В Японии

Эскадра идет бейдевинд[36], левый галс, восемь узлов[37]. Видны берега Японии, сказочной, таинственной, закрытой для европейцев страны. Римский‑Корсаков так мечтал побывать здесь! Заманчиво увидеть наконец Японию! Вот счастье!

Офицеры наверху рассматривают берег в трубы, переговариваются.

– Горы такие же, как и всюду!

– Господа, вот эта гора, слева, прямо как на японской гравюре! – восклицает краснощекий лейтенант Зеленой.

– Да, совсем неплохо бы арендовать тут порт! Стоять эскадре круглый год в подобном климате. Общество прелестных японок!

– Ну, вы, барон, еще не видели ни одной японки! Раненько… – ворчит штурман Халезов.

Море светло‑зеленое, иногда накатит волна в слабой пене как искрящееся шампанское.

От берега навстречу эскадре пошли японские лодки.

На «Палладе» подняли сигнал.

На брам‑стеньгах[38]всех четырех судов эскадры сразу же взвились белые значки, на каждом красная надпись по‑японски: «Русское судно».

Японские лодки приближались. Гребцы на них медно‑красные от загара, совершенно голые, у каждого только узенькая повязка под пахом. Гребут стоя, ловко, в каждой лодке по шесть человек, седьмой на корме и правит и помогает грести. Одна из лодок подошла к фрегату, другая – к шхуне. Видно стало, в кормовой будке сидят какие‑то японцы в серых халатах. Один из них встал и подал на длинной палке письмо. Матрос принял, голые японцы дружно затабанили веслами, лодка отошла. Матрос отдал письмо капитану. Офицеры столпились.

– О‑о! Господа, по‑французски письмо написано! – воскликнул Воин Андреевич. – Много вопросов. Прекрасный французский язык! Соблюдаются все правила дипломатии! – Он перевернул бумагу. – А вот те же вопросы по‑английски! «Имя и флаг судна. Цель прибытия. Имя командира. Какой груз».

– А мы предполагали, что они говорят только по‑голландски!

– Вот так японцы! Да это, господа, то же самое, что в любом из европейских портов! – воскликнул молодой инженер Зарубин.

Римский‑Корсаков подумал, что это уж очень походило на готовность общаться с европейскими нациями. Кажется, наши представления о японцах и Японии не совсем верны. Он пожалел, что смотрел на палку, когда лодка подходила, а не заметил выражения лица у того, кто письмо подавал. Он читал вопросы дальше: «Нет ли спасенных от крушения японцев?» Это уж совсем замечательно. А говорят, они не принимают своих, спасенных иностранцами.

За фрегатом плыли японские шлюпки с медно‑красными гребцами. За шхуной – тоже…

Ветер менялся. Эскадра лавировала, не входя в бухту. Путятин честно следовал своему плану – ничего не делать без согласия японских властей.

Под вечер к фрегату подошла большая лодка. С «Паллады» просигналили: «Прибыл чиновник с разрешением от губернатора войти в бухту».

Фрегат пошел вперед под всеми лиселями[39], там вызвали наверх музыкантов. Их трубы ярко сверкали в лучах склонившегося солнца. Оркестр грянул «Боже, царя храни».

На юте фрегата стоял адмирал, окруженный множеством своих офицеров.

На шхуне тихо. Машина не работает, идут под парусами.

– Посмотрите, господа, на острове нижняя батарея поставлена с соображением и со знанием дела, – заметил Римский‑Корсаков, обращаясь к своим офицерам. – Она обстреляет суда на подходе – вдоль, а на проходе – поперек!

– На каждой по шести орудий! – заметил Чихачев.

– Несколько медных, тяжелого калибра, на корабельных станках, – отходя от острова, не отрываясь от подзорной трубы, говорил Воин Андреевич.

Эскадра прошла узость и острова, вошла в бухту среди гор. Суда отдали якоря.

– Воображаю, как адмирал торжествует, – говорил Римский‑Корсаков, – получил чуть ли не приглашение от японцев – войти к ним в бухту! Явная победа!

Кругом масса японских лодок с живописными фигурами в ярких и серых халатах, с голыми гребцами. Возвышенности берега отлично обработаны, как укрыты листьями зеленой бумаги разных оттенков, дальше – масса садов… На обвалах берега почва красноватая, видно, глинистая. «Мы в Японии, она кругом нас, со всех сторон, явилась вдруг!»

«Вход в Нагасакский рейд легок, ибо нет нигде скрытых опасностей и везде берег приглуб, – наскоро записал в своем дневнике Римский‑Корсаков, собираясь на фрегат. – Так что можно входить без особенных стараний о пеленгах и курсах, держа карту в руках, как бы гуляя по городу с планом».

Воин Андреевич отправился с рапортом на «Палладу». Там множество японцев. Одних угощают, другие ходят по фрегату и все рассматривают.

Один рослый горбоносый японец шел и называл пушки:

– Карронада[40]! Еще карронада!

«И не ошибется!» – подумал Воин Андреевич.

На другой день с раннего утра он со шхуны рассматривал цветущие берега, цепи лодок, перегородивших бухту, и батареи.

День прошел без толку. Японцы приезжали на фрегат, уезжали, опять являлись.

На третий день Воина Андреевича вызвали на фрегат. Туда явились чиновники от губернатора. Посьет вел переговоры с ними. Римский‑Корсаков оказался нужен «для свиты».

Слушая переговоры, он сразу почувствовал, что японцы ведут дело ловко, никакого желания отвечать толком и по существу дела не имеют и что, несмотря на вежливость, готовы сопротивляться.

Посьет попросил прислать зелени и живности. Один из чиновников, вдыхая в себя воздух и кланяясь, ответил, что сначала надо решить дело о том письме, которое привезено из России для императора Японии.

– Но зачем же одно письмо, – сказал он, – везли на четырех судах?

«Срезал Посьета!» – подумал Римский‑Корсаков.

День за днем приходилось ему являться на фрегат и присутствовать при переговорах.

«Сижу без дела! Японцы и на берег нас не пускают. Долго ли все это продлится? А Чихачев бесится, говорит, что промедление смерти подобно».

В кают‑компании за столом офицеры острили. Поговаривали, что японцы не считаются с нашей вежливостью, что англичане, верно, действовали бы решительней, в таком случае и американцы не станут церемониться. Адмирал говорил:

– Терпение, терпение и терпение, господа! Пусть японцы увидят разницу!

Но и его раздражала уклончивость и медлительность японцев, и он, как и его помощники, советовал Гончарову описать все их церемонии и увертки.

Гончарова самого выводила из себя политика японцев. Он заранее знал, что так должно быть, но часто раздражался против них, как и против адмирала, который вел дело под стать японцам.

«У японцев нет, видно, буржуазии, все чиновничество, и все омертвляется от этого. Неинтересно в Японии пока что. Вельможи их смешны!»

Капитана потребовали к адмиралу.

Час ранний. Японцев на фрегате нет. «Зачем бы?» – подумал Римский‑Корсаков, поднявшись на палубу.

Его провели к адмиралу.

– Запаситесь пресной водой и утром поднять пары, выйти из бухты, чтобы японцы видели работу машины. Отправитесь к устью Амура с письмами Невельскому и Муравьеву! – приказал Путятин. Он улыбнулся и добавил, что надо произвести промеры фарватера, ведущего в амурский лиман из Японского моря. – Отпускаю вас на пять недель.

– Но, ваше превосходительство…

– Только на пять. Спешите. Помните, на устье Амура может быть почта с известиями о войне!

Путятин видел, что японцы будут тянуть переговоры и придираться ко всякому пустяку. Он решил, что надо срочно все объяснить Невельскому. По возвращении с Амура шхуна пойдет в Шанхай, возьмет там почту для эскадры и передаст письма адмирала, которые сухим путем пойдут через Китай, Монголию и Сибирь в Россию.

Адмирал дал наставления Римскому‑Корсакову, как держать себя с Невельским, объяснить все и настаивать на своем.

– Сахалин наш! Когда трактат будет заключен, я сам исследую и займу Сахалин, – сказал он. – С богом! Собирайтесь! Явитесь вечером проститься и за письмами.

«Передать я все передам, – подумал Воин Андреевич, – и письма, и на словах, но уж уговаривать Невельского – увольте! Да Геннадий Иванович и сам не такой дурак, чтобы поддаваться!»

– На Сахалине, даст бог, угля наломаем и запасемся, – говорил Воин Андреевич, осматривая в этот день с инженером Зарубиным запасы топлива.

Пока что шли на американском угле[41]. Адмирал выказал большую ловкость в Шанхае, раздобыл через консула Штатов для шхуны «Восток» восемьдесят тонн угля из тех запасов, которые с большими затруднениями доставил туда для своей эскадры адмирал Перри и запретил наистрожайше тратить. И на этом угле пошли мы в Японию «уравновешивать» влияние американцев.

– Перри узнает, волосы себе вырвет, – говорил Римский‑Корсаков. – Потеха! Единственно, что сделали в Японии, – выморили клопов из всех кают и помещений.

– Зачем нас держали?

– Как же! Нельзя отпустить единственное паровое судно! Пусть японцы увидят! А то у американцев пароходы, и мы не хуже!

К ночи шхуна была под парами. Дым с искрами валил из трубы в темноте южной ночи. Масса огоньков цепями окружала эскадру. Это поперек бухты и по ее берегам протянулись ряды дежурных японских шлюпок, выставленных нагасакским начальством. А на носах у лодок круглые бумажные фонари. Впрочем, бог знает, все ли круглые. Наверное, есть разные…

Римский‑Корсаков все эти дни ждал, когда же адмирал пошлет его к устью Амура.

И вот сейчас, когда он получил желанное приказание, почувствовал страх и робость, как ему представлялось, от сознания всей важности и огромности тех задач, что были перед ним. Да, это счастье, конечно! Но и ответственность‑то какова!