Витя, 14 апреля 1980 года, день. Мы вошли в класс за минуту до начала собрания, как раз на слова пионервожатой Танечки:

Мы вошли в класс за минуту до начала собрания, как раз на слова пионервожатой Танечки:

– Поскольку председателя совета отряда сегодня нет…

Тут она увидела нас со Львом Залмановичем и запнулась.

– Здравствуйте! – сказал я звонко, даже сам изумился своей бодрости. – Это товарищ из обкома. Вы не против, Тамара Васильевна?

Васса медленно кивнула, не сводя глаз с нежданного гостя. Тот засмущался и скромно устроился за последней партой, бросив на меня укоризненный взгляд. А что тут такого? Ведь я его действительно сначала привез в обком, а уж потом – сюда. Значит, он из обкома.

Я вышел к доске и оглядел класс. Как я, оказывается, по ним всем соскучился! Даже по Воронько. Даже по Красноперкиной, хоть она и смотрит на меня волком.

– Тема сегодняшнего собрания, – начал я, – поведение пионера нашего отряда Жени Архипова.

– Возмутительное поведение! – поправила меня Танечка, но Васса на нее сердито зыркнула, и вожатке пришлось втянуть голову в плечи.

Кажется, завуч решила вести себя потише в присутствии «товарища из обкома». Вот и хорошо!

Тем не менее я поправился:

– Поведение, которое возмутило многих в нашей школе.

Женька смотрел на меня с ненавистью. Эх, черт, надо было ему хоть намекнуть, к чему я веду! А может, и хорошо, что он ничего не знает.

– Напомню, что наш одноклассник Архипов принес в школу пасхальный кулич и даже угощал им всех нас. Даже меня, – я вздохнул, осознавая всю тяжесть совершенного проступка.

Васса окончательно успокоилась и перестала кидать подозрительные взгляды на Льва Залмановича (только бы не перепутать отчество!).

– Архипов мог решить проблему, попросив у нас прощения, – мне самому было тошно от своих слов, – и признав, что его бабушка…

Я запнулся. Танечка совсем уже собралась что‑то ляпнуть, но Васса сжала губы, и вожатка испуганно прикусила язык.

– …что его бабушка кругом неправа! – закончил я. – И теперь перед нами стоит вопрос, что с ним делать?

Видно было, что Танечка снова порывается вставить пять копеек, но Васса схватила ее за руку. Во взгляде ее читалось: «Куда ты лезешь? Шевченко сам справится!»

Класс терпеливо ждал неминуемой развязки.

И тут я неожиданно изменил тему:

– Но прежде чем решить вопрос с Архиповым, мы должны разобраться с его бабушкой.

Я не удержался и глянул на Женьку. Тот, кажется, собирался набить мне лицо, не дожидаясь окончания собрания. Поэтому я не стал делать эффектной паузы, как собирался вначале, а быстренько выпалил:

– Как стало известно буквально сегодня, Любовь Александровна Архипова, бабушка Жени, была активной участницей партизанского движения.

Вот теперь можно было и паузу сделать. Я обвел класс взглядом. Танечка морщила лоб, не понимая, что это за новости в регламенте пионерского собрания. Васса замерла совершенно неподвижно. Воронько отвесила челюсть. Многие таращились на меня, как на инопланетянина. Многие хорошо знали бабу Любу и представить ее партизанкой никак не могли. Даже Женька моргал удивленно – похоже, он о бабушкином прошлом тоже не догадывался.

Только один человек улыбался понимающе, и именно к нему я обратился.

– Рассказать об этом я попросил Льва Залмановича…

«Ура! – подумал я. – Не перепутал!» И тут же спохватился: «Ой, а фамилия‑то его как?».

– Льва Залмановича… который в годы войны был комиссаром партизанского отряда. Пожалуйста, Лев Залманович, расскажите, как все было.

Он вышел к доске, повернулся к классу и виновато улыбнулся. Васса посмотрела на меня с откровенным подозрением: Лев Залманович был еще меньше похож на партизана, чем баба Люба.

Но тут он заговорил.

– Я молодой тогда был. Шестнадцать лет. Но боевой, горячий. На железку раз десять ходил.

Лев Залманович прищурился, глядя куда‑то в свое прошлое, расправил плечи, улыбнулся уже широко… и вдруг я ясно его представил – молодого и горячего.

– А еще языкастый был – ужас! – он покачал головой. – Наверное, за это меня комиссаром и назначил наш командир. Он суровый был. Майор, из окруженцев. Парамонов Селиван Антонович. И однажды меня отправили на задание.

Я покосился на класс. Все, даже Танечка, тоже поверили в партизанское прошлое Льва Залмановича и теперь с интересом слушали историю про войну. Только завуч так и сидела в позе рассерженного сфинкса.

– Нужно было провести агитработу среди евреев нашего гетто. Мы узнали, что гетто будут ликвидировать, вот меня и послали предупредить наших… Хотя нет, кажется, я сам вызвался… Ну, уже неважно. Я пришел, говорю: «Братцы, надо в лес уходить, убьют вас всех». А они головой качают: «Ты, Лева, большевиков наслушался. Никто нас не тронет». Так никого и не уговорил.

Голос Льва Залмановича вдруг стал напряженным, как будто говорил он против своей воли.

– А когда я уходил, погоня за мной отправилась. Я так думаю, кто‑то из наших и сказал немцам, – он поморщился. – Я уходил через Стриевку. А там полицаи с собаками. Заметили меня, окликнули. Я – бежать, они – стрелять. И зацепили, гады. Бегу, рану рукой зажимаю, но… Решил я, что всё, отбегался.

Голос Льва Залмановича снова потеплел:

– И вдруг у крайней хаты – девчонка. Тоненькая, как былинка. Наверно, моя ровесница, или даже моложе. Машет – мол, давай ко мне. Я – к ней. Она, ничего не спрашивая, в подпол меня, а дверцу ковриком закрыла, сундуком задвинула, – он вдруг тихо рассмеялся. – Я лежу там, скорчившись, диву даюсь: как она, худенькая такая, сундучище с места сдвинула?

Лев Залманович покачал головой.

– Вот… А потом полицаи ворвались. Орать начали: где, мол, жида прячешь? Она – в плач: ничего не знаю, дяденьки, никакого жида не бачила! А те не верят… Обыскали всё… А потом ее бить начали… сапогами…

Я вдруг понял, что Лев Залманович в промежутках между словами сглатывает слезы.

– Если б не сундук этот треклятый… Выскочил бы и голыми руками… Она же девчонка совсем была!.. А так лежу – и только губы кусаю.

Он спохватился и принялся вытирать слезы тем самым мятым платком, которым до этого пытался отчистить костюм. Не столько вытирал, сколько грязь по лицу размазывал. Наверное, при других обстоятельствах мы бы стали хихикать, но сейчас все сидели и только смотрели, как зачарованные, на Льва Залмановича. Он кое‑как справился со слезами, громко высморкался и сунул платок в карман.

– Простите… Как вспомню… А потом они ушли. И девчонка вроде как не шевелится. Ну, думаю, гады, вы мне за нее ответите! Вот только выберусь… А как выбраться, если надо мной сундук, а крови уже много потерял, сил нет? Тут уж в голос заревел.

Я уже слышал этот рассказ, но все равно поймал себя на том, что затаил дыхание. Да, правду сказал Лев Залманович, языкастый он.

– И вдруг сверху, тихо так: «Не реви… Я сейчас». Жива она оказалась. И даже сил хватило сундук отодвинуть. Правда, ей для этого пришлось все приданое из него выкинуть, – он снова разулыбался. – Я вылезаю, смотрю – она вся в крови, еле держится, а над своим добром причитает: «Ой, платье испачкалось, ой, скатерть порвана!»

Весь класс тихонько рассмеялся вслед за рассказчиком, но тут же умолк, едва он стал серьезным.

– Я к тому времени крови много потерял, шел как пьяный, не понимал куда. Пришел в себя только в отряде. Начал спрашивать о своей спасительнице – никто ни сном ни духом. Говорят, дозор на меня наткнулся. Я попросил ребят найти девчонку, но они опоздали. Когда пришли – одни головешки на месте дома. Ребята к местным – те на них матерно. Оказывается, полицаи из‑за меня трех местных мужиков расстреляли, чтоб неповадно было бандитам… то есть партизанам помогать. Словом, решили мы, что девчонку спалили вместе с хатой. Только и узнали, что ее имя – Люба. Любовь Пригодич.

И снова Лев Залманович из грустного вдруг стал веселым.

– А сегодня, благодаря Вите, – он весело подмигнул мне, – я наконец всю правду узнал. Оказывается, моя спасительница выжила. Просто сразу после войны она встретила хорошего человека, Ивана Архипова, замуж за него вышла, фамилию его взяла… А в тот вечер она меня бросила, чтобы облаву от меня отвести. Сама‑то она легонькая, по болоту, аки посуху, ушла. Но перед этим увела полицаев далеко в сторону. А потом прибилась к другому отряду, не нашему, но не под своей фамилией…

Лев Залманович явно смутился, и тут подала голос Васса:

– А почему?

– Понимаете… у нее отец старостой был. Не хотела она…

– То есть, – в голосе завучихи зазвучал металл победы, – прадед нашего Евгения был пособником фашистов?

Лев Залманович неловко мотнул головой:

– Да не совсем… Понимаете, среди тех трех расстрелянных мужиков и он был. Так что какое уж тут пособничество… Просто Люба этого не знала, вот и скрывала.

Повисла неловкая пауза.

– Лев Залманович, – тихонько подсказал я. – Про медаль…

– Ах да, про медаль! – он сразу оживился. – Командир наш подал представление на Любовь Александровну Пригодич, на орден Красной звезды. Посмертно. Но звезду нам зарубили, мол, не в бою подвиг совершен и все такое. Но медаль «За отвагу» вручили… То есть… – поправился Лев Залманович, – не вручили, конечно, но указ есть. А теперь, как оказалось, и героиня жива. Словом, в ближайшее время состоится награждение!

Лев Залманович обвел класс торжествующим взглядом. Танечка растерянно смотрела на Вассу. Та сидела, уставившись в пол. Все остальные хлопали глазами, приходя в себя после рассказа. Кто‑то уже шептался, обсуждая подробности, кто‑то просто мотал головой.

Женька неожиданно спросил:

– А с гетто что случилось?

– Что‑что? – улыбка Льва Залмановича стала крайне виноватой. – Через неделю отправили в лагерь смерти. Кое‑кто выжил, но…

И он, махнув рукой, отправился к последней парте.

Теперь все смотрели на меня. Я очнулся.

– Итак, есть предложение вынести предупреждение пионеру Архипову за… за низкую сознательность. Кто за?

– Погодите! – взвилась Танечка. – Но ведь тут религиозная пропаганда! Мы же собирались…

Пионервожатая осеклась под безнадежным взглядом Вассы.

– Кстати, о религии, – подал с задней парты Лев Залманович, – сегодня Люба… Любовь Александровна рассказала, как она за образами пакеты с листовками прятала, когда связной стала. В той деревне полицаи дюже набожные были, за иконами никогда не шарили.

Он в который раз уже заставил всех улыбнуться, а потом еще и добавил поучительно:

– Так что бог, если его использовать правильно, тоже может помочь хорошим людям.

Когда класс отхихикал, я повторил:

– Кто за?

За были все. Даже Красноперкина.