным‑давно позабыл. Началось с того, что, отлеживаясь как‑то раз после приступа, он вдруг поймал себя на том, что мысленно перечитывает (страницу за страницей!) роман Федосеева «В поисках Джугджура». А ведь читал он его еще в школе и особого удовольствия не получил: приключений там немало, но они разбавлены очень большим количеством текста, неинтересного для подростка. Шутки ради Семен попытался вспомнить учебник по кристаллографии – науки для него совершенно темной и полностью забытой сразу после экзамена. И вспомнил! Надо же, как интересно… А главное, очень актуально в данной ситуации! Но, собственно говоря, почему бы не попробовать вспомнить что‑нибудь полезное? И он стал вспоминать.

«Ну, например, есть такой термин: „мамонтовая фауна“. Это что? Точнее – кто? Сейчас, сейчас… Ага: мамонт, овцебык, пещерный медведь (что, тот самый?!), олень северный, олень большерогий, шерстистый носорог, бизон, лошадь, волк, песец, заяц и так далее. Да, еще в учебнике было что‑то про совсем нехорошего зверя, кажется, „пещерный лев“ называется. Только он не лев и не тигр, а нечто среднее, но о‑очень большое и свирепое (так вот чьи следы я видел на водопое!). Ну, собственно, все логично: раз есть травоядные, значит, должны быть и хищники. И конечно, в природе все по ранжиру – большому охотнику большую добычу. Мамонтов и носорогов едят эти самые тигрольвы, бизонов и оленей – волки, а всякую мелочь, соответственно, песцы и лисы и… собаки. Появилась эта веселая компания, кажется, пятьдесят тысяч лет назад, а вымерла около десяти‑одиннадцати тысяч лет назад. Примерно в это время на юге бурными темпами начало развиваться производящее (сельское) хозяйство. Что‑то тогда странное произошло в мире, науке не вполне понятное: ледник стал быстро таять, климат как бы потеплел, но при этом масса мамонтов оказалась заживо погребенной в вечной мерзлоте. Они там до сих пор лежат почти свеженькие».

Попутно Семен вспомнил массу интересного о выделке шкур (очень трудоемко!) и сухожилий. Это была, безусловно, ценная информация, но пока бесполезная, так как никаких шкур у него не было. Правда, один раз он чуть не заполучил шкуру, точнее – шкурку.

В прибрежных зарослях мелькнул заяц, и Семен мысленно позвал его: «Куда бежишь, длинноухий? Иди лучше ко мне. Иди сюда, серый! Иди, иди, не бойся, не бойся, иди, маленький!» Он примерно с полминуты посылал свой призыв в адрес куста (очень зайчатины захотелось), и, что самое удивительное, зверек как бы послушался – показалась мордочка с прижатыми ушами! Обмирая от страха, припадая на лапы, явно помимо своей воли, зверек стал медленно продвигаться в сторону человека. Это настолько изумило Семена, что он ослабил свой «призыв» и начал шарить вокруг в поисках походящего камня. Заяц мгновенно понял его злые намерения и исчез.

«Однако! – озадаченно почесал тогда затылок Семен. – Может быть, я, как библейский Адам, стал понимать голоса зверей и птиц?! Точнее – они меня? Хотя, с другой стороны, кажется, и я кое‑какие заячьи мыслишки уловил, только они оказались совсем куцые: „Ой! Что это?! Ой, как страшно! Зачем он зовет меня?! Ой!“ Мда‑а‑а… „Философских“ объяснений всему этому может быть, пожалуй, целых три: либо я схожу с ума, либо в условиях „информационного голода“ раскрепощаются скрытые возможности мозга, либо (самое вероятное!) Стив со своей машиной что‑то мне повредил в башке. Кстати, теперь вспоминается, что он тогда нес про перегрузку коры головного мозга, которой случиться не может ни в коем случае. Почему не может, мне не вспомнить, потому что в момент рассказа я отвлекся на что‑то, а вот возможные последствия… Как это будет по‑русски? Ага, ага… Попросту говоря: смерть, безумие или некие „функциональные изменения непатологического типа“… Ну, ладно, придется смириться, ведь лечить меня все равно некому. Будем надеяться, что хуже не станет».

В целом водоплавающая конструкция вела себя прилично, ею даже удавалось немного управлять при помощи шеста. Неприятным оказалось то, что, когда Семен влез на бревна, они погрузились почти полностью и ноги оказались в воде. Пришлось разуться и плыть босиком. Часа через два Семен понял, что был неправ: ноги замерзли настолько, что потеряли чувствительность, и возникла реальная угроза свалиться в воду. Нужно было причаливать и отогреваться.

Для стоянки он выбрал довольно обширную галечную косу, отделенную от зарослей левого берега неширокой протокой. Семен посадил плот на мель и, то и дело оступаясь на камнях непослушными ногами, принялся собирать сушняк для костра. Деревянного мусора тут валялось довольно мало, и пришлось изрядно помотаться туда‑сюда. В конце концов он натаскал приличную кучу дров и целую охапку сухой травы, чтобы не возиться с растопкой. Предчувствуя удовольствие, он уже собрался чиркнуть зажигалкой, но… остановил себя.

«А ведь эта штука может выйти из строя в любой момент. Газа в ней, конечно, еще много, но это ничего не значит: такие зажигалки далеко не всегда доживают до опустошения баллончика. Может сломаться колесико, кончиться кремень, испортиться клапан… Да что угодно, и я сразу останусь без огня! Ну, добыть‑то, допустим, его в конце концов удастся, но это очень хлопотно, а в сырую погоду, пожалуй, и невозможно. Может, стоит пока воздержаться? Да и ноги, кажется, уже согрелись…»

Семен обулся, опустился на корточки и надолго задумался, пытаясь припомнить какую‑то важную мысль, которая мелькнула у него в голове, пока он бегал за дровами. Наконец вспомнил и произнес вслух:

– Да, Сема! Это дело ответственное, важное, можно даже сказать, судьбоносное!

И отправился бродить по косе, высматривая подходящие камни.

Но таковых не было или почти не было. Ему требовались кремень, агат, халцедон, яшма, обсидиан или, на худой конец, кварцит. В гальке же преобладали осадочные породы, хотя присутствовало немало и вулканогенных с порфировой или полнокристаллической структурой. Наибольший интерес представляли довольно редкие, хорошо обкатанные обломки глубоко метаморфизованных (измененных под действием высоких температур и давлений) пород, у которых при раскалывании вполне мог оказаться «раковистый излом». Все перспективные находки Семен складывал возле несостоявшегося костра. В конце концов он решил, что сырья ему хватит надолго и можно приступать к работе.

В свое время ему довелось листать несколько книжек, в которых описывались орудия каменного века и технология их изготовления. Он даже слова некоторые запомнил: нуклеус, ядрище, отщеп, ударник, ретушь… В целом же данная тема интереса у него никогда не вызывала: он не археолог, а в жизни все это уж всяко не пригодится. И вот, пожалуйста…

Собственно говоря, что ему нужно? Нож есть, но он не вечен. Впрочем, можно предположить, что этот инструмент переживет своего хозяина. Нужно нечто типа топора. Без него, конечно, обходиться можно, но это создает изрядный дискомфорт. Второе: нужны сколки, которые можно было бы использовать в качестве наконечников для чего‑то вроде гарпуна или копья. Это, правда, пока не так актуально, как топор или рубило.

Свою фундаментальную ошибку, допущенную при изготовлении рогожи, Семен решил не повторять: он не станет никуда торопиться, а будет работать медленно и упорно, пока не получит нужный результат. Вообще‑то камней он переколол на своем веку немало, но, во‑первых, он это делал при помощи геологического молотка, а во‑вторых, задачи у него тогда были совсем другие.

Семен постелил на камни траву, приготовленную им для растопки, уселся на нее, скрестив «по‑турецки» ноги, взял в одну руку камень, в другую – другой камень и ударил…

Примерно часа через два Семен, взбешенный тем, что уже третий раз подряд попал по одному и тому же пальцу, запулил каменюкой в ближайший валун, торчащий из гальки. Каменюка раскололась. Семен встал и собрал осколки – часть из них оказалась вполне перспективной. «Ага, – вспомнил он, – кажется, это и есть самая древняя технология изготовления каменных орудий».

…Потом он опять сидел на своей подстилке и пытался вести более тонкую обработку заготовок. Летели осколки и искры, с пальцев капала кровь…

В какой‑то момент до Семена дошло, что он давно уже чувствует запах дыма, причем какого‑то противного дыма. Он оторвался от своего занятия и стал озираться по сторонам. Решительно ничего горящего он вокруг не увидел и недоуменно пожал плечами: «Померещилось? Нюхательная галлюцинация?» А запах становился все сильнее. Кончилось дело тем, что Семен, ощутив сильную боль в области икроножной мышцы, вскочил на ноги. И все понял.

Его подстилка тлела, а на штанине зияла дыра размером с кулак.

Терять время было нельзя, и он шагнул в воду прямо в ботинках. Подул легкий ветерок, и над дымящейся травой на берегу показалось пламя. «И раздувать не надо, – мрачно констатировал Семен. – Поздравляю сам себя: каменный топор еще не сделал, но огонь уже добыл. Ай да я!»

К тому времени, когда Семен привел себя в порядок, стало заметно, что день, собственно говоря, уже кончается. Плыть дальше уже поздновато – есть риск не найти до темноты подходящее место, которое опять же надо будет оборудовать для ночлега – костер там, то‑се… И главное, есть‑то что?!

Семен безрадостно осмотрел результаты своих трудов и решил продолжить процесс завтра, а сегодня озаботиться едой и ночлегом, точнее – дровами, которых тут не густо.

Обследование ближайших отмелей результатов не принесло – любимые ракушки здесь водились в очень малом количестве. Правда, на берегу он подобрал двух улиток размером с кулак. В центре косы росли какие‑то жиденькие кустики, и в них обнаружилось гнездо с тремя яйцами чуть крупнее перепелиных. Это, конечно, было лучше, чем ничего, но… В общем, Семен горько жалел, что не удосужился запастись пищей на предыдущей стоянке.

Пока он собирал дрова на ночь, улитки умудрились перевернуться и пуститься в бегство. Одну Семен поймал, а другая исчезла – и это было обидно до слез!

Вечер выдался удивительно теплым и тихим, но Семен сидел у костра и не мог ни любоваться природой, ни размышлять о «возвышенном» – он хотел есть. Он не поленился испечь яйца неизвестной птицы, а не выпил их сырыми, так как знал, что сырой белок не создает ощущения сытости. Без малейшей брезгливости съел подваренную в «собственном соку» улитку. Но этого было безобразно мало. Он сидел и внушал себе, что это еще далеко не настоящий голод, что на самом деле он может вообще не есть дня два, прежде чем начнет терять силы. Что ему пора отвыкать от ежедневного питания и уж тем более от трехразового. И вообще, надо всего лишь пережить эту ночь, а потом, как говорится, будет день – будет и пища… Только все это не помогало – он хотел есть.

В конце концов ему надоело бороться с самим собой, и он пробормотал: «Ладно, питекантропы не сдаются! – потом горестно вздохнул и добавил: – Потому что не умеют».

На всякий случай он связал сразу три пучка подходящих палочек и даже смог подобрать подходящую рогульку с черенком длиной метра полтора. После этого он разделся догола, поджег первый «факел» и полез в воду.

Пучок почти догорел, когда он обнаружил наконец первого рака. Ему удалось довольно ловко прижать его к дну рогулькой, после чего немедленно встала проблема: а как его взять, если обе руки заняты? В конце концов Семен решил расстаться с факелом, но в темноте рак умудрился как‑то вывернуться и убежать. Плюясь и ругаясь, раколов вылез на берег и пошел к костру греться.

«Может, и правда надо сначала думать, а потом прыгать? Подумаешь тут, как же, когда жрать охота!» Впрочем, новая идея осенила его даже раньше, чем высохла вода на теле, – плот!

На одном из концов плота (ни носа, ни кормы у него, конечно, не было) он плотно уложил поперек бревен самые толстые палки, которые нашлись в его дровяных запасах. Сверху он соорудил кучку из сушняка помельче. Потом кое‑как спихнул свое плавсредство с отмели и отбуксировал его в протоку. Там он поджег дрова и пустил плот дрейфовать вдоль берега, благо течение здесь было совсем слабым. Сам же побрел рядом по колено в воде, всматриваясь в освещенное дно.

Дело пошло значительно лучше: к тому времени, как плот ткнулся в отмель у дальнего конца косы, на бревнах лежали два рака, три ракушки и целых четыре улитки. Попутно Семен чуть не поймал довольно приличную рыбу, но она, конечно, выскользнула из‑под рогульки.

«Питекантропы не сдаются!» – самодовольно заявил Семен, сбросил в воду недогоревшие палки, забрал добычу и отправился обратно к костру. Возвращение плота в основное русло он решил отложить на утро.

Поедая печеных раков, он вспоминал свою возню с рыбой, а также тот факт, что на глубине он пару раз видел рыбок посолидней. Сколько ни убеждал он себя, что речная рыба – никудышная еда, но добыть ее хотелось. Кроме того, изловив «щучку» килограммов на десять, можно, наверное, пару дней о еде не заботиться. Но как?

«Ну, допустим, можно изобразить нечто вроде деревянного крючка, но нет ничего, чем можно было бы заменить леску – не лыком же? Сделать деревянную „кошку“ из рогулек? Получится громоздкое сооружение, даже если рыбу и зацепишь, то не вытащишь – сорвется. И опять‑таки, нужна веревка. Деревянный гарпун? Допустим, сделать его удастся. И что? Бить рыбу в бок наискосок? Вряд ли – тут нужно гарпунное ружье или нечто вроде лука. Сверху с плота, оказавшись над ней? Что‑то сомнительно… Палка в любом случае будет не слишком острой, а спина у рыбы, как известно, округлая. Таким способом, наверное, только камбалу приколоть ко дну можно. Тогда что? Острога? Трезубец? А из чего? Ну‑ка, ну‑ка…

Вот, помнится, на второй производственной практике пошли мы с ребятами на рыбалку. От лагеря недалеко – всего‑то километров пятнадцать – двадцать. А там протока – небольшая такая, мелкая, и по этой протоке прет на нерест кета. Хорошая кета – некоторые самцы до метра в длину. Только нам от них никакой радости – нам в основном икра нужна. Сетка у нас маленькая была, самодельная, вот мы с ней по этой протоке туда‑сюда и мотались. А недалеко от берега располагалось небольшое стойбище местных пастухов – эвенов. Их еще ламутaми называют. Они нас видели, мы – их, но тревожить не стали – у всех свои дела. Только их, наверное, любопытство разобрало – подходят к нам несколько ребятишек и две женщины:

– Вы чего это делаете?

– Да вот рыбу ловим. Не получается только.

– Так вам рыба нужна?! Сейчас поймаем!

У женщин в руках трехметровые палки с какой‑то фигней на концах. Ну, вылезаем мы к ним на берег, смотрим, что дальше будет. Тетка в воду пальцем показывает и спрашивает:

– Вам какую: вон ту или эту?

– Нам бы самочек…

– Так бы сразу и сказали!

Тетка палку концом в воду опускает – чпок! И тащит кетину килограмма на четыре! На берег сбрасывает и следующую – чпок!

Приспособления у них на палках были незатейливые – типа гарпуна со съемным наконечником. Только этот наконечник имел вид крюка на коротком ремешке. А крюки у них были сделаны из остро заточенных двухсотмиллиметровых гвоздей.

Сделать нечто подобное, наверное, можно, – решил Семен. – Вместо гвоздя – деревянную рогульку, а вместо ремешка – шнурок от ботинка. И щуку в бок – чпок!»

Засыпал он сытым и почти счастливым. Тем более что перед сном ему пришла в голову еще одна мудрая мысль. Зря он, наверное, чуть ли не целый день колол камни. Точнее, колол‑то не зря – кое‑чему научился. Но цель была выбрана не та, а может быть, неправильно сформулирована задача. Он пытался изобразить инструмент, которым можно было бы работать как металлическим топором. Нечто подобное тому, что он видел на картинках. Но то, что он тогда рассматривал в книжках, относилось к КОНЦУ каменного века, к неолиту, когда каменная индустрия достигла своего расцвета, когда сформировалась сеть торговых путей, по которым подходящий материал растаскивался по всему свету. А до этого? До этого десятки тысяч лет люди обходились более простыми приспособлениями, изготовленными из подручных материалов. И работали они ими ИНАЧЕ. «Как заострить палку, если строгать нечем? Надо скоблить. Как свалить дерево, если нечем рубить? Ударами рубила размочаливать волокна и рвать их зазубренным краем. Короче: учиться, учиться и еще раз учиться, Семен Николаевич!»

Date: 2015-09-17; view: 253; Нарушение авторских прав